Kitobni o'qish: «Войны за становление Российского государства. 1460–1730», sahifa 5

За годы правления Ивана III и Василия III Русское государство смогло создать систему, позволяющую собирать и поддерживать более крупную, управляемую и способную к координированным действиям армию, чем прежде. Эту силу можно было одинаково эффективно использовать как для защиты русских земель, так и для захвата новых территорий.

Военные преобразования

Военная активность Русского государства в 1520-е годы по большей части заключалась в совершении и отражении набегов. Подобно охоте, набеги были привычной и чуть ли не повседневной частью жизни в огромном степном приграничье на юге и востоке русских земель. Татарские ханства, Ногайская Орда, Вятская земля и некоторые другие государственные образования были кочевыми или полукочевыми сообществами, и их экономические системы и военное устройство позволяли практически мгновенно подготовиться к участию в набеге. Частота набегов, особенно в приграничных областях, часто объясняется климатическими условиями и образом жизни проживавших там народов – фактически это был печальный, хотя и имевший очень важные последствия, побочный эффект кочевого образа жизни.

Набеги представляли собой весьма сложный феномен. Безусловно, Русское государство постоянно имело дело с мелкими набегами, ведя бесконечную и выматывающую «малую войну» на окраинах лесостепи. Местные, сравнительно плохо организованные отряды нападали на ближайшие поселения, сжигали дома, грабили имущество и угоняли скот и людей – для выкупа или продажи в рабство. Захваченная добыча была большим подспорьем для воинов – конных лучников, иногда вооруженных еще саблями или копьями, – становясь приятной, а иногда и необходимой для выживания добавкой к доходам, извлекаемым ими от скотоводства. Русские границы каждый год подвергались множеству мелких набегов; то же самое происходило на севере Китая и на границах владений Габсбургов и Османской империи [Каргалов 1973: 140–148; Каргалов 2019]. Такими набегами часто занимались децентрализованные или фрагментированные сообщества; даже если в них существовала власть или они входили в какой-то племенной союз, авторитета их вождей было недостаточно, чтобы запретить деятельность, необходимую для экономического выживания участников набега [Khodarkovsky 2002: 16–17, 20; Ходарковский 2019]. Эта «малая война» была почти постоянной составляющей жизни русского приграничья. Когда те или иные татарские князья поступали на службу к московскому государю, это автоматически уменьшало количество тех из них, кто кочевал по степи и нападал на земли к северу. Союз Москвы с Крымом тоже несколько улучшил ситуацию, однако и он не избавил Русское государство от этой напасти, которая с течением времени становилась все более тяжкой.

Однако словом «набеги» обозначалась и намного более организованная военная деятельность, в том числе и крупные и хорошо спланированные военные кампании, во главе которых стояли влиятельные лидеры, решавшие вполне понятные политические задачи. Так, в 1501 году хан Менгли-Гирей приказал всему мужскому населению Крыма выступить в поход против Киева, явившись на пункт сбора с тремя лошадьми, оружием и продовольствием. Мурзы и беи прибыли во главе отрядов из 10, 100 и 1000 человек. Эти крупные армии, также называемые «загонами», наступали по степным дорогам (шляхам) и рассчитывали за счет быстрой мобилизации и неожиданного нападения застать местное население врасплох. Если крымцы не встречали сопротивления, то рассеивались на множество небольших отрядов, которые захватывали трофеи и пленников; добившись своего, они так же быстро возвращались домой. В 1500 году одни крымские отряды заблокировали польско-литовские гарнизоны в крепостях, в то время как другие «загоны» беспрепятственно отступили в свои степи с добычей. Такие большие набеги имели не только экономический, но и политический эффект. Нападения крымских татар на Литву в 1500 и 1501 годах не только обогатили казну хана, но и сыграли важную стратегическую роль в отношениях между Москвой и Крымом, так как они сковывали армии Польши и Литвы²⁴. Впоследствии жертвой таких крупных набегов стало уже само Русское государство – в 1507, 1512, 1521 и 1531 годах. Ведение боевых действий такого рода было присуще не только Крымскому ханству. В частности, на раннем этапе своих завоеваний подобные набеги осуществляли турки-османы.

Этих кратких сведений, приведенных выше, достаточно для того, чтобы понять, что набеги не были ни «естественным явлением», ни «частью кочевого образа жизни». Это была военная стратегия. Участники набега осуществляли быстрые и зачастую хорошо скоординированные вторжения на уязвимую территорию. Их целью не было завоевание: ни военное, ни территориальное. Скорее, они стремились захватить какие-то ресурсы, добиться политических или экономических уступок или получить признание и славу [Jones 1987: 55–56; Rothenberg 1960: 27]. Добившись результата, они мгновенно отступали, избегая столкновения с армией противника.

Степные набеги на Русское государство в XV и XVI веках идеально вписываются в эту схему. Нападавших интересовали трофеи, дань, союзы и вопросы престижа, а не оккупация поселений и городов. Татары ездили на неподкованных степных лошадях – небольших, но быстрых и выносливых животных, которые довольствовались подножным кормом и не требовали особого ухода [Collins 1975: 259]. Татарские «загоны», как крупные, так и небольшие, были укомплектованы умелыми конными лучниками, сражавшимися, стоя в стременах. Кочевники обучались искусству боя, в том числе и верхом на лошади, и умело использовали эти навыки. Однако, если говорить о военной стратегии, татары полагались на стремительные и хорошо скоординированные атаки и столь же быстрые и спланированные отступления; всадники почти не были защищены доспехами и не несли лишнего груза. Они нападали и отступали, а не встречали противника лицом к лицу.

Современному читателю может показаться, что такой набег был делом нехитрым²⁵. Однако для того, чтобы вывести в поход все татарское войско, требовались снабжение, качественная разведка, тщательное планирование и политическая дальновидность. Крымцы унаследовали от монголов организованную конницу и большое количество военных технологий [Allsen 2002: 265–293, особенно 286]. В их армии были профессиональные военные, и они знали об огнестрельном оружии и умели им пользоваться; нам известно, что уже в 1493 году в крымском войске был небольшой пехотный отряд, вооруженный пищалями [Collins 1975: 259–260]. Однако пехота и огнестрельное оружие плохо годились для участия в набегах и потому так и не стали играть важную роль в крымском военном устройстве. Вместо этого набеги стали краеугольным камнем военной политики крымских татар и других степных сообществ, вся экономика которых теперь строилась на постоянном получении дани, притоке рабов для сельскохозяйственных работ, продажи или выкупа, а также захвате добычи²⁶.

Однако при всем этом не стоит думать, что набегами на юго-восточных рубежах Русского государства занимались только татары и степные кочевники. Это не были односторонние боевые действия, которые вели воинственные крымцы против мирных оседлых жителей степного приграничья. На самом деле между ведением сельского хозяйства и кочевой жизнью не было такой четкой грани. Окраина Русского государства была, скорее, зоной свободного проживания, а не пограничной территорией в политическом смысле. Некоторые русские крестьяне занимались подсечно-огневым земледелием и поэтому часто переезжали с места на место. Их хозяева не посвящали все свое время ведению сельского хозяйства, но, будучи конниками в поместном войске, ежедневно упражнялись вместе со своими челядинцами в верховой езде и стрельбе из лука. Очевидно, что некоторые из них занимались и скотоводством. Так что не вызывает сомнений, что подданные русского государя, проживавшие в приграничных землях, сами тоже устраивали небольшие набеги на своих соседей; иногда это были единичные случаи разбоя, а иногда – регулярный источник дохода [Загоровский 1991: 86–87; Сыроечковский 1932, 3: 208–209]²⁷. В середине XV века на юге русских земель появились казаки, которые вели полуоседлое хозяйство и свободно перемещались по всему приграничью [Никитин 1986: 168–169 и далее]. В XVI веке Москва платила казакам, бродягам, беглецам и прочим вольным кочевникам, принимая их на службу в русское войско именно из-за навыков ведения степной войны [Бобровский 1885: 70–71; Загоровский 1991: 90–91]. Так, казаки, поселившиеся на западной границе Русского государства возле Смоленска, в начале 1500-х годов постоянно совершали набеги на литовские земли²⁸. Многие из татар, переселившихся в Русское государство, больше занимались скотоводством, чем их славянские соседи. Другие кормились сезонными степными набегами [Сыроечковский 1932, 3: 205–206]. Белгородские и азовские казаки нападали на крымцев [Бобровский 1885: 99]. В «малой войне» между Москвой и Крымом набегами занимались обе стороны.

Более масштабные боевые действия, осуществляемые Русским государством, тоже имели форму набегов или ответов на них. В 1462 году великий князь Московский послал войско в край Коми, а затем в Пермь Великую – явно для того, чтобы захватить добычу и внушить страх местным племенам, но однозначно не для захвата этих земель. Татары ответили Ивану своим неудачным набегом, после чего он в 1465 году совершил карательную экспедицию на Югру, вынудив местных вождей выплатить ему дань [Martin 1983: 438–439, 447–448]. Несложно вспомнить и другие военные кампании Москвы (не только против татар), целью которых была месть, нанесение ущерба или извлечение политической выгоды, но отнюдь не захват территорий или завоевание крепостей.

«Малая война» оказала не только важный экономический и психологический эффект на жизнь русского пограничья, но и сыграла определяющую роль в формировании военного устройства Русского государства. Русское войско было организовано и вооружено наилучшим образом именно для ведения боевых действий подобного рода. Основными стратегическими характеристиками главной ударной силы русской армии – легкой кавалерии – были быстрота и мобильность. В непостоянных и вспомогательных войсках служили представители различных этнических и конфессиональных групп – казаки, возглавляемые своими князьями татары, черемисы и мордва, – ценимые за те же самые достоинства²⁹. Вооружение конницы было легким, чтобы лошадям не приходилось нести лишнего веса. В отличие от своих западных соседей, Русское государство не занималось разведением крупных кавалерийских коней, ежегодно закупая в Крыму степных тарпанов [Зезюлинский 1889–1893, 1: 16]. Москва поддерживала свои войска, позволяя им захватывать добычу и даже продавать пленных христиан ногайцам и крымским татарам [Бобровский 1885: 99]. Более того, набег с его стремительной атакой и столь же быстрым отступлением был скоротечной операцией, что тоже было на руку помещикам, так как, занимаясь сельскохозяйственной деятельностью, они не могли проводить в походах все время, а периодически должны были присматривать за домом.

Действия русских войск на поле боя были выдержаны в рамках общей военной стратегии³⁰. Армия Русского государства иногда участвовала в крупных битвах, хоть и не так часто. В таких ситуациях основные силы, как правило, сбивались в тесную массу в центре, пытаясь как можно дольше сдерживать атаку противника. В это время конница обходила вражеское войско и нападала на неприятеля с флангов и тыла. Всадники выпускали залп из луков, а затем выхватывали сабли и сходились с врагами врукопашную; в то время как действия пехоты были второстепенные, вспомогательные: пехота вступала в схватку на мечах, топорах и т. п. Такая тактика оставляла мало пространства для маневра на поле боя, хотя перед битвой воевода мог разработать весьма продуманный план сражения [Hellie 1972: 29].

С. фон Герберштейн, посол Священной Римской империи, чьи записки о посещении Русского государства в 1517 и 1526 годах содержат одни из самых первых описаний русской армии, очевидно, не вполне разобрался в тонкостях русской военной стратегии, ее преимуществах и тех требованиях, которые она предъявляла к устройству войска. Он правдиво, но несколько пренебрежительно пишет о том, что московиты уповают в бою на быстроту и военные хитрости, невысоко ценя умение держать строй под огнем противника. Русский авангард заманивал врага в ловушку или сам нападал из засады на не ожидающего этого противника, как в бою с литовцами на Митковом поле (в Ведрошской битве) в 1500 году [Соловьев 1959–1966, 3: 114; Davies 2004а: 10]. В 1524 году впервые упоминается о наличии в русском войске разведывательного отряда, который двигался впереди основных сил. Далее Герберштейн делает следующее нелестное наблюдение: «В сражениях… все, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро» и «они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают» [Herberstein 1969: 78; Герберштейн 2008: 243, 245; Баиов 1909: 44].

Однако все эти вещи вряд ли должны вызывать удивление с учетом того, что русские земли в течение многих поколений входили в сферу влияния Монгольской империи [Ostrowski 2002б; Богоявленский 1938: 258–259]. Кроме того, это военное устройство вполне подходило Русскому государству для ведения той внешней политики, которой оно придерживалось. А именно: насколько мы можем судить, покоряя новую территорию, московский правитель начинал нападать на соседнее княжество, разоряя его набегами до тех пор, пока местный князь не начинал молить о пощаде. Еще одним приемом была демонстрация огромной военной мощи. За исключением Новгорода, в письменных источниках нет сведений о том, что за этими действиями следовал военный захват новых земель; скорее, процесс присоединения новых земель завершался включением местной знати в московскую придворную иерархию. Даже после 1462 года эта стратегия продолжала приносить свои плоды, и фундаментальные принципы ведения «малой войны» лежали в основе военного устройства Московского государства еще в течение нескольких поколений.

Эффективность русской военной политики можно объяснить еще и тем, что, насколько известно из архивных записей, система административных и фискальных органов, необходимая для содержания армии Русского государства, была сравнительно простой. В военных кампаниях была задействована значительная часть населения, но для большинства людей участие в походе было явлением разовым или временным. Впереди шли согнанные на службу крестьяне, которые прокладывали дорогу и занимались прочими приготовлениями в ожидании подхода войск. Знатные землевладельцы-конники сами обеспечивали лошадьми, продовольствием и оружием себя и всех своих челядинцев и боевых холопов. Отправляясь на войну, они брали с собой минимум припасов. Так, Иван III в 1477 году во время похода на Новгород перевел половину своих полков на фуражировку, не желая замедлять продвижение войска большим обозом. У фуражировки был и психологический эффект: она наводила страх на местное население [Разин 1955, 2; Smith 1989: 3, 13, 40–43; Herberstein 1969: 79–80; Герберштейн 2008; Чернов 1954: 35; Hellie 1972: 29]. После успешных кампаний ратники, помимо военных трофеев, получали медали и дополнительные выплаты [Баиов 1909: 68; Smith 1989: 86]. Конники призывались на службу по мере необходимости и в порядке очередности: как правило, половина весной, а другая половина в конце лета. Эта ротация позволяла Москве с максимальной выгодой использовать свое увеличившееся боеспособное население. Конники обязаны были упражняться в военном искусстве все время, свободное от участия в походах. Сохранились записи, из которых следует, что при Василии III в Русском государстве проводились периодические кавалерийские смотры, участники которых демонстрировали навыки верховой езды и владения оружием. Однако эти записи не говорят о том, сколько именно людей из каждого поместья призывались на службу и как они были вооружены. С учетом того, что в каждом новом походе были свои командиры, человек мог в одной кампании руководить небольшим отрядом, а в другой быть рядовым конником. Судя по картине одного польского художника того времени, воевод можно было отличить на поле боя только по головным уборам. Иван III и Василий III, как правило, не командовали собственными войсками, хотя Василий явно считал, что своим присутствием воодушевляет солдат [Smith 1989: 3, 13, 40–43]. Такое простое, но продуманное устройство армии позволяло московскому правителю при небольших расходах собирать внушительное войско, пусть и на короткий период времени.

Несмотря на то что главной стратегической силой продолжала оставаться легкая кавалерия, в начале XVI века в военной политике Русского государства произошли как минимум два важных изменения. Во-первых, Москва стала создавать более эффективную систему защиты против бесконечных степных набегов. Для этого потребовались не столько технологические инновации, сколько мобилизация имеющихся ресурсов, ставшая возможной благодаря введению документооборота и переменам в административном устройстве. Те средства защиты, которые были в распоряжении местных землевладельцев на приграничных территориях, вероятно, возникли сами собой: вдоль привычных путей татарских набегов – шляхов, по которым всадники могли продвигаться с юга на север через Оку и Югру в торговых, политических и военных целях, – возникли бревенчатые палисады и небольшие земляные валы. К середине XV века возле нескольких шляхов были возведены маленькие деревянные крепости. Эти укрепления были предназначены для защиты местного населения, однако начальники некоторых крепостей стали рассылать казачьи разъезды, которые предупреждали их о приближении больших «загонов». Казаки получали жалованье, и их услуги ценились очень высоко [Баиов 1909: 68; Чернов 1954: 29; Разин 1955, 2]. Есть свидетельства, показывающие, что уже при Иване III Москва стала принимать участие в этих защитных мерах. Проблема заключалась в том, что, постоянно состоя в крепостном гарнизоне, помещики не могли заниматься своими землями. Поэтому, например, в 1469 году Иван заплатил людям своего брата Юрия за охрану приграничья в течение большей части зимы. Содержа даже сравнительно небольшие отряды в уязвимых местах границы, можно было организовать эффективную оборону от набегов. В 1472 году, получив известия о приближении большого ордынского войска, основные силы русской армии получили приказ прибыть к Серпухову, в то время как гарнизон крепости Алексин сдерживал татар на берегу Оки; услышав о сборе русских войск в Серпухове, татары сожгли Алексин, но не решились продолжать наступление [Alef 1973: 78]³¹.

С 1500 года защите русских земель от набегов стало уделяться все больше внимания. Москва использовала средства, полученные от введения новых налогов, для строительства крепостей под руководством присланных городовых приказчиков. Предпринимались попытки координировать оборонительные действия. Новые крепости соединялись друг с другом в цепочки. В сезоны набегов в этих крепостях содержались постоянные гарнизоны, и русские войска регулярно собирались в заранее намеченных местах, готовясь отразить ожидаемое нападение татар. Тогда же появились и передвижные крепости (гуляй-город), о которых пойдет речь ниже. Необходимость в создании продуманной стратегии обороны от степных набегов сильно возросла после распада союза между Москвой и Крымом в 1510-х годах, когда нашествия крупных крымских «загонов» на русские земли приобрели особенно частый и угрожающий характер. К 1518 году уже существовала некоторая координация между действиями русских войск и обороной на местах. К 1527 году было завершено строительство крепостей в Переяславле-Рязанском, Кашире, Коломне, Туле и Одоеве, что впоследствии облегчило освоение пахотных земель далее к югу [Тихомиров 1962: 415]. Все это было сделано именно для защиты от татарских набегов, так как эта широко раскинувшаяся цепь укреплений перерезала пути наступления быстрой и маневренной крымской конницы. Системные меры, предпринимаемые Русским государством для защиты от набегов, оказались более успешными, чем действия поляков и литовцев, которые продолжали делать ставку на победу в прямых столкновениях с татарами; в Польше и Литве крепости и замки принадлежали знатнейшим представителям шляхты, и их гарнизоны были невелики. Чем дальше, тем яснее становилось, что стратегия, выбранная Москвой, намного эффективней [Каргалов 1986: 64–65; Багалей 1887]. Более того, строительство крепостей и содержание в них гарнизонов имело далеко идущие последствия не только на юго-восточной границе, но и на западе.

Помимо строительства укреплений на границе со степью, Иван III и Василий III стали все больше использовать в своих военных кампаниях огнестрельное оружие и начали приглашать в Москву иностранных инженеров и ремесленников и развивать новые технологии [Сыроечковский 1932: 198, 199]. Иван III особенно сильно интересовался южно-европейскими новшествами в области вооружений и фортификации. Вероятно, это было связано с тем, что в то время в Польше и Литве стали в большом числе строиться крепости из кирпича и камня. Все это не означало отказа от летучей кавалерии, которая по-прежнему была очень эффективна и необходима на поле боя. Однако использование артиллерии современного образца и других инноваций открывало новые возможности, особенно в том, что касалось ведения осады. В то время русские войска чаще захватывали города и крепости благодаря упорству (осадой или измором), а не штурмом [Hellie 1972: 159; Herberstein 1969: 79; Герберштейн 2008]. На широких и малонаселенных просторах Восточной Европы конница все еще являлась лучшим инструментом для блокирования крепостей, отражения вылазок и снабжения осадных войск [Frost 1993: 60–62]. Однако с помощью артиллерии и инженеров войско, главной ударной силой которого по-прежнему была кавалерия, могло захватывать крепости намного быстрее.

Эти инновации быстро прижились. В 1460-х годах в нескольких русских городах были отлиты железные пушки. После приглашения Иваном III в 1470-х годах архитектора и военного инженера из Болоньи Аристотеля Фиораванти в Москве была создана пушечная изба³², в которой производился порох и отливались пушки из импортной меди. В XV столетии артиллерия все еще по большей части использовалась для защиты крепостных стен, однако ближе к концу века с появлением лафетов и цапф пушки стало проще перемещать c места на место. Тяжелые орудия по возможности перевозились по воде, а не сушей. Фиораванти участвовал в кампаниях Ивана III и был начальником артиллерии в походах против Новгорода (1478), Казани (1482) и Твери (1485). В начале XVI века пушки также использовались русскими войсками под Псковом, Казанью, Феллином, Серпейском, Оршей, Выборгом и Смоленском. Поначалу русские пушкари не отличались особым умением, однако артиллерийский огонь все равно играл важную роль при осаде, отвлекая внимание защитников крепости в то время, когда сам штурм происходил в другом месте. В 1513 году Василий III успешно использовал защищенную земляными валами артиллерию при осаде Смоленска [Гуляницкий 1994: 59–60; Чернов 1954: 37–38; Зимин 1982: 106; Разин 1955, 2: 346; Davies 2004а: 8].

Фиораванти обладал и другими технологическими и инженерными познаниями, имевшими военное применение. В 1477 году он возвел временный, но чрезвычайно прочный понтонный мост через Волхов и научил русских делать прочные кирпичи. Также Фиораванти познакомил Ивана III с новыми³³ тенденциями в области фортификации, в которых делался упор на использование артиллерии – прямые и более широкие, чем раньше, куртины, ниши для пушек, турели и слегка выступающие угловые башни, игравшие ключевую роль при обороне крепости. По всему Русскому государству началось строительство укреплений с использованием инновационных материалов и технологий; организацией и субсидированием всех этих проектов занимались новые власти, вводившие специальные налоги. Первым был построен Московский Кремль, затем были возведены крепости в Новгороде, Пскове, Ладоге, Копорье, Яме и Ивангороде – с прямоугольной цитаделью современного типа. При Василии III были построены крепости в Нижнем Новгороде, Зарайске и Туле. Эти фортификационные сооружения были символом единства Русского государства, так как они оберегали не прежние границы Московского княжества, а рубежи всех русских земель в целом [Parker 1996: 9; Зимин 1972: 97; Разин 1955, 2; Земцов, Глазычев 1985: 132, 134, 142; Ramelli 1976: 130–138; Мильчик 1997: 14–18].

Внедряя в русскую армию новшества, связанные с использованием огнестрельного оружия, русские правители первоначально опирались на умения иностранных мастеров и наемников. Враги Москвы пытались этому противостоять: Швеция, Германия и балтийские города вводили военное эмбарго против Русского государства (кто жесткое, кто не очень) [Esper 1967a: 187; Tiberg 1995: 232–238]. Перемещение товаров военного назначения и специалистов военного дела из Европы на восток и обратно имело очень ограниченный характер, однако этому мешало не только эмбарго. Фиораванти и сопровождавшие его соотечественники были одними из самых выдающихся иностранцев, которые, несмотря на все препятствия и запреты, состояли на службе (напрямую или опосредованно) у русских правителей в XV и XVI веках. В Москве возникла Немецкая слобода, в которой жили итальянские и немецкие наемники. Эти европейцы участвовали почти во всех военных кампаниях Ивана III и Василия III, сражаясь бок о бок с русскими ратниками, несмотря на все языковые, этнические и конфессиональные барьеры, которые их разделяли³⁴. Однако в первой половине XVI века русское правительство стало постепенно заменять европейских наемников своими подданными. Новая служба считалась менее почетной, чем служба в коннице, которая комплектовалась исключительно из представителей знати, поэтому пушкарями и другими специалистами становились представители податных сословий. Военная служба такого рода тоже не давала шанса стать членом правящей элиты. Поэтому, как и казаки, русские пушкари и затинщики были служилыми людьми «по прибору», которые проходили обучение, получали довольствие и жили в особых слободах [Зимин 1972: 143; Smith 1989: 126–127; Разин 1955, 2; Очерки истории СССР 1955: 126–127]. К 1520 году в московском войске были собственные артиллерийские части, во главе которых зачастую стояли знатные русские командиры. Поначалу командование артиллерией не считалось почетным, особенно по сравнению с командной должностью в коннице. Однако через некоторое время представители не самых знатных семей стали воспринимать службу в артиллерии как возможность добиться таких высоких постов, на которые они никак не могли бы претендовать при прежнем положении дел [Зимин 1972: 144; Smith 1989: 137–138]. Производство и использование пушек, особенно при осадах, без труда стало частью военного устройства Русского государства. Со временем русские пушкари стали очень искусны в артиллерийском деле.

Однако в распоряжении русского войска имелись не только пушки. Уже при Иване III существовали небольшие отряды пехоты, вооруженной огнестрельным оружием. Пищали использовались во время «стояния на Угре» в 1480 году, также известно о существовании отрядов пищальников в 1504–1508 годах. В 1510 году Василий III при присоединении Пскова и в походе на юг задействовал отряд из 1000 пищальников [Hellie 1972: 157–158; Земцов, Глазычев 1985: 135]. Эти люди набирались из городского населения и, безусловно, не принадлежали к помещичьему сословию, представители которого служили в коннице. Их обучение было недолгим, и само оружие им не принадлежало. Как и прочие служилые люди, они призывались только на время проведения военной кампании и после окончания похода распускались по домам [Чернов 1954: 30]³⁵.

Появление даже нескольких отрядов, вооруженных огнестрельным оружием, требует внесения некоторых корректив в действия армии, где главной ударной силой является легкая конница. В случае с Русским государством эти изменения носили тактический характер, то есть повлияли на происходящее на поле боя. Пищальники использовали бердыши в качестве подставок для стрельбы и во время перезарядки и выцеливания нуждались в защите. Пушкарям тоже требовалось какое-то время для подготовки к новому выстрелу. Поскольку поместная конница не была вооружена пиками и в русском войске вообще не было пехотинцев-пикинеров, то для защиты артиллерии и пищальников была придумана передвижная крепость – гуляй-город. Первое упоминание об этих полевых укреплениях из сцепленных друг с другом деревянных щитов относится к 1522 году; во время боя они служили защитой артиллерии и пехоте и были особенно эффективны против татарских луков и стрел. Хотя гуляй-город и можно было ценой больших усилий перемещать по полю боя, он не был предназначен для проведения смелых пехотных маневров. Скорее всего, эти щиты или поставленные кругом обозные телеги (вагенбург или табор) служили укрытием пехоте и артиллерии на поле боя, где главные события, как и раньше, происходили с участием легкой конницы; все это позволяло сохранять прежнее устройство русского войска без фундаментальных изменений. Кроме того, гуляй-город давал возможность и коннице сделать передышку и перегруппироваться после неудачной атаки; все эти факторы способствовали тому, что русские войска все чаще стали использовать в сражениях какое-то количество пушек. Тем не менее, с учетом того, что поместная конница по большей части сама обеспечивала себя всем необходимым во время похода, Русское государство долго не могло создать тыловые службы, которые позволяли бы своевременные поставки пороха в армию на марше.

Два этих нововведения – создание стратегии защиты от степных набегов и внедрение огнестрельного оружия – стали ответом Москвы на те конкретные задачи, которые были поставлены перед Русским государством на рубеже XV–XVI веков. Во-первых, началось строительство цепи укреплений, которые должны были защитить занимавшихся сельским хозяйством подданных русского государя на границе со степью. Хотя конное войско умело отражать татарские набеги, в стратегическом плане крепости оказались гораздо более действенным средством защиты оседлого населения, позволяя сосредотачивать и локализовать конницу и другие войска для их эффективного использования. В то же самое время Москва не оставила без внимания и частично переняла инновации в области фортификации и использования пехоты и артиллерии, подмеченные у западных соседей Русского государства.