Kitobni o'qish: «Меня нет»
Посвящается тем, кто не сдается, как бы ни было страшно.
Пролог
– Я перегрызу ему глотку.
В черепной коробке закипала, застилая глаза, горькая злоба. Если бы существовала та сила, которая способна материализоваться физически, то она точно снесла бы весь этот городок с его претенциозными особняками и витыми воротами. Каждая улочка превратилась бы в груду камня и перебитого в крошку мрамора. Закрытый поселок за чертой города, устеленный ярко-зеленым газоном, с благоговейной буржуазной тишиной и архитектурой европейских городов превратился бы в город-призрак. И около сотни жителей вдруг стали бы бездомными страждущими, – жалкими, как они того и заслуживали.
Ярость заполняла все внутренности, едва перебиваемая ревом мотора. Давить на педаль газа – вот все, что оставалось делать в праведной ненависти ко всему живому. Пустая трасса, скачущая стрелка спидометра и барабанная дробь сердца.
Напряженная тишина в салоне, наконец, была грубо прервана: «может, остановимся и еще раз все обсудим?»
Обсуждать было нечего. Пять минут назад каждый, кто находился рядом, был проклят и послан самыми грубыми выражениями. Пути назад уже нет. Только вперед, – быстрее и быстрее, – пока стрелка не прорвется через кольцо и не снесет руль к чертям собачьим. Лишь тогда они, может быть, и остановятся.
– Заткнись.
Стрелка билась почти что в экстазе:
150…
180…
200…
Свет фар, крик, удар.
Глава 1
Во сне
15 апреля
Пробуждение оказалось тяжелым. Медленно, словно оттаивая, по мышцам к голове растекалась боль. Казалось, вот-вот начнется судорога, или я потеряю сознание, но, напротив, мысли начали бить по вискам молотом:
«Кто я? Где я? Что случилось?»
Как по картотеке я блуждала в поисках ответов, но находила лишь чистые листы. Ни имени, ни возраста, только яркая неоновая вывеска «амнезия». И паника, сильная, непреодолимая. Так до одури страшно, что хочется взвыть, закричать, биться в истерике. Но я держусь и вслушиваюсь в обрывки голосов за стенкой:
«Не виновата»
«Она почти мертва»
«Оставьте в покое»
Я дернула пальцами, зацепив холодную пластиковую трубку, – очевидно, я в больнице. Рискнула открыть глаза, уже предвкушая яркую вспышку боли. Белена ослепила, словно в лицо светят мощным прожектором. Лишь через несколько минут дымка рассеялась, и больничная палата заиграла новыми красками.
Затекшая шея едва не со скрипом позволила повернуть голову в сторону двери, которая в эту же секунду осторожно приоткрылась. На пороге оказалась красивая молодая женщина с полными усталости глазами, большими, как у куклы. Она застыла, видимо, заметив меня, и едва не упала, но вовремя удержалась за стену.
– Боже, дорогая, наконец-то! – пролепетала она и рванула ко мне, – как ты? Что чувствуешь?
Холодные ладони сжали мои щеки, и в порыве радостной нежности женщина расцеловала все мое лицо. На коже остались капельки слез, которые она поспешила утереть. Мне же хватало сил лишь вглядываться в её черты, изо всех сил стараясь вспомнить хоть что-то. Красивые осветленные волосы, две родинки на щеке, густые брови и темно-красная помада, которая наверняка осталась на моем лице.
– А вы кто? – шепнула я, и глубоко в её широких зрачках что-то рухнуло.
– В смысле? Солнышко, ты чего? Я твоя мама.
– Ма-ма, – протянула я, как бы пробуя это слово на вкус, – совершенно непривычно, – я ничего не помню.
Мир перевернулся едва ли не сотню раз, и теперь мимо лились тела и лица в замысловатом танце совершенно непонятных слов и эмоций. Были врачи, медсестры, и все они кружились вальсом с женщиной, которая назвалась моей матерью. Вряд ли от настоящей мамы должна быть такая зияющая пустота в душе, – но тем не менее, другой мне не предложили. А, значит, остается играть по правилам.
Меня зовут София, мне семнадцать лет и у меня полная потеря памяти, что принято называть амнезией.
***
17 апреля
Знали ли вы, что при потере памяти, многие приобретенные знания остаются словно выбитые на камне? Все, что ты когда-либо зубрил, изучал с неподдельным интересом, не принимая это как должное, может остаться в несчастной пустой голове. Так сказать, единственная возможность не превратиться сознанием в годовалого ребенка, способного лишь плакать. Таким образом, я знаю все о динозаврах, цветочных композициях, что в культуре Японии называют «икебанами», разбираюсь в архитектурных терминах и правописании большинства слов. Но не имею не малейшего представления, где я живу и как зовут моего отца.
Сутки меня не выпускали из больницы для десятка обследований. Двадцать три дня я провела в коме из-за ушиба головы, – это было единственное последствие страшной аварии. Бедному мозгу пришлось несладко, и он решил, что забыть всю жизнь – лучшее решение. Наверное, я легко отделалась, потому что в другом случае я могла бы стать калекой или вообще не проснуться. Пара царапин и амнезия при столкновении с фурой на огромной скорости, – это подарок судьбы.
Все это я выслушивала на протяжении двух часов перед выпиской, но легче почему-то не становилось. И теперь меня везли в мою жизнь, о которой я ничего не знаю. За стеклом проносились ровным строем особняки, больше напоминающие замки, пока у одного из них мы и не остановились.
– Вот мы и дома, – вздохнула мама, заворачивая во двор, как только кованые ворота разъехались в стороны.
Ар-деко в его лучшем обличии. Изящная мебель в китайском стиле, гобелены с человеческий рост, полированное темное дерево и сияние металла. Это было дорого, красиво, но так чуждо, что я невольно застыла на пороге. Один из многих домов в этом элитном поселке за линией города вызывал столько же эмоций, сколько и любой другой: восхищение величественностью и только. Ни тепла родных стен, ни приятных воспоминаний, разговоров по душам. Все это – не мое. Чье угодно, но не мое.
– А моя комната? – наконец пройдя в просторную гостиную, спросила я.
– Вверх по лестнице, дверь в конце коридора, – раздалось за спиной, и я, вздрогнув, развернулась. Передо мной стояла милая взрослая женщина в фартуке с корзиной яблок в руках, – меня зовут Елена, я экономка в вашем доме.
– Очень приятно снова познакомиться, – я улыбнулась, – и спасибо.
Комната подростка может многое о нем рассказать. Юношеский максимализм и творческое мышление превращает стены в живой дневник, – фотографии, плакаты, рисунки, даже беспорядок на столе и полу. Во всяком случае, у нормального подростка должно быть так. Моя же комната ответов не принесла. Идеальный порядок, чистый стол с парой цветочных горшков, белоснежный пушистый ковер и гирлянда на стене. Большое окно выходило на передний двор и дорогу за забором, – даже штор не было. Единственное, что цепляло извилины где-то глубоко в мозгу – потолок. Ренессанские ангелы и сплетение лилий по всему периметру. Вот она, первая частичка меня.
Усмехнувшись, я обернулась к зеркалу, – кажется, за все это время я еще ни разу не видела свое собственное лицо. В отражении на меня посмотрела незнакомка. Каждая родинка, морщинка – новые. Чужая улыбка, ямочки на худых щеках, темные густые брови и взгляд, – пустой, холодный. Эта девушка была недовольна мной, считала себя лучшей версией, она знала здесь каждый уголок. А теперь её не существует. На её месте я бы тоже злилась.
Врач уверенно заявил, что память восстановится, если я вернусь в привычную среду. То есть, не смотря на то, что я ни черта не помню, я должна вернуться к учебе, готовиться к экзаменам, общаться с чужаками, которых я когда-то называла друзьями, и делать вид, что все это меня совершенно устраивает. «Друзья, усердная учеба и каждодневная занятость – лучший способ вернуть себе себя,» – сказал он, а я засмеялась. Это было глупо. Меня веселила глупость? Смеялась ли я по пустякам? Может, я кусала губы, когда нервничала, или курила за школой, пока никто не видит. Я ничего не знаю о себе, о своих привычках, об окружающих меня людях. И, тем не менее, обязана влиться в общество озлобленных подростков уже завтра. А потому, я продумала немудреный план действий: быть паинькой, много слушать и при случае сетовать на амнезию.
Приняв долгий горячий душ в шикарной ванной, я снова спустилась в гостиную и услышала с кухни незнакомый (да неужели?) мужской голос.
Папа?
Я заглянула внутрь. Мужчина обнимал стоящую у плиты маму, которая хохотала с каждого его слова, а он сбивался, целовал её в висок и начинал рассказ снова. Явно дорогой пиджак на широких плечах, аккуратная укладка и седина на висках. Он был высоким, статным, голос его – низким и бархатистым. Даже со спины он создавал впечатление хозяина в доме.
– Здрасьте? – я облокотилась о столешницу бара и стянула из миски самую большую виноградину.
Мужчина вздрогнул от неожиданности и тут же повернулся в мою сторону. На его лице расцвела белоснежная улыбка идеально ровных зубов.
– Софа, поздравляю с возвращением. Рад тебя снова видеть. Как ты себя чувствуешь?
– Немного неполноценно, – я улыбнулась в ответ, – а вы…мой папа?
– Что? – он нахмурился, но тут же опомнился, – а, точно, прости. Меня зовут Виктор, и я бы очень хотел стать тебе отцом. Но это, к сожалению, не так.
Внутри что-то оборвалось. Словно тонкое, едва ощутимое чувство потери. Мой отец бросил меня? Умер? Возможно, я больше никогда его не увижу, а в моей памяти нет ни крупицы о нем. Может, я так и не вспомню его голоса, тепла объятий, отцовской любви.
– А где мой папа? – едва выдавила я.
– Думаю, вам нужно поговорить наедине, – Виктор поцеловал меня в макушку, проходя мимо, и бросил полный немой поддержки взгляд на маму.
Она выключила огонь под сковородой с полусырым блинчиком и села рядом со мной. Долго собиралась с мыслями, и поэтому я осторожно взяла её за руку.
– Твой папа сильно болел. Его больше нет с нами. Ты живешь здесь последний год. Мы развелись, когда тебе было восемь, и ты решила остаться с ним.
– Как его звали?
– Игорь. Он очень любил тебя.
Я кивнула и отвернулась к окну. Хотя правильнее назвать это стеклянной стеной. За ней раскинулся зеленеющий задний двор. Зацветали невысокие деревца вишни и абрикосов, яркий газон был усыпан нежно-розовыми и белыми лепестками. Середина весны. Перерождение природы, – мое перерождение.
Резкая боль пронзила ладонь, и я опустила взгляд на руки. Сама того не заметив, острыми ногтями я содрала кожу, – настолько сильно сжала кулаки. Длинные черные когти давно отросли, где-то лак скололся, потрескался. Даже не помня, кто я такая, стойко ощущала, что все это не мое. Переодеваясь после душа, я едва заметила вдоль позвоночника татуировку из непонятных узоров, и это стало второй вещью после потолка в комнате, которая показалась настоящей частью меня. Все остальное – словно пародия, жалкая попытка убедить меня в том, что я кто-то другой. Но меня не провести. Той меня нет.
***
18 апреля
«Элитная школа с многолетними обычаями, дизайнерской формой и лучшими учителями,» – так это место представила мне мама за завтраком. Было очевидно, что на деле все здесь кишит предрассудками и высокомерием, а лицо школы – это милые юбочки цвета бордо и куча бабла.
Юбки мне, конечно, нравились, но в остальном это место я уже презирала. Тем не менее, сидеть в четырех стенах тоже не хотелось, поэтому я завернула на большую парковку напротив главного входа.
«Вы прибыли к месту назначения,» – холодно отметил голос из навигатора.
Когда я спросила, кто отвезет меня в школу, мама невозмутимо кивнула в сторону прихожей и сказала «твоя – красная». Загадка была интересная, хоть на первый взгляд ответ был очевиден. Меня ждал красный кабриолет у гаража, идеально чистый, будто только с салона. Но загвоздки были три: мне семнадцать, я чуть не умерла в аварии меньше месяца назад и, черт возьми, я ничегошеньки не помню. Несмотря на разгорающуюся от головы до пяток тревогу, я уселась за руль и открыла бардачок. Права с моим фото, документы на машину, а на самом дне – маленькая книжка в мягком переплете. На обложку был небрежно приклеен ярко-розовый стикер с корявой надписью: «сопливой бунтарке». Где-то в груди отдало теплом. Открыть её я не решилась, поэтому закинула в сумку и завела мотор. Мягкий рев вдруг напомнил, что я сижу здесь, как влитая. Словно машину собрали по моим параметрам, словно в ней я и родилась. По неведомому наитию, я надавила на педаль газа и вырулила со двора на дорогу. И вождение далось мне так легко, что на пять километров пути мне потребовалось не больше пяти минут.
Гул голосов приятно ударил в уши, поэтому до школы я шагала с широкой улыбкой, оглядывая всех вокруг. Все, как на подбор: идеальные куклы с накрученными локонами и брендовыми сумками, самодовольные красавчики в белоснежных рубашках, налаченные и выглаженные. Все это напоминало сцену из самого идиотского не реалистичного ромкома, и по сценарию я никак не могла не напороться на чью-то широкую спину.
– Черт, – рыкнула я, отшатнувшись и потерев ушибленный лоб, – прости, не заметила.
Жертва моей невнимательности, – высокий крепкий парень, – развернулся на пятках и оглядел меня с ног до головы. Слишком внимательно для незнакомца, цепляясь за каждую деталь моего бренного тела, с гадким презрением и недовольством. Черная майка, совершенно не по уставу, такие же черные брюки и белый короткий ежик на идеальной формы голове. Одна рука была забита странными татуировками как у островитян. Парень молчал слишком долго, и что-то сказать хотела я, но он вдруг тихо усмехнулся и прошел мимо меня в противоположную от школы сторону.
Как дура, я недоуменно смотрела ему вслед, изо всех сил стараясь вспомнить, пока кто-то не коснулся моего плеча.
– Софа? С возвращением.
Я обернулась и встретилась глазами с брюнетом, как и все, совершенно незнакомым. Он показался полной противоположностью тому загадочному придурку.
– Привет! А ты…?
– Рома, мы учимся вместе. Меня назначили все тебе тут показать и рассказать.
– О, слава богу! – выдохнула я, – у меня сотня вопросов! Где расписание, почему никто не заходит внутрь, что вообще делать?
Рома рассмеялся и, схватив за руку, потащил меня внутрь. Холл больше напоминал модный торговый центр с натертой до блеска белой плиткой на полу, броскими каменными панелями и люминесцентными лампами. Прямо напротив входа через стеклянную дверь виднелись этажи книжных шкафов, – библиотека. Вдоль коридора пестрили разрисованные шкафчики.
– Заходить в школу можно в любое время, просто желанием никто не горит, – новоиспеченный экскурсовод прошел дальше по коридору, – расписание у нас электронное, каждый кабинет подписан, но ты быстро привыкнешь и запомнишь сама, – он остановился у большой пробковой доски от потолка до пола, обклеенную листовками и объявлениями. Одно, самое яркое, бросилось в глаза:
«Вечеринка в стиле восьмидесятых.
Посещение строго парами.
6 мая, 19:30»
Возникли новые вопросы. Готовилась ли я к этой вечеринке? Была ли у меня пара и подходящий наряд? Насколько, вообще, я одинока в этой школе? Городе?
– Эй? – окликнул меня Рома, и я посмотрела на него. Кажется, мы друзья. Или хотя бы приятели.
– Прости, задумалась. Что у нас дальше?
– Это твой, – он отступил на пару шагов и указал на разрисованный шкафчик, – код узнаешь у заведующей.
Я провела по объемным акриловым лепесткам кривых цветочков пальцем и остановилась на кодовом замке. Словно сам собой ввелся набор из четырех цифр, что-то внутри щелкнуло, и дверца со скрипом отворилась.
– Ловко, – хмыкнул брюнет, – ты вспомнила?
– Не знаю, оно как-то само.
Пара учебников и тетрадей, неприкосновенный запас шоколада где-то на месяц, если не больше, и завядший цветок лилии. Снова лилии.
***
– Где ты находишь эти лилии? Они ужасно красивые.
– Я могу показать тебе.
– Прошу, покажи!
***
«Соблюдать устав школы»
«Твоя форма – твое лицо»
«Слушать учителей, соблюдать субординацию и проявлять уважение к старшим»
Я вчитывалась в таблички школьных правил, которыми были вдоль и поперек увешаны стены большого, просторного кабинета. Женщина, сидящая напротив, что-то лепетала, но пользы в этих льстивых речах было мало. Кажется, её звали Галина Васильевна, и она завуч, один из пяти, на каждый профиль обучения. Что за профили, и на каком нахожусь я, она, кажется, не сказала. Придется спрашивать у Ромы.
– Сейчас все одиннадцатиклассники работают над обязательным весенним проектом. Ты освобождена, поэтому можешь занять это время дополнительной подготовкой к экзаменам.
– Простите, но если есть такая возможность, я бы предпочла заняться проектом, – возмутилась я, – хочется войти в поток, пообщаться с ребятами. Врач сказал, что так будет легче реабилитироваться, – это была наглая ложь. Черта с два я буду учиться больше других, а весенний проект звучит довольно интересно. Будет, чем занять себя в выходные. Да и пообщаться с другими людьми, действительно, может быть полезно.
Заведующая вздохнула, хмуро посмотрев на меня, но, наконец, кивнула:
– Что ж, ты в группе с Романом Масловым, Валерией Кошкиной и Вячеславом Ковалевым. Все подробности проекта узнаешь у них.
***
– Тема урока – арт-терапия, – молодая, слишком красивая для учителя женщина расхаживала по кабинету, цокая высокими каблуками, – этот термин ввел в употребление художник Адриан Хилл, когда описывал свои работы с туберкулезными больными. Позже такие методы лечения были применены в работе с детьми, вернувшимися из концлагерей. Суть в том, – она остановилась у первой парты, – что творчество человека отражает его внутренние психические расстройства, страхи, даже обычные переживания. Именно этим мы сегодня и займемся.
Я сидела рядом с Ромой, изо всех сил стараясь вникнуть в тему урока, но насущные мысли о моей памяти никак не давали покоя. Одна билась усерднее всего: подойти к этой женщине за психологической помощью. Если она действительно разбирается в психологии, то есть маленький шанс получить полезный совет.
– Психология – это наш обязательный предмет? – шепнула я, наклонившись к соседу.
– Ну, у нас с тобой психологический профиль. Так что, да, обязательный.
– А какие еще есть направления?
– Классические – химбио, физмат, гуманитарный. И еще искусствоведческий, там творческие личности.
– С какого направления наши напарники по проекту?
– Они оба на искусстве помешаны. Лера актриса, а Ковалев, – на этой фамилии его голос стал жестче, – этот у нас музыкантишка.
– Вы что, не ладите? – хмыкнула я, – как он выглядит хоть?
– Арт-терапия, они сегодня с нами. Последняя парта у окна.
Я украдкой оглянулась через плечо и нашла указанное Ромой место. Сердце пропустило пару ударов, – тот самый таинственный парень, с которым я столкнулась перед школой, затягивался сигаретой, вальяжно покачиваясь на стуле, и смотрел на проплывающие за стеклом облака. Иногда он обращал взгляд в измятый лист бумаги, что-то черкал на нем и снова бросал ручку на парту.
– Почему ему не делают замечание? – недовольно фыркнула я, отвернувшись обратно.
– Нет смысла. Скандалы раз восемь оборачивались крахом. Против этого бунтаря нет оружия.
Женщина прошлась по рядам и раздала каждому по чистому листу, пропустив меня. Я недоуменно уставилась на пустой стол перед собой и все же постаралась вслушаться в длинную нудную речь:
– Несколько самых главных задач арт-терапии: дать выход агрессии, вычленить из глубин своего мозга сокрытые мысли и чувства. И, конечно же, установить контакт с участниками терапии, – она вновь остановилась у доски и оглядела класс, – мы с вами займемся традиционной изотерапией. Ваша задача: изобразить первое хорошее воспоминание, которое придет на ум.
Все встало на свои места. У меня нет никаких воспоминаний, и было бы совершенно идиотским решением дать мне это задание.
– Соня, не переживай, для тебя тоже есть задачка. Ты сегодня поможешь мне в изучении ребят. Тебе будет полезно.
– Я же не разбираюсь, – я пожала плечами, сжав рукав рубашки, – чем я помогу?
– Насколько мне известно, амнезия не блокирует приобретенных знаний. А ты очень способная девочка, и даже если действительно ничего не вспомнишь, мы на практике проверим чувственные возможности такого анализа.
Около десяти минут я слушала звук трения карандашей о бумагу. Из всего шума отчетливо выделялось редкое шипение тлеющей сигареты и тихий кашель, и я отчаянно боролась с желанием посмотреть на его рисунок, хоть одним глазком. Наконец, меня вызвали к доске, и я смогла оглядеть весь класс. Их заинтересованные взгляды вперились в меня, словно я зверюшка в зоопарке, и по телу прошла волна нервных мурашек. А после на плечи опустились теплые руки, и все мгновенно прошло.
– Итак, кто хочет, чтобы его работу проанализировал будущий выдающийся психолог?
– Можно я? – раздалось с задней парты.
Блондин поднялся со стула и, медленно пройдя ко мне, вручил лист бумаги. Его дыхание бархатным запахом табака лизнуло мою щеку:
– Поведай, что меня тревожит, – шепнул он и вернулся на свое место.
Я оглядела рисунок. Размашистое дерево у озера, искаженно отражающееся в его поверхности. Небо, усыпанное маленькими звездами-точками, и полная луна. Где-то на горизонте – мост и проезжающие по нему машины.
– Что ж, – я кивнула, показав рисунок всему классу, и почувствовала, как мысли рвутся наружу против здравого смысла, – рисунок большой, прямо-таки во весь лист. Это говорит о высокой самооценке, даже склонности к тщеславию, высокомерию. Звезды – показатель того, что ты любишь быть в центре внимания, и сходишь с ума, когда это не так. Тем не менее, то, как заштриховано дерево, говорит о том, что ты очень холодный, спокойный человек, тебя сложно вывести на эмоции, заставить проявить чувства. Волнистые линии – тебе плевать на чужие проблемы. На всех, кроме себя. Но…ты нарисовал пейзаж, довольно классический по стилю и композиции. В душе ты очень ранимый человек, сентиментальный и чувственный, хоть и усиленно стараешься это скрыть. Глупое решение.
Я подняла взгляд на парня, который с довольной ухмылкой смотрел на меня. Кажется, мой ответ его не тронул, а, напротив, повеселил. План задеть раздутое эго провалился. Он все так же раскинулся на стуле и словно даже не думал отводить от меня глаз, пока я не сдамся сама. И я сдалась, отвернувшись к преподавательнице, которая лишь удивленно хлопала ресницами:
– Ты отлично справилась. Но постарайся в следующий раз быть более тактичной.
***
Пока я договаривалась с психологом о встрече после занятий, все куда-то смылись, и теперь я в полном одиночестве шагала по удивительно пустому коридору. И куда все успели пропасть? Наконец, я заметила девочку, которая выбежала через неприметную дверь во двор, и поспешила за ней. Но кто-то вдруг грубо схватил меня за воротник и затащил в темное помещение.
Пару секунд глаза привыкали ко мраку, поэтому я молча слушала тяжелое дыхание, не решаясь пошевелиться. За такое короткое время я успела перебрать около сотни возможных вариантов, кому прошлая я могла помешать, и как теперь меня будут убивать. Пока все же не разглядела перед собой лицо Ковалева.
– Какого черта? – рыкнула я, но он зажал мой рот ладонью.
– Че ты орешь? Спалят же! – шепнул он и убрал руку.
– Какого черта? – повторила я гораздо тише.
Мы вдвоем едва помещались в этой маленькой каморке, поэтому он буквально прижимал меня своим телом к холодной стене. По бокам стояли ведра и швабры, одна из которых едва не касалась моего лица. Долбанная подсобка?
– У тебя отлично выходит прикидываться дурочкой, – он усмехнулся, еще сильнее приблизившись ко мне, отчего я вжалась в стену настолько, насколько смогла, – амнезия! Как остроумно!
– Ты больной? Выпусти меня из этой вонючей каморки. Со мной так играть не надо. Если прошлой мне это нравилось, то сейчас это просто крипово!
Мне не нравилось стоять так близко к нему, но внутренний трепет от такого необычного положения намекал, что когда-то подобное было замечательной авантюрой. И это страшно раздражало. Какой идиоткой надо быть, чтобы влюбляться в плохих парней?
Я еще раз вгляделась в его лицо, серое от отсутствия света, но от этого не менее аристократичное. Острые черты, грубые, жесткие. Так сказать, в характере персонажа. Рядом с ним ловить нечего, кроме бесконечного расстройства.
– Врешь, – вдруг прошипел он.
– Отвали от меня, не будь придурком. Я не знаю, кто ты такой, так что оставь мне возможность представить, что ты чуть более приятная личность, чем есть на самом деле.
Блондин отпрянул, словно от удара током, и молча вышел из подсобки. Неприятный осадок будто пригвоздил к полу, и выбраться вслед за ним я смогла не меньше, чем через пару минут. И то, только когда вспомнила, что спешила во двор за той девчонкой.
Рома нашелся на лужайке за школой, где собрались почти все старшеклассники, и даже не заметил меня. Двое крепких парней дрались, катаясь по зеленой траве, но не было похоже, что они в ссоре. Скорее дружеский спарринг или глупая игра.
– И что это они делают? – я дернула брюнета за руку, но он лишь приложил палец к губам и продолжил громко болеть за кого-то из них. Различить, кто есть кто, казалось невозможным. Я присмотрелась, и почти вникла в процесс. Однако, веселье быстро закончилось: внезапно все затихли и расступились перед высоким мужчиной в строгом костюме.
– Что я говорил про драки на переменах? – рявкнул он. Его голос больше напоминал раскат грома и никак не вязался с солидным, интеллигентным видом.
– Но, Андрей Владимирович, уже в эти выходные соревнования, – возмутился один из борцов, не вставая с земли, – мы же совсем чуть-чуть.
– Это нарушение устава школы. Ваши азартные игры до добра не доведут. К директору, оба! – он оглядел толпу и остановил взгляд на мне, – а остальные на занятия. Нечего тут смотреть.
Шагая за Ромой до кабинета математики, я не могла перестать оборачиваться на этого Андрея Владимировича. Его взгляд мне не понравился, и червячок в голове не давал покоя: «что-то нечисто, выясни, выкопай». И я готова была копать.
– В воскресенье у нас что-то вроде подпольных соревнований по боксу. Правда, я бы назвал это боями без правил, – тихо рассмеялся Рома, поглядывая на учителя, который уже что-то вычерчивал на доске, – финальный бой, сразятся самые сильные. А прошлый победитель попробует защитить свой титул.
– И в чем прикол?
– В ставках. Рекомендую поучаствовать.
– Ну, не знаю. Я же не разбираюсь, – я пожала плечами, но он вдруг ткнул мне в лицо телефон с фотографией огромного парня, накаченного до состояния баскетбольного мяча, со злобным, просто ужасающим оскалом.
– Федя, закончил в прошлом году. Стероидный, безбашенный монстр. Трехлетний победитель. А против него выступят те два парня со двора, еще пара хлюпиков. Ну и, – он на мгновение запнулся, – и Ковалев.
– Чего? Этот мамин бунтарь будет драться? – я едва не захохотала.
– И не поверишь, у него большие шансы на победу.
