Kitobni o'qish: «Четырнадцать»

1. Малка

– Мадам. Мадам, шаль, шаль купить…

Малка не пошевелилась и даже головы не повернула. Понятно же было, что это не ей: ну какая она мадам. Местные девочек ее возраста звали мэм или мисс, а ее не звали вообще никак. Привыкли, что она каждый вечер молча сидит тут, на камнях, ничего у них не покупает и не ходит в воду.

– Пик! Пик-пик-пик!

Это кричал бурундук. Их здесь много. Бурундуки были похожи на маленьких полосатых белок с тоненькими облезлыми хвостиками. Вначале Малка от их писка вздрагивала, а тех, кто визжал особенно истошно, пыталась кормить печеньками со шведского стола. Печеньки они ели, но пищать не прекращали…

Красное большое солнце на горизонте теряло снизу круглую форму и размазывалось по океану, как кусок масла. А океан, как обычно на закате, был жемчужно-серым и непрозрачным. Волны его с шипением протягивались далеко, почти через весь пляж, даже взбирались немного на песчаный подъем, но не доставали до камней, на которых Малка устроилась.

Но камни все равно были влажные. И кругом – влажно и дымчато. Купальники и полотенца здесь не сохли, камера мобильного запотевала, и пахло всегда, как в деревне Малкиной бабушки после сильной грозы: густой зеленью и мокрой землей. До экватора – всего ничего, до России лететь десять часов, а закроешь глаза, вдохнешь – и будто Подмосковье. Но это Шри-Ланка.

– Естэрдей… Ол май траблс симс со фаравей…

Это пел Малкин папа: значит, ужин уже начался. Папа в этом отеле работал и отвечал за анимацию… Точнее, пел каждый вечер под гитару известные всем песни. Произношение у него было, на Малкин взгляд, ужасное – их англичанка за такое бы просто убила, но местным – нормально, они сами еще страннее говорили. Малка машинально шевелила губами, пропевая знакомый текст, но с места не трогалась. Скорее работники отеля будут ее искать, чем папа: ему еще часа два программу петь, и вообще у них друг с другом – полная свобода.

Солнце уже почти утопло, и теперь голубой экранчик Малкиного мобильного светился в сумерках ярче него. Тут, на Шри-Ланке, был удивительно хороший интернет. Даже дома, в Москве, так быстро все не грузилось.

Малка стукнула пальцем по экранчику. Пять минут назад сообщений не было, но сейчас у нее вдруг появилась уверенность, что написала Алка. Или Милана. Ну или вообще кто-нибудь из пловцовской компании. Раньше они с девчонками каждый день не то что списывались, а еще и перезванивались. И всюду вместе: на сборы, соревнования, в спортивные лагеря… А Малка была, между прочим, главной во всей компании. Ну, может, не совсем главной, а наравне с лучшей подругой Алкой. Их так и звали: «Алка-Малка».

Никто не написал. Хотя в сети Алка была только что, но Малкино сообщение: «Прикинь, тут такая сырость, как в нашем Болотном царстве в лагере» – висело уже два дня непрочитанным. А на предыдущие сообщения были ответы только «Хорошо», «Ок», «Прикольно» и куча скобок-смайликов. Может, у нее и правда времени нет? Соревнования?

Малка промотала переписку ближе к началу, и у нее почему-то больно закололо в носу.

«Раньше, без интернета, жилось легче, – с важным видом произнес Старинный Волшебник в Малкиной голове. – Что-то забудешь, в чем-то себя убедишь, что так сразу и было. А теперь вся история дружбы в несколько страниц помещается. Вначале переписки по три часа, тайны, «свои» шутки, сплетни и серьезные признания, а потом вот это… Приветкакдела, окей – и миллион смайлов. И вроде бы ничего не мешает, как раньше, поделиться всем, что на душе, но начнешь печатать – и стираешь».

Старинный Волшебник был Малкиным тайным придуманным другом. Он появился после того как они еще в первом классе ходили музей. В огромном зале было одновременно холодно и душно, одноклассники потихоньку бесились, шептались и хихикали. У Малки совсем устали ноги, и она мечтала добраться до банкетки в центре зала, но глянула на почерневший небольшой портрет и так и застыла у стены. Картина называлась как-то очень просто – кажется, «Портрет вельможи», и нарисовал ее неизвестный художник 17 века.

Малка подошла поближе и почти ткнулась носом в блестящую краску. С полотна смотрел ласково-веселыми глазами совсем молодой человек с рыжими бровями и веснушками на широком носу. Хотя он стоял, торжественно возложив руку на голову какого-то мраморного льва, было видно, что и эта степенная поза, и пухлый парик, и тесный камзол с воротником до ушей его самого веселят, и улыбался он так, словно изо всех сил сдерживал смех… Малке даже жарко сделалось – так захотелось, чтоб он был настоящим и подружился с ней.

Экскурсовод устало и раздраженно позвала: «Прекратите шуметь и пойдемте все в другой зал!» – и одноклассники затопали мимо. Малка боялась потеряться в музее, если задержится, но и с портретом не было сил расстаться. Кажется, и он смотрел печально и с какой-то надеждой… И Малка быстро придумала: это на самом деле не вельможа, а Старинный Волшебник, который был заперт в картине, а она, Малка, его освободила. И теперь он, невидимый, всегда будет с ней…

С тех пор тайный друг поселился в Малкином воображении, и они каждый вечер, перед сном, подолгу разговаривали. Выражался Волшебник всегда очень складно и умно, сама Малка не умела так говорить вслух даже сейчас, в свои тринадцать, даже почти четырнадцать лет.

Еще она придумала волшебнику дом, поскольку на картине он стоял просто в каком-то неразборчивом темном саду. Теперь, закрыв глаза и сосредоточившись, Малка видела его маленькую деревянную комнатку с железной печкой в углу, глиняными фигурками странных зверей на столике и лампой в форме колокольчика, которая покачивалась на стене. А Старинный Волшебник сидел нога на ногу в потертом кресле. Одет он был почему-то всегда в коричневый махровый халат, из-под которого выглядывали высокие черные сапоги. Прическа у него осталась от того самого портрета – седого цвета завитой парик с косичкой, и лицо то самое: бледное, все в слабых веснушках, с рыжеватыми бровями и весело прищуренными глазами. Волшебник вообще любил посмеяться и пошутить, но если надо, мог и поддержать. Когда Малкины родители развелись (она только перешла во второй класс), он ей очень помогал. А в этом году, после всего, что случилось, не помог… Только изрекал «умные» фразочки. А может, сама Малка стала уже слишком взрослая для таких игр…

«Взрослость твоя тут ни при чем. Тоже мне громадина. Просто изречениями не во всякой беде поможешь. И вообще словами», – конечно же, снова изрек Волшебник. Малка сердито вдохнула влажный воздух, подняла голову и глянула на Индийский океан. Видно его было уже совсем плохо, он громко шипел и сливался с сумеречным небом, только белая пена иногда мелькала у ног. И еще на недалеком острове зажегся и принялся вращаться маяк: его узкий луч равномерно шарил по воде…

– Miss, is all ok?

– Yes, – пробормотала Малка, не глядя на отельного работника, тем более, что из-за темного лица его особо и не было видно: только белую рубашку и длинную юбку-саронг. Они все тут такие заботливые, что даже странно.

Малка слезла с камня на влажный песок, переступила, разминая ноги, и пошла к светящемуся в темноте отелю.

Папе, поскольку он тут, в отеле, работал, выдали для жизни довольно большой номер с двумя кроватями и диванчиком, на котором Малка и спала, потому что он ей больше нравился. Жалко только, номер был на первом этаже: то муравьи налезут огромные и рыжие, чуть ли не с палец длиной, то бурундук забежит и начнет рыться в вещах, то вообще крыса зайдет (два часа вместе с уборщиком Тушаром ловили)… А один раз Малка проснулась и увидела, что над ней, прямо на стене, висит большая зеленая ящерица. Малка написала об этом Алке, Милане и маме. Алка ответила «Прикольно)))», Милана прислала смеющийся смайлик, а мама спросила, плавала ли дочь сегодня. Малка соврала, что да. Пускай мама, в конце концов, хоть издалека опять ей гордится, а то что за ребенок: ОГЭ, считай, провалила, плаванье бросила, из дома сбежала…

Хлопая незастегнутыми босоножками, Малка вбрела на открытую террасу, где на диванах сидело человек пять постояльцев отеля (в апреле, говорят, не сезон), а возле лестницы вяло мигала переносная цветомузыка и медленно бил по гитаре папа, изображая вполголоса “Can you feel the love tonight”. Лоб у него блестел от пота и влажности, загорелое худое лицо уныло морщилось, будто он ел что-то невкусное, темные редкие волосы, завязанные в слабый хвостик, прилипли к голове, а голубая рубашка – к спине. При виде дочери он слегка кивнул и закатил глаза под брови: мол, какой халтурой приходится заниматься. Малка в ответ махнула ладонью: мол, понимаю, и тоже плюхнулась на диван. Напротив нее сидела русская семья. Красный от загара мужчина в расстегнутой рубашке тянул какой-то алкоголь из бара, а худая женщина с жутко-фиолетовыми губами и локонами, таким огромными, будто она их накручивала на водосточную трубу, возилась с мелкой дочкой, кажется, нарочно громко повторяя ее имя:

– Амалия, иди сюда, я поправлю носочки. Амалия, хочешь кокосик? Будешь? Смотри, как дядя поет хорошо, да? Амалия, сядь как следует…

Малка немного потерпела это и в конце концов отсела на другой диван. Дело-то в том, что ее тоже звали Амалия. «Имя необычное, как у всех», – шутил Старинный Волшебник. Действительно, ни в школе, ни в команде по плаванью она особо не выделялась: давно уже пошла мода на необычные и старинные имена. У них в классе были Милана, Вилена, Потап, Ия и даже один Остромир (вот бедняга-то!). Малку Амалией назвала мама, которая в детстве настрадалась от того, что в классе было, кроме нее, еще три Наташи. Только вот она забыла, что имя должно как-то сочетаться с фамилией, и в результате получилось дурацкое Амалия Сидоркина… В общем, Малка полным именем не представлялась почти никогда.

Папа сильнее забренчал по гитаре, передвинул ногой цветомузыку и перешел на русскую песню «Белые розы». Людей на террасе стало еще меньше, все куда-то расползлись, и даже сквозь музыку прорывалось шипение океана. Малка рассматривала большую коричнево-желтую, немного размазанную от сырости мандалу на стене и уговаривала себя не лезть в телефон – все равно ведь никто не написал… И тут он зазвонил!

Малка вскочила и быстро отошла за колонну, но это оказалась мама.

– Ну что, доченька, как дела? – поинтересовалась она бодро. – Как самочувствие?

– Дела хорошо, самочувствие тоже… – Малка старалась говорить «нормальным» голосом, а то начнутся расспросы…

– Очень хорошо! Я тебе тут купила потрясающий фирменный купальник и толстовку. И босоножки еще, тоже фирма очень хорошая, это у них скидки были. Вернешься – посмотришь.

– Угу.

– Плаваешь?

– Пробую… – Малка опасалась сильно врать.

– Ну ты что, что «пробую», уже сколько пробуешь, надо же себя перебарывать! – огорчилась мама.

– Я пыталась, но…

– Ну, я тебя не узнаю! Где мой решительный ребенок? Пускай прогонит эту клеклую девицу переходного возраста с ее дурацкими фобиями! – шутливо потребовала мама и сама себе засмеялась. – Слушай, дочь, серьезно, ну ты же здорова абсолютно! И депрессии у тебя нет: ты же слышала, психолог же сказал. Просто давай переставай себя жалеть и накручивать, и все будет нормально. Я тебя специально одну отпустила, хотя сердце не на месте, чтобы на тебя не давить, чтобы ты там одна расслабилась, поплавала… Ты сегодня плавала?

– Да, – тут Малка почти не соврала, она немного постояла по колено в воде, пока был отлив.

– Долго?

– Ну… не очень.

– А почему?

– Ой, меня тут вроде папа зовет. Я пошла, ага?

– Ну давай, доченька, веселее, – попрощалась мама и дала отбой. Малка медленно запихнула телефон в карман шорт. На самом деле ей не хотелось прощаться, но и говорить дальше было невозможно. Почти как с Алкой, только здесь она сама автор «океев», «прикольно» и кучи смайликов…

2. Богиня Океана

Еще в начале этого учебного года никто и не подозревал, чего Малка вытворит. Какое там ОГЭ провалить – она и за контрольные-то двоек никогда не получала! Не то чтобы училась прямо супер, но всегда умела себя, если надо, заставить потрудиться. В детстве к дисциплине мама приучала, потом – тренера по плаванью. Понятное же дело, на соревнованиях без этого никуда: попробуй-ка себя пожалеть во время заплыва кролем на пятьсот метров! Так и утонешь посреди бассейна!

Но с восьми до тринадцати лет все получалось хорошо. И на соревнованиях Малка места брала – несколько медалей и грамот дома висят, – и по школе все успевала, и даже (сейчас это совсем странно вспоминать) всю свою команду по плаванью подбадривала! У Малки характер всегда был, что называется, ровный: где другие девчонки страдали или злились, она старалась рассуждать разумно, а если не получалось, разговаривала мысленно со Старинным Волшебником, давала сама себе от его лица мудрые советы и успокаивалась. Алка, когда проигрывала, каждый раз звонила ей и ревела: «Ну на фиг это плаванье, больше не пойду никуда! Прямо сейчас тренеру позвоню!» Малка отзывалась снисходительно: «Это ты просто сейчас расстроилась. Представь, что будет, если ты сначала Леночке нашей ляпнешь, что уходишь, а потом передумаешь? Лучше со мной поболтай». Алка еще несколько раз кричала, что плаванье все равно бросит, а потом действительно остывала…

Милана от проигрышей не рыдала, но просто любила все за Малкой повторять: слова, жесты, прическу (хотя она низенькая и с прямыми темными волосами, а Малка высокая, светлая и кудрявая) и даже одежду. Сама Малка это заметила позже всех, только когда Милана пришла в купальнике ровно такого же цвета и такой же шапочке. Девчонки начали было зубоскалить про повторюшу-дядю-хрюшу, но Малка им сказала, чтобы прекратили: если хочется, пусть повторяет, зачем издеваться. Ее тогда послушались, потому что все в то время старались ей понравиться. Рыжая зубастая Катюшка, например, печеньками и жвачкой угощала, Ия хвалила, как Малка классно плавает…

А Остромир Радулов (бедняга он все-таки со своим именем) то видео смешные слал, то по химии на лабораторках помогал реактивы наливать. Не то что он Малке особо нравился, но приятно было. До того, чтобы в кого-то по-настоящему влюбиться, она, наверное, еще не доросла (хотя подруги вовсю трепались «о мальчиках»), ну и некогда было: то школа, то плаванье… Только если… ну… Старинный Волшебник, но он же ненастоящий.

А потом вдруг появилось предчувствие. Они у Малки бывали двух видов: приятные и неприятные, но неприятные чаще – как у всех, наверное. И почти всегда сбывались. Висит-висит где-то над головой в воздухе такой темный сгусток, а потом – бах – и что-то происходит. Или тройку влепят, или соревнование продуешь, или телефон потеряешь… Но как-то оно случалось – и проходило.

А тут, в девятом классе, началось. Малка осенью резко выросла, похудела, дурацкие предчувствия стали возникать на каждом шагу, пока не слиплись в одно большое ожидание чего-то НАСТОЛЬКО плохого, что и сказать было нельзя. По крайней мере, перед разводом родителей она и половину подобной жути не ощущала (тем более, папа и раньше не очень с ними общался, все ездил куда-то выступать). И самое главное, Малка никак не могла уловить, откуда исходит угроза.

И не улавливала – до очередного заплыва баттерфляем на сто метров, в котором она, между прочим, могла и победить, а там было бы недалеко до всероссийских соревнований… Малка помнила, как подошла к бортику бассейна, привычно посмотрела на подруг, на колышущуюся зеленую поверхность, и что-то внутри нее сложилось, как пазл, в четкие буквы: «НЕ ЗАХОДИ В ВОДУ».

Сначала она, как привыкла, попыталась пересилить себя, но у нее просто начали трястись и руки, и ноги, а с места тронуться не удалось. Малка стояла и тупо рассматривала рубчатый, чтоб не скользил, бортик, с какими-то черными точками на грязно-белом фоне. Звуки все заглохли, только в одном ухе жутко зудело. Девчонки уже нырнули и баламутили бассейн, зрители соревнований – тренера и родители – удивленно пялились на тощую, долговязую, трясущуюся девчонку. Тренерша с нежным прозвищем Леночка, широкоплечая, с белым «ежиком» волос и будто вытесанным из камня лицом, глядела на ученицу страшным взглядом и делала обеими руками движение, будто она выжимает тряпку (под которой, скорее всего, имелась в виду Малка). Но жуткий запрет победил. Малка просто развернулась и на деревянных ногах пошла из бассейна в раздевалку.

Ну, потом ее всю, конечно, исследовали. Врачи говорили про пубертат, гормональную перестройку, легкий неврозик и перенапряжение. Она сдавала анализы, которые оказались нормальными, пила таблетки, которые не помогали, а еще занималась с психологом. Та после встречи тоже повторила про неврозик и пубертат, сказала, что у Малки точно нет панических атак и депрессии, которых почему-то очень боялась мама, и предложила работать с фобией, то есть приучать себя снова спокойно заходить в воду. Фантастически серьезная психологиня часами показывала покорной Малке фотки речек, бассейнов и морей, а Малка смотрела на них и понимала: фотки – это чепуха, но в настоящую воду она не войдет. Что-то в ней разладилось, как будто она разделилась на несколько частей, и одна из них насмерть заупрямилась. На нее не действовали ни уговоры, ни преодоление, ни ожидающие глаза мамы, ни громогласные вопли Леночки. Все вокруг даже не допускали мысли, что это может не пройти, а сама Малка заморозилась в ужасе: она не могла плавать, но и не плавать было нельзя. И никакой оправдательной болезни тоже не было! Малка просто как будто разучилась нормально жить.

Леночка, конечно, не собиралась ждать, пока подопечная «вылечится», или «искать подход». Она сама отличалась отменным здоровьем и вообще никогда не болела. Даже Милане как-то не поверила, что у той голова болит – думала, притворяется…

И все-таки мама пошла к Леночке вместе с дочерью. Малка стояла молча за ее спиной, опустив голову и плечи, чтобы казаться не выше родительницы, а мама упрашивала:

– Елена Борисовна, ну вы оставьте нас в команде, хорошо? Ну переходный возраст у ребенка, это же временно…

– Вот про это не надо! У меня тут у всех переходный возраст! – рявкнула Леночка. – Но работают! И я в свое время работала!

– Но если ребенок заболел…

– Чем заболел? Где диагноз? Диагноза я что-то вашего не вижу уже два месяца, одни разговоры!

– Но бывают случаи, когда точного диагноза не поставишь, поэтому…

– Да что вы от меня хотите? Ходите просите сами не знаете чего! Заболела – пусть лечится. Вылечится – пусть тогда и приходит, – Леночка пожала широкими прямыми плечами, скользнула по Малке глазами, как по пустому месту, и отвернулась от мамы, чтобы привычно гаркнуть на кого-то из девчонок в бассейне.

А девчонки сначала сочувствовали. Звонили каждый день, в сети открытки и сердечки всякие слали, обещали сделать целый праздник «когда выздоровеешь». Потом как-то незаметно исчезли. Хотя Алка и Милана вроде бы остались, писали и звонили, но… У них дальше шли соревнования, они уехали в Сочи, а Малка валялась дома в сонном таблеточном отупении. Теперь и Милане за ней повторять было как-то странно, и Аллу она не смогла бы успокоить. Старинный Волшебник тоже ничем не помогал, только растерянно улыбался…

Малка даже не заметила, что приближается ОГЭ. Этот грозный экзамен, которым их пугали чуть ли не с первого класса, стал для нее неважным. Смотрела она на суету учителей и нервы одноклассников откуда-то издалека, будто бы из космоса. Какие тут экзамены, уроки, оценки, когда вся жизнь разваливается? В школу она иногда ходила, иногда нет, уроки не делала – просто не могла себя заставить, и в триместре у нее вышло пять двоек. И когда классная сказала, что Малку с такими оценками и прогулами к ОГЭ не допустят, Малка ушла из дома просто куда глаза глядят: очень уж невыносимо было представлять мамину реакцию.

Сутки она каталась на метро и дремала на лавочках в парках и скверах по всей Москве. Телефон выключила. Потом пошел дождь, похолодало, и ее нашли: подошел очень молодой и мелкий, чуть ли не ниже нее, полицейский с симпатичной беспородной собакой и устало сказал: «Ну что, набегалась?». Собака виляла ей лохматым, как веник, хвостом, и потом, в холодной и пропахшей сигаретами полицейской машине, сидела рядом…

Разговор с мамой был, конечно, ужасным. Та самая психолог, которая пыталась лечить Малку фотками морей, сказала, что в таком состоянии девочка нагнать пропущенное вряд ли способна. Мама все же попыталась отправить ее к репетитору, но она на одно занятие сходила, а потом прогуляла – слишком стыдно было почти ничего не понимать. Психолог сказала: «Ну вот, видите»… В общем, учителя и мама опустили руки, и Малку отправили «приходить в себя» на Шри-Ланку, где уже пару лет работал по разным отелям папа. А ОГЭ она должна будет сдавать осенью, с остальными больными и двоечниками.

* * * * * * *

– Пик-пик-пик-пик-пик!

Снова бурундуки.

– Фиуу-уить! Фиуу-уить!

А это надрывались местные птицы, похожие на растолстевших в три раза воробьев. Они обычно прилетали на обед к столикам, и Малка кидала им булочки: пусть дальше толстеют.

Сквозь стенки номера было отлично слышно звяканье посуды из столовой, пахло подгоревшими блинами и чем-то здешним, с карри. Зевал и шаркал резиновыми шлепками по каменному полу проснувшийся папа.

Малка тоже зевнула и приоткрыла глаза. Ее диванчик упирался боком в стеклянную стену балкона. Как всегда по утрам, стекло полностью запотело, большие капли ползли по светлой мути, и в дорожках от них было видно голубое небо, зелень и синий океан. Ну, как обычно, солнечно. Вставать Малке не особо хотелось, завтракать тоже, но все-таки она поднялась и, ежась от холодного каменного пола под босыми ногами, присела перед чемоданом, где комком валялась ее одежда. Маму бы удар хватил, если бы она увидела, как дочь хранит ее «фирменные вещи», но Малке и на фирмы, и на саму одежду было всегда плевать: ее бы воля, она бы всегда ходила в одной кофте и джинсах.       Хотя благодаря маме Малка весь этот ужасный год выглядела как модель из журнала для девочек. Месяц назад «для настроения» мама сама покрасила дочери несколько прядей волос в синий и розовый цвета и радовалась, как ярко и неформально у нее вышло. Теперь розовый смылся, а скрученная пружиной от влажности, цвета бледной зеленки прядь висела как раз у Малкиного носа… Она схватила с верха одежной кучи вчерашние шорты и футболку, натянула их поверх купальника, в котором спала, и встала делать утреннюю разминку – привыкла к ней с первого класса.

Шаркая шлепками, из ванной с полотенцем на шее вышел папа.

– Угу, проснулась, – пробормотал он, отводя глаза – они с Малкой почему-то никогда прямо друг на друга прямо не глядели. – Ты, это… чего кушать не идешь?

– Пап, я разберусь, когда поесть, – пропыхтела Малка из наклона. Папа не обиделся, с ним можно было так разговаривать, а все его воспитание обычно и ограничивалось вопросом про кушать, так что он перескочил на свои темы:

– Свалю я из этой деревеньки к чертовой матери! В Коломбо надо было устраиваться или в Унаватуне хотя бы! Видала вчера публику, перед кем приходится кривляться? Вот кому сдалось мое высшее музыкальное, если сейчас им подавай только дебильное тынц-тынц и два аккорда? Уже играю полную попсу, а никто два раза похлопать не удосужился! А мне, с моим звукорежиссерским и исполнительским опытом, терпеть этот репертуар, это некачественное оборудование… Гитара уже вся от сырости едет! – он сбросил полотенце с шеи и раздраженно провел ладонью по струнам лежащей на кресле классической гитары (электрическая и синтезатор хранились в пластиковых чехлах из-за вездесущей влажности).

– Может, тогда в Россию вернешься? – вставила Малка просто так, потому что знала, что он ответит.

– В Россию?! – закричал папа плачущим голосом. – А в этой твоей России я что забыл?! Кругом все куплено, не пробиться, в ресторане алкашам играть! Нет, у нас талантом заработать нельзя, можно только нищенствовать, – продолжал он, с силой постукивая пальцами по верху гитары. – К продюсеру придешь – ему, блин, песни неформат, на радио песню принесешь – давай денег за ротацию, и после этого ты мне… – папа вдруг застыл посреди речи, защелкал пальцами и глянул на дочь уже другим, невидящим, но веселым взглядом. – О! О! Ритм поймал! Щас все сделаем, щас попробуем… Где у нас мобильник? Щас мы хоть на диктофон…

Малка кинула ему его же телефон с треснутым экраном и плюхнулась обратно на диван.

Папа сел на пол, скрестив ноги, и начал быстро перебирать струны гитары, иногда повторяя музыкальные фразы и записывая их в мобильник. Глаза у него смотрели не только сквозь Малку, но и будто сквозь весь мир вообще, спина выпрямилась, и коричневое от загара, худое и морщинистое лицо стало немного похожим на лица статуй Будды, которые стояли в застекленных алтарях по всему городу. Малке он в такие моменты нравился, жалко, что говорить с ним не получалось: он только угукал, не слыша…

Окно уже совсем отпотело, и Малка увидела сквозь него, как отельные работники, не особо спеша, вкапывают под пальмой штуку из бревен вроде больших козел, связанных толстыми веревками. Другой работник, навязав эти же толстые веревки на соседнюю пальму, вешал на верхушку длиннющее зеленое полотно с какой-то надписью на здешних двух языках. В первом буквы выглядели как яблоки с бантиками – значит, это сингальский. А во втором, тамильском, они больше были похожи на разной формы стулья и кресла.

– Что это они вешают? – спросила Малка лениво. – А, пап?

Папа вздрогнул – наверное, неожиданно вспомнил, что он тут живет не один – и первым делом спросил:

– А что, ты кушать не пошла, что ли?

– Нет. А что они там делают?

– Да украшают, Новый год ихний завтра, – объяснил папа, откладывая гитару и вставая. – Сейчас народ понаедет, местный и из Индии. Будем с Кемалом вдвоем выступать: я с гитарой, он – с барабанами… Программу еще отработать надо.

– У них Новый год в апреле?

– Ну да, несколько дней идет, народ алкоголь лакает и жрет в три горла, прямо все как в твоей любимой России. Только число у них неточное, все время сдвигается. В этом году, значит, 14 апреля… – папа достал мобильник и покрутил календарь. – О! У тебя завтра день рожденья, что ли? Мне напоминалка пришла, – он зачем-то показал экранчик Малке, будто она не знала, когда родилась. – Ну ты чего, это… праздновать будешь? Пятнадцать лет…

– Четырнадцать.

– А, точно. Прикинь, никогда не помню возраст. Вот с детства так, вообще. Я, когда спросят, сколько мне, от года рождения считаю, потому что… Ну ты, может, закажешь себе что-нибудь там? Ну… Платье, я не знаю… камни тут дешевые… Давай у местных манго попросим, может, привезут.

– Да давай манго, – согласилась Малка быстро – ей было неудобно смотреть, как он пытается поспешно придумать подарок. Папа облегченно выдохнул и потеребил себя за ворот белой рубашки.

– Ну, окей, заметано. Все, щас программу будем репетировать, к Кемалу пойду. А ты иди там… искупайся, покушай…

День прошел как-то незаметно. Малка ничего не делала, никому не писала (и ей никто), в океан зашла по коленку и постояла немного в теплой, как из-под крана, воде. Океан, хоть сейчас был и отлив, все равно оживленно шипел и пытался втянуть ее в себя. От моря ощущение совсем не такое. В море даже сильные волны тебя не особенно тащат, а тут, кажется, и вовсе волн нет, а потом вода приходит и облизывает половину пляжа… В Сочи Малка с девчонками далеко плавали, да и здесь ее, конечно, просто так не утащило бы. Может, войти и поплыть, как обычно? И все, и никаких больше проблем: мама обрадуется, девчонки тоже, в плаванье вернется, а с ОГЭ разберется как-нибудь, не привыкать! И все будет, как раньше! Ну, два шага в глубину можно сделать?

Нет, нельзя.

Опять ноги затряслись, в животе стало так холодно, что даже затошнило, и Малка, скорчившись, отступила на берег.

– Да что же такое! – крикнула она, отдышавшись, и изо всех сил пнула зеленый остроконечный плод местного дерева. Тот просвистел над головами какой-то удивленной арабской семьи, греющейся на солнышке, и ударился о забор отеля. Из-за него тут же выглянул заботливый работник в белой рубашке с неизменным вопросом «Is all ok, miss?». Малка, не ответив, отвернулась и пошла вдоль воды…

За ужином в ресторане было и правда больше народу, чем обычно. И местные, с их темными, будто бронзовыми, лицами и горбатыми носами (женщины – в бирюзовых, розовых или желтых сари, а мужчины – в полосатых длинных юбках-саронгах) и индусы: кожа у них посветлее, одежда обычная, по сторонам оглядываются с интересом. Ну и еще приехала пара немцев и англичан. Малка взяла свою любимую глазунью с сыром и еще всего понемножку, потому что не догадаешься, сколько и куда местный повар всыпал жуткого перца, а папа ел рис с карри, как ланкиец. Как всегда, не глядя на дочь, он рассказывал:

– Сегодня играть не буду, некому слушать. С нового заезда вся публика на взводе: они вначале в пробке, потом еще у храма полчаса стояли, пока водитель приношения дорожному богу делал. Вот дикость, а?

– Не знаю… – Малка вспомнила, как они ехали от аэропорта – узкие дороги, почти нет светофоров, машины и мопеды лезут друг на друга, среди них толкутся велосипедисты и прохожие, – и подумала, что дорожный бог, может, и пригождается ланкийцам. – Слушай, а у океана тут есть бог или богиня? – спросила она неожиданно для себя.

– Без понятия, – отозвался папа и согнал муху с клеклого от влажности куска тортика. – Ну ты давай, кушай, а мне репетировать.

После ужина Малка снова пошла на камни, но опоздала – солнце уже успело зайти, и душные, как теплая подушка, сизые сумерки сменились полной темнотой. Океан теперь угадывался только по шипению и дальнему грохоту волн о риф, который, немного выступая из воды, тянулся перед соседним пляжем слева. Маяк шарил лучом, иногда высвечивая комки пены.

Позади, на территории отеля, зажглись огни. Малка полазила в интернете, посмотрела видюшки, но быстро отложила мобильник. Как-то ее виртуал никогда не затягивал, а сообщений от девчонок опять не было…

На черном, как дверца духовки, небе появилось несколько звездочек, а потом из-за незаметного облака показался и месяц. Только он не был похож на букву «с», как в России, а лежал «на спине», словно знак на мусульманской мечети. Малка даже привстала. Вот это да! Значит, так по-настоящему бывает? Интересно, почему никто об этом не рассказывал – ни папа, ни Алка, которая три раза на Шри-Ланке подолгу была, никто? Не замечали, что ли? Но как можно было вообще не заметить луну?!

«Люди многого не замечают, – поправляя рукава халата, посетовал Старинный Волшебник. – Ты видела, какие они привозят скучнейшие фотки из самых интересных мест? Что пустыня, что джунгли, что Антарктида – лицо на весь экран или рюмка в руке, как у папаши твоей тезки, Амалии».