Kitobni o'qish: «Я (почти) в порядке»

Лиса Кросс-Смит

Shrift:

Leesa Cross-Smith

THIS CLOSE TO OKAY

* * *

Лорану и нашим детям, огонькам, мерцающим в темноте

Часть первая
Четверг

Талли

Талли видела, как он бросил рюкзак и перелез через металлическую ограду моста. Внизу бежала серая лента подернутой зыбью реки Огайо. Из-за дождя и тусклого света Талли ехала медленно. Времени подумать не было. Только остановить машину, открыть окно с пассажирской стороны и окликнуть его.

– Эй! Эй!

Возгласы Талли учащались и становились громче. Слева от нее несся поток машин. Она вдарила по кнопке аварийки, перелезла через подлокотник и выбралась из машины, на всякий случай оставив пассажирскую дверь открытой.

– Эй! Я тебя вижу! Мы незнакомы, но ты мне не безразличен! Не надо прыгать! – Она говорила громко, чтобы он услышал, но при этом не испугался. Грохотали легковушки и грузовики, грохотал дождь, грохотало небо, грохотал мост, эхом отзывавшийся на остальные звуки, прокатывавшиеся по нему туда-сюда. Грохотал мир вокруг.

Он полуобернулся, его лицо было мокрым от дождя.

– Привет. Меня зовут Талли, – сказала она. – Не надо этого делать. Давай отвезу тебя куда-нибудь? Могу взять и рюкзак. Тебя как зовут? – Рюкзак трогать не хотелось. Он был темно-зеленый и в грязи. Она протянула руку.

– Не трогай, – мягко сказал он. Слишком мягко для человека, решившегося на прыжок в вечность. К чему этот мягкий тон, когда ты уже в шаге от смерти?

Талли вытянула руки перед собой, будто сдаваясь. Она не станет прикасаться к рюкзаку. Ну и ладно. Считай, повезло.

– Извини. Давай поедем куда-нибудь и, может, поговорим? Или я позвоню кому скажешь? Пошли со мной. Найдем какой-то выход. – Ее голос будто взбирался по шатким ступенькам.

Лишь сказав это, она вспомнила, что сама – дипломированный психоаналитик. «Найдем какой-то выход». А как часто дипломированным психоаналитикам выпадает проводить внеплановые уличные сеансы? На самом деле не так уж и редко. Но сейчас сеанс шел «на мосту». Ей пока не приходилось лишаться клиентов из-за их самоубийства, и сейчас она начинать не собиралась. Этот хоть клиентом не был, но вполне мог им оказаться. Она заговорила с ним, будто так и было.

Вместо улицы и холодного дождя она представила, что вокруг них стены ее уютного кабинета умиротворяющего цвета ляпис-лазури, генератор шумов, а рядом – ее базиликово-зеленое кресло. Она представила медового цвета блестящий и гладкий деревянный пол, убаюкивающий своей замшей миндально-коричневый диван. На столе у окна работает масляный аромараспылитель: лаванда с нотками лимона – она сама смешивала запахи. Под солнечными лучами в горшках нежатся паучник и драцена, пальмы, монстера, суккуленты – натуральные очистители воздуха. На полках тесно, но аккуратно стоят книги, а на той, что у самой двери, высится соляная лампа с янтарным светом. Она представила кабинет в мельчайших деталях, мысленно перенеслась туда, усилием воли заставила себя говорить спокойным голосом. В приемной по клавишам компьютера негромко стучит секретарша, булькает стилизованный под скалистый водопад фонтан.

Старший брат Талли, Лионел, крутой финансовый босс, выделил ей денег, чтобы всю эту красоту спроектировать с нуля. Это вызывало у нее чувство вины – ведь ей ни за что не отплатить брату чем-то столь же важным и красивым. Она хотела, чтобы человек на мосту пока не знал, что она психоаналитик с богатым и крутым братом и снимающим тревогу кабинетом – это бы их разобщило. Пусть он считает ее похожей на себя, думает, что они из одного теста. У нее самой, как и у всех, случались дни, когда хотелось прыгнуть с моста, просто она еще ни разу не перелезала через ограду.

– Нет, спасибо. Отставь меня, – вежливо сказал он. Слишком вежливо перед лицом смерти. Он еще не принял твердого решения.

– У меня тоже бывают паршивые дни. Хуже некуда. Только пережила развод и – еще не высохли чернила на документах – узнала, что пассия бывшего мужа беременна. Я детей иметь не могу, так что это буквально худшее, что могло со мной случиться. Он и сейчас с ней, у них маленькая дочка. Переехали в Монтану, поближе к ее родственникам. Ну какая Монтана? Иногда я вообще с трудом вспоминаю, где это, – говорила она, ругая себя за слово «пассия». Обычно она старалась его избегать, зная о магии, в которой она слову отказывала. «Пассия» с ее змеиными изгибами и придыханиями а-ля Мэрилин Монро заключала в себе столько драматизма и романтики, что казалась желанной.

– Сожалею о том, что тебе пришлось пережить. – Он помолчал. – Но в Монтане живет много народу. Обычный штат. У меня там друзья. – Он резко замолчал. От вежливости ничего не осталось.

Он смотрел вниз, на реку. Было холодно, и становилось все холоднее. Конец октября, ночи все длиннее. От одного этого Талли задавалась вопросом, стоит ли жить на свете – ведь Бог выключает свет. Осень еще ничего, а вот зима! Зима была слишком сурова, чтобы справиться в одиночку, а эта зима будет уже второй после развода. Джоэл проведет ее в Монтане с новой женой и ребенком.

– Ладно. Конечно, с Монтаной все нормально. Так… говоришь, у тебя там друзья. Почему бы тебе не перелезть на эту сторону и не рассказать мне о них? – предложила Талли, приблизившись к нему на пару шагов.

Он посмотрел на нее и отвернулся обратно к реке. Она впервые полностью увидела его лицо. На нем были веснушки – будто кто-то случайно по носу и щекам рассыпал корицу, сам парень был в куртке того же цвета, что и рюкзак. Джинсы и ботинки – темно-коричневые. Он буквально излучал энергию надлома, она била из него, как из гидроакустического прибора. Плотные волны одиночества. Талли легко понимала эту эхолокацию. Ей и самой одиночество с его волнами не было чуждо.

– Давай им позвоним. Уверена, они будут тебе рады, – сказала она, приблизившись еще немного, и полезла в карман за мобильником. – Как их зовут?

– Я сейчас не хочу с ними говорить.

– И мне не скажешь, как тебя зовут и как тебе помочь?

– Нет, спасибо.

– Ну ладно. Хорошо, – сказала она, тыкая в телефон в надежде найти что-то, что могло бы помочь. Она оглянулась на свою машину, увидела открытую дверь, льющийся на сиденье дождь. От уличного фонаря шел мутно-белый свет. Она насухо вытерла пальцы и продолжала тыкать в телефон.

– Ты эту песню слышал? Я ее обожаю, – сказала она и, прибавив громкость, сделала шаг к нему.

Она стояла с безопасной стороны ограды, он – с суицидальной. Она сомневалась, что он услышит музыку. Мир вокруг грохотал. Она лишь немного удивлялась, что больше никто не остановился, не притормозил и не окликнул его. Люди всегда считали, что обо всем позаботятся другие.

Из телефона доносилась композиция Эндрю Берда¹ A Nervous Tic Motion of the Head to the Left. Она не обеспокоилась тем, что в названии было слово «нервный», но в начале песни звучало слово «умер», так что она дождалась этого места и сделала громче, только когда Эндрю Берд начал насвистывать. Это была причудливая композиция, там было много свиста. Она стала просматривать музыкантов в алфавитном порядке и, пролистнув ABBA, решила, что на песне I Have a Dream с ее полным оптимизма текстом о вере в ангелов остановиться было бы можно. После ABBA шел Эндрю. Она вытянула руку с мобильником в ту сторону, где стоял парень, поближе к его уху.

– Послушай этого музыканта. Это Эндрю Берд, и свою песню он насвистывает, как птица². Песня красивая, но я не знаю, о чем она, – сказала она. Дождь поливал ее худи, холодную руку, мобильник. Этот человек, как видно, сильно замерз, даже если он был на мосту не так долго. Она спросила, сколько он уже здесь.

– Не знаю, – по-прежнему глядя вниз, сказал он.

Она не выключала песню до того места, когда Эндрю Берд опять произносил слово «умер». Потом опустила телефон в карман.

– Уверена, что ты жутко замерз. Здесь недалеко кофейня. Можно я тебя угощу кофе? – предложила она.

А вдруг он убийца. Или насильник. Может, даже педофил в бегах.

– Так и не скажешь, как тебя зовут? Я представилась. Меня зовут Талли. Талли Кларк.

– Нет, – сказал он. Мягко сказал. Мир вокруг жестоко грохотал, но человек говорил мягко.

– Тебе не хочется чего-нибудь теплого? Подержать в руках или выпить? Не могу же я оставить тебя здесь. Ни за что, – заключила Талли. Протяни она руку – и можно было бы до него дотронуться, но она боялась. Ведь он может прыгнуть. Упасть. Схватить ее и не отпускать, потянуть за собой. Туда она не хотела.

– Поставь еще что-нибудь, – попросил он.

Талли нашла Jesus, Etc. в исполнении группы «Уилко» – эта песня ее всегда успокаивала – и протянула телефон мужчине. Так они и стояли вдвоем, слушая вкрадчивый и томный голос Джефа Твиди³. Она сначала обхватила себя руками, пытаясь согреться, а потом просто засунула руки в карман-муфту своего худи.

– Спасибо, – когда кончилась песня, сказал он, возвращая ей телефон.

Она взглянула на шоссе – вспышки и мерцание мини-фургонов, джипов, грузовиков, легковушек – ни полицейских машин, ни пожарных, ни одной «Скорой». Что делать, она не знала – и честно призналась ему в этом. Вдруг ему станет лучше от мысли, что всех ответов не знает никто. И если он собрался прыгнуть, то уже должен был бы это сделать. Так? Так.

– Тебе ничего делать не придется. Все уже сделано, – сказал он.

– Что сделано? В чем вообще дело?

– Не знаю, – сказал он.

Ей даже стало смешно от того, как это было человечно и искренне сказано: я не знаю. Про себя Талли молилась: «Господи, Ты нас видишь. Ты нас знаешь. Пусть к этому мужчине придет знание. Пусть он найдет причину остаться. Услышь нас обоих. Пусть у меня это получится. Не покидай нас».

Она протянула ему руку. Дрожащую, мокрую, холодную. Он посмотрел на нее, на реку. На реку, на нее. Рюкзак лежал у ее ног. Он все смотрел и смотрел на реку. Продолжая смотреть на реку, он взял ее за руку.

* * *

От него пахло дождем. Его куртка была с капюшоном, который он так и не надел. Какой смысл, если планируешь скоро умереть. Что мокрая голова для мертвого? Он поднял рюкзак и пошел за ней к машине. Сел и закрыл пассажирскую дверь.

– Сиденье намокло. Извини, – сказала Талли, забыв, что он уже и так весь вымок. Она тоже. Она закрыла дверь, пошарила рукой на заднем сиденье. Достала из спортивной сумки полотенце и вытерла лицо. Хотела дать ему, но он отказался.

– Так вот, если ты ждал знака, чтобы не умирать, то знак – это я. То, что я остановила машину. Что теперь везу тебя пить кофе.

– Знака я не ждал.

– Почему нет?

Талли выключила аварийку и подождала момента, чтобы тронуться. Влилась в поток машин. Возможно, это ужасная идея, но она уже воплощалась в жизнь. Это было страшно и захватывающе, сердце Талли замирало, и она сама не понимала – из-за паники или от волнения.

– Не хотел я знака, – сказал он.

– Но он явился, – улыбаясь ему, сказала она. Наверное, искренне улыбаясь впервые за день. Утром, принимая клиентов, она улыбалась, как и было положено, потом прямо в кабинете в одиночестве съела салат с тунцом. После обеда она опять принимала клиентов и перед тем, как уйти с работы, зашла в профиль Джоэла в соцсети – ведь он так и не сменил пароль – и, как обычно, пощелкала по страничке его новой жены. Посмотрела старые фотки ее беременного живота и фотки с вечеринки для будущей матери, которых раньше не видела. На одной из них на заднем плане узнала Джоэла – он жарил мясо. У Талли на веранде до сих пор стоял новенький газовый гриль – Джоэл купил его, но так ни разу и не воспользовался.

Дочке Джоэла было почти два месяца, и на одной из новых фотографий с ней его волосы были собраны в хвостик. Долбаный хвостик! Талли захлопнула крышку ноутбука, закрыла лицо руками, поплакала и ушла с работы. В спортзале на другом берегу реки она пробежала шесть с половиной километров, разочаровав саму себя тем, что не дотянула до обычных девяти или десяти. А по дороге домой она увидела Мост – так она начала про себя называть парня с моста, так и не назвавшего свое имя.

Он пожал плечами. Оказалось, в знаки он не верил, хотя она, безусловно, только что спасла ему жизнь. Раньше ей не приходилось спасать жизнь в буквальном смысле слова, и эта мысль ее грела. Она посмотрела на него, оценила его профиль. Наверное, его можно назвать симпатичным и дать где-то от двадцати до тридцати пяти лет.

– Ты любишь кофе? – спросила она.

Во время терапевтических сеансов она использовали множество разных методов: комплексный, модификации поведения, гештальт-терапию, когнитивный. Но еще она верила в силу простоты: слушатель, теплый напиток. Ее клиенты охотнее открывали душу с дымящейся кружкой в руках. Иногда, выписывая квитанции на оплату, она испытывала чувство вины, считая, что не сделала ничего – только вскипятила воды. Она везла его в свою любимую кофейню, возле которой она останавливалась почти каждый день. Там было безопасно. Там он ее не убьет, ведь она знакома с бариста.

– Не важно. – В его голосе было столько невероятной грусти, что могло остановиться время.

– Важно. Ты важен. Твоя жизнь важна. Да-да, – не сдавалась она в ожидании ответа. Не получив его, она продолжила: – Ну… почти приехали. Кофейня чуть дальше. Может, ты ее даже знаешь. Ты местный? Я не очень знаю, что говорить, так что сочиняю на ходу и сейчас вполне полагаюсь на Бога.

– Что, если Бога нет? – Он смотрел в окно, по стеклу, словно нитки бус, ползли дождевые капли.

«Тогда я не знаю. Поэтому приходится верить, что есть», – подумала Талли.

– Тебя зовут Талли? – помолчав, спросил он.

– Талли. Талли Кларк. Сокращенно от Таллула. Что означает «текущая вода… бьющая вода». Но все зовут меня Талли – все, кроме брата с семьей. Те называют меня Лула. – Впереди на углу возникла кофейня, на ней светилась зеленоватая неоновая вывеска, их ждали.

– Ха! – Он повернулся к ней, преобразившись. Улыбка самоубийцы. То ли пугающая, то ли приятная. У Теда Банди⁴ тоже была пугающая приятная улыбка. И у серийного убийцы Зодиака⁵, видимо, и у большинства убийц, в конце концов попавших в передачу «Дейтлайн»⁶. – Красивое имя. Но меня зовут не Таллула, – заключил он. Улыбки как не бывало.

Заехав на парковку кофейни, она обрадовалась, что оказалась в людном месте. Сейчас она угостит его теплым напитком, надеясь по ходу дела больше узнать о нем, разобраться, какая именно ему нужна помощь. А потом она окажется дома и в пижаме будет со своими кошками смотреть по телевизору какую-нибудь дрянь, на лице ее будет нежная маска из авокадо, в бокале – вино, на душе приятно от осознания, что она спасла кому-то жизнь.

* * *

Припарковав машину, они вошли в кофейню. Он шел медленно и немного по-ковбойски, она старалась идти с ним в ногу. Пока он придерживал дверь, ей удалось рассмотреть его лицо. Ну да. Вполне симпатичный. Рост Моста был примерно метр восемьдесят, почти как у Джоэла. Или ей так казалось. Неужто она помешалась и каждый встречный теперь будет похож на Джоэла? Волосы у Моста были растрепанные, она тут же представила, как дурацкий новый хвостик Джоэла хлещет ее по лицу.

Талли заметила, что под байковой рубашкой у него надета белая майка, из-за ворота торчит золотая цепочка. Позже она еще раз спросит, как его зовут, а может, и сам скажет, если его разговорить. С клиентами она применяла один и тот же метод – с теми, которые являлись на час раньше, а потом зажимались, оказавшись в кабинете. Которые говорили о матерях, но не отцах. Которые говорили обо всех, кроме себя самих. Иногда она гасила свет и, если клиенты хотели, включала тихую классическую музыку. Сюиты для виолончели Баха действовали обезоруживающе. Еще Шопен, Моцарт, Лист, Гайдн.

Миндаль в черном шоколаде и леденцы лежали в вазе из палисандрового дерева, сделанной руками индийских женщин. Она приобрела для клиники несколько таких, а вырученные деньги пошли на борьбу с секс-торговлей. Она дала себе слово пожертвовать на это денег снова, как только окажется перед компьютером. Бедные девочки. А вдруг Мост был одним из тех жутких типов, которые девочек покупали? Те парни могут быть где угодно. От этой мысли ее мутило.

Она считала, что прилично разбиралась в людях, когда полагалась на свою интуицию. Она пристально посмотрела на него, чтобы почувствовать исходящую энергию, попыталась решить, действительно ли у него лицо человека, хотевшего умереть. У него были добрые карие глаза с красноватым древесным оттенком. Она представила кедр – это был ее любимый аромат. На их последнюю годовщину свадьбы она купила Джоэлу дорогой одеколон с нотками кедра. Использовав его один раз, он решил, что не сможет им душиться, так как весь им пропитался. «Он потом был везде», – пожаловался муж, а она подумала: «В этом весь смысл». Ей нравилось, как от него пахло в тот день, когда он весь им пропитался. Дома до сих пор стояла бутылочка: стеклянный прямоугольник цвета освещенного солнцем бурбона. Она хотела бы подарить его Мосту и сказать, что аромат кедра подходит к его глазам. Может, он бы понял, что это значит. Может, его чувства тоже питают друг друга, просачиваются наружу, оставляют следы. Подобно тому, как от дождя она становилась серо-голубой, и как этот цвет отдавался у нее во рту приторным вкусом голубики.

В кофейне было тепло и многолюдно, кто-то уткнулся в мобильник, ноутбук или книгу, кто-то занимался своими детьми, парнем или девушкой, кто-то проводил время с друзьями или просто ел пирожное и пил капучино. Она с удовольствием купила бы ему кофе и перекусить, если он был голоден. Были ли у Моста деньги? А мобильник?

– Ну как, выпьешь кофе – я угощаю? Может, хочешь колу или молоко? – спросила Талли, когда они вместе шли к прилавку. Его ботинки скрипели, с рукавов куртки стекала вода.

– Я выпью кофе, – кивнув, сказал он.

– Черный?

Он снова кивнул. Она убеждала себя, что его пугающую улыбку она просто выдумала. Здесь, в кофейне, он ее не пугал. Глаза его были внимательные, с морщинками возле уголков. Ему определенно не двадцать. Точно за тридцать. Похож на курильщика, хотя запаха не было. «Энергия курильщика» – она ее хорошо знала. У ее мамы был тяжелый случай.

Она не могла даже послать сообщение лучшей подруге Айше, у которой в этот раз с четверга по воскресенье был за городом выездной семинар-«отключка» по йоге. Талли раздумывала, не написать ли брату, Лионелу, – сказать «привет» и невзначай сообщить хоть кому-нибудь, где она, на всякий случай. Но она не могла рассказывать ему о Мосте. Он бы сильно рассердился. Говорил бы о ее очевидной по прошедшей неделе беспечности – она приехала к нему, припарковала машину на крутой подъездной дорожке и забыла поставить на ручной тормоз. Выйдя от брата, она увидела, что машина скатилась по дорожке вниз, в траву, едва не задев посаженных перед их домом деревьев. «Ты иногда так беспечна», – сказал тогда старший брат. Но Талли беспечной не была. Лионел, сам перфекционист до мозга костей, не давал никому права на малейшую ошибку. Нередко мать и брат говорили то, о чем можно было промолчать. Обидные вещи. В том числе из-за этого Талли и стала психоаналитиком – чтобы помогать людям быть добрее к себе и к другим. Чтобы сделать мир безопаснее, ласковее для всех.

Однажды, когда десятилетняя Талли мирно играла в своей комнате и мурлыкала песенку, мама назвала ее одинокой девочкой. Она этого не забыла. Зачем было говорить ребенку эта ужасную вещь? Вдруг кто-то когда-то назвал одиноким мальчиком Моста?

– Съешь чего-нибудь? Это пойдет тебе на пользу, – предложила она. У прилавка, поприветствовав бариста, она заказала два кофе. Мост изучал выпечку за стеклом. Не дождавшись ответа, она заказала два традиционных тыквенных пончика – они были последними. Она заплатила и пошла к специальной стойке с добавками, где налила себе в кофе соевого молока и положила темного сахара. Мост шел следом, они нашли столик. Сидели они в углу, рядом с колонной, обмотанной быстро мерцающими огнями, сияние которых смягчало очертания предметов и людей. Он снял куртку. Поблагодарил за кофе, за пончик.

Рубашка, кажется, не намокла. У него были красивые руки, широкие квадратные плечи. Светлая рыже-коричневая бородка сочеталась с веснушками. Он пригладил мокрые волосы, убрав их со лба, закатал рукава рубашки. Она ждала, когда он примется за кофе. Как только он отопьет первый глоток, можно начинать. Это был сеанс терапии, знал он об этом или нет. И пусть рассчитывает на то, что она будет задавать много вопросов. Они познакомились при необычайных обстоятельствах, и это их связывало. Он отпил кофе, отломил и съел кусочек пончика. Ел он аккуратно, стараясь, чтобы крошки оставались в тарелке.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Мне нужно принять лекарство, – прожевав и проглотив, сказал он.

Антидепрессанты? Так вот в чем дело. Химический баланс в мозгу нарушен, а лекарство его наладит. У нее были клиенты, переставшие пить лекарства, которые осознавали, насколько им необходимы выписанные препараты, лишь получив серьезный сигнал тревоги. Стал ли мост сигналом для Моста? Она может поехать с ним за препаратом, купить его.

– Где твои лекарства?

– В рюкзаке, – опустив взгляд к ногам, сказал он и продолжал есть. Она последовала его примеру и откусила пончик, полакомиться которым она позволяла себе лишь изредка, а сегодня, очевидно, был особый случай. Крошки прилипали к пальцам, она смахивала их на тарелку.

– Можно купить бутылку воды. И… э-э… тебе есть где остановиться? Как ты думаешь, тебе не нужно в больницу? Могу отвезти, – предложила она. Она могла кое-кому позвонить. У нее были связи. Врачи, пожарный, живший раньше по соседству. Она могла бы собрать небольшой отряд спасателей. Ведь его нужно спасать!

– Антигистаминные таблетки. От аллергии, – отпив еще кофе, пояснил он. Типа, «ну полно, тетя, зачем мне в больницу за лекарством от аллергии? Вы сходите с ума, но я в порядке. Пожалуйста, не сходите с ума, дайте спокойно допить темный напиток».

– Ну, я имею в виду, из-за моста. – «В больницу, потому что ты собирался сигануть в бездну. Вот почему».

– Это было тогда. Сейчас все иначе.

– И все же, думаю, важно это обсудить, тебе не кажется?

– Я не из этих мест. Моя семья из Клементины, – сказал он. Талли слышала о таком, знала, что это был городок в юго-восточном Кентукки, примерно в трех часах езды.

– Ты наполовину темнокожий? Не думаю, что в Клементине много таких, как мы, – подавшись вперед, сказала Талли. Она никогда раньше не видела таких лиц, как у Моста. В нем было намешено много всего: густые, как у Кеннеди, русые с рыжиной волосы.

– Бабушка была темнокожей. И да, ты права. Нас там немного, – согласился он.

Ее порадовало, что он сообщил ей что-то о семье, и нравилось, как он дул на кофе и на его поверхности появлялась рябь. Нравилось смотреть, как он доедает пончик. В голове роились мысли. Меньше часа назад этот человек хотел умереть, а теперь сидит напротив и проявляет осторожность, чтобы рот не обжечь. Казалось, он с еще более нарочитой мягкостью поблагодарил ее еще раз. Его кулон выбился на поверхность майки – блестящий золотой крест.

– Может, позвоним твоим? – спросила она, достав из кармана мобильник и положив его на стол между ними, хотя и не рассчитывала на согласие. Чтобы он продолжал говорить, ей придется рассказать о себе.

– Моя семья из этих мест и из Теннесси. Некоторые из Алабамы. Как у тебя отношения с родными?

– Не люблю такое, – сказал он.

– А что любишь?

– Светские беседы не люблю.

– Я тоже. Поэтому и спрашиваю о важном. Чтобы мы не теряли времени, – сказала она.

Уголок рта поднялся и дрогнул.

– Люблю эту песню, – сказал он. В кофейне негромко играли композицию Knives Out группы Radiohead.

– Я тоже. Она меланхоличная, странная, – сказала Талли. «Участие. Эмпатия». Обычно это срабатывало, люди раскрывались, как цветы. – Это твоя… мм… первая суицидальная попытка?

– Не знаю, что это было. Но сейчас мне вроде лучше. Трудно сказать.

Лучше? Так быстро? Она не верила.

– Я в туалет. – Он встал, взял с пола рюкзак.

– О’кей, – кивнула она.

Когда он оказался за закрытой дверью туалета, она пересела на его стул и принялась рыться в карманах. Чек от покупки куртки. Купил ее в то же утро. Что это за человек, который утром идет покупать куртку, в которой хочет умереть? Талли подняла глаза, чтобы удостовериться, что дверь туалета по-прежнему закрыта. Пока тихо. Она нервничала и была возбуждена, под действием адреналина сердце билось, как у зайца, руки дрожали. Во внутреннем кармане она обнаружила сложенный листок – записка? Времени посмотреть не было. Она переложила его себе в карман и, снова взглянув на дверь туалета, засунула руку обратно. Опять листок. Еще одна записка? Она взяла и ее. Он не мог не заметить пропажи обоих листков, но с этим она разберется позже, когда сможет в одиночку их прочитать. Может, в них ничего такого и нет. Она пересела на свое место, отпила еще кофе. Не прошло и пары минут, как он вернулся со своим рюкзаком и сел напротив.

– Да, мне определенно лучше, – сказал он. – Я умыл лицо холодной водой.

– В принципе, у тебя на лице уже была холодная вода – дождевая.

– Наверное, ты права.

Среди быстро мерцающих желто-оранжевых лампочек Мост морочил ей голову. Чуть было не решился на самоубийство, а теперь ведет себя так, будто все это пустяки? Она злилась на него, чувствовала, что их что-то связывает. От этой мысли было неловко. У нее вошло в привычку быстро устанавливать глубокие связи с людьми, с которыми она была едва знакома. До появления навигаторов, указав кому-нибудь дорогу, она переживала, добрались ли они до своего пункта назначения, или в общественном транспорте большого города не могла удержаться, чтобы не спросить плачущего человека, все ли у него в порядке, даже когда все остальные твердо решили не заговаривать с этим человеком и не смотреть на него. Время от времени к ней сильно привязывались клиенты: посылали мейлы и звонили поздно вечером, хотели познакомить ее с родными. Она напоминала им, что четкие границы важны для всех, хотя и не признавалась, как тяжело ей было прислушиваться к собственным советам.

Сразу после развода Талли немного зациклилась на новой жене Джоэла, и дошло даже до того, что она жутко переживала за нее, увидев в соцсетях, что та попала в небольшую автомобильную аварию. Талли без конца проверяла, все ли с ней в порядке, читала и перечитывала ее страничку, хотя та никогда не размещала ничего слишком уж тяжелого или личного. Рыская по ее страничке, Талли в общих чертах узнала о ее жизни. Зациклившись на всем этом, Талли чувствовала себя сумасшедшей. И даже более того. Когда все это началось, она была будто в замкнутом круге, из которой нельзя было вырваться, будто без остановки вращала обруч.

– Хорошая у тебя куртка. Похоже, новая, – убрав с лица волосы, заметила Талли. Она понимала, что выглядит ужасно, но еще не решила, волнует ее это или нет. С одной стороны, ей хотелось пойти в туалет, привести волосы в порядок, нанести на губы персиково-розовый блеск, пощипать щеки, но на прихорашивание времени сейчас не было, уж точно пока она пытается докопаться до сути происходящего. Разобраться, помочь и возлюбить ближнего, как самого себя.

– Сегодня утром купил, – сказал он. Чек был из огромного магазина туристических товаров Brantley’s. Стоила эта дождевая куртка цвета авокадо ровно восемьдесят долларов. Он заплатил за нее наличными в 9:37 утра.

– Ты купил новую куртку, зная, что хочешь спрыгнуть с моста? – неожиданно для себя спросила она. Она могла и, наверное, должна была сформулировать вопрос иначе или вообще оставить эту тему. Она не хотела его обидеть, но его, оказалось, обидеть не так легко. Если бы он встретился ей в любой другой день, она бы прокомментировала его способность сохранять спокойствие – казалось, он никогда ни о чем не волновался. Просто сидел в забегаловке за чашечкой кофе. В обычной байковой рубашке в крупную красно-черную клетку, вполне подходящей для сбора яблок, новая куртка висела на спинке стула, ботинки намокли, но высохнут. Все в конце концов высыхает. Все хорошо. Расслабиться. Расправить плечи.

– Куртку я купил утром. На мосту – что было, то и было. А это – здесь и сейчас, – сказал он так, будто другого ответа и быть не могло. Его миролюбивый вид успокаивал ее, ей хотелось сохранить это чувство, накрыть его стаканчиком.

– Итак, твоя семья из Клементины, а сам ты – нет?

– Я там родился.

– А с семьей совсем не общаешься? Нет желания с ними поговорить?

– Сейчас – нет.

– О’кей. Можно, спрошу, сколько тебе лет?

– Можно, я спрошу, сколько лет тебе? – Он поднял бровь.

– О’кей. Не хочешь говорить. Тогда скажи: хочешь еще кофе? Могу заказать тебе добавку, я тоже выпью, – предложила она, взяв его стаканчик, где оставалась еще половина кофе.

– Конечно. Спасибо.

Оказавшись у прилавка, спиной к нему, она пощупала свой карман, удостоверившись, что листки из его куртки были на месте. Она наполнила стаканчики, совершила ритуальные действия у стойки с добавками, отдала ему кофе. Без молока. Ее прежнее беспокойство улетучилось, ей хотелось сложить ладони рупором и сказать «вернись» на беспокойный кораблик, потому что так было правильно. Ей «следовало» беспокоиться. Неужели она «настолько» одинока? У нее приличная работа, хороший дом, кошки, родители, брат с невесткой и куча родных и друзей в списке контактов. У нее Айша и шкаф с продуктами – от этого ей было лучше и спокойнее за мир. Когда ушло беспокойство, она ощутила себя безрассудной, и от этого чувства безрассудство только росло, приводя ее к самому страшному, самому захватывающему – к ощущению свободы.

– Мне сорок, – сев напротив, сказала она.

– Мне тридцать один, – сказал он. Долой еще одну одежку.

Талли под столом теребила в кармане сложенные листки, ею завладело чувство вины за то, что стащила их. Нужно вернуть их, это не ее дело.

– Ух, какой молодой! – сказала она. Жизнерадостно сказала. Пусть ему передастся. Она исходила желанием познакомиться с ним ближе, распутать то, чем там так туго стянуто его сердце. Мост был ей небезразличен. Как бы там ни было, ему есть ради чего жить. Пусть разобщенная, но у него в Клементине семья. Сам он показался ей умным и интересным. Она из кожи вон лезла, чтобы каждому обеспечить кредит доверия.

– Чувствую себя старым, – сказал он.

– Я тоже иногда.

– Зачем ты меня остановила? – спросил он. В глазах неизбывная печаль. Как будто на них упала тень. Молящие глаза. Как у Христа в терновом венце на картине, написанной маслом.

1.Эндрю Берд (Andrew Bird) – американский инди-рок-музыкант-инструменталист, певец и автор песен. (Здесь и далее прим. перев.)

2.От англ. bird – птица.

3.Американский музыкант, прославившийся как вокалист и гитарист группы Wilco.

4.Американский серийный убийца, насильник, похититель людей, каннибал и некрофил, действовавший в 1970-е годы.

5.Псевдоним неустановленного американского серийного убийцы, действовавшего в Северной Калифорнии с конца 1960-х до конца 1970-х годов.

6.Dateline – еженедельная передача американского телевидения (новости, реалити-шоу, право).