Сотня

Ты не мог ждать, что кто-то еще пожалеет тебя. Ты должен был один справляться со своей болью.

— Дай мне книгу. Я вынесу ее для тебя и принесу в больницу.

— Как тебя зовут?

— Чтобы ты знал, кому будешь вечно обязан?

— Чтобы я знал, кто виноват, когда меня арестуют.

Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься.

Беллами закрыл глаза, позволяя воде смыть с его лица грязь и пот, и разрешил себе представить, что она унесет и кровь, и слезы, и то, что они с Октавией так друг друга подвели… Можно будет сделать новую попытку, начать все с чистого лица.

Беллами открыл глаза. Он знал, что его надежды нелепы. Дождь – это всего лишь вода, и в природе не существует никаких «чистых листов». А тайны надо хранить всю жизнь, и неважно, чего это будет стоить.

Еще в неж­ном воз­расте Бел­ла­ми усво­ил од­ну ис­ти­ну: ес­ли хо­чешь, чтоб что-то бы­ло сде­ла­но, сде­лай это сам.

У него был вкус радости. Лучший на всей Земле вкус.

Нельзя надеяться, что кто-то разделить с вами страдания. Свою боль приходится сносить в одиночку.

Его отцу легче было поверить, что Уэллс бросал вызов. Или возможно, он мог попытаться сделать вид, что Уэллс употреблял наркотики. Любой из этих сценариев для канцлера был приемлемее, чем правда, что он рискнул всем ради девушки.

Даже сейчас, когда они собрались вместе, заявив всем, что это было их окончательное, тихое прощание с матерью Уэллса, они бы никогда не преодолели те 20 сантиметров, разделяющих их. Это выглядело так, будто бы они были двумя магнитами, отталкивающими друг друга обвинениями в их горе.

– Он лю­бит те­бя, Кларк. Той са­мой лю­бо­вью, ко­то­рую боль­шин­ство лю­дей ищут всю жизнь.

Кларк вздох­ну­ла:

– Ну для тво­е­го же бла­га на­деюсь, что ты её никогда не найдёшь.