Kitobni o'qish: «Сквозь века. Первая часть. Занятие «не хуже других»»

1. На Старой дороге

Он шёл один по грязной дороге. Кованые сапоги. Пистолеты за поясом. Рубашка из тончайшего батиста, очень дорогого, не вполне белая уже, воротник надорван. Потёртые бархатные штаны модного лилового тона – и такой же камзол. Тяжёлый испанский плащ. Ношение полковой формы, разумеется, обязательно – но именно поэтому Харрада не в форме своего полка, а в светском платье. На груди – ладанка-оберег со святыми мощами – вещь, в бою совершенно необходимая. Левая рука – привычно-небрежно – на эфесе. Сзади тихонько топает рыжий Чинк. Умница Чинк. Дружище Чинк. Верный боевой конь.

Позванивает амуниция, брякают шпоры.

Ветеран. Доблестный воин Его Величества. Дон Михаэль де Ла Харрада, или, за глаза, Рыжий Чёрт.

Каким ветром занесло его сюда, зачем, что делает он на этой ненужной ему войне, будет ли он жив – и есть ли в том смысл… Зачем вообще он родился? Каково его предназначение, – да и есть ли оно вообще – это предназначение… Такие или столь же глубокие мысли отродясь ещё не посещали его кудрявую рыжую голову. Он был молод, велик ростом, силён, здоров, беззаботен. Он был счастлив – и даже не подозревал об этом.

Сегодня, несмотря на усталость и хорошую выпивку, ему охота пройтись.

Слева – мутный закат над голым полем, справа – хлипкие изгороди. Позади, уже далеко, – харчевня «Золотой Лев», дыра дырой, несмотря на название. Впереди, далеко за лесом, – военный лагерь, его, Михаэля, палатка (одноместная, не хуже офицерской), слуга – брюзга, походная грубая постель и, как пить дать, нетоплено.

Если б не вечерняя поверка – так и вовсе бы в полк не возвращался – а пошёл, например, к Жанин, хорошенькой жене кондитера. Она всегда кормит его сластями. Но после вечерней зори запрещено покидать лагерь. Последствия – страшно подумать.

Вот разве после поверки сбежать незаметно. Повеса решил, что, пожалуй, так и сделает, если у костров сегодня будет скучно: то есть если не приехали маркитантки.

Он вступил в войска совершенно случайно, как, впрочем, почти все его товарищи, два года назад. Будучи девятнадцати лет от роду, сумел-таки уйти из-под отцовской опеки, из-под отцовской власти. Попросту сбежал. В чём был и куда глаза глядят. Рассчитывал наняться на корабль до Америки. И без малого через неделю, вполне закономерно, оказался посреди дороги: в довольно дорогой одежде, при дорогой шпаге, с парой очень дорогих лошадей, и – без денег и без выхода, между домом и морем. А главное – при слуге, который вот-вот поймёт, в какое дурацкое положение влип хозяин. Чёртов репей! Харрада уж и так и эдак гнал его от себя – от самого дома гнал. Настырный Ренато не отставал ни в какую. Понятно: боится вернуться домой один. Старого-то господина боится ещё больше, чем молодого.

Молодой господин судорожно соображал, что же предпринять для «сохранения лица». Времени до обеда и, следовательно, до разоблачения оставалось совсем немного. Гордость позволила бы Михаэлю, потомственному дворянину, не есть самому. Но не позволяла не накормить слугу. Продавать же что-то «с себя» – значит признать, что нуждаешься. Немыслимо.

Выручили вербовщики. Очень выгодное предложение: «призовая выплата» – сразу на руки, как дворянину, за вступление в полк. Плюс довольствие, экипировка, регулярное жалованье, содержание одной лошади. Плюс «воинские» – за каждое крупное сражение, если оно выиграно, разумеется. А главное – огромная честь служить в кавалерии элитного гвардейского полка. Он нужен королю! Вступление со своим конём только приветствуется.

Кроме того, вступив в войска, сын лишает отца всяких прав на себя. Теперь он принадлежит армии. Вот так!

Дон Михаэль решил свои проблемы, отправившись с нарядом вербовщиков, так кстати подвернувшихся, – и в расположении полка подписал контракт со Штурмовой Белой ротой: и чести больше, и оплата у штурмовиков – дворян максимальная, а срок службы меньше. И капитан Белой роты де Вилла-Лобос раздражал его менее других, что тоже важно.

Его записали. Но прежде чем причислить к элитным частям, сильно и незаслуженно обидели глупой просьбой снять камзол и рубашку – «дабы убедиться, что физически он развит не хуже, чем прилично дворянину его возраста».

Харрада взбесился! Но подчинился. Ему, как и всем, пришлось, стиснув зубы, пересилить себя и не скандалить: армия – это армия; деньги нужны были до зарезу – а теперь вот ещё и долги проклятым вербовщикам.¹

Мало того, что он должен был, как урод в цирке, хвастать собой – так от него ещё потребовали ответа на совершенно неумный, нелепый, неуместный, по его разумению, и оскорбительный вопрос: какого рода оружием он владеет! А то по нему не видно?! Что «родился» с мечом и в седле. Что силён и опасен! Чертовски опасен! Да против него любой из этих здесь – просто курёнок!!!

Харрада терял терпение.

– Я похож на человека, не владеющего каким-то оружием?! – невежливо, вопросом на вопрос, тихо, сквозь зубы отвечал он, уже едва сдерживая себя.

Капитан Штурмовой роты всё понял.

– Я беру Вас, – быстро сказал он, явно опережая формальности. – Мне нужны такие люди. Запиши, голубчик…

– Но положено вписать, каким именно… – встрял писарь, пытаясь восстановить порядок.

Лучше бы он молчал.

В ту же секунду щеку и ухо ободрал ему, и воткнулся глубоко в стену стилет. Три свечи в канделябре распались на три огрызка каждая, рассечённые выхваченной у дежурного офицера шпагой, тот и пискнуть не успел. Стол проломлен ударом огромного кулака и опрокинут, стул из-под писца вышиблен. Капитаны отброшены в сторону – и на них предупреждающе-грозно нацелено смертоносное жало шпаги. Невесть когда позаимствованный у одного из них пистолет упирался дулом прямо в наглый любопытный нос помертвевшего бумагомараки. Пистолет, отнятый у другого, торчал у буйного новобранца за поясом. Сапогом буйный новобранец наступал писцу на грудь. Погром занял ровно полторы секунды – как ураган прошёл. Внезапно наступившая звенящая тишина казалась нереальной.

Харрада смотрел обидчику прямо в глаза, и рука его не дрожала.

Теперь он соизволил заговорить (он уже вполне овладел собой, хотя и не остыл ещё). Обвёл собравшихся тяжёлым взглядом и спросил тихо и зловеще:

– Ещё?

Арестовать дебошира не попытались, о чём он втайне даже пожалел: хорошая получилась бы драка. Капитан ладонью вверх протянул руку – за пистолетом – и сказал:

– Нет достаточно, благодарю Вас. – И писарю: – Подбери свои бумажки, кретин, сядь за другой стол и пиши: все виды оружия, в совершенстве. И считай, что легко отделался. Перебьёшь ещё раз – велю выпороть и прогоню с места. Пиши. Белая рота. – Потом пожал полуголому великану руку и сказал: – Вы мне нравитесь.

На что тот, не отводя ясного взгляда голубых глаз, холодно и нагло заявил:

– А вы мне – нет, – и добавил раздражённо: – Порядочки тут у вас!

Обиженный лейтенант с возвращённой шпагой сделал было попытку реабилитировать себя в глазах начальства, объяснивши нахальному новичку в двух словах, что армия – это дисциплина. Широко осклабившись, Харрада ответил ему:

– Выйдем? – и тот побелел: чёртов верзила справился с ним голыми руками – а на выходе ему вернут его оружие. Побелеть-то побелел, но, молодец, не опозорился, за эфес схватился:

– Да я тебя…

– Господа, господа, вы в штабе! – прикрикнул на смутьянов капитан Белой роты. – Соблюдайте приличия. Поединки запрещены. – А капитан Чёрной Разведроты Париетас для доходчивости повторил: армия – это дисциплина. И начал расписывать, как много зависит от дисциплины. На что Михаэль ничтоже сумняшеся отбрил «не своё» начальство, указав на писаря, всё ещё размазывающего по щекам кровь и слёзы:

– Вон она – ваша дисциплина. С собой сперва разберитесь. – И теперь за шпагу едва не схватился Париетас.

Но контракт с грехом пополам был подписан, деньги получены. Михаэль сделался состоятельным человеком. Шестьсот песо! Отродясь в руках не держал таких денег. Если их сохранить, да плюс «воинские»! Будет на что поехать в Америку – посмотреть Новый Свет, о котором столько везде разговоров. И будет на что жить. И не придётся наниматься на корабль.

Пока заполняли бумаги, Харрада с надеждой выжидающе смотрел на посмевшего зацепить его лейтенанта – тот усердно делал вид, что всё забыл, что ничего не было, что занят чем-то другим: оборачиваться и не думал. Окликнуть обидчика Михаэль не мог: здесь штаб. Ничего, подумал он, ты ещё выйдешь. А я тебя дождусь.

Так наш искатель приключений стал солдатом. На минимальный срок. На неполных два года.

Чинк был первым, что увидел Михаэль, вырвавшись на вольный воздух из штаба, где писались в военное рабство молодые дворяне, – как правило младшие, обделённые отпрыски знатных и не очень родов.

Он стоял особняком на коновязи. Могучий рыжий жеребец, которого продавали. Роскошный жеребец. Очень правильно и красиво сложённый – само совершенство. Большой, но не грузный. Явно выносливый и очень сильный. И – опасный. Чертовски опасный. Что называется – не для каждого. Харрада любил таких. Он прекрасно разбирался в лошадях – лучше любого, всю жизнь занимался, с самого детства, знал о них всё, включая «секреты», и вполне заслуженно гордился своим знанием. Ему хватило взгляда, чтобы понять, какое перед ним чудо. Но он прошёл бы мимо – мало ли на свете отличных лошадей, у него у самого такие, – не подойди к нему продавец:

– Купите, сеньор! Настоящий боевой конь, сеньор. Правда!

Действительно, похоже на правду: на жеребце специальный нагрудник, изрядно помятый и побитый. Именно специальный – надевается на особым образом обученную лошадь и защищает её при нанесении ударов грудью. И оголовье – особенное. Без «железа». Ни мундштука, ни трензеля нет. Значит, жеребец выучен и выезжен лучше, чем для корриды. А нужна такая уздечка, чтобы враг не хватал под уздцы. Подковы тоже непростые: потолще обычных и с шипами. Значит, умеет бить ногами по команде. Настоящий людоед.

Вернее, настоящий боевой конь. Умеющий сражаться опытный убийца, быстрый, бесстрашный и безжалостный. Конь-воин. Разумеется, Михаэль знал о таких – кто же о них не слышал! Легенда известная. Но увидеть «вживую»… Из знакомых никто не видал: такие кони – большая редкость, и стоят дорого, – и на рынки не попадают никогда.

Покупатели возле означенного чуда не толпились. Немудрено: самоубийц нет.

Восхищались с расстояния двух десятков шагов – переговаривались, ахали, охали, цокали языками. Но долго не задерживались: жизнь дорога. Совершенно ясно было, что лошадь эта никого к себе не подпустит.

Боевой конь свиреп уже от природы – а после определённой подготовки делается абсолютно неукротимым и неприступным. Признаёт одного только хозяина, которому предан безмерно. Именно таким и был Чинк. Многое умеющий, особым образом обученный боевой конь, успевший отличиться не в одной баталии. Осиротевший и неуправляемый. Страшный в своём неподвижно-уверенном спокойствии.

Для справки: средние цены конского рынка. Вполне приличную лошадку, на которой не стыдно показаться в свете, можно купить за двадцать – тридцать песо. Животное классом выше, из «элиты», вроде Гнедого или Хорезм-III аха, может потянуть на все двести – двести пятьдесят. Это очень много. Цена хорошего боевого коня исчисляется десятками тысяч. Не каждый может себе позволить. Столько сто́ит за́мок.

Харрада смотрел на жеребца, и душа его горела.

Он хотел эту лошадь! Хотел страстно, до горячки, как ничего и никогда в жизни. Это была его! лошадь! ЕГО!

Настоящий боевой жеребец! Живая легенда. Совершенство без единого изъяна. И рыжий!

У слуги погибшего идальго, хозяина коня, видно, язык не поворачивался назвать настоящую цену своему «наследству». Бедняга знал, конечно, что Чинк стоит целого состояния, но едва ли мог представить себе, насколько это состояние велико. Не знал действительной ценности полученного «в наследство» сокровища. А может, отчаялся уже выручить хоть что-нибудь за неуправляемого убийцу, молниеносно двигающегося, к которому никто не рискнёт сунуться ближе, чем на двадцать шагов. И не запрашивал за своего людоеда слишком уж много.

Чинк продавался втридёшева.

Но купить его Михаэль всё равно не мог. Баснословной «призовой выплаты» не хватало. Даже если продать обоих своих коней – и Гнедого, и даже Хорезм-Шаха.

В бешенстве от того, что вынужден просить, вернулся Харрада к своему капитану. Пришлось снова сдать оружие, чтобы пустили в штаб.

– Я разрываю контракт, – заявил он, бесцеремонно растолкав очередь, и бросил на стол полученные четверть часа назад деньги.

Де Вилла Лобос побагровел.

Кругом желающие записаться. Пока ещё желающие. И вдруг является некто, кто уже подписал контракт, потом вышел, поосмотрелся, после чего служить здесь ему расхотелось. Что подумают остальные?! Тем более что недовольному сейчас в жёсткой форме объяснят, что дороги на свободу больше нет. Скрутить его и взять под стражу будет совсем непросто: чёртов громила уже показал себя. Скрутят, конечно – помнут, но скрутят. Какой ужасный пример для тех, кто пока ещё не «собственность армии»! Разбежится ж половина. Во, во, уже нервничают. На дверь поглядывают, от стола отодвигаются… Давно капитан Белой роты не попадал в столь щекотливое положение.

На выручку своему товарищу поспешил капитан Чёрной роты Париетас, попытавшись поговорить со смутьяном помягче да потише, так, чтобы уладить дело миром и не распугать остальных, ни в чём при этом не уступив. Он развернул полковой экземпляр бумаг:

– Вы достаточно внимательно прочли текст, который подписали?

– Да! – де Вилла-Лобос обрадовался поддержке: – Вы знаете условия. Кажется, они Вас только что вполне удовлетворяли. Вы ведь подписали это.

Наш любитель боевых коней не сказал, что не нуждается в помощниках, чтобы помнить, что и когда он подписывал и чем удовлетворялся. Соблюдая субординацию, вообще ничего не сказал, но взбесился ещё больше – оттого что его считают дураком. Скрипнул зубами и промолчал.

– Невозможно расторгнуть контракт вот так вот просто. Для этого существуют специальные условия, – настаивал капитан. Знал Михаэль прекрасно, что там за «условия»: драконовские. Совершенно невыполнимые. Огромная неустойка (тройная!). Либо, для особо отличившихся и, опять-таки с дозволения командования, покупка офицерского патента, что ещё дороже, и далее – служба на более свободных условиях с правом пойти в отпуск, или даже уйти в отставку. – Если у Вас изменились обстоятельства, мы это обсудим. Но позднее. Перечтите пока текст и займитесь составлением прошения на имя главнокомандующего. Подойдёте вечером.

Ловко вывернулись. Разговор следовало считать оконченным, приличия требовали теперь удалиться. Но от Михаэля не так-то просто отделаться:

– Обстоятельства не изменились! – процедил он сквозь зубы: – Но я походил тут, посмотрел… – и выдержал паузу. Вербующиеся ещё больше задёргались. Кто-то вытягивает шею в попытках разглядеть, кто-то придвигается ближе, чтоб лучше слышать, что там не так, что штурмовика не устроило.

– А мне понравилось! – Заявил он с вызовом: – Не тот контракт.

Капитаны были сбиты с толку и порядком удивлены. В чём, собственно, дело?

Вот теперь пора.

– Там пункт. Заменить на семь лет. Условия позволяют.

Это меняло всё. Действительно, такая поправка есть, со многими оговорками, разумеется. Да кто ж о них вспомнит теперь! В искусстве спора такой способ называется «от противного». Что и требовалось доказать.

– Да, увеличить срок службы возможно, – ещё больше удивился де Вилла-Лобос: семь лет солдатом в штурмовых частях – срок предельный, и чистое самоубийство. А разница в цене невелика, по этой же причине. – Но зачем?!

– Я сказал.

– Да: Вам понравилось. Дон Михаэль, не спешите, послушайтесь совета. Вы всегда можете подписать новый контракт, даже по окончании предыдущего. Это выгодней, и это Ваше право. Это удобно. Куда торопиться? Ступайте и подумайте хорошо.

Тему снова следовало считать исчерпанной. Думают, отделались. Не на того напали. Наш страстный любитель лошадей видел, что командиры доведены почти до белого каления, что разговор будет совсем другим, останься они без свидетелей. Но отступать не собирался. Там – его Чинк.

– Мне лучше знать, что для меня удобно. Я решил.

– Что ж, решили так решили… – сдался наконец де Вилла-Лобос и взял перо. – Потрудитесь назвать причину. – Безусловно, как начальник он имел право знать. Пришлось вводить посторонних в курс своих проблем:

– Чёрт возьми! Деньги нужны.

– Что, до такой степени нужны, и так вдруг? Что случилось? – переспросил капитан.

Харрада хрустнул кулаками – и лишь сдержанно выругался. И присмотрел, что бы разбить на случай дальнейших расспросов.

Впрочем, деньги нужны всем. Ответ удивления не вызвал. В конце концов, чем на больший срок вербуется дворянин, сильный, взрослый и владеющий в совершенстве всеми видами оружия – тем лучше. Контракт переписали. «Призовая выплата» возросла до максимально возможной: восемьсот песо. Хватило бы на покупку дома. Или на треть офицерского патента.

Полученный на руки тяжёлый мешочек очень улучшил его самочувствие: дело можно было считать слаженым. Он надеялся даже, если повезёт сторговаться, сохранить за собой белого Хорезм-Шаха: солдату Белой роты необходима лошадь белой масти, и за Хорезм-Шаха получена надбавка по контракту. Да и не в том дело. Хорезм-Шах – подарок отца. Расстаться с ним было бы слишком тяжело.

Он уж прикидывал, как будет он подходить к своему Чинку. Чтобы признал добром, его ведь нельзя «ломать»… А дотошный Вилла-Лобос всё не отпускал. Спросил-таки, правда осторожно так и вежливо, для какой цели его солдату так срочно потребовалась такая сумма.

И что теперь? Признаться, что влюбился в лошадь?! С первого взгляда, да так, что не семи лет – самой жизни не жаль? Какое кому дело!

У Харрады уже голова кружилась от злости. Вопрос был законный. Командир требовал отчёта. Снова приходилось посвящать всех подряд в свои дела:

– Покупаю боевого коня, – медленно, сквозь зубы, процедил новоявленный вояка, всем своим видом показывая, что комментариев не потерпит. Больше его, правда, ни о чём не спросили.

– Браво! – воскликнул капитан Белой роты. – Вот слова настоящего мужчины.

– У меня не бывает других слов, – бросил Харрада мрачно, разъярённый тем, что смеют судить и оценивать его слова и поступки. И тем, что «своё»-то начальство уж не вызовешь. И ушёл, от греха. Похвалу, как и осуждение, он не выносил в равной степени, считая одинаково унизительными.

– Ужасный человек, – сказал, покачав головой, капитан Чёрной роты.

Капитан штурмовиков пожал плечами:

– Хороший солдат. А теперь и с боевым конём.

– Неуправляемый, – гнул своё Париетас: – дисциплине не поддастся.

– Ничего, с норовом немного. Так у меня все с норовом, – заверил штурмовик, – и все поддаются.

И снова его приятель и вечный соперник несогласно покачал головой:

– Слишком горяч. Нарвётся в первом же сражении. И плакали Ваши денежки.

– Нет не плакали. Вы видели, как он двигается? Что, не Вам достался?

– Мне?!

– Да!

Михаэль не слушал. Утешился немного тем, что выходя пнул дверь, чуть не сбил кого-то с ног, придрался – и вызвал, – и тут же поссорился ещё с одним, смотревшим слишком пристально. Может, он ещё и Ренато, своего слугу, поколотил бы за что-нибудь – но отвлёкся на покупку Чинка, – куда как более важное событие. И его ещё с месяц, наверное, ничто кроме Чинка вообще не интересовало. Приручал потихоньку, приучал «людоеда» к себе.

На первых порах, бывало, даже вскакивал среди ночи и бегал спросонок на конюшню: точно ли живой боевой конь – его?! Не приснилось ли! И всё не уставал удивляться своему невероятному счастью: заполучить такую лошадь!!! Но за два года совсем привык, и больше на эту тему уже не задумывался. Его Чинк, его «Золотой Ибериец» всегда рядом, надёжен и предан. И так и должно быть.

Учёного боевого коня Харрада выменял с приплатой на своего Гнедого – очень дорогого жеребца чистейших кровей (вместе с седлом). Приплатить пришлось совсем немного. Восемьсот песо. Всю «призовую выплату».

Удивительно удачная сделка.²

Рыжий Чёрт в полной мере оценил своё рыжее приобретение в третьем своём бою. На прирученном уже «людоеде» он сражался впервые. Дорогая покупка весело понесла его прямо на плотно ощерившийся длинными копьями пикинёрский строй, защищающий ряды вражеских мушкетёров. Погонять не было нужды: жеребец вкладывал в разгон всю душу, словно торопился скорее надеться на пики – и его, Харраду, надеть. Известно, что нельзя пробиться в лоб сквозь три шеренги пикинёров: так говорят ветераны. Если не успеть смять строй до того, как будут подняты пики, то первый, второй и часть третьего ряда конницы почти неизбежно погибнет на остриях, открывая путь всей штурмовой роте. Надёжнее и безопаснее зайти «косо»: тогда погибает только лошадь, да и то не всегда.

Чинк и Харрада на нём летели первыми – даже впереди первого ряда конной атаки. Вперёд и прямо. Михаэль уже распрощался и со своим необыкновенным конём, и с самой жизнью. Страха не было. Да, это безусловно конец.

Но славный конец. А потом ему передалось настроение рыжего жеребца. Воля к борьбе. Азарт! Азарт атаки. Он чувствовал себя неуязвимым, непобедимым – и таким свободным! – и всё подгонял и подгонял своего «Золотого Иберийца» навстречу битве и победе. Пики ещё лежат. Успеть! Строй вражеской пехоты приближался. Пики подняты! Михаэль отчётливо видел солдат, изо всех сил вцепившихся в древки: перекошенные от нечеловеческого напряжения покрасневшие лица, сведённые судорогой пальцы, корпус подан вперёд, левая нога – прямая – сзади, правая – впереди, чуть согнута. Пики должны быть строго перпендикулярны линии атаки – чтобы не снесло, – и задним концом должны хорошо упираться в землю – чтобы принять тяжесть лошади. За два шага до столкновения Харрада по наитию выслал своего жеребца на длинный прыжок. И Чинк прыгнул! И сделал невозможное. Легче бабочки тяжёлый конь перенёсся через три шеренги пикинёров, через три ряда длинных пик. И обрушился тяжело коваными копытами прямо на головы совершенно беззащитного в ближнем бою противника. Тут же мощно отбил назад³, и принялся бить, крутиться и крушить, усердно помогая рубящемуся хозяину. Похоже, он тоже любил воевать.

Штурмовики хлынули в прорыв вслед за Харрадой. Оборона сломлена «изнутри», позиция взята самой малой кровью.

После боя лейтенант Андреас де Сольседо и даже капитан де Вилла-Лобос лично поздравили разгорячённого ещё Михаэля, не приближаясь, однако, вплотную к его опасному жеребцу.

Де Вилла-Лобос не прогадал: расходы по контракту этого верзилы уже окуплены сполна.

С того, первого, боя прошло почти два года. Харрада поосмотрелся, пообтёрся в полку. Обзавёлся множеством врагов – и считается поэтому весьма уважаемым человеком. Во всяком случае, во всех спорах его слово всегда последнее.

Лошадей своего полка он знал наперечёт. Всех. Более шести тысяч. Знал клички, повадки, особенности хода, норов, резвость, недостатки, здоровье, возраст… Знал, какая на что способна. Кроме Чинка в полку оказались и ещё лошади, злобные, смелые и умеющие драться – и немало; были даже настоящие боевые кони, всего восемь, эти – на особом счету, – и все они не стоили гвоздя из подковы его «Золотого Иберийца». И был Сип. Красно-чёрный великолепный породистый жеребец, принадлежащий некоему дону Мигелю, лейтенанту Чёрной роты.

Нигде, никогда, ни у одного вельможи не видал Михаэль такого коня.

Увидав Сипа в первый раз, он готов был жмуриться и тереть глаза. Показали бы на картинке – сказал бы, таких не бывает! Но Сип был: из плоти и крови, живой. Да ещё какой живой! Горячий, что называется, «с огнём». Харрада чуть за сердце не схватился.

Какой жеребец! Рослый, статный, с безукоризненно правильными формами и не просто мощной, а изумительно красиво вылепленной мускулатурой. С самой прекрасной и благородной, какую он когда-либо видал, головой. Шея, плечи, хвост, ноги… – всё – совершенство. Каждая линия. Даже масть – вороная с фантастическим вишнёвым отливом, сроду такой не видал, и не думал, что бывает! – лишь ещё подчёркивала элегантность животного, мощь и гармоничность его сложения. Конь был сказочно прекрасен.

Глядя на эту красоту, Харрада терял способность соображать и почти что слышал пение ангелов. Боже, какой жеребец!

Но это было не всё. Его ждал ещё один удар – когда снова увидел Сипа, накануне очередного сражения: в боевом нагруднике, в специальном оголовье – без «железа». Боевой конь?! Михаэль снова чуть не схватился за сердце. Такая лошадь! И не под ним.

С этой несправедливостью легче было бы мириться, принадлежи чудесное животное Филиппу⁴, например, или хоть принцу или герцогу какому. Да хоть полковнику на худой конец. Но владел Сипом просто дон Мигель Гарсиа Марес, не примечательный ничем кроме своего Сипа.

Харраду жгла мысль, что таким невообразимым, таким сказочным сокровищем владеет простой смертный, ничуть не лучше, и даже не знатнее его самого, ничем не выдающийся. Как?! Как обыкновенный дворянин и всего-то лейтенант может быть достоин такой лошади! Почему?! Вопиющая несправедливость. Он не заслуживает. Михаэль принялся дотошно и планомерно выискивать подтверждений тому, насколько эта несправедливость вопиюща, до какой степени дон Мигель не заслуживает своего коня. Это вовсе не значит, что, получи Харрада такие доказательства, он принялся бы изыскивать ещё и способы получить и коня. Нет. Просто стало бы, наверное, легче от того, что он прав.

Начать с внешности. Потому как и смотреться-то на Сипе будет далеко не каждый. Не так-то просто соответствовать такому выдающемуся животному. Эта лошадь – не для каждого. Она слишком хороша. Она слишком хороша для кого угодно.

К несчастью, внешность Мигель Гарсиа имел – не придерёшься. Высокий, широкоплечий, статный, стройный.

Редкое сочетание силы и элегантности. Той самой элегантности, которой, Харрада знает, самому ему – недостаёт. Прямо скульптура. Черты лица тоже – вполне себе ничего: правильные черты. Лоб мыслителя, вьющиеся тёмнокаштановые волосы, густые чёрные брови, почти чёрные глаза и очень сильный взгляд. И нос подходящий. И скулы вполне. Волевая линия рта. Подбородок – тоже – удачный. Всё – обыкновенное, нормальное. Ладно: правильное. Да только весь он – чёрт возьми! – воплощённое благородство.

То есть, Гарсиа вполне был собою хорош.

Да что там «хорош»: он чертовски красив! До обидного красив – настоящей мужественной красотой. Красив настолько, что ничуть не портит своего Сипа своим присутствием. Они прекрасно смотрятся вдвоём: красивый всадник на красивой лошади. Справедливость вынуждала признать, что под Гарсией Сип смотрится значительно лучше, чем смотрелся бы под Харрадой. Да что там под ним – под самим Филиппом и то смотрелся бы хуже. А дону Мигелю Сип ещё и «под масть», это было совсем уже досадно. Всё! Всё соответствует. Даже руки. Кисть руки и пальцы у него такой изысканной, такой аристократической формы, что как раз только и держать поводья такого коня – вот в таких вот руках. Создаёт же природа! Вот на кой чёрт ему быть таким красивым?! Понятно. Чтобы коню своему сказочному быть подходящей парой.

В тот день Харрада так был расстроен, так ревновал, так увлёкся стараниями, поднявшись на стременах, увидеть, как дерётся Сип (и владелец Сипа), что потерял бдительность и пропустил хороший удар копьём. И, верно, лишился бы жизни – будь под ним в тот день Хорезм-Шах, а не Чинк. Умный конь не стал дожидаться, пока дурень хозяин «проснётся»: в последнюю секунду, сам, без всякой команды, крутнулся на задних ногах и отвёл от него удар – и опять-таки не дожидаясь команды, сам пристукнул копьеносца передними ногами. И тут же, снова сам – и зубами и ногами – отбил ещё одну, двойную атаку сбоку.

Пристыженный Михаэль больше уже ворон не считал, а целиком отдался рёву и ярости боя вокруг.

Вечером, залечивая солевыми компрессами глубокую царапину от копья на плече своего Иберийца, он ругал себя ничтожеством и предателем: Чинк прикрыл его, выручил как настоящий друг, а он! Просто «подставил». Да ни один на свете распрекрасный самый Сип не стоит подковы с ноги его Чинка. Потому что Чинк – друг.

На царапину пришлось-таки накладывать швы – и как же Михаэлю было больно, когда коновал её чистил и шил! Может, не чувствуй он себя виноватым, не было бы так тяжело. А так – лучше б его самого резали. Наложить закрутку он не позволил.⁵ Просто был рядом и держал голову своего Иберийца – чтобы дался добром, без повала, – и этот зверь, доверяя ему, стоял смирно и сносил всё спокойно, только немного передёргивал шкурой. А Харраду как железом жгло в том месте, где в друга втыкали чёртовы иголки. Он старался не смотреть. К концу операции взмокли оба, причём Харрада – куда больше, чем Чинк.

По счастью, всё обошлось:⁶ рана не загнила, аппетита жеребец не потерял, настроения тоже. Зато Рыжий Чёрт совершенно излечился от своей ревности, и на Сипа более не заглядывался. Почти не заглядывался. Великолепный Сип уже не затмевал в его глазах его Чинка. Конечно, Сип красивее: да, красивее, глупо с этим спорить. Он красивее кого угодно. Но – не лучше. Харрада не хотел его. Почти не хотел.

Всё что ему было нужно – это убедиться, что нет на свете человека, достойного владеть таким жеребцом. Вот разве тот, кто его действительно оценит. Ну, к примеру, сам Михаэль. Или хотя бы король. И уж точно не тот, в чьих руках Сип сейчас.

Результаты наблюдений не утешали.

С внешностью, ладно, понятно. Красавец, чёрт бы его побрал. Не хуже своей этой лошади. Но это ведь без разницы. Внешность для мужчины – вообще – пустяк, последнее дело. Михаэль решил, что данный пункт он пропускает как не имеющий значения. Куда важнее образование. Вот сам он, например, – весьма образованный человек, и знает целых три языка с половиной. Это много, между прочим. Другие знают лишь по три, а то и только два.

А дон Мигель, говорят, переводит просто с любого на любой – хоть с арабского на китайский. И говорят, он знает всё на свете. Если не врут. Сведущ в истории, алхимии, юриспруденции, медицине. В астрономии, механике, политике, физике, философии… Да в чём угодно. Но это ведь тоже – не самое главное? Ну знает он много – и пусть себе знает. Какая к чёрту разница! Здесь армия, а не университет. Неважно. По крайней мере, к коню отношения не имеет.

Заглушив свою ревность этим доводом, Харрада перешёл к куда более важному и куда более многообещающему для себя пункту: а каков этот Гарсиа «в деле»? То есть в драке. Потому как самому Харраде равных по силе и ловкости нет. Одолеет кого хочешь, в любом бою – хоть двух, хоть шестерых. Дальше восьми, правда, его воображение не пошло. При этом продолжает усердно упражняться. Ежедневно. Ну, или почти ежедневно. Он очень хорош.