Kitobni o'qish: «Девочка Лида»

Shrift:

Глава I

– Вы не спешите, осторожней носите. Поспешишь – людей насмешишь! – говорила няня, разгибая на минуту свою старую спину и принимая из рук Любы стопку белья.

Няня стояла на коленях на полу перед раскрытым чемоданом. Ее голова, туго повязанная поверх седых волос темным платочком, то и дело поднималась и опускалась, а милое старое, морщинистое лицо смотрело строго и озабоченно. Няня была сильно занята – она укладывалась.

В сторонке, ближе к стенам, на стульях, на детских кроватях, на столе и на сундуке было разложено и приготовлено к укладыванию белье. Лежали горками простыни, наволочки, сорочки, чулки, панталоны. Были приготовлены также платья и теплые вещи. На полу, подле чемодана, стояли два саквояжа, шкатулка и большая плетушка¹. Видно было по всему, что кого-то собирали в дорогу.

В детской было шумно и весело, так весело, что если бы кто постоял и послушал у закрытой двери, то непременно подумал бы, что там справлялся какой-нибудь праздник. Но ничуть не бывало: все веселье состояло для детей в том, что няня позволила им помогать себе. И это было чудо как весело!

Нужно было бегать взад и вперед по комнате к чемодану и от чемодана, разбирать разложенные вещи, носить и подавать няне то, что она спрашивала. При этом позволялось в промежутке повертеться на одной ножке, попрыгать, покружиться мельницей. Няня была в хорошем расположении духа, ни на что не сердилась и, несмотря на веселый гам, напевала какую-то песенку.

Детей в комнате было четверо: старший – Коля, рослый и толстый мальчик; маленькая худенькая темноглазая Лида; розовая, пухлая, как булочка, – Любочка и Жени́ – трехлетний бутуз.

Жени засунул один палец в рот, другой – за пояс своей рубашонки и в раздумье остановился посреди комнаты. Ему ни за что не хотелось отстать от старших – дело было такое веселое! Подумав, Жени решился оказать всем посильную помощь. Маленькими шажками подошел он к комоду, захватил из нижнего ящика огромную кучу полотенец и носовых платков и, с трудом удерживая все это руками и придерживая подбородком, потащил к чемодану.

– Дети, – предупредила вдруг няня, – не носите зараз помногу и забирайте поаккуратнее, а то вы уж очень мнете белье. Мама нам после спасибо не скажет, когда ей придется все мятое надевать.

Нянин темный платочек на минуту поднялся над чемоданом. Она повернулась к детям и как раз увидала Жени. Он медленно, еле передвигая ноги, приближался к ней со своей огромной ношей.

– Ах ты, Женька, Женька!.. – Няня всплеснула руками. – Ну можно ли так, сколько набрал! Клади скорей половину сюда, на сундук!

Но было уже поздно. Не успела няня договорить, как глаза Жени вдруг с испугом уставились на нее. Он ли что зацепил, его ли что-нибудь зацепило, только он покачнулся, ручонки его раздвинулись, белье выпало из них, платки и полотенца разлетелись по сторонам, а сам Жени повалился на пол.

– Вот тебе и на!

Все на минуту сконфуженно смолкли. Няня заговорила сердито:

– Что значит няню не слушаться!.. Сказала я – так нет, ухом не ведет. Набрал столько, что и большому не удержать.

Няня наклонилась и стала подбирать разбросанное белье.

– Что ж ты не встаешь? – обратилась она к Жени.

Жени не поднимался. Он как упал, так со страху и остался на полу. Он боялся няни, думал, что она сердится.

Но няня уже не сердилась, взглянула на малыша и не смогла удержаться – засмеялась, а за ней расхохотались и дети, громче всех, конечно, Лида, известная хохотушка. Впрочем, Женька был и в самом деле пресмешной в эту минуту: толстенький, маленький, круглый как шарик. Рубашонка его задралась, волосы упали на лоб, и из-под челки он украдкой посматривал на няню: что она?.. Очень ли недовольна?

– Ну, друг милый, вставай! – сказала няня, поднимая его. – Только больше уж не трогать у меня ничего, а то опять, пожалуй… Не годишься ты в помощники, мал еще.

Она оправила ему рубашонку, пригладила рукой волосы и отвела на середину комнаты.

Жени совсем опечалился. Ему так хотелось помогать старшим. А делать было нечего: если няня раз что сказала, так уж не переменить ни за что. Такая, право!.. Жени вздохнул, поплелся в уголок к креслу, поставил его около чемодана, запряг веревкой стул и повез няню на Кузнецкий мост, на Тверскую и по всем улицам, какие только знал.

– Ну вот и умница, – похвалила его няня и мимоходом погладила по головке.

Укладывание между тем продолжалось своим чередом. Дело шло хорошо и уже подходило к концу. Уложили белье и принялись за платья. Лида с Любой помогали няне и держали за подол юбки, пока няня аккуратно, по швам, складывала их. Коля скалывал, где было нужно, булавками. Платья положили поверх белья, чтобы не так мялись, а еще сверху платьев – теплые вещи, чтобы легче было достать, если сделается холодно в дороге.

– Ах, няня, – сказала Лида, – вот теперь как нам весело помогать тебе, а зато потом ведь будет вдвое скучнее.

– Что так, матушка? – спросила няня.

– Да как же! Все уедут, останемся мы одни…

– Уж и одни!

– Да, конечно, одни! Мама уедет, ты уедешь, Милочка уедет…

– Папа с вами останется, – заметила няня.

– Один только папа и останется! Да ведь он всё сидит у себя в кабинете или куда-то уезжает. Ему с нами некогда бывать. Всё книжки читает, – прибавила Лида с сожалением.

– А я вот всё не пойму, куда это вы едете, няня? – спросила Любочка.

– Лечиться на морские купания, – ответила за всех поспевавшая Лида.

– На какие купания? – переспросила Любочка.

– На морские.

– А где это?

– В море.

– А где море?

– Далеко отсюда.

– А что такое за море?

– Такая вода.

– Вода?

– Да, такая большая-большая вода! – пояснила, широко размахнув руками, Лида.

– Няня, правда это? – спросила Люба.

– Правда, Дуся. В море много воды, и мама будет купаться в нем.

– Да ведь и у нас в деревне, в пруду, много воды и купальни есть. Зачем же туда ехать? И у нас можно купаться, как в прошлом году.

– Там, в море, вода не такая, как в пруду. Там вода соленая, – пояснила няня.

– Соленая?.. Что ты, няня! Кто это тебе сказал?

– Да уж кто бы ни сказал, а говорю верно. В море вода соленая, – повторила с убеждением няня.

– И если взять в рот, и во рту будет солоно?

– Уж конечно. Ее нельзя пить, никто ее и не пьет. Да как же вы ничего не знаете про море, дети? Разве никогда не слыхали? Папу бы попросили, он бы вам рассказал, а то в книжке бы почитали. Это получше, чем над сказками по вечерам глаза портить.

Лида нахмурила брови. Ей стало досадно за нянино замечание и тем досаднее, чем вернее оно к ней относилось. Ей захотелось как-нибудь вывернуться.

– Кто тебе сказал, что мы не знаем, няня? Я читала про море, я знаю.

– Знаешь? – спросила няня. – Что же ты знаешь?

– Да так, знаю про море… вообще…

Лида старательно припоминала в эту минуту «Сказку о рыбаке и рыбке»: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря». В другой сказке она читала, что в море есть кит. Но кроме сказок, она про море ничего не читала.

Няня прищурилась и зорко поглядела на Лиду:

– А что же ты давеча рассказать не сумела, когда Люба тебя спросила?

– Как не сумела?! Я ведь говорила: море – вода.

– Что же это значит: вода? Этого мало… Вон и в стакане вода.

– Все равно! Море – вода. Все равно!..

– Нет, не все равно, – серьезно заметила няня.

Но никакой серьезный тон не мог уже подействовать на Лиду. Она забыла, с чего начала, забыла, с кем спорила, и заговорила громко и сердито.

Минутки две-три няня стояла напротив Лиды и смотрела, не перебивая ни полусловом. Потом потеребила себя за кончик платочка, подумала, наконец подошла к Лиде, взяла ее одной рукой за плечо, а другой – похлопала несколько раз поверх юбок.

– Вот тебе! Вот тебе, экая спорщица, крикунья! И не говори впредь…

Но Лида не дала договорить няне. В минуту она повисла у нее на шее, стала теребить и душить ее поцелуями.

– Милая!.. Яблочко, персик!.. Прости, голубонька! Не буду! Ах, что я стану делать без тебя? Я без тебя умру, когда ты уедешь.

Лида все цеплялась за няню, приговаривала и обнимала ее.

– Не умрешь. Бог милостив, а только… Беда мне с тобой, Лида, – промолвила няня. – Ну-тка, пусти меня!

Няня насилу высвободилась из Лидиных объятий и снова подошла к чемодану, а Лида так и осталась на месте.

– Няня! А ты зачем едешь? Ты ведь не больна, тебе не нужно купаться? – спросил няню Коля.

– Я-то не больна, да мама наша больна за двоих. Надо будет там поберечь ее, ходить за ней хорошенько. Кроме меня, никто сделать этого не сумеет, а то она еще пуще расхворается, и пользы не будет никакой.

– Милая няня, ты поезжай, потому что маме нужно. Только мне тебя так жалко, так жалко, просто даже сказать не могу!

Лида подошла к няне сзади и крепко обняла ее обеими руками.

В комнате на минуту все притихло.

Прошло немного времени, и наконец все было увязано, уложено и готово. Чемодан стоял еще раскрытый, но уже набитый так туго, что не оставалось свободного местечка. Саквояжи были тоже почти полны. Одна плетушка стояла пустая: в нее надо было положить чай, сахар, хлеб, пирожки, а все это не было еще приготовлено.

Няня обошла комнату и осмотрела везде, не забыли ли чего дети, не нужно ли еще что-нибудь уложить, но ничего не нашла.

– Ну, детушки, – сказала она, – хорошо, все уложили. Готово, значит! Коля, сбегай-ка, друг милый, вниз, позови Митрия. Сейчас закроем чемодан и завяжем.

Коля побежал, а няня взяла половую щетку и начала подметать и убирать комнату.

Вернулся Коля с Дмитрием, дворником, или, лучше сказать, на Дмитрии, потому что сидел у него на плечах. Дмитрий был высокий, сильный человек. Лицо у него было доброе, и сам он тоже был добрый. Дмитрий очень любил детей, особенно маленьких. Он сейчас же подхватил себе на руки Жени и начал бегать с обоими мальчиками по комнате. Лида с Любой пустились догонять их, ловить за ноги, и поднялась такая возня, что няня уши зажала.

Дети всегда радовались приходу Дмитрия. Он непременно приносил что-нибудь с собой: какие-нибудь дудочки, трещотки, волчки либо еще какой-нибудь гостинец. Иногда просто играл с ними, а то сказки рассказывал. Как было его не любить!

– Будет, ребятки! Устал, запыхался совсем! – сказал наконец Дмитрий, когда все набегались до того, что сделались красны как раки, а няня выбилась из сил, унимая шалунов.

– Да полно, полно же вам наконец! – ворчала старушка. – Побегали, и будет. Дети, посидите лучше, отдохните, скоро обедать пойдем. Экой ты, Митрий, – прибавила она, когда дети уселись наконец смирно по стульям. – Тебя за делом позовешь, а ты уж беспременно штуку какую-нибудь учинишь.

Няня с укоризной покачала головой, а Дмитрий ничего не ответил, только усмехнулся да почесал себе затылок.

– Что сделать-то прикажете, Ирина Игнатьевна? Зачем я вам надобен был? – спросил он через минуту.

– А вот чемодан запереть, завязать, – ответила няня. – Мне одной не справиться, сил моих не хватает.

– Извольте-с, с нашим удовольствием. Веревочку только пожалуйте, а то вязать нечем.

– Сейчас, сейчас! Этого добра, веревок-то, у меня много.

Няня открыла верхний ящик своего комода, достала толстую длинную веревку и подала ее Дмитрию.

– Ну теперь, господа, на подмогу ко мне прошу! – обратился он к детям.

– Ты уж опять не придумай чего, Митрюшка, – жалобно начала было няня, но дети уже вскочили и побежали все к чемодану.

Дмитрий действовал проворно: закрыл крышку, потом приподнял чемодан с одной стороны своими сильными руками так легко, как будто это была маленькая шкатулочка, и поддел под него веревку. Дети стали в кружок и во все глаза смотрели, как он управляется.

– Живет, до Китаю доедет! – сказал Дмитрий, разгибаясь и отбрасывая волосы с лица. – Прошу всех господ покорнейше на крышку влезть. Полезайте, ребятки!

Дмитрий взял Жени на руки и посадил на чемодан. Коля, Лида и Люба, цепляясь друг за друга, влезли на него сами и стали давить крышку руками, ногами. Дмитрий «понапер еще маленечко коленкой», няня вставила ключ, замок щелкнул – и чемодан был торжественно заперт.

Через четверть часа в комнате была уже тишина и полный порядок. Саквояжи и завязанный чемодан стояли в сторонке, у стены, а дети мыли руки, причесывались и оправляли платья, потому что пора было идти вниз обедать.

Глава II

Милая мама!.. Какая она была печальная, больная! Щеки худые, бледные, добрые глаза такие печальные, с покрасневшими веками. Видно было, что она плакала, и еще было видно, что у нее сильно болела голова. Однако она приласкала всех детей и старалась улыбаться за столом. Хотела было даже сама донести Жени до зала, но не смогла, едва подняла и сейчас опустила. Впрочем, Жени был порядочный бутуз, и даже няня насилу его поднимала.

Дети смотрели на свою маму, и никогда еще она не казалась им такой доброй, милой и в то же время такой больной. Им сделалось очень жаль ее, жаль расстаться с нею завтра, и они печально и тихо сели за стол.

Пришел из кабинета папа и сел на свое обычное место, на другом конце стола, напротив мамы, и сейчас же заметил, что все были невеселы.

– Что это с вами нынче? – спросил он, посматривая кругом себя. – Ребятишки, что носы повесили?

Никто ему не отвечал, дети молча ели суп.

– Ирина Игнатьевна, – обратился он к няне, – дети, верно, нашалили, и вы их наказали?

– Нет, батюшка, не шалили они, и я не наказывала. Мы вот все наверху у себя убирались, сейчас только вниз сошли, – ответила няня.

– Ну так что с вами? Любаша, а? Ты чего такая? – Папа легонько ущипнул за щеку Любу и незаметно дал сзади маленький подзатыльник своему соседу – Коле.

Дети рассмеялись, развеселились и на время забыли, что завтра надо будет провожать маму, забыли заодно и все наставления, которые делала няня про то, как нужно сидеть за столом.

Лида с Любой принялись воевать из-за хлебной горбушки. Обе очень любили горбушку, и, как на беду, обе сразу ее увидали и вместе схватились за нее. Горбушка от черного хлеба была такая поджаристая, такая вкусная – ни одной не хотелось уступить.

– Я прежде увидала ее, – сказала тихо Лида.

– А я прежде взяла, – ответила Любочка. – Ты еще и не думала, а я уж протянула руку к тарелке.

– Ну так что ж, что ты протянула руку? Ведь ты слышала, я первая сказала: горбушка моя!

– Ничего ты не говорила.

– Нет, сказала!

– Нет, не говорила.

– Сказала, сказала!..

Няня была занята на другом конце стола: она резала Жени говядину и не могла ничего видеть. Тарелка с хлебом ездила между тем по скатерти: Лида старалась захватить горбушку себе, Люба – отнять у нее, и, может быть, дело кончилось бы плохо, как вдруг… горбушка исчезла.

Девочки с изумлением взглянули друг на друга – ни у той, ни у другой ее не было. Лида приподняла край скатерти, поглядела под стол – нет ничего. Не упала ли она как-нибудь на колени? Нет, тоже не видно.

Ах, она у папы!.. Он преспокойно как ни в чем не бывало обмакивал ее в соус. И как это он успел? Никто и не заметил.

– Ну что? – смеясь, спросил папа. – Никому не досталось! Вперед уступайте друг другу или делитесь, а не спорьте так, что недалеко и до драки. Ну вот вам по кусочку. А в другой раз заспорите – все съем, ничего не оставлю.

Девочки присмирели.

– Папа! – начал Коля. – Расскажи нам, пожалуйста, про море. Какое бывает море?

– Море? – повторил папа. – Отчего это тебе вздумалось спросить?

– Да так. Мы нынче с няней обсуждали, куда мама поедет. Люба спросила про море, а няня сказала, нужно тебя попросить рассказать. Расскажи, папа!

– А правда, папа, что в море вода соленая? – перебила Люба.

– Правда.

– А как же это так?

– Долго рассказывать, а теперь некогда: надо есть. Вот после обеда потолкуем, если хотите.

– Ах, конечно хотим, хотим, папа! – закричали дети.

Папа чудесно рассказывал!

– Ну так приходите в диванную после обеда.

Всем сделалось весело после такого приглашения. За столом, подле мамы, сидел с одной стороны маленький Жени, а с другой – старшая дочь Милочка.

Милочка была высокая голубоглазая девочка. Мама брала ее с собой за границу, и Лида заметила, что она от этого стала еще больше важничать.

– Папа, я тоже приду послушать тебя, – сказала Мила. – Я немножко читала, это очень интересно, а ты, верно, хорошо все расскажешь.

– Приходи, приходи, моя умница, – ответил папа.

Обед кончился благополучно. Подали жаркое и к нему огурцы, и хоть Лиде с Любой очень хотелось поспорить за огурчик-двойчатку, однако они, помня давешнюю горбушку, решились уступить его уж лучше Коле, чтобы не было обидно ни той ни другой. Потом был любимый сладкий пирог, а потом все встали из-за стола.

Глава III

Диванная – славная, уютная комната в два окна, глядящих прямо в палисадник. Пол ее весь покрыт старым персидским ковром с мелкими цветочками и пестрыми звездочками, которые было так хорошо считать и рассматривать. Вдоль стен стояли диваны и подле каждого – кресло и столик. С потолка спускалась лампа с абажуром, разрисованным какими-то удивительными узорами и фигурами: на одной стороне кривлялся паяц в огромном колпаке, а кругом летали не то мухи, не то жучки, не то просто какие-то закорючки, на другой был букет цветов и две бабочки. Все это было точно живое, когда лампу зажигали и внутри светил желтый огонек.

Дети очень любили эту комнату. Все после обеда обыкновенно приходили в нее посидеть, так как папа не позволял бегать сразу после еды, говорил, что это вредно для здоровья.

Мама устала от обеда – ей принесли из спальни подушку, и она прилегла отдохнуть на диване. Жени примостился возле мамы, Коля подле Жени, Мила с работой у столика; Любочка взяла себе низенький табурет, а Лида, известная егоза, поместилась прямо на полу, на ковре, и уверяла, что ей так будет отлично, удобнее всех.

Папа ушел к себе в кабинет, и все с нетерпением ждали его и его рассказ: всем хотелось послушать про синее море. Лида стучала от большого нетерпения кулаком по коленке и вспоминала свой давешний спор с няней. Милочка прилежно обшивала кружевами новый воротничок и подымала от работы свои голубые глаза только для того, чтобы время от времени с укоризной взглянуть на сестру, но та ничего не замечала.

Пришел из кабинета папа, придвинул к дивану кресло, закурил сигару и сел. Все головы повернулись к нему. Папа обнял одной рукой Колю за плечи и спросил:

– Про что ты просил меня рассказать, Коля?

– Про море, папа.

– А что это такое – море?

– Море – вода, – ответил Коля, – очень большая вода.

– Большая вода! – повторил, улыбаясь, папа. – Пожалуй… И все-таки – какая она? Как наш пруд на даче или больше?

– Конечно больше, папа, – ответил Коля.

– Больше, и гораздо больше. Пруд в сравнении с морем так же мал, как стакан воды перед прудом, даже еще меньше. Москва – большой город, наша деревня – тоже большая. Таких деревень и городов много, много по всей земле. Кроме городов, есть поля и леса, большие равнины и огромные горы. И все-таки на свете воды больше, чем суши, то есть сухой, твердой земли. Каждое отдельное море также очень велико. Если стать на одном берегу нашего пруда, то другой берег виден хорошо, на нем можно все разглядеть: и деревья, и кусты, и человека, коли он там станет. В море же не то, в море другого берега совсем не видно, и когда люди выезжают в открытое море, то они только и видят под собой воду, а над собой – небо.

– Батюшки! Совсем не видать земли! Да ведь это, должно быть, страшно, папа! – заметила Люба. – Я бы ни за что не поехала.

– А я бы поехала, непременно поехала бы! – закричала по своему обыкновению Лида, но, увидав, что мама поморщилась, продолжала потише, размахивая руками и блестя глазами: – Я бы знаете что сделала? Я бы взяла лодочку маленькую-маленькую, челночок, села бы в нее, взяла весло и уехала бы далеко-далеко, туда, в самое море.

Папа засмеялся:

– Ну, на маленькой лодочке да еще с одним веслом ты бы далеко не уехала.

– Отчего?

– Оттого что на лодочке в море опасно пускаться: как раз водой зальет, будет бросать, как щепку. По морю плавают на кораблях, на пароходах. Можно и на лодках, только недалеко, у берега.

– А какие бывают корабли, папа?

– Ну, подожди немного. Прежде узнаем хорошенько, какое бывает море, а потом – и какие корабли по морю плавают… Так вот, мы сказали, что море очень большое, больше всякого пруда, всякого озера. Но не одним этим оно отличается, есть еще и другие особенности. Во-первых, вода в море…

– Соленая, – перебил Коля.

– Верно, даже горько-соленая. Если мы возьмем стакан воды и прибавим в нее соли, то вкус ее будет не совсем такой, как вкус настоящей морской воды. В ней есть еще горечь, она горько-соленая. Пить ее нельзя, да и проглотить трудно – такая она неприятная.

– А как же те люди, которые плавают по морю, когда они много дней не могут доплыть до берега?.. Что же они пьют, папа? – спросила Люба.

– Ну, а как ты думаешь?

– Они, верно, берут с собой воду. Во всё набирают: во все графины, пузырьки, в чашки, в стаканы…

– Погоди, погоди! – улыбаясь, прервал ее папа. – Нужно было бы слишком много графинов и пузырьков, чтобы набрать воды достаточно для всех людей на корабле. Они поступают проще и не берут так много мелкой посуды. Для этого есть на кораблях особенные огромные бочки, хранилища для воды, в них запасают воду и сохраняют во время плавания. При этом берут с собой побольше других напитков: вина, пива – и при удобном случае пристают к берегу, чтобы набрать свежей воды. А кто знает, как называется, в отличие от соленой морской, обыкновенная вода, которую мы пьем?

– Она называется пресной водой. Так, папа? – ответила Мила.

– Так, дитя мое. Как называется обыкновенная вода? – спросил папа, обращаясь ко всем детям.

– Пресной, – повторили все, кроме Лиды.

– Хорошо. Значит, мы теперь узнали, что море очень большое, что в нем не пресная, а горько-соленая вода. Пойдем дальше, не узнаем ли еще чего-нибудь? Пробовал ли кто-нибудь из вас опускать в пруд палку у берега?

– Я пробовал.

– Ну и что же?

– Моя палка до дна доходила. У берега мало воды, земля видна.

– Ну, а на середине пруда не пробовал?

– На середине нельзя достать, там большим веслом не достанешь – там глубоко.

– Ну вот, так же и в море: у берега мелко, немного воды, а чем дальше от берега, тем становится глубже. Море очень глубоко. Глубина его считается не аршинами, а саженями². Где в тысячу, а то и три тысячи и более саженей.

– Папа! Да как же могли смерить такую глубину? – спросила Люба.

– Простым шестом, палкой, смерить, конечно, нельзя. Для этого есть особенный снаряд. Сейчас расскажу вам, как он устроен.

Папа докурил сигару и погасил ее в пепельнице. Милочка подняла глаза от работы и с минуту смотрела на него, как бы не решаясь заговорить.

– Позволь мне рассказать, папа, – промолвила она наконец. – Я недавно читала про это в своей новой книжке и, кажется, запомнила.

– Очень рад. Изволь, коли знаешь.

Папа замолчал, а Мила оставила работу, как примерная девочка выпрямилась, оправила платье и, сложив на коленях руки, начала рассказывать очень спокойным и ровным голосом:

– Для того чтобы смерить, как глубоко море, употребляется особенный снаряд, который называется лотом.

Лида не поняла, как называется снаряд, но спрашивать ни за что не хотела.

Зато Коля не церемонился и переспросил Милу:

– Мила, как, ты сказала, называется снаряд-то?

– Лот, – повторила Мила. – Устраивается этот лот очень просто: берут длинную, очень длинную веревку и к ней привязывают гирю. Гиря эта устроена особенным образом: в нижнем конце ее сделано небольшое углубление, которое смазывается салом. Потом, когда корабль плывет по морю, эту гирю опускают в море. Гиря, разумеется, сейчас же уходит вниз и тянет веревку в воду до тех пор, пока сама не дойдет до дна. А как опустится на самое дно, то остановится. Люди наверху сейчас же заметят это: они увидят, что веревка больше не тянется вниз, значит, гиря дошла до дна. Тогда они делают заметку на веревке, на том месте, до которого она была в воде, и потом вытаскивают лот наверх. Вытащат веревку, всю, до самой гири, смерят, сколько намокло в воде, и по веревке узнают, как глубоко море, а по тому, что попадет и прилипнет к салу в углублении гири, узнают, какое у моря дно.

Милочка рассказывала так спокойно, так плавно, будто по книжке читала, нисколько не смущалась и ни разу не запнулась. Во все время рассказа Лида не сводила с нее глаз, но видно было, что не одно внимание заставляло ее смотреть так. Она жадно ловила каждое слово, и с каждым словом ей становилось все грустней. Ей снова вспомнился ее спор с няней…

Да, она совсем не знала ничего такого умного и интересного. Она совсем не умела рассказывать так, как Мила. Правда, она хорошо сказки сказывала, – так хорошо, как никто, даже лучше няни, а уж на что та была мастерица. Но что же сказки!.. Их всякий знает.

Лида опустила голову и подумала, что, кажется, все бы отдала, только бы быть на месте Милы, только бы ей, а не Миле сказал бы папа: «Ай да молодец! Нет, какова у меня дочка!»

Папа ласково смотрел на Милу. Милочка ничего не ответила, только чуть улыбнулась, а Лида обхватила руками колени и уткнулась в них лицом.

– Вот мы сколько узнали теперь про море, – снова начал папа. – А какого цвета оно? Кто знает, какое на вид море?

– Море синее, – поглядев исподлобья, скоро проговорила Лида.

– И если налить воды в стакан, так она тоже синяя будет, папа? – спросила Люба.

– Нет, совсем нет. Она будет прозрачная и бесцветная, как обыкновенная вода, которую мы пьем.

– Так как же это: в море синяя, а в стакане белая?.. Разве это может быть?

– А разве та самая вода, которую ты пьешь, такая же прозрачная в реке и в пруду, как в стакане? В стакане ты все видишь на дне, а в пруду?

– Нет, папа, в пруду ничего не видно.

– А цвет у неё одинаковый?

– Нет. В стакане вода светлая, а в пруду темная. Да отчего же это так, папа?

– Оттого, – ответил папа, – что в пруду воды много. Посмотри на стекло в оконной раме: оно белое, прозрачное. Ну а если много таких белых стекол положить одно на другое, что будет?.. Видала ты, как стекольщики носят в своих ящиках стекла? Какие они?

– Зеленые, темные.

– Ну вот, видишь! Положенные одно на другое, они – темные, а между тем каждое отдельное стекло прозрачно и чисто. Так точно и вода в синем глубоком море. Впрочем, чем больше соли в морской воде, тем цвет ее синей, а на севере, в холодных морях, вода кажется зеленоватой. Зависит цвет моря также и от того, что в нем водится очень много всяких мелких, маленьких живых существ. Меняется его цвет и от цвета неба. Море – как зеркало: в хорошую погоду, когда небо голубое, и море бывает синее. В дурную же, когда по небу ходят темные тучи, и море темнеет, а в сильную бурю оно кажется почти черным. Кто не видал моря, тот и представить себе не может, какое оно огромное и великолепное. Чего-чего только нет в нем, в его глубокой соленой воде! Есть такие чудеса, каких не увидать на земле: огромные бело-розовые раковины, целые леса водяных растений и леса из коралловых ветвей – красных, розовых, белых. Каких только рыб не плавает в море! Словно островок, показывается и пускает высоко фонтаны огромный кит, а маленькие летучие рыбки с прозрачными крылышками перелетают низко, над самой водой.

Хорошо море в тихую погоду, когда оно ровное, гладкое, будто зеркало, когда далекие корабли с распущенными белыми парусами кажутся белокрылыми птицами на нем. Страшно море в бурю, когда подымаются черные волны, растут выше и выше и падают, разбиваются друг о друга, будто ссорятся. Тогда корабли, собрав свои паруса-крылья, кажутся щепками, мелкими пташками среди валов. Хочется им припасть к берегу – и не могут, и относит их ветром, хлещет волнами…

– Ах, бедные корабли! Бедные люди на них! Страшно им как! – заговорили разом Люба и Коля. – Ведь потонут эти корабли, папа? Непременно потонут?!

Папа улыбнулся, хотел сказать что-то, но не сказал. Он посмотрел на Лиду.

Она сидела на полу, упершись локтями в колени, положив на ладонь бледное худое лицо. Темные, широко раскрытые глаза смотрели куда-то в одну точку. Она думала о море, о котором рассказал папа. Оно представлялось ей почерневшим, бушующим, с высокими, грозными волнами, и ей не было страшно. Папа сказал, что по морю не ездят в лодках, а ей все-таки хотелось взять маленькую узкую лодочку – такую, как она видела у старого рыбака на озере, – сесть в нее и поехать туда, далеко, в самую бурю.

– Что с тобой, Лида? – смеясь, сказала вдруг Милочка. – Ты точно спишь с раскрытыми глазами. Проснись, пожалуйста. – И она тронула ее за плечо.

Лида взглянула на всех так, как будто действительно только что проснулась, и начала усердно моргать.

– А ведь ты не сказал нам самого главного, папа, – проговорил Коля. – Я ведь затем тебя и спрашивал про море, что мне хотелось знать: почему мама едет купаться в нем? Почему она не хочет купаться в пруду, у нас в деревне, как в прошлом году?

– Почему? – повторил папа. – Теперь ты уже знаешь, Коля, что в море вода не такая, как в прудах и реках, стало быть, и купаться в ней совсем не то, что в пресной воде. Есть болезни, при которых морское купание особенно помогает. Соленая вода укрепляет тело, да, кроме того, и воздух близ моря бывает свежий, здоровый, полезный. Вот, Бог даст, поедет на море наша мама и вернется оттуда такая же здоровая и розовая, как прежде была, и ты сам увидишь тогда, насколько полезно действие моря.

Мама лежала на своих подушках бледная, как наволочки, и казалась очень усталой.

– Ну, что будет потом, про то никому не известно, а пока, ребятишки, боюсь, утомили мы с вами маму, заболтались совсем. Ступайте к себе наверх, играйте, – довольно сидеть. В другой раз еще потолкуем о море, а теперь будет.

Папа встал, а за ним поднялись и дети. Все чинно вышли из диванной, осторожно ступая, чтобы не стучать каблуками. Но едва они очутились за дверями, как поднялась возня: Коля ущипнул за руку Любу, та завизжала и бросилась бежать, Коля за ней, Лида за Колей и по дороге сбила с ног Женьку.

Когда все наконец благополучно собрались в детской, то увидали, что няня уже накрывала на стол и расставляла чашки для вечернего молока.

1.Плету́шка – плетеная корзина (здесь и далее примеч. ред.).

2.Саже́нь – старинная мера длины, равная трем аршинам (2,13 метра).