Шум времени

Наверно, в этом заключается одна из уготованных человеку трагедий: наша судьба - с годами превращаться в тех, кого мы больше всего презирали в молодости.

Искусство – это шепот истории, различимый поверх шума времени.

Если же иронией пренебрегают, она сгущается до сарказма. И какой тогда от нее толк? Сарказм - это ирония, потерявшая душу.

Судьба. Этим величественным словом просто-напросто обозначается нечто такое, против чего ты бессилен.

По прошествии времени трагедии становятся похожими на фарсы.

Быть русским человеком – значит быть пессимистом; быть советским человеком – значит быть оптимистом. Поэтому выражение «Советская Россия» внутренне противоречиво.

Отец, Дмитрий Болеславович, мягкий, душевный человек, много работал и все жалованье приносил в дом, оставляя сущие копейки себе на папиросы. Он обладал прекрасным тенором и любил игру на рояле в четыре руки. Исполнял цыганский репертуар, а также романсы, как, например, «Нет, не тебя так пылко я люблю» и «Отцвели уж давно хризантемы в саду». Обожал всякие безделицы, разные забавы, детективную литературу. Мог часами возиться с новенькой зажигалкой или проволочной головоломкой. С внешним миром соприкасался опосредованно. Каждая книга у него на полках была проштампована специальной лиловой печатью: «Украдено из библиотеки Д. Б. Шостаковича».

Вопрос о Дмитрии Болеславовиче задал ему как-то один психиатр, изучавший процессы творчества. Тогда он ответил, что отец был «совершенно нормальным человеком». Ответил без тени надменности: это ведь завидное качество – быть нормальным человеком и каждое утро просыпаться с улыбкой. При всем том умер отец в расцвете лет: до пятидесяти не дожил. Трагедия для родных, для всех, кто его любил, но для самого Дмитрия Болеславовича, наверное, нет. Проживи он дольше – увидел бы, как загнивает революция, эта параноидная хищница. Впрочем, революция его не особо интересовала. Это, кстати, тоже было одним из отцовских достоинств.

Слова не в силах запятнать музыку. Музыка выше слов - в этом ее цель и величие.

Чехов говорил, что перепробовал все жанры, кроме доносов.

В какой точке пессимизм становится отчаянием?