Kitobni o'qish: «Желтые розы для актрисы»

Shrift:

* * *

1

Она угодила прямо на декоративный кустарник, изрядно его помяв. Лежала ничком, свесив руки и голову вниз, а коленями опираясь на заасфальтированную дорожку вдоль дома. Со стороны выглядело так, будто даме стало плохо, может быть, ее мутило, поэтому она стала на колени и вдруг упала грудью на куст. Возможно, пьяна… Только дама не подавала признаков жизни. Никаких. Но это еще ничего не значит…

– Она без сознания? – с робкой надеждой спросила Саша.

Он подошел к несчастной, протянул руку к шее, чтобы узнать по пульсу – есть ли жизнь в этом теле, но тут же отдернул ее, не дотронувшись:

– Ограда самодельная, грубо собранная… Она упала точно на прутья… Посмотри, они проткнули ее насквозь… Нет, лучше не смотри. Да и вообще, с такой высоты… шанса у нее не было ни одного и без прутьев.

Теперь и Саша заметила два черных пятна на спине, это, конечно, кровавые пятна. Она запрокинула голову и посмотрела на стену многоэтажки, уходящую далеко вверх, в темноту, невольно ахнула:

– Как ты увидел ее оттуда? Высоко и темно…

– Желтый халат… и фонарь… Она буквально светилась внизу…

– Боярова, на сцену! Боярова! Прогон начался, а тебя нет!

Задумавшаяся Саша вздрогнула, услышав по трансляции глухой голос помощника режиссера, или помощницы – кому как нравится. Люся не просто командует, когда следует дать занавес и свет, когда выходить артистам, она по совместительству жена одного из ведущих актеров и центральная бульварная газета – все знает обо всех, даже то, чего никогда не было.

Времени до выхода минут пять, это как минимум, но Люся вечно паникует. Чтобы не злить ее, Саша суетливо подскочила со стула, потом все же задержалась и бросила последний взгляд в зеркало. Грим, конечно, преображает, особенно сценический, но лицо в зеркале и умытое – лучше редко найдешь (так многие уверяют), а в гриме… Саша осталась довольна, да, довольна! А что в этом особенного? Разве есть женщины, которые не нравятся себе? Наверняка нет таких, просто вслух они говорят обратное.

Правда, если по отдельности рассматривать черты – ничего выдающегося, кроме глаз, это яркое пятно на лице, они у нее необычные, очень светлые, при этом цвет васильковый, но прозрачный и чистый. А разрез, величина – обычные. Трудновато описать. Что там еще по отдельности? Рот. Он большой, и, наверное, поэтому выделяются губы, а нос… прямой, немного великоват, немного широковат – нос совсем непривлекательный, жаль. Лоб высокий, но подбородок короткий, из-за рта, надо полагать. Волосы густые, прямые, цвета горького шоколада. Нет, серьезно: по отдельности описать – получается уродина, а смотришь на все вместе – краса ненаглядная!

Однажды вышел курьез: Саша звонила в один из театров по поводу устройства на работу, попала на очередного режиссера (в театрах есть главный режиссер и парочка очередных), он попросил ее описать свою внешность для начала. И Саша, глядя в зеркало, с упоением рассказала, но…

– Острохарактерных актрис у нас полно, – услышала в трубке. – Нам нужна красивая и молодая, амплуа – героиня. До свидания.

– Вы неправильно меня поняли, я могу прислать фо…

Фотографии! – не успела произнести, он отключился от связи. Саша извлекла ценный урок: надо сразу говорить, мол, сейчас вышлю портфолио с несравненными фотографиями, вы сами увидите мой прекрасный облик и упадете от восторга. Вот так надо делать себе рекламу.

– Ой! – вспомнила она, что скоро ее выход, подхватив тяжелые юбки королевского наряда, ринулась бегом из гримерки на сцену.

Пять-шесть минут сейчас необходимы, чтобы послушать тональность спектакля, войти в него органично, не повредив атмосферы, и балдеть, играя… Нет! Проживая чужую жизнь, как свою собственную.

Вот она – сцена, присущий только ей запах и тайна, когда все, что здесь происходит, воспринимается магией. Саша присела на краешек бутафорского кресла у самой кулисы и ждала реплики, вслушиваясь в мелодику голосов. Генеральный прогон (первый, между прочим) все равно что спектакль, однако разница есть: отсутствует зритель и волнение. Но это все впереди, через два дня, а сейчас… пора!

Саша поднялась с кресла, готовясь к выходу… Только сначала нужно взобраться по хлипкой лестнице на такое же хлипкое сооружение, чтобы эффектно спуститься на сцену, словно с небес. Саша выпрямила спину, вытянула и без того длинную шею, приподняла подбородок… Затылок уперся в стоячий кружевной воротник невероятных размеров. Жутко неудобная деталь: жесткая проволока, на которой держится накрахмаленная до бетонной жесткости конструкция, врезается в плечи и шею. Голову свободно не повернешь, а если повернешь – обзор закрывает боковая часть воротника. Вдобавок не проходило ощущение, что вся эта крахмальная жесть свалится с плеч – костюмы выдали сегодня, Саша не привыкла к ним, собственно, привыкать уже времени нет. Интересно, как сама Мария Стюарт таскала этот кошмар? Впрочем, ее одевали и обували, раздевали и разували, она же была королевой, ей всего лишь нужно было красиво ходить. А Сашке нужно еще играть, самой раздеваться, если костюмеры заболтались в курилке, и…

– Стоп! – как ошпаренный кипятком, завопил в зрительном зале режиссер. – Девочки! Вы же не на рынке встретились и сплетничаете! Вы, извиняюсь, светские львицы при дворе Франциска II. Вы злословите!

– А какая разница? – обиженно пожала плечиками молодая актриса из вспомогательного состава, играющая Даму (да, просто Даму, без имени).

– Большая! – свирепо прорычал режиссер, взбегая по ступенькам на сцену на смешных коротеньких ножках. – Огромная! Это же Франция, девочки! Шестнадцатый век, родненькие! А Франция уже тогда была законодательницей мод, изысканных манер, искусств и всего, что связано с любовью! Вы должны передать эпоху…

– У нас было мало репетиций, – оправдалась вторая Дама (постарше, по имени Лада), сидевшая на эпизодах лет двадцать, оттого злющая, словно ведьма. Ну, тут дело известное: каждая артистка видит себя только в главных ролях, даже в мужских.

– Репетиций! – взвыл режиссер, взмахнув коротенькими руками. – Но у вас и эпизод пятиминутный! Это же просто: легко, изящно болтать! Не красьте текст!

Казалось, Геннадий Петрович, имеющий большое сходство с мячиком, растерзает двух актрисулек, заваливающих начало спектакля. За круглую фигуру ему дали кличку – Пинг-Понг, а перед премьерой он становился свирепым, как… мультяшный персонаж, в эти периоды его звали иронично: крокодилом Геной, он больше смешил, чем пугал. В общем-то, клички беззлобные, как и сам Геннадий Петрович, положивший на эту сцену лет тридцать своей жизни. В театре всегда есть недовольные, но при всем при том он снискал уважение даже у заядлых циников, потому что справедлив, честен (да, и такой феномен еще встречается на подмостках), заразителен в своем фанатизме и главное – одарен. Благодаря ему этот небольшой театр с непрестижным статусом «городской» (значит, заурядный) выжил, когда бедствие терпели, потонув в омуте рыночной экономики спесивые коллеги из «незаурядных». Сейчас он был вне себя, его кудрявые волосики тоже возмутились – торчали в разные стороны, а может, он просто забыл расчесаться.

– Учитесь пользоваться языком! Язык – это ваш инструмент, вы обязаны слышать, чувствовать и понимать слова! Мысль рождает интонацию, понимаете? Мысль! Которую не надо окрашивать, а вы красите, отсюда бессмыслица. Русский язык ассоциативный, он передает нюансы, рисует образ, все это зритель легко считывает! «Сплетничать» и «злословить», девочки, глаголы разные! Сплетничать – это грубо, грязно перемывать кости, не стесняясь в выражениях. А злословить – это с присущим снобам высокомерным юмором излагать свое видение ситуации.

– По-моему, это одно и то… – не договорило молодое дарование.

– О-о!.. – застонал главреж, схватившись за голову и заходив вокруг девиц, считающих себя актрисами, несмотря на отсутствие образования у обеих.

– О-о… – вторил ему Иннокентий, только очень тихо. – Это надолго.

Взявшись за кончики воротника пальчиками, Саша повернулась к нему и не смогла сдержать смешка. Молодой человек, представившийся Иноком (он сократил свое имя), стоял вплотную, скрестив на груди руки. Глядя исключительно на сцену, Иннокентий жмурился, втянув голову в плечи, когда режиссер вопил; через паузу безумно таращился, когда крокодил Гена неистово тряс руками, а потом морщился, закусив губу и слушая глупенькие оправдания актрис. Талант комика пропадает!

Но он не актер, хотя внешность у Инока подходящая для классического героя в отличие от здешних «первых скрипок». К сожалению, в труппе не на ком глаз остановить из мужского состава, а у Инока – рост, плечи, мышцы, фейс кареглазый с резко очерченными брутальными скулами, и шея брутальная, во всяком случае, шея шире головы. Может, в такой маленькой голове и мозгов кот наплакал? Поэтому и попал Инок в храм Мельпомены монтировщиком декораций – совсем непрестижная профессия, она для тех, у кого с серым веществом напряженка, а с мышцами порядок. Но если без отступлений, то залетел он сюда недавно и случайно, как сам уверял, значит, не собирается задерживаться.

А Саша? Давно ли она сама в этом городе, в этом театре? Разве не случайно очутилась здесь? Однако повезло ей гораздо больше, чем Инноку, Саша актриса, играет главные роли, о которых можно мечтать, ей снимают и оплачивают жилье. Кстати, о ролях: играть Марию Стюарт в двадцать семь лет… вот бы однокурсницы обзавидовались, если б узнали, но не узнают.

– Где Боярова? – послышалось грозное шипение помрежа Люси, прибежавшей с противоположного конца сцены, там у нее пульт, при помощи которого она управляет спектаклем. – Где, блин, Мария Стюарт? Я же вызывала ее! Смотрю – нет! В этом театре собрались одни глухие!

– Здесь, здесь, – отступил Иннокентий, открывая обзор на Сашу, ибо увидеть актрису в темноте (освещена только сцена) и в темно-зеленом платье сложно.

– Я готова, – тихо подала голос та.

– Слава богу, – потирая лоб, будто дико устала, выдохнула Люся. – Да, Саня! Не спорь с главнюком, он сегодня немножко психованный…

– Слышу, – улыбнулась Саша. – Нервничает перед премьерой. Между прочим, я с ним никогда не спорю.

А чего спорить, если мировоззрение, взгляды, видение совпадают? Со сцены свет падал на Люсю, высвечивая частями верх головы, нос и подбородок, плечи, грудь – эта часть заслуживает оды, но речь не о ней. Остальные части остались черными провалами, так что в темном закулисье она представляла собой ирреальное создание. М-да, постороннего человека напугала бы точно. Эта маленькая женщина с большими амбициями и большой грудью о чем-то раздумывала, глядя на Сашу, наконец выдала, что ее беспокоило:

– Хочу предупредить… Королева Елизавета приняла… м… допинг… Но ты с ней все равно не сталкиваешься на сцене, главное, за кулисами не столкнись, а то хрен знает, что за настроение у нее после недопития.

Ого, дело принимало опасный поворот. Зеленый змий сопровождает сорокатрехлетнюю примадонну данного театра давно, но ей-то удовольствие он приносит, остальным портит нервную систему. И сильно портит. Были моменты, когда она лыка не вязала во время спектакля, лишь передвигалась на мизансцены. А текст за нее успешно рассказывали партнеры, тогда как за кулисами все поголовно покатывались от хохота. Неужели опять? За два дня до премьеры ушла в запой? Очень не смешно.

– Пьяная, что ли? – расстроилась Саша.

– Не совсем, чуть-чуть! – почти с ужасом прошипела Люся, погрозив пальцем Саше, словно от той зависело – доживет коллега до конца спектакля в более-менее трезвом состоянии или спечется.

– Вы же знаете, ей стоит только начать…

– Не-не, я выкрала бутылку водки, – шепотом призналась Люся. – Там немножко отпито, короче, она вменяемая. Не попрется же мадам Оленева в королевском наряде за пойлом!

– Вам видней… – с сомнением произнесла Саша.

Ближайший продуктовый магазин, где можно отовариться сорокаградусной «амброзией», присоседился как раз рядышком с театром, покупатели давно привыкли к странным личностям в гримах и костюмах. Но артисты не злоупотребляют набегами на точку, нет-нет, только в крайних случаях, хотя для Оленевой всегда случай крайний. Понимая, что тревожит Сашу, Люся развеяла ее небеспочвенные сомнения:

– Не бойся, я приказала закрыть все двери, ей не выйти из театра до конца спектакля. Ой, Сашка, тебе на выход!

Действительно, с третьего раза спектакль пошел без остановок режиссером, зазвучали фанфары, а это сигнал Саше. Она кинулась к закулисной лестнице и через минуту степенно спускалась на сцену под крики:

– Королева идет!..

* * *

У стены ресторана, раскинув руки, лежала Катрин, раскинув руки. Лицо повернуто в сторону, глаза нереально широко распахнуты, они бессмысленно смотрели куда-то, где жизни нет. Пшеничные волосы, шелковые и мягкие, расползлись длинными прядями по груди, шее, змеились на асфальте… Камень! Большой и бесформенный. Он лежал рядом с головой, тонкая прядь зацепилась за него, а на одном из выступов – темные пятна… пятна крови… Откуда взялся здесь камень? Из декоративного бордюра рядом с асфальтовой дорожкой вдоль стены.

Но с Катрин произошла метаморфоза: ей уже не дала бы Саша тридцати пяти лет, на асфальте она видела женщину, которой минимум пятьдесят, в вечернем коралловом платье, облепившем ее немолодое, но стройное тело…

– Черт!

Саша таращила глаза по сторонам… Потолок… Окно… Комод… И утро! Она рассмеялась, так как поняла: мгновение, увиденное ею в момент просыпания, ничего не имеет общего с реальностью, это просто картинка из полусна.

Просыпаться с ощущением покоя и в предвкушении блаженства от предстоящих репетиций, а также завтрашней премьеры, это… это неописуемое состояние. Странно, что у Саши была другая жизнь, которая как бы отодвинулась далеко, но все еще с ней, именно по утрам та жизнь регулярно вспоминалась. Только по утрам, позже дурным воспоминаниям нет места в суетном дне, а нет потому, что работа – праздник. Разве что иногда, во время пауз…

Наспех позавтракав бутербродами с чаем, Саша вышла за порог флигеля. Ей сняли симпатичный флигелек из двух маленьких комнат со всеми удобствами и крошечной кухоньки – потрясающие хоромы, и это без иронии. Пожилые хозяева живут в большом доме, из которого дети вылетели в другие города необъятной России, а флигель сдали за символическую плату, чтобы хоть кто-то был рядом. В данную минуту они орудовали граблями в саду, хотя сельхозинструмент в их руках нечто аномальное, оба стопроцентные интеллигенты, но те, про которых снимали старые добрые фильмы.

– Доброе утро, Сашуля! – помахал Игорь Степанович.

– Доброе утро, – отозвалась она, закрывая на ключ дверь.

– Сашенька, вы так поздно приходите, – поспешила к ней Валерия Олеговна. – И наверняка голодная. Разрешите мне оставлять вам ужин?

– Нет-нет, – запротестовала Саша. – Я вполне справляюсь.

– Да когда же вам готовить еду? Мне нетрудно, я все равно стою у плиты, и вы не упадете в голодный обморок на сцене. Не спорьте, не спорьте. Мы очень ждем премьеры.

– Я тоже. И ужасно волнуюсь.

Саша положила ключ на перекладину под навесом, помахала милым старикам и отправилась на свой праздник! Это когда хмурые попутчики в маршрутке видятся потрясающе обаятельными, а погода всегда кажется самой лучшей – хоть дождь, хоть метель. Это когда не идешь, а переступаешь по воздуху, когда страстно хочется поскорей добраться до театра, войти в гримерку, сесть за столик и на минутку отключиться, чтобы с новыми силами присоединиться к таинству. Миллионы людей не знают, что это такое – с огромным желанием бежать на работу, а потом упиваться каждым часом там. Этот праздник компенсирует все потери, подпитывает надежду, что настоящее защитит от потрясений прошлого, а будущее залечит.

На вахте она расписалась в журнале, по которому завтруппой определяет, кто явился на работу, а кого пора искать с ищейками, и успела отойти от стола, но вахтерша окликнула ее:

– Саша, стой! Тут тебе… вот…

Цветы! Желтые розы, обернутые хрустящим целлофаном.

– Поклонник завелся, – мечтательно улыбнулась во весь рот, заполненный ровными искусственными зубами пожилая вахтерша.

Завелся… как вши, что ли? А что еще заводится? Сашу насмешило выражение вахтерши, хотя оно известно давным-давно, но применительно к себе не воспринималось. Ну, пусть завелся… да, поклонник. Наверное. Нет, в самом деле, кто-то присылает цветы уже третий раз с тех пор, как труппа вышла из отпуска, то есть с августа. Именно в конце августа она получила первый букет, в сентябре второй, и вот октябрь. Саша не спросила – от кого, потому что знала ответ: приехал доставщик из цветочной фирмы «Флора&Букет», а он не в курсе, кто делал заказ и когда, он просто развозит по адресам.

Однако сегодня букет не безымянный, в цветах виднелась фирменная карточка! Неужели этот самый, который завелся, оставил свой автограф и представился? Саша прочла: «Это тебе для настроения перед премьерой».

Не-а, подписи нет. Да и какая разница, кто присылает цветы? Не женщина же! А с мужчинами, даже с самыми-пресамыми, заводить знакомства Саша не планирует в ближайшем будущем, теперь ее путь – театральная аскеза. Звучит пафосно, только лучше-то не скажешь. Но приятно. Ой как приятно быть кумиром, иметь поклонников, получать от них цветы и играть, проживать еще одну жизнь, непохожую на ту, что есть в реальности.

В гримерке никого не было, две актрисы, занятые в массовых сценах в конце спектакля, придут за пять минут до начала второго акта – такова договоренность, а должны приходить к началу первого акта. У Саши есть возможность сосредоточиться перед генеральной, а не слушать болтовню ни о чем. Общаться она не любила, в то же время понимала: без дурацкого общения, без вникания в чужие проблемы – кто с кем и зачем, болезни детей и категоричные мнения по всякому пустяку, – ее будут воспринимать негативно. Ей нравится подумать, походить по пустой сцене, подышать ароматом кулис. Правда, сегодня доделки-переделки, Саша будет только мешать, значит, остается гримерка. Она переоделась в халатик и села гримироваться.

Пришла парикмахер Динара с париками, набором расчесок и шпилек, опрятная, доброжелательная, красивая, словно восточная шахиня времен Гаруна-аль-Рашида. Ей где-то за тридцать пять, но вряд ли сорок, к тому же она зав парикмахерским цехом, ее до́лжно называть на «вы» и по имени-отчеству, однако Динара потребовала только по имени и на «ты». А какая умница! Столько знает, что диву даешься: почему Динара на этом месте застряла, а не где-нибудь в столице среди ученого люда. Натягивая на голову Саши парик, она заметила на соседнем гримерном столике букет:

– О, какие роскошные розы! Откуда?

– Не знаю. На вахте передали.

– Хм, поклонник? Наши артистки тебе этого не простят.

– А я тут при чем?

Возмутившаяся Саша развернулась к ней, хотя прекрасно видела отражение Динары в зеркале. Эта импульсивность объяснима: молодая актриса чувствовала неприязнь к себе многих членов труппы, проще говоря, не прижилась здесь Александра, ей только и не хватало лишнего повода, чтобы неприязнь укоренилась намертво. Чуткая Динара, излучавшая спокойствие, взяла девушку за плечи и вернула ее в прежнее положение – лицом к зеркалу.

– Не вертись! – мягко сказала своим певучим голосом в среднем регистре Динара. Кстати, она прекрасно справлялась со своими эмоциями, демонстрируя нордический характер вместо восточного пламени. – Ты, конечно, не виновата, что приехала в нашу дыру и сразу стала первой на этих подмостках. Первой и незаменимой. Не виновата, что актрису Александру Боярову обожают зрители и ходят посмотреть на нее, чего давно не помнит наш театр. Ты не виновата, что красивая, талантливая, успешная, удачливая и производишь впечатление независимой…

– Не продолжай, – кисло перебила Саша, – а то заплачу от жалости к себе.

– Неужели? – рассмеялась Динара. – Я же просто перечислила твои плюсы, которые неприятны тем, у кого их нет. Ты имеешь слишком много достоинств и хочешь, чтобы тебя любили? Так не бывает.

Она не грешила против истины, это что касается отношения к Саше актрис и некоторых актеров-мужчин. Приходится вынужденно жить в замкнутом мирке, с другой стороны, замкнутость молодую актрису не напрягает. А что касается достоинств… мало кто находит их в себе, а Саша, если честно, облеплена комплексами, как старинная театральная тумба времен Чехова афишами, только об этом никто не знает. Во-первых, красивая – не факт, что счастливая, к сожалению, это аксиома. Во-вторых, набор из «талантливая, удачливая, независимая» не соответствует действительности, так как Саша сомневается во всех этих позициях, и сомнения возникли не на пустом месте. Казалось бы, характер у нее противоречивый: то нравится себе, то не нравится, но нет, нет и еще раз – нет. Просто слово «успех» в ее понятии и в понимании Динары – две противоположности, находящиеся в разных точках космоса. А самое главное она высказала вслух:

– Знаешь, Динара, независимых людей не бывает. Нашими поступками руководит зависимость, только она. Абсолютно свободных людей… нет, я таких не встречала. Даже самый богатый человек, который считает себя свободным, все равно зависит… от жены, детей, бизнеса, власти, денег. Он не может распоряжаться собой, хотя может думать иначе.

– Мрачноватый взгляд на жизнь.

– Реалистичный, – подобрала более точное слово Саша.

Динара закрепила шпильками парик, поглядывая все время на розы, будто цветы что-то напоминают ей, но что – она не могла вспомнить. Чуть позже, подвивая пряди горячей плойкой, задумчиво произнесла:

– Желтые цветы… Похоже, эти розы со смыслом.

– Со смыслом? – оживилась Саша.

Первая мысль: ну, какой может быть смысл в букете? Это выражение благодарности, восхищения, любви, в конце концов. Однако! Динара человек другой культуры, а Восток знает много тайн и умеет расшифровывать обычные вещи в руках людей, словно древние манускрипты. Тайны… мистика… все это так манит, так хочется узнать – что там, впереди, притом надеясь на самый лучший вариант из всех возможных направлений. Саша не исключение, на кофе гадала, карты Таро в руки брала, гороскопы иногда почитывала, дабы отодвинуть завесу времени грядущего, чтобы увидеть и обойти булыжники на жизненном пути.

– Это третий букет, – сказала. – Желтый цвет – цвет жизни, солнца, радости, праздника. А золото! Оно тоже желтое, значит, это цвет богатства.

Она полагала, что правильно поняла смысл.

– Думаешь? – задумчиво и серьезно произнесла Динара, в десятый раз покосившись на розы. – Но почему-то, когда говорят «желтая газета», у нас возникают негативные мысли. Тяжелобольной человек тоже желтого цвета, кстати, одно заболевание так и называется: желтуха, следовательно, это и символ нездоровья. А желтый дом? Ты же читала «Записки из желтого дома»? Там печаль, боль, одиночество, сумасшествие, тоска…

– Хочешь сказать, меня ждет какая-то гадость? – еще не верилось Саше.

И хохотнула, давая понять, что здесь некому грозить ей букетами, кроме актрис, конечно, но их бояться, по большому счету, глупо. Семь розочек – дорогая шуточка, не по карману провинциальным артисткам, которые не выбрасывают рваные колготки, а надевают их под брюки. Экономия, черт возьми! Но Динара даже не улыбнулась, а задала совершенно неожиданный вопрос:

– И прошлые два букета были перевязаны похоронной лентой?

– Что? – потерялась и одновременно насторожилась Саша.

– Сама посмотри: твои розы перевязаны черной лентой. Странно как-то… Ты не находишь?

А Саша не обратила внимания на цвета ленточек. Ни сейчас, ни два предыдущих раза. Она перевела взгляд на гримерный стол рядом, на нем и лежали желтые розы безупречной формы, изумительные и дорогие… Действительно: тонкая ленточка черного цвета с завитыми в спирали концами перетянула длинные стебли, завернутые в прозрачный целлофан. Лента похоронная, без сомнения. Случайно?

Как все творческие люди (или почти все), Саша страдала мнительностью, посему сразу выстроила в уме легион врагов, готовых в порошок ее стереть, а пока они присылают зловещие знаки, можно сказать, куражатся над ней. Было бы логичней не подпитывать свою мнительность, ведь, как показывает практика, ничего из того, что выстраивает болезненное воображение, не осуществляется. Но данный тактический ход вошел в привычку, чтобы просчитать удары и подготовиться к обороне.

Заметив, какое удручающее впечатление произвела похоронная лента на Сашу, Динара спохватилась. Держа за плечи приунывшую девушку, совсем непохожую сейчас на королеву, она наклонилась так, что ее лицо очутилось на одном уровне с лицом актрисы, и, глядя в зеркало на нее, заворковала с толикой незлой насмешки:

– Что это с вами, ваше величество? С чего это вы повесили свой носик? Вас напугала какая-то ленточка?

– Но это же намек…

– А может быть, – перебила Динара бодрым тоном, – ленточки других цветов закончились? Мы же глухая провинция, у нас до сих пор не редкость дефициты. И потом, Саша, пугаться стоило, если б роз было шесть. Шесть! Нечетное число несут на кладбище. И плюс к шести розам похоронная лента… в этом случае – да, это был бы плохой знак, в сущности, угроза. Но роз семь. Семерка в нумерологии означает одухотворенную материю. Бог создал землю и все живое на ней за семь дней, цветов радуги тоже семь, как и дней недели. Это число гармонии, Саша. Я поставлю твои розы в вазу, хорошо?

Саша согласно кивнула, а осадочек все равно остался – пуганая ворона куста боится, это, без сомнения, так. Честно говоря, она уже готова была отдать цветы Динаре, чтобы не видеть их больше, забыть о них и похоронной ленте, но тут раздался призыв по трансляции:

– Все участники спектакля «Виват, королева!» приглашаются в зрительный зал. Господа артисты, в вашем распоряжении одна минута, не опаздывайте. Предупреждаю: бумаги для докладных у меня на всех нарушителей хватит.

Докладные – это ой! Люся строчит их беспрерывно по каждому пустяку, будто задалась целью извести актерский состав. На самом деле она банально выслуживалась перед начальством, демонстрируя, как непогрешимо бдит дисциплину и справедливо стучит на проштрафившихся артистов. Разумеется, рассчитывать на обожание при таких редких способностях глупо. Но, как ни странно, подобные люди удивляются и страшно обижаются, когда понимают, что их не любят, мягко говоря.

Пришлось спешно одеваться в костюм при помощи Динары – костюмеры, молодые ленивые девчонки, как обычно зазевались или нарочно опаздывали, выражая тем самым солидарность с теми, кто жаждал играть Сашины роли.

В зрительном зале артисты, не имевшие привычки садиться поближе к режиссеру, вызвавшему участников спектакля ради замечаний, расселись по всему залу поодиночке и по двое. Чем меньше роль – тем дальше от режиссера предпочитали держаться артисты, таким образом выражая свое фе. Ну а те, кому повезло играть большую роль, предпочли первые ряды в партере, включая Сашу, которая тут же получила штрафные очки от помрежа Люси:

– Две минуты! Боярова, ты опоздала на две минуты!

К счастью, Геннадий Петрович (большой любитель дисциплины, только ему не удавалось ее наладить) не рассердился, он держал исписанные его рукой листы, уткнувшись в них близорукими глазами.

В своих бархатных юбках Саша еле втиснулась в стандартное кресло рядом с актером Октавием Михайловичем, он один из немногих принял ее, что называется, с распростертыми объятиями. Крепкий старик, его облагораживали седые усы чистого белого цвета, как и белые волосы, зачесанные назад, он располагал с первой минуты знакомства. Есть редкая порода людей, имеющих способность нравиться сразу и всем, этот старик именно такой. Даже голос Октавия Михайловича завораживал слух бархатистостью, легкими раскатами и проникающей в самое сердце искренностью. Между ними установились теплые отношения, не знавшая родного отца Саша полагала, что таким отец и должен быть – добрым, умным, заботливым и терпимым. Октавий Михайлович взял ее руку и приложился к пальцам девушки губами, хитро улыбаясь:

– Сашуленька, рад тебя видеть.

– Я тоже, Октавий Михайлович, – чмокнула его в щеку она.

– Сашуля, держи конфетку.

– Ой, спасибо!

Оба вынуждены были прекратить перешептывания, так как услышали тихий, но гневный голос Геннадия Петровича:

– И где же эта королевская морда шляется?

Он грозно хмурился, опираясь спиной и руками о сцену, а на сцене, стоя на коленках и склонившись к нему, беззвучно шевелила губами Люся, воровато поглядывая в зрительный зал.

– Кляузничает Буратино, – шепнул Саше на ухо Октавий Михайлович, снисходительно хихикнув.

– Почему Буратино? – не поняла она, не находя сходства Люси с известным персонажем.

– Потому что это тот чурбак, из которого папа Карло должен выточить куклу.

Сходство с чурбаком стопроцентное во всех смыслах, потому Саша прыснула, тут же ее осадил грозный оклик Пинг-Понга:

– Александра!

– Больше не буду!

В знак обещания она прикрыла обеими руками рот, но Октавий Михайлович не унимался, еще разок приблизил губы к ее уху:

– Анфиска опаздывает. Дрыхнет где-то… может, даже в театре.

– Лишь бы не напилась, – также шепотом сказала Саша. – Очень хочется, чтобы состоялась завтрашняя премьера.

– Вчера точно напилась, или я не я буду, – убил надежду Октавий Михайлович. – Не кисни, Сашенька, крокодил Гена найдет выход, может, даже сам выйдет в роли Елизаветы. А что? Наденет наряд, нацепит парик – и вуаля!

Он же и хихикнул, его часто смешили собственные шутки, а Саше не до смеха, стоило подумать о грядущем срыве премьеры. Столько работать, ждать главного дня, и вдруг – все усилия коту под хвост из-за какой-то пьяницы? Да и вообще, проблемы будут у всего коллектива серьезнейшие, если сорвется завтрашний грандиозный вечер.

– Так! – грозно и громко произнес Геннадий Петрович.

В зрительном зале напряглись, напряжение возникло мгновенно, его все ощутили, потому замерли в безмолвии, ибо сейчас что-то будет.

Кошачьей походкой вошел через боковую дверь Пуншин – очередной режиссер, кое с кем (кто попал в его поле зрения) беззвучно поздоровался и уселся у входа, потирая остренькую и реденькую бороденку.

– Моему терпению пришел конец… – процедил главреж.

– Я тут! – внезапно разрядил обстановку женский голос, и все, кто сидел близко к сцене, обернулись.

По проходу шла Оленева в королевском наряде, но без парика – родные каштановые волосы кое-как заколола, без грима, ей, кстати, плевать, как она выглядит. Однако! Да, выпивоха, да, сорок три, да, грубовата и немножко цинична, а когда пьет – так еще и жуткая неряха, но! Актриса Оленева действительно поцелована богом, равной не найти даже в столичных театрах, так это не все. Внешность Анфисы богатая в прямом смысле: помимо роскошных волнистых волос до пояса, у нее красивейшие светло-карие глаза, слегка удлиненные и, что немаловажно, умные. Да, она далеко не дура, во всяком случае, начитанная, что для актерской касты скорее исключение из общего правила. Брови, как у чайки крылья, тоненький и прямой носик (завидный носик), а губы… до сих пор упругие, выпуклые, по-детски капризные. При этом все описания совпадут с воображением, а не так, как в Сашином варианте – внешность желательно не описывать словами, лучше фотку показать.