Kitobni o'qish: «Песня окраин. Городская лирика»

Shrift:

Стихотворения 2025 года

Я совесть для тебя. Увы и ах

Я совесть для тебя. Увы и ах.
Я то, что душу угрызеньем мучит.
Вся мировая скорбь в моих глазах
Тебе конечно радостно наскучит.

Я по тебе грущу как по кресту,
Ты ж на меня глядишь как чёрт на ладан,
Я припадаю как к ручью к листу,
А ты к телам – дремуч и не разгадан.

Да, совесть я, и потому меня
Ты сторонишься самой страшной силой.
Не вспоминай священного огня,
До самой не проснувшись до могилы,

Но я и покаяние твоё,
И примиренье – покаянье это.
Растёшь как в поле дикое быльё —
В тени, но не прожить тебе без света.

Я не боюсь разлук, я есть разлука

Я не боюсь разлук, я есть разлука.
Бегу куда-то – ветр по городам.
Не протяни ко мне священно руку,
Своей тебе руки я не подам.

Ты часть лишь мимолётного недуга,
У птички не увязнет коготок.
О, если что – печаль, моя подруга,
Подаст мне в утешение платок.

Прошли года, когда была любовью,
Прошли года, когда была пьяна.
Теперь не лету радуюсь – зимовью,
Не солнце теплота моя – луна.

И выходя так тихо-тихо к лесу,
Не ставя одиночество в вину,
Сквозь жизни этой мутную завесу
Разлукою я к смерти проскользну.

Ещё немного в клёнах поброжу

Ещё немного в клёнах поброжу,
Бездомным сном пути себе прорежу.
Я только тень, сестрица миражу,
Такой порыв безликий, тонкий, свежий.

Вздыхаю всё о ком-то ли, молчу:
Не различит никто ни слов, ни стонов.
Я ветром в листьях прелых хохочу,
Я плачу шумом дрогнувших вагонов.

А раз я тень, к любимого окну
(Развоплощеньем птицы не спугну)
Могу припасть я, не страшась мученья
И не страшась теперь разоблаченья.

А люди любят мёртвых и больных,
Печальных, уходящих в злые дали.
Никто-никто из неуёмных их
Не углядит теперь моей печали.

Меня полюбит призрачный туман,
Такой, как я – неведомый, нездешний.
Вся жизнь – туман, вся жизнь – святой обман,
И только правда – ветер судеб вешний.

Ещё не раз пройдусь по саду

В дубы стрелой впилась ограда
Своим плетением тугим.
Ещё не раз пройдусь по саду
Я с кем-то мне недорогим,

Ещё не раз войду в святое,
Я с кем-то в суе, не тая
Своё печальное, златое
В искринках первых ноября.

А этот сад, он всяк был нашим,
Мой ангел, нашим храмом был.
По акварелям и гуашам
Ступал со мной ты сизокрыл,

По акварелям лилий чада.
Теперь куда цветенье мне?
Теперь цветения не надо
И звёзд не надо в вышине.

Зачем мне сад, но всё ж чеканя
Свой шаг, гуляю до луны.
Хожу одна и с женихами,
Что мне противны и чудны.

Чего ищу я здесь годами,
Твой след ли шалый подо льдом?
Я так завидую той даме,
Что спит в граните над прудом.

Дождик

Дождь дробит собою день
На «сегодня» и на «было».
В ливне много сна и пыла;
Город стёрт, размыта тень.
Дождь дробит собою день.

Барабанщик стук да стук,
Дирижёр лихих симфоний.
Всё смешалось в мятном фоне,
Лижет холод окон круг.
Барабанщик стук да стук.

С кем-то тайным снова врозь.
И казалось дождик – малость,
Но так много вспоминалось,
Намывалось, что сбылось,
С кем-то тайным снова врозь.

В дальнем городе в сторонке
Тот далёкий. Стихла мгла,
И в прокуренной потёмке
Влага мысли искрой жгла.

Дождик, дождик, ты же лекарь,
Врачеватель духа мой,
Размывай же что нелепо,
Унеси с собой и смой.

Уплывали окна, блёкли,
Утекали фонари.
Дальний город из подтёков
Ты для сердца собери.

А может даже старость ничего

А может даже старость ничего,
По крайней мере радует усталость.
И меньше мыслей скверных от того,
И позади вся гонка жизни, сталось.

Болит лишь плоть, не сердце по тебе.
Болит лишь что-то костное, и может
Ещё немного мышца при ходьбе,
Но вот тоска прогулку не тревожит.

Тоска уже тогда по небесам,
По ангелам и по заветам бога.
И разговоры только образам,
Такая трансцендентная тревога.

И может даже немощь будет в прок,
Телесное заглушит дух и совесть.
Переболи несданный мой урок,
О верная моя угасни псовость.

Ночь скорбит по осенности сада

Ночь скорбит по осенности сада,
Надевая вороний наряд.
Чёрным кружевом встала ограда,
Шум листвы как усмешки наяд.

Как сиамские сёстры хрущёвки
Постаревший беспомощно двор
Бельевой обнимают бечёвкой,
Точно пряник, макая забор

В сущность мрака, как в чайную чашку,
Силуэты как буквы меж строк,
И ворота, как медная бляшка,
Закрывает уснувший мирок.

Где же грани и дали без края,
Заносимые снегом мечты?
Голова точно гиря, кивая,
Опускается вниз пустоты.

И не станет давно уж плошее.
Сад прозрачный под хаос продрог.
Всё повисло распятьем на шее,
Почерневшем от дальних дорог.

Лес словно терем, а стволы – колонны

Лес словно терем, а стволы – колонны,
Толпой на берег вышли, наступая.
Комки деревьев словно бы со склона
Катились в реку, зелену купая.

Катились и касались водной глади,
А листья как постиранное платье.
Тряслись, сушились, песенку заладя
О днях июля сизой благодатью.

Куда идти, какой теперь тропинкой,
Чтоб быть твоей, лесное моё чудо?
Чтобы остаться листиком, травинкой
У божьего пугливого этюда.

Клубок тумана серо-голубой

Клубок тумана серо-голубой
Шагами ты выматывал из сада.
За что-то я наказана тобой,
И это же теперь моя награда.

Ты розового эха тихий смех,
Дрожь рук и откровенно самовольство,
Ты непременно самый страшный грех
И самое высокое геройство.

На лавочку как в лодочку сажусь —
С тобою говорить в волне и в качке.
Не сходятся моя с твоею грусть,
Как будто два условия в задачке.

Задачник жизни отлистну сильней,
Как на краю сидим с тобою света.
И на последней на странице дней
Не будет ни подсказки, ни ответа.

Луна запуталась в берёзе

Луна запуталась в берёзе,
Средь нитей веток замерла
В нелепой неба полупозе,
Сгорая блеском до бела,

Клубком горя небесной пряжи
И сухарём макаясь в тьму,
Где чёрный сумрак разбодяжит
Её крыло, её кайму.

Лес разжигал костёр зелёный
И искры-звёзды брызгал в ночь,
И поля купол оголённый
Шум леса целил превозмочь.

Топчу шагами подмаренник,
Полынь невольно я топчу,
Как ночи самый явный пленник,
И плен прервать тот не хочу.

Кую себя

Не вместе мы. Пустынные пески
Моих садов засыпали чертоги.
Кую себя из серебра тоски,
Сшиваю кости нитью безнадёги.

Не клею разлетевшийся хрусталь,
Но как гончар творю себя, а глина —
Моя перебродившая печаль,
Леплю себе вторую половину.

Вторую половину бытия
И первую долепливаю бойко.
Печаль, печаль… по горю лития,
Моё нутро укрепишь ты, и только.

Нельзя, нельзя печали забывать,
Свежо старинных лет ещё преданье.
Нельзя тоску как строку обрывать:
Полезное и сладкое страданье.

Тополиный пух

Гнетётся дух, туманит дикий сердце,
Всё снова словно: быть или не быть.
На тополиный пух бы разлететься
И белизной по улочке поплыть.

В окошки вдруг влетая и обратно,
Из рамы выплывая, точно тень,
Седлая ветер крайне аккуратно
И обнимая душную сирень,

Летя туда, где солнце золотится,
Июня вновь и лёгкости гонец.
И в щель забиться или закатиться:
Пересидеть несчастье наконец.

Пересидеть все войны и невзгоды,
Громадой что предстали на пути.
И может быть в спокойственные годы
Зелёным тополёнком прорасти.

Лазурь разлита в воздухе утра

Лазурь разлита в воздухе утра.
Как речкой из низины сладко тянет!
По вихрям травянистого ковра
Я выйду босиком к лесной поляне.

Где под ногами – шкурой мягкой мох,
Болотце спит звериным водопоем.
И мошкары лесной переполох
Над травяным и хвойным вьёт прибоем.

Бутон качнётся, зяблик пролетит,
В низине дымка дышит, пышет в травы.
Всё живо здесь среди седых ракит,
Всё так ясно и жизнью вешней право.

А мне претит теперь лесной правёж,
Я возвращаюсь в джунгли дня, бетона.
И если смерть есть непременно ложь,
Я не умру значительней бутона.

Скрутился день баранкой облаков

Скрутился день баранкой облаков
И тополиным пухом обрядился,
Стал лёгок – и у мокрых берегов
Он в вечность взвил, как в небо метит птица.

А там он встретил бархатную ночь
И к выси пригвоздил её напором,
Как энтомолог бабочку точь-в-точь,
Любуясь её сумрачным узором.

Ночь дрогнула, посыпалась пыльца,
И темнота над миром наступила,
По воле глаз всевышнего Отца
Рекою звёзд раздолье окропила.

Глотая лес, глотая дол и сны
Людские, в чашу мрака собирая.
Спокойствие теряя от весны
И все дороги прошлого стирая,

Рисует людям новые пути.
За то люблю я сердцем ночь и словом,
Что после ночи, как ты ни крути, —
Жизнь с чистого идёт листа, по новой.

Качнулся сад

Качнулся сад в янтарном диком смоге.
Я отпускаю день на самотёк.
Печаль напоминает мне о Боге
И возвращает мысль в свой исток.

Те думки точно плавают в эфире,
Друг друга подмывая и дробя,
Печаль напоминает мне о мире,
О том, что наполняешься скорбя,

Всем-всем людским приходит омовенье
Рассудка среди праздной кутерьмы.
Печаль напоминает о забвенье,
Но и о том, что были живы мы.

Какое неуёмное страданье,
Но как оно полезно, и в ответ
От отпусканья и от обладанья
Печаль выводит ищущих на свет.

Мы взаперти упрямства на просторе

Мы взаперти упрямства на просторе,
Нет теплоты в предвечных ноябрях,
«Mementо», – я скажу, ответит: «Mоri»
Мне ветер в пьяных листьях янтарях.

Я тайну не пойму, печаль такую:
И кажется мы встретились, чего ж?
Но я с тобою по тебе тоскую,
И на душе идёт то снег, то дождь.

О, я судьбе своей не доверяю,
Но зная, отчего вскипает кровь,
С тобою я опять тебя теряю
По капле, по минуте вновь и вновь.

По капле сантиметра, капле звука,
И, понимая в разогретой мгле,
Что надо всем всегда стоит разлука
На этой неприкаянной земле.

Над всем, над всем законом мирозданья,
Где жизнь целует в лоб седую смерть,
Там как завет, как воздух расставанья
И снега неземная круговерть.

Я жду тебя, я заклинаю время

Я жду тебя, я заклинаю время,
Как заклинают самых едких змей.
Я жду тебя меж миром и меж теми,
Кто этот мир не делает ясней.

Я жду тебя, секунды загибая,
Как пальцы или листьев уголки.
Я жду тебя… живая – не живая,
Не ждавшая ни сердца, ни руки.

Я жду тебя, зубами сжав минуты
И разжевав в труху минуты те.
Я жду тебя как вёсны почему-то,
Я жду тебя с тоской по чистоте.

В окне

Соседский смолк за стенкою притон,
И загудели львами в стенах трубы.
В окне моём безжалостный бетон,
И день пошёл как будто бы на убыль.

Не жду и жду, тоскую – не тоскую.
Не сплю и сплю сомнамбулой с утра.
Сады шумят, волну неся морскую,
Машины в нём летят как катера.

А лодочка моя в плачевном виде.
Давнишний такелаж судьбы и брешь,
Но всё же сад, как омут в индивиде,
Так тёмен, но однако как же свеж.

Так тёмен, как твои лихие бездны,
Твои моря из слов и воды снов.
Куда я даже с лодкой не полезу,
Куда не окунусь я, милый, вновь.

И даже если буду я в пустыне,
И нужно будет вод найти исток,
Я в омут твой не выплыву в помине.
Здесь ставлю точку. Комкаю листок.

Поля в октябрь, нет, всполохи календул

Поля в октябрь, нет, всполохи календул —
Копна волос сияющих твоя.
Ты по закону мирозданья центр,
Омфал судьбы, средина бытия.

Сошёлся мир там, где твои веснушки
Прочертят путь для солнца и луны,
И осень твоей выжженой макушки
Покажет мне объятия весны.

Ты мой Иерусалим, ты моя Мекка.
Я говорю, а кажется – молюсь.
Не человек, далёк от человека,
Мой ангел грусти или сама грусть.

О всех, о всех ты горестно вздыхаешь.
И мир тобой любуется сполна.
И я, залюбовавшись, утихаю.
Уязвлена и мороком пьяна.

Дай руку мне

Дай руку мне, такая доля —
Бродить как инок по земле.
Идём в леса, штурмуя поле,
К сосновой припадать смоле.

В фарфоре рек, в озёрном свете
Охотник, егерь, дичь пленя,
Ты был конечно не в ответе
За приручённую меня.

А поле словно было минным,
Морзянкой стыли фонари.
И небо стало красно-винным
И нас венчало до зари.

Мы знаем это точно оба,
Что истина – она в вине,
Но горсть земли на крышку гроба
Не ты просыплешь, милый, мне.

Фантомно то, что мне желанно

Фантомно то, что мне желанно,
Уходит дымною грядой.
Вся жизнь моя – фата-моргана
Над неуёмною водой.

И ты лишь призрак в беспробуде.
Твои черты как на крыле
Птенцы приносят снова люди
В вечернем сне, в вечерней мгле.

Гнездишься в каждом силуэте,
Ты тень, фантом, ты лис, ты ночь.
Но эти тени, тени эти —
Они не могут мне помочь.

Без привилегий лет и выслуг
Мой след смешон, мои черты,
Вся жизнь – мираж, и в ней я призрак,
Как ты, мой милый, как и ты.

Но я тебе явлюсь нескоро.
Лишь ты по снам моим ходил
Без взгляда и без разговора.
Ты был мне всем. Ты всем мне был.

Кусочек неба и леска

Кусочек неба и леска
В окне вагона – это много.
За что любовная тоска,
Как дар от сердца ли от Бога?

За что мне сизое окно,
За что гудение вокзала?
Наверно тоже я давно
Кого-то исподволь спасала.

И вот теперь подарок мне —
Такое летнее свеченье,
И стать еловая в окне,
И поля о реку сеченье.

Вагоны с полем говорят
И сказки по лесу разносят.
И славят, славят всё подряд,
И остановки в поле просят.

Я выйду вольно на перрон.
За что деревен мне сердечность?
За что мне даль, что ластит склон?
И вечность, вечность, вечность, вечность…

Закрутит кружево судьба

Закрутит кружево судьба,
Как снег седых метелиц.
Я для самой себя раба,
И я ж рабовладелец.

Я розгой лязгаю в глуши
Своих мечтаний строго.
Я на плантациях души
Ищу живого Бога.

Я жгу посевы серых дней,
Я восстаю, я маюсь.
Я против быта всё сильней,
Но снова покоряюсь.

Я в рабстве воли. Чаши гнёт
И горечь осушаю.
Желать того, кто не придёт,
Самой себе внушаю.

Стегаю я себя сполна
Надеждой и сомненьем.
В ГУЛАГ любви заточена
Своим же самомненьем.

У власти две есть стороны,
Как скажут в обиходе.
И обе, две не без вины,
Не приведут к свободе.

Обрызгал вечер листья

Обрызгал вечер листья
Багрянцем во дворах.
Ухмылка ветра лисья
Свистит на всех парах.

Закат идёт! Не даром
В триумф район одет.
Как мантия пожаром
Горит пурпурный след.

Закат идёт! Надёжей
На новый славный день.
Шумят своей одёжей
Деревья и плетень.

Закат как лев, рычанье —
Как назиданье вслед
И горечи венчанье
С возможностью побед.

Закат – печаль и радость,
Торжественность у тризн,
И тяжесть, и крылатость,
И сон судьбы, и жизнь.

И вот утёк под ветер
Змеёй, струёю вод.
И мрак тоскою светел,
Запал свой не дожжёт.

Он станет дымкой белой,
Неся свою вуаль.
Я снова не поспею
Испить свою печаль.

Сумрак

Взвив туманов пудру
Из ночной тиши,
Выплавляться, утро,
Светом не спеши!

Мгла, ещё немного
Нежь ночную тень.
В полутьме дороги
Затеряйся, день.

Рощи ли напевы
В сосен льются медь.
Дебри сада чрева
Распускают цветь.

В сумраке у леса
Неба янтари.
Зяблик служит мессу
В голубой дали.

Скоро утро, скоро.
Только средь тиши
Под лесным убором,
Утро, не спеши.

Стань длиннее, ночка,
Статна, не быстра:
Снов пурпурных дочка,
Дум седых сестра.

Туман целует сизые макушки

Туман целует сизые макушки
Дерев уснувших за слепым холмом.
Дождя волна крадётся по опушке,
В лесочке утонув глухонемом.

Потом пойдёт на улицы, бульвары,
За шиворот к прохожим без зонта.
И окропятся вновь священно пары,
И одиночек вся неполнота.

Весь город вдруг омоется спасеньем.
Осядет пыль, прибитая к земле.
Кропильница, вся в кураже весеннем,
Подопустеет лишь к вечерней мгле.

Дождь будет кончен – таинство свершилось,
И чистота, и свежесть так сладка,
Пусть не на век, однако всё же милость,
До первого палящего денька.

Берёза ластится к окну

Берёза ластится к окну
(Где ветру выпало заладить),
Как будто всю мою судьбу
Листвой пытается загладить.

Утешить, словно ветра свист,
В ней утопая, смог смирится.
К стеклу как к коже мокрый лист
Через стекло ко мне стремится.

И, мягкий, жизнью пышет он,
Не то что колкой дикой елью.
Спешит сквозь холодок окон,
Укрыть как чадо колыбелью.

Ещё порыв, ещё и я,
Я закрываю свои веки,
И шелест, шелест втихаря:
«Усни, забудь, забудь навеки

Всех тех, кто очень далеко,
И слушай, слушай только это».
Шуршанье льёт как молоко
От засыпанья до рассвета.

Скребутся когти утра

Скребутся когти утра
Об окна вдалеке,
Читает ветер сутры,
Дубраве налегке

Зашепчет сны, молебны,
По сизым волосам
Своим небесным гребнем
Пройдётся по лесам.

Расчешет аккуратно
Долину старых ив
И поспешит обратно,
Дорогу позабыв,

Свои сказанья вторить
И падать к соснам ниц,
Соревноваться вскоре
С печальным пеньем птиц.

Но небу ветра мало,
Пыхтя роняя дрожь,
Оно наколдовало,
Сварило в тучах дождь.

И грянул он на ели,
Шумливо по траве.
И ели зашумели,
Поддавшись той молве.

О, если б я ждала письма

Леска сентябрьская тесьма:
Шумит от ветра алость.
О, если б я ждала письма,
Я б так же волновалась.

Шумела б в поле резеды,
У речки, у обвала.
Письмо! Письмо! – на все лады
Я б миру ликовала.

Я б поднималась, как волна,
И на дыбах, как птица,
Я б счастья, заговорена,
Не стала бы стыдиться.

Но я не жду давным-давно,
Я знаю, не тоскуя,
Что всё листвой занесено,
Как в осень городскую.

Как ночью скрыта темь окна,
И будто знака вместо
Даль снегом припорошена,
Как вечная невеста.

Любви предвечен сон и дух

Любви предвечен сон и дух,
Он всяк везде уместен.
Ты прост, как у реки лопух,
И этим ты прелестен.

Ты как травинка, как бутон,
Как колышек в заборе.
Есть жизни мировой закон
В твоём зелёном взоре.

Пусть нет в тебе заумных дум,
Судьбы святых эллегий,
Ты для меня как клёнов шум,
Как песнь о первом снеге.

Как многолистный клеверок,
Удачею снабжённый.
О, мне твой громкий голосок,
С весною сопряжённый.

Осколок утра канул в чашу дня

Осколок утра канул в чашу дня,
А солнце, обтираясь платом леса
От рос и слёз ромашек и плетня,
Тумана жгло небесную завесу.

Я шла к реке, забыв треклятый быт,
В травы вступая в мягкость одеяла.
Кобыла роща быстротой копыт
Бесшумно мимо поля проскакала.

А иван-чай, поля собой затмив,
Лиловый сон нечаянный о счастье
Навеял мне, и нити спящих ив,
Блистая у ветров, тряслись во власти.

И по моей спине бежала дрожь
От зелены и дикой жизни нежной,
Хотелось быть, и то, что ты живёшь,
Казалось длинной вехой и безбрежной.

Путь зерна

Столетьями лежу в пустыне.
Кругом пожарище, оно
Меня иссушивает ныне.
Я запустелое Зерно.

Я камень нежного сознанья,
Блюсти приучен чистоту.
Мне б влаги нежной подаянье —
Тогда я тут же прорасту!

Но нету влаги в мире этом —
Вокруг пустынная страна.
Она, оставленная светом,
На тьму ночей обречена.

Я ноль, я обнуляю душу,
Я в простоте сухой лежу.
Я чище, чем пожары, суше,
Я счастье духа погожу.

Трудна́ и тру́дна жизнь земная,
Жизнь измождённого зерна.
Но я, про влагу вспоминая,
Уже ей становлюсь пьяна.

На Бога денно не пеняя,
Молитву небесам твердя,
Всю суть свою я сохраняю,
О, дотерпеть бы до дождя.

Чем лучше для небес

Чем лучше для небес, тем плоше для земли:
Извечный стон и скрежет человечий.
О сердце, от обиды не дремли,
Сгорает жизнь, как алтарёвы свечи.

И каплет память густо, точно воск,
И дымом страх кончины отзовётся.
Извечная война и страха лоск
С потугами покоя разминётся.

В чём бунт святой, не в скорби ли иной?
Коптит свеча, и оседает сажа:
Фитиль, как оголённый дух земной,
Небесность схватит лишь как часть пейзажа.

А ангелок махнёт своим крылом,
Что не увидит в отдаленье птица.
И совесть спросит Бога о былом,
Заплачет где, а где опять скривится.

И крик ворон, и городской уклад:
Тюремного записки альманаха.
Где, как и много тысяч лет назад,
Вора простят и вновь распнут монаха.

А жизнь как лодочка

А жизнь как лодочка. Плыву,
Качнётся в свет, качнётся в темень.
Ловлю проспектову молву —
Как улиц тёмен миг, тюремен.

Качнётся в быт, качнётся в смерть,
И гаснет ласковый румянец.
Качнётся в дух, качнётся в твердь,
И ветер, плут и самозванец,

Направит парус в немоту
Средь улиц тихих и колючих,
Где мы ходили, суету
Буравя, ив среди плакучих,

И сами плача и любя.
Качнётся в страсть, качнётся всуе,
Как страшно, боже, без тебя
Причалить в гавань городскую.

Город ластится к саду

Город ластится к саду,
Утопая в сирени,
Словно ластит дриаду
Резвый юноша, вспеня

Её волосы-листья,
Её белую кожу.
Ветер, крадучись лисьи,
Сны берёз растревожил.

Где покоя найти мне?
И остаться мне где бы?
Как деревья стремлюсь я
В бесконечное небо.

Как клочок листопада,
Зелена лишь мгновенье.
Город ластится к саду,
Утопая в сирени.

На погосте нету смерти

На погостной травы тверди
Хвоя жмётся в сизый лист.
На погосте нету смерти,
Только птичий рьяный свист.

Только солнечное утро,
Только поле из осок,
Только сено, златокудро
Шелестящий колосок.

Догоревшая лампадка —
Завсегдатай этих мест.
Процвели люпины сладко
Через старый дряхлый крест.

Где же смерть тогда лихая?
Где кончина, баста, швах?
Где судьбина утихает?
Не в могилах. В головах.

Перекипела кровь и годы

Перекипела кровь и годы,
Всё дым, ничто и суета.
Я жажду чуда и свободы,
Вокруг же бедность и тщета.

Хожу босячкой, иноверцем,
Мне неги чужд давно дурман,
Как без любви беднеет сердце,
Так без монеты пуст карман.

Я только сном не бедновата
И всё же, всё же – влюблена:
Я без зазрения богата
Лесочком сизым из окна.

Богата смелым птичьим криком,
Тропинкой с травами при том.
И мыслью бренной о великом
И переливчатым листом.

Удар, сгорание, разрыв

Удар, сгорание, разрыв,
Желание, голод и несытость.
Судьбу, как ларчик свой, раскрыв,
Я берегу свою разбитость.

Я берегу свой тяжкий гнёт,
Он как укус и яд от змея.
Свою печаль который год
Я надеваю как камею.

И с крайней гордостью ношу
На той камее горький профиль.
Страданье, равное грошу,
Что было кратно катастрофе.

Воспоминаний дым тягуч,
Печаль неутолима слова.
Однако рана – это ключ
К себе… вернуться снова, снова.

Без разрешенья бьётся пульс,
Душа не ищет утешенья,
Мечта наметит новый курс
На пробужденье, отрешенье.