Kitobni o'qish: «Архитекторы»

Архитекторы

Ветер вовсю хозяйничал здесь. Он носился над обрывом, завывал на всю округу свои оглушительные песни, трепал волосы и норовил сбросить что-нибудь вниз. А что он вытворял с листьями под скалой! Бедняжки пытались увильнуть от его безумных порывов их поцеловать, но всё впустую. Ветер гладил их, а порой срывал с ветки пару милых дам. Потерявшие от него голову, они бросались в объятия и танцевали вместе с ним стремительный вальс в сотне метрах над землёй. Когда же одна из легкомысленных дам уставала, то выходила из игры и, выбившаяся из сил, медленно падала прямо вниз, где лежали её уже жухлые сёстры по несчастью. А ветер бегал и бегал по краю пропасти, бегал между деревьев, шептал на ухо призывы к действию и взмывал ввысь, оставляя после себя лишь стихающий звук.

Облака, плывущие розовыми кораблями в свете последних лучей солнца, закатывали глаза и старались убраться подальше от этого сумасброда. Однако ветер нагонял и их, давая хорошего пинка в сторону горизонта, от чего облака возмущались, пухли и ещё больше розовели.

Но этот негодяй заставлял лес играть поразительную музыку. А какие инструменты он для этого выбрал: мачтовые сосны, группками росшие внизу; листья деревьев, кричавшие от его чувственных касаний; и траву, податливо стелившуюся при малейшем дуновении.

Эта музыка наполняла не только ушные раковины, но и спрятанную в плоти душу. Она стучалась не только в барабанные перепонки, но и в самые потаённые мысли. Откуда же возникло чувство, что если встать и сделать шаг вперёд, то непременно взлетишь? Просто звучащая тут музыка оказалась музыкой полёта. Музыкой свободы и непринуждённости. Но всерьёз шаг вперёд был бы невозможен по той простой причине, что тогда лётчик, захотевший стать напарником ветра, стал бы бессмертным, летая по миру вечно, как это всё ещё делает Летучий Голландец, ищущий вечность тот порт, где ему будут рады.

Глаза наслаждались открывавшейся перед ними панорамой: бескрайний лес под скалой; линия горизонта, ломанная из-за верхушек деревьев у границы земли и неба; корабли-облака, розово-синее небо, ярко-оранжевое солнце. Оно заходило, чтобы в скором времени вернуться на место, зайдя со спины через несколько быстротечных часов. А затем повторив этот манёвр снова и снова.

Ладони облокотились на каменный пол скалы, согревая его своим ничтожным теплом. Ноги болтались над обрывом, сопротивляясь каждой новой попытке ветра схватить их и потянуть за собой. Вдох. И лёгкие наполнил свежий горный воздух. Выдох. И на душе становилось легче, будто оковы, опоясывавшие её, спадали в обрыв. Из-за спины доносился звук вечно бегущего к финишу ледяного горного ручья.

Картина, вырвавшаяся из двумерного пространства, являлась куском жизни. Она выглядела настолько совершенной, насколько ей могла помочь в этом сложном деле сама жизнь. Песчинки падали и падали в часах, но не кончались. Они уходили в бесконечность и из бесконечности возвращались, чтобы этот закат никогда не подходил к концу.

Сзади послышались шаги, смягчённые мхом, что рос в изобилии между камней и служил ковром этой скале. Шаги то и дело шаркали о камни, заставляя их со звонким стуком перемещаться с насиженных мест.

– Я слушаю тебя, Павел, – подал голос сидящий на краю, даже не повернув своей головы в сторону гостя. Он лишь прикрыл глаза, давая последним солнечным лучам дотронуться своими тонкими пальцами до век и ресниц.

– Ты не можешь просто так здесь отсиживаться после того, как заварил дома всю эту кашу, – слегка свистящий голос походил на ветер.

– Могу. Теперь это мой дом.

Ветер эхом вторил каждому слову. Подхватывая их из уст, он разбирал слова по буквам и, жонглируя ими словно яблоками, неаккуратно доносил до того, кому предназначался ответ. Какие-то буквы терялись по пути, но смысл оставался ясен. А молчание стало ответом.

Оно затянулось. Один из говоривших не знал, что сказать, чтобы продолжить разговор, давно назревший. А другой не желал говорить. Для обоих всё было понятно и прозрачно, но каждый из них верил в свою правду, которая, как известно, имеет бесчисленное множество проекций.

Первым нарушил молчание гость. Его дыхание то учащалось, то становилось реже, оставаясь неровным. Он нервничал, поэтому не мог дышать в унисон с этим местом. Хотя пришедший и сам был не к месту. Его глаза блуждали вдоль горизонта, они старались найти что-то этакое в зелёном ковре леса, в цветастом закате, в горах за спиной. Он искал нечто, за что его давний товарищ променял дом на эту планету.

– Мы все ждём тебя обратно. Ты сам понимаешь, что эти эксперименты не увенчаются успехом.

Ветер же радовался, что тишина, которую он на миг создал своим кратким бездействием, нарушена. Поэтому мигом пробежался по краю скалы, сиганул вниз и взмыл яростным потоком к небу.

– Условия слишком пригодные. Ты нарушил все предписания. Но тебя готовы принять обратно. Оставь это. Тебя простили. Даже не надо извиняться ни за что. Сделаем вид, что ничего и не происходило.

Тот, кто сидел на скале ухмыльнулся. В отличие от своего собеседника он даже с закрытыми глазами видел то, что окружало его. Каждая клетка тела чувствовала мельчайшие колебания вокруг, мельчайшее изменение в системе. И пульсацию, пронизывающую этот мир.

– О, это весьма великодушно с их стороны.

Собеседник потупил взор.

– Мы оба знаем, как обстоит дело. Законы нельзя нарушать.

– И поэтому нужно было пытаться уничтожить моё детище?

Стоящий смутился.

– Правила.

– Правила, – вторил ветер Павлу.

– Правила, – прошептал сидящий на скале.

Сколько раз он сталкивался с правилами? Сколько раз он нарушал их, веря в правоту своего выбора? И никогда не жалел о своих поступках, в которых он видел больше смысла, чем в действиях его товарищей. Песок бесконечности в его грубых ладонях принимал нужные формы, песчинки крепко скреплялись между собой. Фантазия мастера работала на полную катушку. Он творил и плевал на все правила и ограничения старейших. До определённого момента никаких санкций не следовало. Пока в один из дней он не обнаружил астероид, мчавшийся к его планете. Эта металлическая глыба чуть было не уничтожила всё, что создавалось с такой любовью. Но, к счастью, система оказалась намного сложнее и устойчивее, чем предполагал её создатель. Она смогла восстановиться практически без его участия. Пускай на это потребовались миллионы лет. Но, во всяком случае, ничего заново переделывать не стоило. Лишь слегка подправить. Этот факт закрепил триумф и усилил уверенность, сменившую апатию после катастрофы.

– Эти правила только мешают нам, Паша. Из-за них гибнет всё то, что мы создаём.

– Но ведь равновесие должно соблюдаться!

– Эти старики сами придумали равновесие разума и материи! Как ты не понимаешь? Нас держат за дураков! Мы можем нечто большее, чем создавать бесплодные пояса астероидов. Плодя их в неимоверных количествах. А газовые гиганты! Да чем оправдать их создание? Только тем, что требуется стабилизировать безжизненные системы? – почти кричал голос, срываясь на звонких согласных. – Зачем их стабилизировать, если они бесплодны? Или они нужны просто ради красоты? Кто ими будет любоваться, кроме нас? Не спорю, у Маргариты они получаются очень красивыми. Эти турбулентные структуры, потрясающе отлаженные механизмы конвекции в атмосфере. Блеск! Но зачем?

Павел смотрел исподлобья на товарища, сидевшего к нему спиной и с таким жаром говорившего вдаль. Казалось, обращался он к лесу, к этим странным растениям, что пустили корни в такую сложную по структуре почву. Павел оглядывался по сторонам и его взору представали сложные геометрические решения многих задач, с которыми он сам сталкивался, создавая очередную суровую и безжизненную планету.

– Успокойся, слышишь? Ты даже со своим отражением поругался, а со мной не стоит этого делать. Я же всегда занимал твою сторону.

– Почти всегда…

Обоим вспомнился случай в их практике. Когда они вместе доказывали непригодность метановой атмосферы для использования в таком огромном количестве проектов. На что их наставник приводил два ярких примера, когда жизнь смогла зацепиться за такие суровые условия и вопреки всему эволюционировать. Это, по его мнению, считалось необходимым этапом для взращивания сильной жизни, готовой к испытаниям большого космоса. Но пока только дважды случай возобладал над статистикой. Никто из старших не хотел слушать о многих других вариациях атмосферы или почвы, о более щадящих параметрах проектирования. В конечном счёте порывы Павла рассеялись о неприступную стену многовековых догм. Его друг не смирился и обошёл все писанные и закреплённые лишь устно законы и правила. Они часто ссорились с тех пор, и однажды Безымянный повздорил со своим отражением в зеркале Вечности. Ещё немного, и он бы разбил гладкую и холодную поверхность, где отражение корчило гримасы и призывало к повиновению.

– Ты не представляешь, каково это. Когда огромная штука падает с неба, с грохотом разрывая атмосферу, убивая многих твоих любимцев мгновенно, а остальных в течение последующих лет. А я не мог ничего исправить и сидел здесь же. Смотрел, как вокруг полыхают исполинские деревья, а с ними сгорают короли этой экосистемы. Пепел прятал солнечные лучи за собой, не давая тому, что осталось надежды на лучшее, – устало ответил друг Павла.

– Но всё вернулось к тому, что было. Твой эксперимент устоял! Именно поэтому тебя просят вернуться.

– Нет. Эволюция пошла не по намеченному пути. Всё, что ты видишь вокруг – ошибка. Отклонение. Но это отклонение так же прекрасно. Система доказала свою состоятельность, верно. Однако, не старейшим, и даже не тебе восхищаться этим. Ведь вина в уничтожении лежит на вас. А я смог вывести новый вид, несмотря на ваши козни. Людей. Они смышлёные. По нашему подобию. Когда-нибудь даже смогут выйти в космос. Я в этом уверен. Пусть им и придётся для этого потрудиться.

Павла передёрнуло. В космос? Результат этого бунта против сложившейся системы? Неудачная шутка.

– Ты шутишь? Они? – осторожно поинтересовался он.

Тот, к кому он обращался, потянулся.

– Я стал Безымянным. Поэтому нет, я не шучу. Этот вид действительно может выйти в космос. Но я всё же перестраховался, если что-то пойдёт не так. Их организмы слабы для путешествий. Им придётся придумывать нечто новое, чтобы превратиться в хозяев пустоты. Чтобы переплюнуть нас.

«Это же ужасно! Небольшому числу существ после проверки позволялось выходить за пределы своей системы. Баланс – единственное, что важно в глобальном смысле. Наше будущее – будущее Создателей, – зависит от этого. Как он смеет?»

– Знаю, о чем ты думаешь, – продолжил Безымянный, – ты думаешь, что всё это отвратительно и страшно. Но они будут первыми, кто постигнет глубину жизни. Первыми после нас. Пускай их срок и короток на данный момент. Люди преодолеют и это.

– Они станут угрозой не только выращенному космосу. Они станут угрозой нам самим! Что будет, если люди достигнут сингулярностей? Границы Вселенной? Войдут в контакт с другими видами?

– Меня это не беспокоит. Из всех правил я следую только одному: не вмешиваться в ход истории, когда она начинает идти бок о бок с эволюцией. Историю делают умные, а мои подопечные уже доказали свою смышлёность. А старейшины не в силах помешать мне больше. Они не будут вмешиваться и в судьбы других видов. Иначе это прямое нарушение равновесия, о котором они так пекутся. Это будет ужаснее, чем то, в чем они обвиняют меня. Как бы вы не хотели, но этот мир уже стал частью космоса.

– Люди жестоки. Я видел это своими глазами. Ты думаешь, мы не наблюдаем, не контролируем тебя со стороны?

– Да. Не стоит скрывать. Они бывают безжалостными. Но даже мы когда-то были такими. Я же говорю, они созданы по нашему подобию. Теперь посмотри на нас. От прежних первопроходцев остались лишь скелеты, что трясутся от малейшего порыва звёздного ветра и нарушения мнимого баланса.

Солнце почти зашло. Округа вмиг потемнела от наложившихся сумерек. Облака уплыли восвояси, ветер отдыхал на обрыве. Лес успокоился и начинал дремать. Только ручей бежал и бежал от чего-то к чему-то, не останавливаясь ни на миг.

На потемневшем небе проявлялись одинокие звезды. То тут, то там, они поочерёдно выглядывали на небосклоне и светили засыпавшему миру. Наступила волшебная тишина, которую не хотел нарушать даже проказник ветер. В эту ночь он планировал отдохнуть, чтобы с утра пригнать сюда тучи и подарить этому месту прохладу после дождя, которую можно почувствовать даже языком.

Безымянный зритель продолжал недвижимо сидеть и смотреть туда, где в последний раз мелькнули солнечные лучи. На местности немного похолодало, но он не ощущал этого. Звёзд же становилось всё больше. Они начали заполонять небо полностью – от востока до запада, с севера до южного края горизонта. Безымянный постарался найти те из них, что он создал когда-то давно, когда ещё не превратился в отщепенца и отшельника.

– Видишь, сколько всего мы создали, друг? – спросил он Павла.

– Вижу.

– И большинство из того, что мы видим непригодно для людей. Для жизни в целом непригодно. Вселенная – это место не для жизни, а для наших бесплодных попыток доказать самим себе, что мы управляем судьбой, когда сами же и стали её заложниками. Мне не нужно разрешение для того, чтобы создать разумную жизнь. И эта планета станет колыбелью моего триумфа. Я докажу всем вам, что наши взгляды ошибочны. Что порядок прекрасен своим внутренним беспорядком, или, лучше сказать, неоднородностью.

На небе жирную светящуюся полосу прочертил Млечный Путь. Люди назвали его так из сравнения с пролитым молоком. Прекрасное сравнение! У Безымянного вовсю болела душа за этот вид. Люди действительно являлись первыми, кто мог потягаться со своими прародителями. Конечно при условии, что они будут к этому стремиться. А они будут. Интуиция никогда не обманывала Безымянного.

– Это бесполезно, – всё бубнил Павел. – Они уже делают из тебя божество. Мы не должны служить для них идеалом. Ты просто тешешь своё самолюбие. А говоришь, что не вмешиваешься в их жизнь.

– Им нужен был какой-то простой регулятор жизни. Как тебе нужны эти правила создания мёртвых творений. А на счёт самолюбия… Мы все этим занимаемся, только с разными целями.

Павел закатил глаза. Разговор не нёс никакой пользы, и он осознавал это яснее и яснее. Но в глубине души надеялся на то, что его друг вернётся с ним назад.

– На самом деле я не уверен, что они смогут пройти все испытания. Но я все же верю в них. Как же иначе? Моя надежда доживёт до скончания времён. Они в состоянии доказать, что все наше видение жизни ложно, – договорил Безымянный и замолчал.

Ночь опустилась, творя вокруг волшебство. Свет звёзд, заполонивших небосвод, мягко освещал верхушки деревьев, изрезанную поверхность скал, бегущую в русле воду, искрясь в ней. Редкие ночные птицы давали о себе знать короткими сигналами в практически абсолютной тишине. Воздух, такой лёгкий и свежий, проникал в каждую клетку тела и дарил ощущение свободы и несерьёзности. Павел чувствовал это. В очередной раз он подивился тому, насколько органичным вышел этот мир.

– Как ты назвал планету? – спросил он, и вопрос разошёлся по окрестностям неспешными кругами по воздуху, какие оставляют после себя камни на воде.