Kitobni o'qish: «Счастливые неудачники»

Shrift:

* * *

Вместо предисловия

Подвал был самый обыкновенный. Примечательной оказалась только табличка на входе. Яркое пятно на облезлой стене. Пузатые голубые буквы на фоне канареечного цвета. Как титры к мультфильму. «Детский клуб».

Лестницу клуба шлифовали детские ботиночки, за которыми едва поспевали растоптанные сапоги старшего, уставшего поколения. Картина была ежедневной, привычной и понятной.

Волны радости омывали этот подвал. Дети и родители шли туда за свободой друг от друга. Одни вырывались из педагогических тисков, куда их загнали папы и мамы, начитавшиеся умных книжек. Другие мечтали отправить ребенка на свидание с прекрасным и получить передышку от его вопросов, капризов, призывов поиграть и предложений пошалить. Словом, спуск в подвал означал восхождение в лучший из миров.

И мало кто задумывался о судьбах тех, кто вдохнул в этот подвал жизнь. Руководители кружков были частью этих стен, низкого потолка и малогабаритных окон. Они вросли в эти комнатки, заполнив их своей энергией, как растение заполняет горшок корнями. Живые привидения, готовые работать за смешную зарплату и микроскопический престиж.

У них часто спрашивали о способностях детей, но никогда не интересовались их судьбами. Стеснялись. Считали неделикатным. Как будто своими расспросами принудят рассказать о жизненном фиаско. Не от хорошей жизни взрослые люди целыми днями общаются с детьми. Ладно бы со своими. Так ведь с чужими. К такому берегу может прибиться только потерпевшее крушение судно.

Всего их было пятеро. Не судно, а целая флотилия. Знакомьтесь:

Ирочка – веселая и немного странная одинокая оптимистка, учит детей рисовать;

Маруся Ивановна – ни дня без пластилина;

Сан Саныч – баянист с покалеченной рукой и судьбой;

Изольда – изумительная женщина, выжигающая по дереву;

Петрович – застрявший в прошлом веке фотограф.

Вот такая непрезентабельная компания. И у каждого своя история, своя тропинка, по которой он пришел в этот детский клуб. Разные судьбы, пересекающиеся во времени и пространстве. Истории этих людей совсем непохожие, ведь одинаковых судеб не бывает. Но у наших героев много общего: они все хотят счастья, любви и все живут в одной стране, с которой так непросто ужиться.

Это роман в пяти новеллах. Единое полотно из нескольких фрагментов. Как будто сшитое из лоскутов одеяло. Каждый лоскутик проживает целую жизнь, прежде чем станет малюсенькой заплаткой на полотне вечности.

Модная штучка

– Зашибись! Не успела зарегаться, как полным-полно заманок, – возбужденно комментировала Ирочка поиск работы с помощью интернета.

В переводе на обычный язык это означало «не успела зарегистрироваться, как пришло много предложений». Но Ирочка предпочитала более современную, как ей казалось, речевую форму. Ей доставляло удовольствие выворачивать слова, обрезать их, наращивать в самых непредсказуемых местах, отчего речь становилась «фирменной», только ей присущей. Делала она это не для «прикола» и не для того, чтобы произвести впечатление на окружающих. Ирочке было глубоко наплевать на то, как она смотрится со стороны. Просто ее душа просила нестандартных форм выражения.

Круг ее знакомых имел многолетний стаж, а время делает дружбу покладистой и терпимой. Старые друзья ее любили, хоть и с нотками снисхождения к ее странностям. Ласково называли Ирочкой, то ли в память об Эллочке-людоедочке, то ли умиляясь ее самобытностью.

Новые же знакомые сначала удивленно округляли глаза, но постепенно привыкали к ее пунктирной речи и размашистым манерам. И, посмеиваясь над ее странностями, становились членами Ирочкиной компании, объединенными чувством превосходства над забавной подругой, паразитируя на ее неуемном, каком-то первозданном оптимизме. Даже о проблемах Ирочка рассказывала так, что получалось вкусно и жизнеутверждающе:

– Прикинь, шеф обворовался, а меня уволякали. Полфирмы в расходняк пустили. Не фирма, а штрафбат какой-то. Очуметь можно. Я прямо наревелась до одури. А потом подумала, и фиг с ним. Шеф-то наш уже позеленел от своих миллионов. А мне зеленый цвет не идет, лучше буду розовой безработной.

Ну кто еще мог так жизнерадостно рассказывать о вступлении в ряды безработных? Только она. И в свете таких историй у любого слушателя возникало чувство, что его проблемы не такие уж и проблемные.

Личная жизнь Ирочки была такой неказистой, что дружба подруг успешно выдерживала испытание завистью. У кого-то муж пил, у кого-то гулял, у кого-то занудствовал, а у Ирочки мужа не было вовсе. Никогда. Ни по данным ЗАГСа, ни по сведениям бдительных соседок. Так, залетные ухажеры, не оставлявшие ей ни квадратных метров, ни банковских счетов, ни внебрачных детей. На этом фоне любая подруга чувствовала себя в выигрыше, что повышало градус любви к Ирочке. Бездетная, одинокая, небогатая оптимистка – воплощение идеала женской дружбы. А друзья-мужчины, бравируя знанием мужской психологии и в знак глубочайшей симпатии, предупреждали Ирочку: «Торопись, после сорока ты нахрен никому не будешь нужна». А как торопиться? Что делать, если не складывается?

Но вдруг, в один заурядный день, жизнь тихо сползла на новые рельсы и покатила, набирая скорость. Вообще-то скорость растет, если поезд катится под откос. А тут жизнь пошла в гору, набирая ускорение против всех законов физики.

Все началось весьма прозаично. «Зарегавшись» на сайте вакансий, Ирочка получила «заманку» от фирмы по производству гипсовых «фигулин для красотулин», то есть фигур для декорирования дачных участков. Эти гипсовые гномы и зайцы были довольно пошлыми, и народ их сторонился. Глядя на них, редкий остряк не декламировал фразу из советской комедии: «Налетай! Торопись! Покупай живопись». Фирма почему-то решила, что все дело в нерадивости сотрудников, недостаточно активно втюхивающих товар населению. В результате часть работников уволили и начали набирать новых. Ну действительно, нельзя же уволить гномов и зайцев, значит, надо что-то делать с кадрами. Ведь кадры решают все. Кажется, это говорил Сталин. Но он не видел этих гномов.

Вот в такую фирму и пришла Ирочка. Менеджер, проводивший собеседование, постоянно говорил «давайте». «Давайте познакомимся…», «давайте представим ситуацию…», «давайте проанализируем.» Ирочка, уставшая от такого словесного однообразия, претившего ее натуре, не выдержала: «Если вечно всем давать, обломается кровать». И озорно улыбнулась. Просто так, для поднятия настроения, чтоб нескучно было. Мужик слегка ошалел, покраснел и экстренно закончил собеседование, обойдясь без традиционного «мы вам позвоним». Ирочка поняла, что вакансия прошла мимо нее, но не сильно огорчилась. Гипсовые гномики, зайчики и ангелочки показались ей слишком жеманными, с ними не хотелось иметь никаких общих дел. Особенно странными были гипсовые купидоны. Ирочка тут же представила, как эти малолетние толстячки с кривой улыбкой целятся в поднятый зад дачника, согнувшегося над грядками.

Собеседование закончилось ничем. Так думала Ирочка. И ошибалась. Через несколько дней неизвестный номер высветился на экране ее мобильного телефона. «А давайте куда-нибудь сходим» – по фигуре речи она узнала представителя гипсовых купидонов. «Давайте», – просто ответила Ирочка. Шутить почему-то не хотелось. Тем более что она помнила: перед ее шутками он пасует.

Но хоть купидоны были и гипсовые, стрелы у них оказались самые настоящие. Спустя несколько месяцев Ирочка услышала: «А давай поженимся». Вместо ответа она кивнула. А что тут скажешь? Приближался сорокалетний рубеж, нужно было торопиться.

* * *

Аркадий, ее муж, торговавший гипсовыми фигурами для ландшафтного дизайна, а попросту для украшательства дачных делянок, очень скоро потерял работу. На своем горьком опыте он выяснил, что традиционные шесть соток не вмещают больше одного гипсового гномика. А угодья богатых клиентов брезгуют этими плебеями, предпочитая мраморные пародии на творения Родена. Благо французский скульптор заблаговременно умер, поэтому в суд подать не мог.

При увольнении в качестве утешительного приза, точнее, вместо зарплаты за последний месяц Аркадию выдали армию гипсовых фигурок – гномов с фонарями, зайчиков с ушами, ангелов с крыльями и домовых с ухмылкой. Были еще грешницы с кувшинами на гипсовых плечах. Почти как девушки с веслами, только хуже. «Гипсорята», как Ирочка их назвала, заняли все свободные метры их квартиры. Теперь можно было передвигаться только бочком, на манер краба, рискуя оцарапаться о торчащие из всех щелей гипсовые члены. Аркадий стеснялся этой армии, словно он навел на дом гипсовую чуму. Друзья искренне соболезновали, но никто не приобрел ни одного, даже самого маленького гнома. И только Ирочка резвилась от души, найдя в этих гипсовых джунглях достойный полигон для своего неуемного оптимизма. «Надо наших сожителей подшармить», – сказала она и начала обихаживать несчастных «гипсорят».

Свеклой, недорезанной в винегрет, она накрасила щеки дачному гному, приклеила пуговицы на воображаемую ширинку, нарисовала тушью татушку и внесла еще с десяток радикальных усовершенствований, включая полосатую шапочку с помпоном поверх гипсового темечка. Ее оптимизм выплеснулся на голову ни в чем не повинного благообразного гнома. Получился гном-гопник, хулиганистый и залихватский. Его фотка ушла в социальные сети. А оттуда в ответ – волна остроумных комментариев, провокационных советов и фривольных рекомендаций. Гном пошел гулять по сети, ловко перепрыгивая с сайта на сайт.

Но путешествие по Всемирной паутине было недолгим. Его пожелал купить какой-то отчаянный любитель оригинальности. Судя по сумме, которая была предложена, он не просто «пожелал», а «возжелал» этого гнома. Только страсть делает человека безумным.

Ирочка и Аркадий к приезду покупателя убрали подальше ножи и вилки, ожидая увидеть сумасшествие в острой форме. Только чокнутый, по их мнению, мог предложить за гнома-гопника такие деньги. В нетерпении выглядывали в окно, делая ставки: на самокате или на роликах появится этот странный человек? В зеленый или красный будут покрашены его волосы?

Но к подъезду подъехал дорогой автомобиль цвета мокрого асфальта, из которого появился мужчина, словно сошедший с рекламы солидного стиля. Даже с высоты второго этажа, откуда выглядывали молодожены, было видно качество его ботинок. То самое качество, которое в рекламах приписывают исключительно «настоящим мужчинам». Волнение, исходящее от него, касалось лишь одного – что он не успеет приобрести этого заветного гнома, что перекупят конкуренты. Аркадий оценил машину и ботинки и, будучи опытным менеджером по продажам, понял, что Ирочкин гопник попал в премиум-класс. Обрадованный супруг быстро смекнул, что за скромные деньги серийные гномы никому не нужны, даже если бесплатно в придачу к ним давать гипсовых русалок. Но как «авторская работа» пойдут за большие деньги. Да что там гномы! Есть же еще девы с кувшинами, зайцы и прочая зоология и фольклор!

И пошло-поехало. «Гипсорята» разлетались, как пирожки на вокзальной площади, еще тепленькие. Ирочка озорно и весело пускала в ход крупу, перья, капала воском, поливала расплавленным сургучом, обсыпала конфетти и обклеивала бутылочными крышками. Она неожиданно для себя поняла, что у настроения есть цвет, форма, объем и даже запах. И упивалась своим открытием. Это было ни с чем не сравнимое чувство, волнующее и сладкое, похожее на душевное землетрясение, когда толчки творческой энергии подбрасывали ее среди ночи и заставляли, дрожа от нетерпения, превращать ничто в нечто. Бесцветные гипсовые фигурки становились персонажами со своими характерами и даже с личной жизнью, которая угадывалась в деталях. Вот приблатненный заяц, явно прошедший зону. А вот постаревшая русалка, всю жизнь безуспешно охотившаяся за Садко.

Ирочка ловила свое настроение за хвост и пришпиливала его к гипсовым фигуркам, как будто оставляла себе на память. Единственное, что ее удивляло, как ее настроение может быть кому-то интересно. Денежный эквивалент чужого интереса был ей неизвестен. Этим занимался муж. Она не вникала в финансовую сторону вопроса. Зачем? Это же так скучно вести учет доходов и расходов. На свете для Ирочки самыми кошмарными словами были «бухгалтерия» и «стоматология». Гораздо веселее и интереснее размышлять о том, как утешить русалочку с помощью парика из серпантина. И потом, о деньгах думают, когда их нет. А у них с Аркашей с этим все было в порядке. На жизнь ей хватало. И даже на очень приятную жизнь – с мужем, с весельем, с творчеством. А что еще надо?

К этому времени Аркадий создал небольшую фирмочку и самолично ваял для Ирочки гипсовые заготовки, разбавив традиционных гномов и девиц новыми персонажами. Политических деятелей они не трогали, на это было табу. Но вовсе не из-за любви или уважения к рулевым нашего огромного нефтяного корабля. Просто Аркадий решил не уподоблять их с Ирочкой изделия арбатским матрешкам, по которым можно было изучать историю страны. Арбат – это другой ценник, другая рыночная ниша, для туристического плебса, а Аркаша работал на премиум. Было сказано решительное «нет» всему, что хоть отдаленно напоминало изделия, выставляемые в киосках. Только эксклюзив. Только буйство фантазии самобытной Ирочки. Ну кому еще в голову придет собирать рыбную чешую, ходя с протянутой рукой по соседям, чтобы потом обвалять в этом водяного с ластой на голове? А чего стоил ее ежик, гордо несущий на спине сухофрукты? Ирочкины «гипсорята» получались стильно-чумовые, отвязно-эпатажные.

Довольно быстро Аркаша понял, что для поднятия ценника еще выше нужна красивая история о рождении нового стиля. Нельзя, чтобы люди узнали про зарплату, выплаченную гномами. Про случайность первой продажи. И про чувство легкого обалдения от первого гонорара, на который они гуляли целую неделю, регулярно выпивая за здоровье «лоха» в дорогом авто. Все эти подробности нужно предать анафеме, ни в коем случае не проговориться о них, лучше стереть даже из собственной памяти.

Необходима звонкая история про долгие годы творческого томления, страха выйти за рамки дозволенного, про накопившийся протест против условностей, сковывающих художника цепями самоцензуры. Хорошо бы запустить байку про то, как Ирочку выгнали из художественной школы за буйство фантазии и бескомпромиссную оригинальность. Дескать, она с детства была бунтаркой, видела жизнь иначе, чем остальные дети. Не могла рисовать и лепить, как все. И сколько она натерпелась от репрессивной системы отечественного образования, безуспешно пытающегося загнать ее в стандартные рамки, привести к общему знаменателю. Обязательно нужны яркие картинки. Например, как потом поседевшая учительница из той самой художки, гнобившая Ирочку-ученицу, со временем осознала свое невежество и ограниченность и встала на колени перед гномом с татушкой. Словом, работы у Аркадия – непочатый край.

Пора выводить Ирочку в публичное пространство, сделать ее участницей ток-шоу, а может, и фотосессию для мужского журнала провернуть. Чтобы в газетах мелькало ее мнение о положении в Сирии, о кремлевской диете, об отношении к суррогатному материнству, о присоединении Крыма и реставрации монархии. Словом, ни дня без публичности. Встала, умылась и плюнула в вечность.

Но тут нужно крепко подумать. Возможно, стоит сделать все наоборот. Публичность ведь может «приземлить» образ художницы, быстро надоесть. И потом по поводу того же Крыма мнения различаются, причем кардинально. Станут ли покупать «гипсорят» те, кто придерживается другой точки зрения? И какой другой? Куда лучше встраивать Ирочку – на Первый канал или на «Эхо Москвы»? Нет, это опасный путь. С конъюнктурой можно не угадать.

Не лучше ли избрать имидж затворницы, игнорирующей мир за пределами творческой мастерской? И тогда строить историю загадочной художницы, живущей в уединении и не допускающей к себе журналистов. Которая в ток-шоу не только не участвует, но даже не знает об их существовании. Которая презирает всю масс-культуру и телевизор как ее воплощение.

Аркаша ломал голову над этими вопросами днем и ночью. Как будет эффектнее? Что создаст больший резонанс вокруг имени Ирочки? Ведь чем эффектнее история Ирочки-художницы, тем эффективнее их бизнес. Чем больше внимания к Ирочкиной персоне, тем больше ценник на ее «гипсорят». В результате взвешивания всех «за» и «против» Аркадий решил делать Ирочку публичной персоной, мелькающей на телевизионном экране как можно чаще, однако избегающей острых политических дебатов. Пусть лучше обсуждает, почему от Ольги Бузовой ушел муж, чем почему Крым ушел от Украины. Важно не потерять покупателей самых разных политических ориентаций.

Как менеджер по продажам Аркадий отлично знал, что все узнаваемое легко может стать продаваемым. Известность конвертируется в рубли точно так же, как доллары и евро. Надо быть персоной «на слуху» и «на виду», чтобы отвоевать кусок этого странного рынка, называемого искусством, где нет критериев качества, нет разумного ценообразования, вообще нет здравого смысла, а есть только тщеславие так называемых ценителей искусства и цинизм тех, кто делает на этом деньги. Аркаша презирал искусство и особенно «почитателей» разномастных талантов, но уважал тех, кто сумел серьезно на этом заработать. Ведь надо же было так обставить дело, чтобы заморить Ван Гога голодом, а после смерти художника продавать его картины по рекордным ценам. Гениальная афера! Эти мысли согревали кровь, но прогоняли сон Аркадия.

Он мотался по Москве, как заяц по лесу, не зная ни минуты покоя. Знакомился с журналистами, продюсерами и редакторами, понимая, что без поддержки СМИ не обойтись. Он прикидывал, как и с кем нужно подружиться, чтобы протолкнуть жену в медийное пространство, сделать ее имя узнаваемым. Начал активно интересоваться, сколько стоит мутная статья какого-нибудь искусствоведа про то, как точно Ирочка уловила нерв эпохи, визуализировала свое время. Оказалось, что совсем недорого.

В размышлениях о брендировании собственной жены Аркадий проводил бессонные ночи. Ирочка же спала, как младенец, то есть путая время суток. У нее установился своеобразный режим дня, грубо попирающий советы врачей о здоровом образе жизни. Ночами она могла обклеивать гипсовую лисичку луковой шелухой, собираемой долгие месяцы в специальный мешочек, а днем спать, даже не задергивая шторы. Но, несмотря на этот чудовищный образ жизни, радостный румянец не сходил с ее лица.

Кстати, про лисичку. С нее началась целая тема. Аркадий сперва встревожился, ведь шелуха не долговечна, выгорает на солнце и раскисает от дождя. Найдется ли покупатель? Потом понял, что в этом есть своя «фишка». Надо только умело позиционировать такой скоропортящийся товар. Превратить уязвимость в главный козырь. Искусство на час – это то, что могут позволить себе только богатые люди. Ведь покупают же букеты, которые живут пару дней. Его бывший шеф, желая похвастаться, рассказывал, что отдал бешеные деньги за какую-то африканскую розу, которую завезли в их город в единственном экземпляре. Понятное дело, что шефа развели. Но ведь получилось же у кого-то. А он чем хуже? Аркадий стал почитывать книги и открыл для себя целый мир.

Выяснилось, что люди давно перестали потреблять вещи как таковые, превратив их в символы своего места в гонке за успех. Красота, получается, вещь относительная. Даже кариесом гордились и выставляли напоказ гнилые зубы, пока сахар был удовольствием богатых. А сейчас хвастаются белыми зубами, потому что хорошая стоматология стоит, как крыло самолета. Роза кажется красивее ромашки потому, что растет в оранжереях и доступна немногим. А ромашка продается задешево, как дурнушка, ведь ее можно косой косить в полях. Люди считают красивым то, что дорого стоит.

Когда-то родовитые барышни берегли лица от загара, и было это задолго до открытия вредного воздействия солнечных лучей. А сейчас, когда ученые собрали на солнце убийственный компромат, «продвинутые» особы загорают в соляриях. С риском для жизни, но загорают. И все это только для того, чтобы отделить себя от «простецов» с более тонким кошельком. Когда-то простых людей выдавал загар, неизбежный спутник работы в поле, под открытым небом, вот и ценилась белизна кожи. Сейчас пролетарии умственного труда сидят в офисах, приобретая синюшную бледность под кондиционированным воздухом, а хозяева жизни переплывают океаны на яхтах, которые стоят как бюджет среднего российского города. Загар становится эмблемой успеха, доказательством удачно сложившейся жизни. Вот и ходят толпы в солярий, покрывая тело пылью успеха. Дескать, и мы загорелые, со стороны нас можно спутать с хозяевами яхт.

Аркадий прекрасно понимал, что в нынешней России желтая майка лидера выглядит как спортивный автомобиль, шелестящий по гравию охраняемой территории, где за изгородью тщательно подстриженных кустов виднеются башенки собственного дворца. Все, что ему нужно сделать, – вписать в эту глянцевую картинку Ирочкины поделки. Шелест гравия, проплывающий за окном пейзаж и – внимание! – яркое пятно в виде нелепого гнома. И все. Нужно сделать этих «гипсорят» неотъемлемым пазлом, фрагментом «красивой жизни» богатых людей. И тогда ценник отрежет от «гипсорят» простую публику. Обладание ими станет маркером социального успеха, зримым свидетельством того, что жизнь удалась. Сами толстосумы начнут по своей тусовке распространять вирус нового бренда. «Как? Вы не знаете? Вы еще не приобрели? Это новая эстетика! Ничего подобного прежде не было». В том, что у толстосумов нет иммунитета в виде здравого смысла, Аркаша не сомневался. Он твердо знал, что тщеславие – отличная среда для распространения подобных болезней.

Но он, как создатель и распространитель нового вируса, должен работать виртуозно. Продумать все детали, вплоть до одежды и аксессуаров новой звезды. В этом деле мелочей нет. С алюминиевым ведерком вместо сумочки ходить не обязательно, но некий вывих, причуда должны бросаться в глаза. Ирочка не может выглядеть как учительница начальных классов. Впрочем, тут волноваться нечего, с этим проблем не будет, тут жена не подведет.

Еще до свадьбы Аркадия раздражала некоторая несуразность в одежде Ирочки. Нарядится как чучело огородное и стоит, рот до ушей, хоть завязочки пришей. А то, случалось, оденется, ну чистый светофор на ножках – зеленая кофточка и красные колготки из-под желтой юбки. Даже неловко было появляться с ней в общественных местах. Аркадий ее немного стеснялся. Может, поэтому они так быстро перешли на свидания в домашней обстановке, что резко спрямило дорогу в ЗАГС. Он тогда переживал еще: как с ней на корпоратив пойти или на день рождения к шефу? И где теперь этот шеф? В очереди за Ирочкиными «гипсорятами». Да и то, если только Аркаша ему дисконт по старой дружбе предложит.

Аркадий был прирожденный менеджер по продажам. Он быстро понял, что «гипсорята» могут продаваться только вместе с яркой историей о новой экзальтированной художнице. В их семейном бизнесе наметилось четкое разделение труда: Ирочка творила «гипсорят», а Аркаша не покладая рук творил историю о рождении нового слова в искусстве, брендировал свою жену. Ну, еще по мелочи, вел бухгалтерию, рулил денежными потоками.

Не будучи дураком, Аркаша понимал, что нашел вечную тему. По крайней мере, на его век хватит. Кончатся «гипсорята», пойдут человечки из желудей, пирамидки из спичечных коробков, лунные пейзажи из бересты, да мало ли что еще можно придумать. Потому что главный объект торговли – сама Ирочка. Тут ведь что подкупает: нигде не училась, а какой мощи талант. Значит, и для понимания такого искусства не надо академий кончать. Дополнительный бонус полноценности тем, у кого есть деньги. Точнее, много денег.

Получается, Аркаша торговал не столько «гипсорятами», сколько женой. Гениальная схема с точки зрения логистического удобства и бесконфликтности. Какие могут быть счеты между своими? Торговля шла бойко. Ему даже удалось пропихнуть Ирочку в телеэфир в самый прайм-тайм, то есть в то время, когда вся страна, затраханная прожитым днем, рассаживается вокруг телевизоров. Правда, ради этого пришлось подарить продюсеру белочку с прилипшей к мордочке лузгой от семечек.

Жена на съемках вела себя изумительно. Она говорила своим «фирменным» языком, чем идеально подтверждала легенду о самородке, видящем мир как-то по-особому. Программа была посвящена современному искусству.

– Может ли человек жить без творчества? – делал подводку ведущий.

– Легко. Творняжек вообще мало.

– Простите, кого? – поперхнулся ведущий.

– Творняжек. Тех, кто не может жить без творчества, как дворняжка без двора.

– Вы шутите?

– Вовсе нет. Я же живу. И вы, я смотрю, не кашляете.

Ведущий чуть не закашлялся.

– А разве мы с вами не люди творческих профессий?

– Очуметь! Так творчество еще не опускали, прям мордой в грязь. Да вы омоновец, я посмотрю, – и улыбка во весь экран.

* * *

Все шло хорошо. Аркадию иногда казалось, что он нашел философский камень, превращающий гипс в золото. Правда, Ирочка стала улыбаться все реже. Как будто ее оптимизм был величиной конечной, и его запасы начали подходить к концу. В бидончике ее жизнерадостности показалось донышко. Она больше не творила ночами, а спала, как все нормальные люди, чтобы с утра снова заступить на вахту. Но, вопреки мнению врачей, правильный режим дня не оказывал на нее благотворного влияния. Скорее, наоборот. Она осунулась, появились темные круги под глазами, да и сами глаза как-то потухли, перестали высекать искру игривой бесшабашности. И «гипсорята» начали повторяться, тускнеть, терять легкость озорства и блеск фантазии.

Особенно ее ломало после телевизионных эфиров. Самыми рейтинговыми были ток-шоу на семейные и социальные темы. Туда-то Аркадию и удалось внедрить свою жену. Он достаточно потрудился для того, чтобы Ирочку стали звать на самые популярные каналы страны. Еще в гримерке, пока ее причесывали и гримировали перед эфиром, продюсер посоветовал: «Ничего не стесняйтесь. Ведите себя, как на кухне». Но кухни бывают разные. Ирочка не знала, что бывают и такие. Кухня в коммуналке напоминала институт благородных девиц по сравнению с тем, что происходило в студии.

Известные люди, которых прежде Ирочка уважала и мечтала увидеть живьем, представлявшиеся ей значительными и умными, загадочным образом превратились в свору великовозрастных забияк. Они боролись за микрофон, как за главный приз своей жизни. Все средства были хороши – перекричать, оскорбить, выстрелить разоблачением, обвинить в некомпетентности, рассказать по секрету всему свету о частной жизни подруги. Ирочка думала, что эти люди расстанутся врагами и прямо при выходе из «Останкино» устроят бойню. Но во время ухода на рекламу они приятельски щебетали, чтобы по команде вновь превратиться в скандальных и непримиримых противников. Ирочке открывались неведомые прежде законы бытия, принять которые она не могла. И она болела от необходимости и одновременно невозможности жить по ним. Возвращаясь с ток-шоу, Ирочка сразу шла в ванную, чтобы смыть с себя то гадливое чувство, которое оставалось после телевизионных съемок.

Так день за днем в душе ее собирался неприятный осадок от всей этой светской кутерьмы. Сил творить было все меньше. И в одно трагическое для Аркадия утро Ирочка встала посреди комнаты, гордо именуемой мастерской, обвела глазами гипсовые развалы и отчетливо сказала: «Баста, карапузики». Она иссякла. Нечего было переливать в новые краски и формы. Единственное настроение, которое хотелось теперь запечатлеть, – нетронутый белый гипс. Незамаранный цвет – вот чего просила ее душа. Хорошо бы на море поехать и бродить по кромке воды в тишине и покое.

Пришлось Аркадию доставать свои гроссбухи и объяснять, сколько у них невыполненных заказов, сколько накуплено сырья, сколько невозвращенных кредитов, взятых на развитие семейного бизнеса. Для убедительности он тыкал пальцем в какие-то столбцы цифр, тряс в воздухе договорами, предъявлял банковские выписки. Отчаянно продавливал мысль, что нельзя вот так просто развернуться и уйти. Нужно дотянуть эту лямку до какого-то рубежа. Ирочка молча слушала, не возражала и только все ниже опускала плечи под грузом аргументов супруга.

Аркаша неплохо знал жену и понимал, что на этот раз все обойдется. При всех своих заносах и заскоках Ирочка обладала редким качеством – она была хорошим товарищем. Забытое слово, точно выражающее самую суть ее отношения к людям. Она не подводила. Никогда. Не подведет и его. Попросила только: «Больше не затаривайся. Обрыдло уже». Даже жалко ее стало. Стоит в ночной рубашке среди гипсовой хмари, сама на своих «гипсорят» похожая: нелепая, отвязная, по случаю приобретенная и задорого продаваемая. Прямо как их первый гном.

Просится на покой, а нельзя, рано еще. Обкладывая Ирочку цифрами, Аркаша опустил мелкие детали. Например, что на кредитные деньги строится милый домик в Черногории. Правда, оформлен он на его сестру, на всякий случай, если с Ирочкой не заладится. И что денежки в твердой валюте хранятся в правильном месте. Зачем художнику, творцу знать эти бытовые подробности?

Принужденная тянуть лямку, Ирочка работала на грани фола. Она как будто пыталась нащупать черту, переступив за которую добьется того, что ее творения перестанут покупать. Надевала на гипсовых девиц вульгарные парики, красила им ногти пошлым лаком, вкладывала в кувшины женские прокладки. Но публика все принимала с восторгом. Чем больше издевалась над ними Ирочка, тем больше был ценник на ее «гипсорят». Рынок словно передергивала конвульсия восторга.

Статьи о ней расползались по модным журналам, как тараканы по коммунальным коридорам. Ирочку называли «иконой постмодерна», «квинтэссенцией бессмысленной эпохи». А уж «последний гвоздь в крышку гроба модерна» оказался таким тиражируемым, что страшно было представить себе размеры этой крышки.

На такой волне закрывать бизнес не хотелось до слез. Аркаша осторожно, как бы в шутку, предложил жене отойти в сторону, чтобы под ее именем поработал кто-то другой. Есть же «литературные негры». От маэстро – только имя на обложке, а все остальное делает какой-нибудь студент литературного института. Но там хоть квалификация нужна, не каждый напишет остроумный детектив или слезоточивую бабскую тягомотину. А тут, смешно сказать, – покрасить, приклеить. Любой маляр справится, даже выгнанный из ЖЭКа за пьянство. Может, пусть Ирочка отдохнет, а вместо нее поработает какая-нибудь креативная девушка из художественного училища? А что? Хорошая идея! Но Ирочка так на него посмотрела, что пришлось выдавить из себя смешок. Пошутил, дескать.