«Детство. Отрочество. Юность» kitobidan iqtiboslar, sahifa 3

Я презирал себя за то, что не испытываю исключительно одного чувства горести, и старался скрыть все другие ;от этого печаль моя была неискренна и неестественна. Сверх того, я испытал какое-то наслаждение, зная, что я несчастлив, старался возбуждать создание несчастья, и это эгоистическое чувство больше других заглушало во мне истинную печаль.

Род человеческий можно разделять на множество отделов- на богатых и бедных, на добрых и злых, на военных и статских, на умных и глупых и т.д., и т.д., но у каждого человека есть непременно свое любимое главное подразделение, под которое он бессознательно подводит каждое новое лицо.

Те, которые испытали застенчивость, знают, что чувство это увеличивается в прямом отношении времени, а решительность уменьшается в обратном отношении, то есть: чем больше продолжается это состояние, тем делается оно непреодолимее и тем менее остается решительности.

Детство.

Одно из двух: или действительно в каждом человеке больше дурного, чем хорошего, или человек больше восприимчив к дурному, чем к хорошему.Юность.

Да, это было настоящее чувство ненависти, не той ненависти, про которую

только пишут в романах и в которую я не верю, ненависти, которая будто

находит наслаждение в делании зла человеку, но той ненависти, которая

внушает вам непреодолимое отвращение к человеку, заслуживающему, однако,

ваше уважение, делает для вас противным его волоса, шею, походку, звук

голоса, все его члены, все его движения и вместе с тем какой-то

непонятной силой притягивает вас к нему и с беспокойным вниманием

заставляет следить за малейшими его поступками.

Мне грустно вспомнить об этом свежем, прекрасном чувстве бескорыстной и беспредельной любви, которое так и умерло, не излившись и не найдя сочувствия.

Странно, отчего, когда я был ребенком, я старался быть похожим на большого, а с тех пор, как перестал быть им, часто желал быть похожим на него. Сколько раз это желание - не быть похожим на маленького, в моих отношениях с Сережей, останавливало чувство, готовое излиться, и заставляло лицемерить. Я не только не смел поцеловать его, чего мне иногда очень хотелось, взять его за руку, сказать, как я рад его видеть, но не смел даже называть его Сережа, а непременно Сергей: так уж было заведено у нас. Каждое выражение чувствительности доказывало ребячество и то, что тот, кто позволял себе его, был еще мальчишка. Не пройдя еще через те горькие испытания, которые доводят взрослых до осторожности и холодности в отношениях, мы лишали себя чистых наслаждений нежной детской привязанности по одному только странному желанию подражать большим.

"За твоё лицо тебя никто не будет любить, поэтому ты должен стараться быть умным и добрым..."

Да, чем дальше подвигаюсь я в описании этой поры моей жизни, тем тяжелее и труднее становится оно для меня. Редко, редко между воспоминаниями за это время нахожу я минуты истинного теплого чувства, так ярко и постоянно освещавшего начало моей жизни. Мне невольно хочется пробежать скорее пустыню отрочества и достигнуть той счастливой поры, когда снова истинно нежное, благородное чувство дружбы ярким светом озарило конец этого возраста и положило начало новой, исполненной прелести и поэзии, поре юности.

Карр сказал, что во всякой привязанности есть две стороны: одна любит, другая позволяет любить себя, одна целует, другая подставляет щеку.

Мысль переходит в убеждение только одним известным путем, часто совершенно неожиданным и особенным от путей, которые, чтобы приобрести то же убеждение, проходят другие умы.