Kitobni o'qish: «Синяя чашка красная»

Когда становится достаточно темно, можно увидеть звезды.

Персидская пословица

Hello!

My name is Elena…

Обычно здесь я делаю паузу, потому что это единственное в чем я уверена. Все остальное – случилось ли это на самом деле или лишь мои домыслы и интерпретация реальности?

Я запуталась. Нужно начать все сначала.

Давайте попробуем заново.

Пролог

Я кричала ему, что не готова расстаться с жизнью, так глупо, здесь, по его воле, потому что у меня есть люди, которым небезразлична моя жизнь, но эти слова у меня застряли в горле. Я запнулась на них, и посмотрела внутрь себя. Я смогла вызвать только образ своих родителей – тех, кому будет не безразлична моя смерть. Я осознала, что никому кроме них, не будет дела до моей смерти. Я одна. И почувствовала из-за этого глубочайший стыд. И радость, что мне удалось от него это скрыть. Правда в том, что если я погибну, никому до этого не будет дела. Мало кто удивится. Я одна. Никто даже не заметит моего исчезновения.

Десять лет назад я была здесь впервые. И впервые испугалась за свою жизнь. Парень, который подвозил меня до границы, внезапно вытащил пистолет из-под сидения. Я не знала, что он собирается с ним делать. Я испугалась. Вместо мыслей в голове, я судорожно начала перебирать причины, почему не могу умереть прямо здесь и сейчас. Ведь я еще так много чего не видела… и мне почему-то показалось это нечестным, что моя русская кровь прольется здесь в Иордании.. И я ведь еще не посмотрела Иерусалим, я как раз сейчас туда направляюсь.. Парень показал пистолет сидящему рядом водителю и сказал что-то на арабском, затем спрятал его обратно под сидение.

Часть 1. Иордания

Начало

Я прилетела в Иорданию после затяжной русской зимы, которую провела в Санкт-Петербурге. Было ли это необдуманным и эмоционально поспешным решением? Может быть. Последние десять лет я много путешествовала, в основном по экзотическим теплым странам. Мои путешествия обычно бывали рандомными, неочевидными и часто спланированными в последний момент. Но именно благодаря этой своей халатности и беспечности, может быть даже наивности и недальновидности, я находила самые захватывающие места на планете, которых иногда даже не было на карте.

Зима в родном Питере была тоже своего рода экзотикой. Единственный способ полюбить такую погоду – это вернуться из пустыни, где круглогодичное солнце прожигает глаза и открывая шторы я обычно молила увидеть облачко на небе. Я прожила в Питере несколько месяцев в затишье и вьюге, в комфортной квартире у Финского залива. Я называла это место «Дом у моря». Мне нравилось закрывать за собой входную дверь и чувствовать себя в безопасности и тишине. Когда ничего не происходит. Вместо пижамы дома я носила национальное платье, привезенное из Марокко – галабею, расшитую золотыми нитями. Принимала расслабляющие ванны под джаз, заваривала травяные чаи и зажигала благовонии.

Хотя я не люблю пробелы в своей жизни – они вводят меня в заблуждение и тянут время, превращая весь мир в ледяную душу, с них очень сложно соскочить. Но иногда, несясь напролом по жизни, мне нужно остановиться, чтобы все обдумать, переключиться на новый уровень и двигаться дальше. Мне нужны такие передышки. Эффектные паузы. Когда ничего не происходит и есть время порефлексировать, проанализировать приобретенный опыт со стороны. Запастись топливом и вновь броситься в пучину бурлящих приключений.

Вечная темнота и серость будней, в снегу по колено. Скоро мне это надоело. Удовольствие тишины и тем, что ничего не происходит в моей жизни, сменились недовольством, нерешительностью, что делать дальше. Я вновь заскучала и жаждала приключений, после которых возвращалась домой в психическом изнеможении.

Прошло пять лет с тех пор, как я покинула Ближний Восток. Несколько лет я прожила в Южной и Юго Восточной Азии, ходила по музеям в Европе, вернулась в Россию, и теперь скучала по пустыне, палящему солнцу и горячему сияющему песку. Вот и решено. Словно подкинула монетку. Еду в Иорданию. Похоже для меня сейчас это единственно правильный вариант.

Мои путешествия – это всегда билет в один конец.

Амман

И вот я прилетела в Иорданское Хашимитское Королевство. Я планировала поработать в Аммане на одном туристическом проекте в качестве волонтера, но прилетев, туда довольно быстро поняла, что этот вариант мне не подходит по условиям жизни и труда, и уехала на юг страны, на побережье Красного моря в Акабу, там где море и солнце. Это был период путешествия, когда я просто следовала за течением, без четкого плана или направления. Амман с его шумными улицами и древними руинами, раскатами муэдзинов, сменился спокойствием Акабы, где прибрежная атмосфера создавала совершенно другой ритм жизни.

В это время года на севере страны было достаточно холодно. После захода солнца резко падает температура и становится невыносимо холодно даже дома. Это особенность местного климата и всех стран, расположенных в этих широтах и не имеющих центрального отопления. Принимать душ при почти нулевой температуре – то еще испытание гусиной кожи, несмотря на то, что днем светит солнце, и кажется, что вот уже скоро наступит лето. Время проведенное в более теплом климате, на пляже с летающими вокруг чайками, развеяло мою зимнюю склонность много думать о себе и сомневаться в дальнейших действиях. Такой климат располагает к сиюсекундному наслаждению.

Я стояла на берегу Красного моря в купальнике, поддавшись солнцу, мои ступни наслаждались рельефом гальки, которые массировали ноги. На противоположном берегу – самая красивая картинка из моих воспоминаний – горы Синая и пустыня Израиля. Три города уложены как в двух ладонях у одного залива, три государства, так близко, что все кажется доступным. Ни одну из этих границ я перейти не могу. Дайте мне бинокль, я хочу рассмотреть, что там происходит на том берегу. Как там все идет своим чередом. Точно также как когда я была там когда-то? Я прожила в Египте полгода, в Израиле почти год. Мне нравилась эта аутентичность. С этими местами у меня связаны самые сильные жизненные опыты. Зачем то я себя разгоняю на чувства в этом моменте и тоскую по тем временам. Может потому, что тогда я была в окружении людей и мне было весело, а теперь я одна, стою на берегу и ностальгирую?

* * *

Потом я поехала в Вади Рам и провела там неделю. Помимо захватывающего дух пейзажа и знакомства с местными бедуинами, в одном из лагерей я встретила итальянского журналиста. Экстравагантная внешность, яркий характер, приветливость и сверхобщительность, общая харизматичность и привлекательность, три серьги в одном ухе, арафатка повязанная вокруг шеи.

Давид увидел, что я читаю Шантарам и, подсев ко мне, сделал ремарку по этому поводу.

– А ты уже прочитал?

– Да.

Он был очень эрудирован и хорошо разбирался во многих политических и социальных темах. Терпеливо разъяснял мне все ответы на вопросы, которые я задавала по любому удобному случаю. Он жил в Лондоне. Несколько раз переспрашивала то, что не могла понять из-за его британского акцента, а он терпеливо снова и снова разъяснял все как пятилетнему ребенку.

Мы очень много общались несколько вечеров подряд, сидя рядом с друг другом и слушая арабские песни. Я поделилась с ним историями из своей жизни и тем, что в замешательстве о своем будущем.

– Моя жизнь – это как вести машину по левой стороне и все время извиняться за это.

– Что ты имеешь в виду?

– Быть не на своем месте и не знать, что делать дальше. Как бы ты себя чувствовал если бы смотрел сериал и вдруг остановился бы на одном эпизоде, пересматривая его снова и снова? Один и тот же эпизод. Раз за разом. Годами. Ты знаешь, что было раньше, но не можешь представить себе, что будет дальше. У тебя вроде бы не хватает воображения. Как бы ты себя чувствовал? Я имею в виду… Похоже я застряла на одном и том же месте.

– Ты можешь создать свое будущее сама. Просто выбери его и не думай слишком много об этом.

Он уезжал на несколько дней раньше меня вместе со своим другом. Перед отъездом, сидя в кузове пикапа, он махнул мне рукой и кинул вдогонку несколько слов: «Нарисуй что-нибудь или напиши пока ты здесь, у тебя нестандартная жизнь, ты так много путешествовала, много всего видела. Может быть ты напишешь еще один Шантарам». Эта мысль мне понравилась, она прозвучала как лесть и мое тщеславие затрепетало, я утвердительно кивнула. Через несколько лет я написала эту книгу. Надеюсь он когда-нибудь прочтет и напишет рецензию на нее.

В последний день моего пребывания в Вади Рам погода резко ухудшилась и небо заволокло густыми тучами, пошел град. Вы когда-нибудь ожидали такого от пустыни? Снег и дождь – хорошо, о таком я слышала, но град?

Я еще немного потянула резину и решила двигаться дальше – логично теперь было бы поехать в Петру – песчаный город, построенный Набатийцами в тринадцатом веке, Новое Восьмое Чудо Света. Больше известных мне мест в Иордании не оставалось.

Примерно вот здесь и начинается моя странная история. Я переехала в Петру и попала в какую-то феерическую, кажется как будто бы вымышленную страну бедуинов, где казалось, никакие законы —юридические, моральные, и даже иногда физические, не работают. Всё, что я считала белым – стало черным, и наоборот. Где бы я не искала справедливости, не находила там ее.

Когда то я была уже здесь раньше, лет восемь назад. Как впрочем и в Вади Рам. Я посещала эти места в качестве туриста. Это была короткая трёхдневная поездка из Израиля. Сокровищница Эль-Хазна в Петре оставила в моей памяти самые глубокие впечатления. Это самое красивое место, которое я когда-либо посещала. Мне повезло, что тогда я еще мало путешествовала и мои впечатления были такими яркими, и ощущались так остро, что остались на всю жизнь, даже после десятков посещенных мной стран.

Мне было интересно рассматривать свое первое воспоминание о прошлом посещении Петры. Один бедуин увязался за мной, ходил со мной весь день. Он прошел со мной весь путь от Сокровищницы до монастыря, показал мне скрытые пути, чтобы посмотреть на Сокровищницу с высоты гор. Мне претила его компания, но он не отставал, и я не понимала почему. Он был первым человеком, не умевшим читать и писать, которого я встретила в своих путешествиях, зато он бегло говорил на пяти языках. Правда потом я слышала это описание от многих других бедуинов: «не могу читать и писать, но говорю на пяти языках». Наверно они решили, что это звучит экзотично, а значит романтично.

А потом он позвал меня в свою деревню. Я отказалась, он разозлился, уже стемнело. Это было на выходе из Петры. Он развернулся и ушел по направлению к своей деревне. Охранник, стоявший у ворот, показал мне жест перерезанного горла, мол опасно. Но вот, я здесь и оказалась, спустя столько лет. Но понимание этого, мне пришло гораздо позже.

Петра – довольно маленькое место, и многие туристы приезжают сюда всего на пару дней, осматривая Сокровищницу, развалины и пещеры, а затем уезжают. Некоторые же туристы и вовсе уделяют этому месту только три часа, чтобы посмотреть на Сокровищницу, не забегая дальше каньона.

Днём Петра является одним из самых дорогих туристических аттракционов в мире, а вечером – это место превращается в обитель бедуинов, которые продолжают жить так, как жили тысячи лет назад. Вечером они собираются у костра в пещере, пьют чай и делят ужин между собой, за долгими тихими беседами, похожими на арабскую вязь.

Деревня бедуинов

Я приехала в Петру, а оказалась в бедуинской деревне. Вади Муса – это официальное название города, где расположена Петра – знаменитый археологический памятник, построенный на торговом пути между Азией и Европой. Я немного погуляла и ничего не узнала здесь с моего прошлого визита, кроме арабских лавочек, продающих крупы, конфеты и сигареты. Я прошла совсем немного по главной улице, спустилась вниз с холма и взяла такси, показав адрес дома водителю. В Петру я ехала тоже по волонтерской программе – проживание в семье бедуинов и языковой обмен, обучение их английскому языку и помощь с туристами в гостевом доме, я же надеялась обучиться арабскому. Идеально, подумала я, когда искала приключений.

Каково же было мое удивление, когда мы выехали за пределы города и теперь за окном были лишь бесконечные просторы каменистой пустыни с одной стороны, скалы и обрывы с другой.

–Мы что, едем в другой город?

–Нет, это рядом.

Мы въехали в поселение. Такси остановилось перед домом, а я не осмеливалась выходить. Где я? Что это за место? Перед тем, как приехать сюда, я отправила сообщение женщине, с которой договаривалась о волонтерстве. Амина ответила, что ждет меня, она сказала, да, приезжай. И вот открывается входная дверь, оттуда выходит мужчина. В шортах, сандалиях, куртке, с бородой и сигаретой в зубах. Мгновенно кидалась его дикость в глазах, неотесанность в голосе, развязанное поведение и настырность в общении.

Он спросил мое имя, я уточнила где Амина. Он сказал, да здесь, выходи. Я все же с некоторым промедлением и неуверенностью вышла из машины и направилась за ним. Он сразу же протянул мне руку и назвал свое имя – Мохаммед, ничего нового, в каждом доме, в каждой арабской семье есть свой Мохаммед. Я зашла за ним в дом, а краем глаза увидела, что это место, вероятно, бедуинская деревня, о ней я слышала еще в свой первый визит в Петру. Именно сюда меня зазывал на ужин тот бедуин в прошлый раз. Меня этим местом пугали, называя его опасным для туристов. Но ведь я теперь в семье, под присмотром, обо мне позаботятся, подумала я тогда.

Деревня бедуинов называется Умм Сайхун. Она известна тем, что ее построили недавно, когда правительство вместе с общественными организациями вроде ЮНЕСКО решили выселить бедуинов из Петры, как считалось тогда для сохранения наследия, где те жили в пещерах, считая их своими законными владениями и домами для своих семей.

Бедуины долго сопротивлялись, но их все же удалось переселить, пообещав построить жилплощадь для всех. Проект уже на стадии планирования был по-честному так себе. В каждой семье рождается по 6-7-8 детей – это норма в арабских странах. Какого размера должна быть эта деревня, чтобы разместить их всех? Как Дубай. В результате были построены бетонные коробки высотой в 2-3 этажа, выше строить нельзя из-за холмистой песчаной местности и ненадежных фундаментов, построенных второпях.

Поэтому бедуины продолжали сбегать в пещеры на ужин или на ночь, некоторые семьи так и не переехали полностью в деревню. Некоторые предпочитают жить под тентом в пустыне с козами.

Мы вошли внутрь дома. Темный зал. Снаружи солнце. По телевизору нараспев читают Коран. В традиционных арабских домах вне зависимости от достатка и страны, роль диванов и кресел обычно играют ковры и матрасы. Меня усадили в центре гостевой комнаты и через некоторое время предложили чай – тоже арабская традиция. Мохаммед взял на себя роль хозяина, хотя я поняла, что это был не его дом, он безостановочно говорил со мной, стараясь казаться дружелюбным. В комнату входили все новые люди и поочередно они здоровались со мной, называя свое имя, протягивая руку. Амины все не было. Где она? Она там. Скоро придет. Это было немного странно. Так продлилось почти до вечера. Заходили все новые люди, и все они подходили ко мне, протягивая руку, и представляясь одинаково: брат, сестра, тётя, дядя, еще одна сестра, кузен кого-то там. На лицо они тоже все были примерно одинаковые для меня. А одеяния, традиционные черные абайи у женщин, и галабеи у мужчин, подчёркивали их внешнюю схожесть.

Мы перекидывались парой стандартных фраз: как зовут, откуда, кто кому кем приходится. Диалог в основном я вела с мужчинами, в частности с Мохаммедом, так как девушки, его сестры, и женщины не знали английского. А знание арабского, к моему стыду, за последние десять лет сильно не улучшилось и было довольно скудным. Поэтому с женщинами мы в основном общались на пальцах, играя в крокодила, улыбаясь и раскланиваясь друг другу.

Кроме приветствий и Мохаммеда на меня долго никто почти не обращал внимания, радушия и гостеприимства, внимания и заботы о госте жильцы дома также не проявляли ко мне. Я не могла понять, что здесь происходит, кто все эти люди вокруг и где Амина?

Пришёл ещё один молодой человек, представился ещё одним братом Мохаммеда. Его звали Омар. Он работал учителем в школе и только что вернулся после уроков. Он очень хорошо говорил по-английски, был достаточно интеллигентен, вежлив в общении, открыто и дружелюбно общался со мной, в отличии от других присутствующих. Мне даже показалось, что он не из этой семьи.

Позже, к обеду, пришел хозяин дома Абу Резек. Он тоже хорошо говорил на английском, медленно передвигался, а его одежда была огромных размеров, как и полагается всем зажиточным мужчинам в возрасте в этом племени.

Настало время трапезы, и теперь мне предстала возможность увидеть большинство членов семьи одновременно, тех, кто находился в доме, и тех кто время от времени заходил поздороваться и проходил мимо.

Наконец, у меня сложился пазл в голове: кто кому приходится. Абу Резек – глава семейства, отец троих братьев: Мохаммеда, Омара и Резека, а также дочерей, которые тоже живут в этом доме.

В арабской культуре имя мужчины, имеющего детей, формируется по первому рожденному мальчику. Слово "Абу" означает "отец". Таким образом, сочетание "Абу Резек" переводится как «отец Резека».

Одно из самых приятных воспоминаний, которое я сохранила об этом месте – когда вся семья сидит вместе вокруг одного большого подноса, мужчина берет в руки хлеб, отрывает кусок и дает его в руки тебе, а затем передает дальше всем по кругу. Патриархальность и уважение. Я не протестую.

Наибольший интерес в общении со мной все же проявлял Мохаммед. За неимением другого внимания мне приходилось общаться с ним, но все же внимательно держать дистанцию. Тогда я ещё не предполагала, что мне следует чего-то опасаться или кого-то избегать. Наивность и дружелюбие были моими постулатами. Я достала табак и собиралась сделать самокрутку. Рядом сидел Мохаммед, он тут же ко мне примкнул, собираясь сделать сигарету и для себя, даже не спрашивая, как будто само собой разумеющееся. Я вышла на улицу, чтобы закурить, он увязался за мной. Рядом остановилась машина, и не выходя оттуда мужчина протянул мне руку, назвал свое имя – Резек. Он представился мужем Амины, еще до того, как я встретила ее саму, и показал пальцем на Мохаммеда: «Не верь ничему, что он говорит, не ходи с ним никуда, не доверяй ему. Лучше вообще с ним не разговаривай». Это ввело меня в замешательство и разозлило. Кто ты такой, указывать мне, что делать и нет? Я впервые вижу тебя. Что ты себе позволяешь? Когда мне приказывают, тем более какой-то незнакомец на улице – естественно во мне это вызывает протест и поднимает бунт. Поэтому в тот самый момент я решила начать тусить с Мохаммедом, за неимением альтернативы, а затем и с его друзьями, слушала их рассказы, и даже иногда чему-то верить. Может я и в арабской стране, но ты мне никто, чтобы устанавливать правила. Резек оказался старшим братом Мохаммеда. Тогда я стала понимать еще меньше, что здесь происходит.

Я приехал в деревню бедуинов, и как будто бы оказалась в перевёрнутой Стране Чудес. Самое странное, что здесь происходит – это люди, а точнее их отношения между собой. Как меня вообще сюда занесло? Во время моих путешествий люди всегда вызывали во мне куда больший интерес, чем местные достопримечательности. Когда я только начинала изучать мир, конечно, мне было интересно и в Финляндии. Но потом количество посещённых мной стран стало исчисляться десятками, и эмоций на новые храмы, музеи и памятники культуры не оставалось. Я пыталась получить их от людей. От самых необычных людей. Я везде искала экзотику. Поэтому когда возвращаюсь домой, я прозябаю в эмоциональной глухоте.

Мохаммед предложил мне поехать в Вади Мусу – просто так развлечься. Было странно и непонятно зачем, я ведь только приехала оттуда, но оставаться в доме и просто так сидеть в гостиной было бессмысленно. Меня уже начала раздражать эта неопределенность. Обычно я веду себя так, когда теряю ориентир в ситуации. Что делать? Опять бежать? Куда на этот раз?

Мы поехали в Вади Мусу «покататься» и по пути захватили друга Мохаммеда Акрама, мы зашли в кафе и заказали кнафе – деликатесный десерт, похожий на пахлаву, приготовленный каким-то невероятным способом из сладкой тонкой вермишели и козьего сыра. Выпили кофе, Мохаммед вышел покурить, я осталась с Акрамом наедине. Я пыталась заговорить с ним, но всякий раз его пробирала дрожь, когда ему приходилось отвечать, а его глаза бегали повсюду, иногда задевая и меня. Было непонятно, это из-за не знания английского или из-за неуверенности в себе. Нога у него как будто бы отделилась от тела, и сама по себе отчеканила чечетку. Скоро я бросила все эти попытки поддержать беседу, чтобы не терроризировать его.

Мохаммед вернулся, он постоянно с кем-то переговаривался. Я отметила, что у него много знакомых. «Меня знают здесь все», сказал он. Это всегда звучит слишком наиграно. Вот я, например, предпочитаю не знать никого в своей обычной жизни. Он вел себя слишком развязно. Хочет произвести впечатление, подумала я. Меня всегда это настораживает.

Амину я увидела лишь к вечеру, когда она вышла к ужину с маленьким примерно годовалым ребенком на руках. Бледная, худая, маленькая, осунувшееся лицо, трое детей, хотя она была примерно моего возраста – лет тридцать, вся в черном. Много позже она рассказала мне, что за день до моего прибытия она поругалась с мужем и переехала в дом к его родителям, где меня и встретили. В тот день она просидела в комнате сестер и почти не выходила оттуда. В свой родной родительский дом она вернуться не могла, поскольку по местным обычаям это означает развод, а женщина таких действий предпринимать не должна. Она была под впечатлением от ссоры, ей было не до меня. Поэтому такая неловкая тишина была создана напряжением в этом доме. Все же мне было странно, что она не вышла меня встретить. Я ведь гость, и приехала к ней, даже пусть и не в ее дом.

Вечером мне выделили одну комнату. Во всем доме из фурнитуры были лишь ковры и матрасы, выполняющие роль диванов, стульев, кресел и кроватей, телевизор и несколько фотографий членов семейства, висящих в простых рамках на стене. Моя комната была обставлена точно в таком же аскетичном стиле. Удивило меня лишь отсутствие окон, только лишь одна форточка сверху, до которой сложно дотянуться.

Это был март. Жуткий холод везде – снаружи и внутри дома. С закатом наступает зима. Температура опускается почти до нуля и дом обогревается только портативными печками, либо газовыми горелками, на которых заваривают чай.

В доме было всего три спальных комнаты, гостиная, в которой велись все основные виды деятельности, кухня, одна ванная и две туалетных комнаты. Был еще один зал, по виду напоминавший помещение для торжественных приемов, дверь туда всегда была закрыта и эта часть дома никогда не использовалось, хотя была празднично украшена.

Меня удивило, что при таком разнообразии комнат, хозяева этого дома предпочитали спать в гостиной, там где днем постоянно включён телевизор, там где проходит каждый прием пищи, а по вечерам они приносят свои матрасы из спальни, где стояла настоящая кровать, располагаются на полу, выключают телевизор и мирно засыпают как под открытым небом. Я несколько удивилась этому, а через некоторое время пришла к умозаключению, что они, вероятно, сохраняют кочующий образ жизни даже в своем собственном доме. Free Spirit forever. Born to be wild.

Могло создаться впечатление, что они только переехали в этот дом и ещё не успели перевезти все вещи, никаких личных вещей, книг, записей, кроме фотографий на стенах я не увидела. Однако жили они здесь уже довольно давно, и в магазине, что занимал часть дома на первом этаже было намного больше вещей, казалось они хранились там веками, поскольку были покрыты слоем пыли, как и древние артефакты в заброшенных жилищах мамонтов. Главными вещами в любом сувенирном магазине были «фарва» и «куфия». Традиционное теплое мужское пальто у бедуинов и арабский платок на голову. Пальто тяжелое и мягкое, обычно коричневого, иногда чёрного или серого цвета, у каждого бедуина есть такое, в условиях пустыни служит в качестве одеяла или подушки. Куфия или арафатка в этой местности обычно красного или чёрного цвета, иногда красно-белого или черно-белого, как у Ясира Арафата. Слышала легенду о том, что цвет платка определяет принадлежность к определённому племени, в этой деревне их было пять. Женщинам полагается носить абайю – чёрный халат или платье, скрывающие домашнюю одежду часто некрасивой расцветки и фигуру. Голова всегда покрыта платком или хиджабом.

День за днем стали проходить, меня стало все больше поглощать их устройство быта и жизни в целом, меня интересовали их взаимоотношения, собственное мнение о себе, отношение к внешнему миру.

Довольно скоро я поняла, что какая-то чертовщина творится в этой деревне. Это место похоже на настоящий ад на земле. Здесь собраны все людские пороки и грехи. Бедуинская деревня является чем-то вроде очагом грехопадения, где как и в кунсткамере можно посмотреть все виды человеческих отклонений, редких диковин. Я еще никогда и нигде не видела настолько низко падших, ныне живущих людей, как бедуины. Даже в джунглях Юго Восточной Азии я не испытывала таких потрясений от устройства общества. От их былого величия и гордости, прославленных подвигов, о которых рассказывают в старых книгах и легендах ничего не осталось. Даже с трудом верится, что это не было кем-то придумано.

Люди из соседнего города Вади Муса говорят про бедуинов, что те живут как животные. Я думала это предвзятое отношение, обусловленное спорами из-за контроля Петры и необъективными суждениями. Но оказалось самой настоящей правдой.

Ощущение было, что я нахожусь в размагниченном пространстве. Люди в этой деревне меня очень сильно дезориентировали. Через какое-то время мне пришлось сравнить свои впечатления от бедуинов, их жизненного уклада, своего опыта жизни с ними с тем, что было написано до меня. Мне пришлось покопаться в чьи-то трудах, чтобы выяснить суть. В последствии я наткнулась на шикарное объяснение того, что же здесь все-таки происходило. Так, Макс фон Оппенгейм, «последний великий археолог-любитель» приписывает бедуинам «бесконечное чувство независимости» и отмечает: «Их ничего не интересует, кроме жизни в пустыне. Отсюда их отвращение к любому насилию, к любому правительству, к любому налогу, к военной службе, отрицательное отношение к оседлости и упорядоченному труду». Аналогичного мнения придерживается ливанский историк Ф. К. Хитти. Он отрицает малейшее стремление бедуинов к изменениям и прогрессу.

Здесь же я могу добавить уже от себя: непомерное чувство собственной важности, величия. Как будто бы являясь потомками набатийцев, каждый из них припрятал золотую монету за пазухой. Отсутствие чести и достоинства. Все это осталось только на словах, в легендах, под толстым слоем археологической пыли. Самоуважение приправлено высокомерием. Отсутствие планов на будущее, жить сегодняшним днём – вот их нынешний девиз.

Бедуины живут еще в своем прошлом сознании, как будто время для них остановилось. Они застряли в своем анахроническом самосознании и продолжают воспринимать себя и окружающий мир через призму своей традиционной, кочевой культуры, несмотря на то, что современность уже изменила обстоятельства вокруг. Их образ жизни и мировоззрение "застряли" в прошлом, не соответствуя сегодняшнему дню, как будто тем самым они пытаются спасти свою идентичность. И с этим все в порядке, если ты не воспринимаешь их всерьез. С другой стороны, можно сказать, что это самосознание позволяет бедуинам сохранять свою уникальную культуру, язык и обычаи, которые уже в пыли.

Однажды я поднялась на холм, который возвышался в пустыне над этой деревней. С той вершины открывался удивительный вид: ночь, звезды, и там внизу – маленькая деревушка, освещенная желтым светом огней вдоль улицы. Кажется, там ничего не происходит. Может все сидят по домам за ужином в кругу семьи, вряд ли кого-то можно увидеть на улице. Иллюзия. Только спускаясь вниз, понимаешь насколько это место преисполнено греха. Грехом я называю любые отрицательные черты характера человека, над которыми ему предстоит поработать в этой жизни или негативные поступки. А таланты – это любые плюсы, которыми он обладает или развивает в себе на протяжении своей жизни. Иногда в своих путешествиях мне удавалось встречать людей одаренных и талантливых, и обычно можно было заметить, чем человек более талантлив, тем он более красив. Здесь же был сгусток греха и ненависти, что отражалось на лицах этих людей. Здесь все живут в грехе. А кто нет – потакают ему. Они не осуждают, не оправдывают – они делают вид, что ничего не замечают. Иногда кажется, что среди них могут быть хорошие и интересные люди. Но чем ближе ты их узнаёшь, тем сильнее разочаровываешься. За внешней приветливостью и гостеприимством скрывается то, что невозможно заметить издалека – с вершины холма. Не зная, что там происходит, невозможно поверить, какие люди там обитают. Это место словно воплощение всех человеческих грехов, которые только существовали за всю историю человечества.

Иногда меня смущали какие-то бытовые мелочи. Например, кто-то мог надеть мои тапки, которые я оставляла перед входом в гостиную, потому что здесь было так положено. Однажды я прихватила их с собой и положила рядом с собой, когда села на матрас. Глава дома сказал, чтобы я убрала их оттуда. Я не понимала в чем дело, он сказал, что он молится в том углу. Было неловко. Я сразу же их убрала обратно за дверь. Потом мне приходилось ходить в чьи-то. Это было неудобно, неприятно, но собственность здесь имеет весьма размытое понятие. Кто-то взял мою бутылку воду и отпил прямо из нее, а потом передал по кругу. Мои вещи – это мои вещи. Они этого никогда не понимали. Здесь все делилось между всеми: еда, одежда, даже моя бутылка воды.

Очень многое оставалось для меня туманным и неясным, например отношение членов семьи ко мне. Казалось, я слишком много значения придавала чужим людям, что они думают обо мне. Я сама делала их важными для себя.

И все-таки я задавалась вопросом: зачем я провела здесь столько времени? Почему осталась тогда? Я много путешествовала по миру, видела разные культуры, традиции, народы и их быт. Люди везде были разные, мне нравилось изучать их отличия. Самое интересное и уникальное в этом мире – это люди. Их жизни – это словно бесконечная серия археологических раскопок. Мне хотелось понять их, изучить устройство их быта и взгляды на жизнь.