Kitobni o'qish: «Ти-ли-та. 1, 2 части», sahifa 3
Мы всё это принимали на свой счёт и старались ещё больше. В финале Миня падал животом на брёвна, я же валился навзничь, прямо на землю. Мы, конечно, уставали, но я думаю, что всё – таки больше придурялись, валясь с ног. Мы поняли, что публике это нравится. И в самом деле, зрители принимали наши дурачества одобрительно. "Вот это танцы так танцы! До упаду!" – неслось из "зрительного зала". Нам это нравилось. Все артисты одинаковы. Все жаждут успеха!.. Славы!.. Признания!.. Мы с Миней не были исключением.
Баба Мотра торжествовала! Была она личностью примечательной, натурой артистической, хотя внешне на артистку мало походила. Разве что на Чарли Чаплина. Ступни ног у неё были сильно вывернуты наружу, как и у великого комика. Но только у того – понарошку, а у неё – по – настоящему. Поэтому и передвигалась она утиной походкой, комично дёргаясь и опираясь на палку, чтоб не упасть. Иногда, правда, падала и с палкой – это случалось, когда ей приходилось убегать от деда Артёма. Дед был инвалид, без одной руки, но оставшейся иногда её поколачивал, при этом обзывал еврейской батрачкой. В молодые годы Мотра работала в еврейской семье, в городе Бердичеве, что и припоминал ей в минуты гнева суровый муж. Она же очень любила рассказывать о тех временах, делала это всегда увлечённо, с удовольствием, словно купалась в своём городском прошлом, таком непохожем на всю её остальную жизнь. Героем её рассказов обычно выступал чудаковатый мальчишка – недотёпа, сын её хозяев, людей известных и уважаемых в городе.
И вот, этот лоботряс постоянно умудрялся своих родителей прилюдно опозорить, поставить в дурацкое положение – так считала Мотра. Рассказывая всякие смешные истории, баба Мотра очень увлекалась и начинала изображать всё в лицах, и проделывала она это так комично, так уморительно, что мама и бабушка смеялись до слёз, в самом прямом смысле – им приходилось эти слёзы утирать. Рассказывая очередную историю, баба Мотра в какие – то моменты прибегала к еврейскому языку. Она делала паузу, физиономия её приобретала важное, значительное выражение, от чего становилась ещё комичнее – и она изрекала слово, или даже целое предложение на идиш. Видно было, что она этим своим знанием "иностранного языка" очень гордилась. Понять её можно – и Мотра, и моя бабушка, и большинство их подружек – все были неграмотные.
А нападки злого деда, его однорукое рукоприкладство, близко к сердцу бабка не принимала. И хоть при побеге от разгневанного мужа, случалось падать ей куда придётся: то в бурьян, то в пыль, то в грязь, – духом всё – таки она не падала. В отместку же обзывала деда "старой сквалыгой". Рассказывала, как тот ни свет ни заря прямо на полатях закуривает свой вонючий самосад и начинает кашлять. "И бухтит, и бухтит. И вылетает у него: и сюдою, и тудою",– баба уморительно показывала, откуда вылетает. Все смеялись.
Была она – скоморох в юбке, и скоморошество её проявлялось при всяком удобном случае.
Как – то пошли мы с отцом за водой. Отец в военной форме, справа на груди медали: "За отвагу", "За боевые заслуги", "За победу над Германией", слева орден Отечественной войны и значок " парашютист – инструктор". В одной руке он несёт ведро, другой держит меня за руку. Подходим к колодцу – он как раз напротив дома крёстного. Отец на верёвке спускает ведро в колодец. Я на какое – то время предоставлен сам себе. Поворачиваюсь лицом к дому крёстного, и вижу плутоватую физиономию бабы Тилиты: глазки прищуренные, хитрющие, физиономия шкодная, рот до ушей. Она выглядывает в щель приоткрытой глухой дощатой калитки, заговорщицки подмигивает мне и беззвучно начинает изображать хлопанье в ладоши.
– Я не хочу танцевать, – говорю я ей. Она прячется. Я отворачиваюсь, но меня словно магнитом тянет туда посмотреть. Я тихонько поворачиваюсь – баба Тилита в приоткрытой калитке улыбается мне своим беззубым ртом. Затем начинает делать вид, что хлопает в ладоши. Мало того, она ещё и плечами начинает подёргивать будто пританцовывает.
– Я не хочу танцевать! – опять повторяю я ей, но уже достаточно громко. Отец обращает внимание на мои слова и поворачивается в ту сторону, куда смотрю я. Но там уже никого нет, калитка закрыта. Он продолжает своё занятие, я же напряженно всматриваюсь в калитку. И она тихонечко приоткрывается. И опять – эта плутоватая физиономия. Теперь она не только делает вид, что хлопает в ладоши, но ещё и шевелит губами, будто напевает: « ти-ли, ти-ли, ти-ли-тА, тили – та, тили -тА».
– Я не буду танцевать! – кричу я уже во всю мочь.
– Так не танцуй, кто тебя заставляет танцевать?– Отец не может понять, что происходит.
– Вон, баба Тилита заставляет,– я показываю рукой на калитку.
Отец одной рукой держит верёвку с ведром, а сам опять разворачивается к дому крёстного. Но шкодливая бабка успевает спрятаться.
– Какая баба Тилита? Нет там никого! Ты чего это выдумываешь! – в сердцах выговаривает мне отец и опять поворачивается к колодцу. Он вытаскивает ведро с водой, берёт меня за руку, и мы направляемся домой. Меня непреодолимо тянет посмотреть в сторону дома крёстного. Мы идём с отцом, калитка закрыта, мы проходим мимо.
