Kitobni o'qish: «Узкая дверь»

© Тогоева И., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

* * *

Доктору Филипу Оливеру (1948–2020)

Предисловие
Танатос¹

«Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят его».

Евангелие от Матфея, 7:14.

«Сент-Освальдз», сентябрь, 2006

Я часто замечаю, что такие мужчины, как вы, Рой, недооценивают таких женщин, как я. Вы, должно быть, полагаете, что мы в каком-то смысле ущербны. Что мы стремимся к власти, дабы компенсировать некую реальную или воображаемую несправедливость. Что мы должны ненавидеть мужчин за то, что они не допускают женщин в свои клубы «для мальчиков», что они всячески мешают им развиваться, что они в течение многих веков всячески их оскорбляют и эксплуатируют. Ну, в общем, да, в чем-то вы, возможно, и правы. Некоторые вещи и впрямь вынуждают женщин идти в контратаку, давать мужчинам отпор. Но многое в поведении мужчин, бросая нам вызов, лишь делает нас сильнее.

Женщина в роли директора школы? Ну, ежели такое возможно, думаете вы, значит, все то, во что мы до сих пор верили, попросту вывернуто наизнанку. Как мы вообще могли до такого дойти? Как допустили, чтобы наш мир оказался перевернут с ног на голову? И вы, мистер Стрейтли, говорите себе (имея в виду, разумеется, меня): такие женщины, как она, встали на этот порочный путь не без причины. Вы полагаете, что корни стремления женщины добиться успеха таятся в ее слабости. Или в ее гневе на мужчин; или в ненависти; или в страхе; или в ощущении ненадежности собственного положения. Вот именно поэтому я и одержу над вами победу. Ибо вы уверены в исходной слабости женщин. Даже тех, что сумели преуспеть, занять руководящий пост и обрести определенную власть.

Вот тут-то и кроется ваша ошибка, мистер Стрейтли. Я отнюдь не чувствую, что мне грозит опасность. Нет у меня и ощущения ненадежности собственного положения. И детство у меня было относительно спокойным и небогатым событиями, если не считать одного случая, когда я была еще совсем малышкой. Мои сексуальные партнеры казались мне удивительно безликими, почти до уровня единообразия. За исключением, пожалуй, Джонни Харрингтона, который лишил меня невинности, когда мне было шестнадцать, и еще полгода меня трахал, в итоге подарив мне ребенка и некое сомнительное удовлетворение от того, что я впервые в жизни по-настоящему занималась сексом, причем если и не с убийцей, то почти со столь же «замечательным» персонажем, разве что рангом чуть пониже. А в ином отношении он, как и все прочие, был вежлив, чрезвычайно уверен в себе и вполне предсказуем; так и ехал верхом на присущих ему с детства привилегиях, пока не занял место директора школы. Собственно, он во многих отношениях был прирожденным директором. Образцовый ученик школы «Сент-Освальдз», настолько уверенный в своем предназначении, что ему никогда даже в голову не приходило сомневаться, а соответствует ли он такому посту. Да, я действительно помогала ему подняться по карьерной лестнице. Но отнюдь не из каких-то там чувств или из-за того, что он некогда пожертвовал мне малую толику своей спермы – о существовании Эмили он понятия не имел, как и о том, чего мне стоило растить ее в одиночку, – а просто потому, что это соответствовало моим целям. Я всегда издали следила за его карьерой, а он за моей не следил никогда. И в итоге я увидела для себя некую возможность. К тому времени как мы с ним вновь объединились, я уже могла предложить ему кое-какие полезные навыки и умения и стала для него не просто заместителем, но и доверенным лицом, вторым человеком в команде после него самого. А он, как всегда охотно, принимал мои услуги и даже мысли не допускал, что и я могу иметь собственные амбиции. Когда же после череды прошлогодних ужасных событий все его построения рухнули – я, собственно, не сомневалась, что так оно и случится, – я оказалась тут как тут и временно заняла его место, пока «Сент-Освальдз» пытался оправиться после очередного скандального происшествия. Ну, а решить остальные проблемы было совсем нетрудно. Все эти мужчины – как и вы, Стрейтли, – меня попросту недооценили. Так что мне для достижения поставленной цели потребовалось лишь немного времени, капелька лести, толика терпения, определенные усилия и выносливость, необходимая для того, чтобы вынести все те оскорбления и унижения, с которыми неизбежно сталкивается на своем пути любая честолюбивая женщина.

Но сейчас, сидя в моем директорском кабинете – который некогда был его кабинетом, – попивая кофе из его кофейной машины и развлекаясь бездумным созерцанием имен на Досках Почета, украшающих обшитые деревянными панелями стены, я чувствую, что справедливость все-таки восторжествовала. Это мой кабинет; это мой письменный стол. На подоконнике цветут мои орхидеи. И на парковке под окном мое законное место. Это моя кофейная машина. Моя чашка. Моя школа. Я эту должность заработала. Я здесь на своем месте. И мне больше ничего и никому не нужно доказывать. Школа «Сент-Освальдз» со всей ее историей, со всем ее безжалостным патриархальным багажом теперь моя. И сегодня именно я сижу в директорском кресле этой школы; и утром во время собрания именно я буду стоять за кафедрой в качестве Нового Директора «Сент-Освальдз» – хотя никогда еще ни одна женщина за целых пять веков этот пост не занимала, – и держать речь перед учащимися, среди которых теперь не только мальчики, но и девочки; и именно я поведу этих детей прочь от невежества и средневековых заблуждений.

В школе «Сент-Освальдз» издавна была популярна пословица: Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем женщине войти в эти врата. Ну что ж, я не только вошла в эти врата, но и сделала их моими; отныне я сама устанавливаю здесь правила. Ошибка, которую вы, мужчины, совершили, оказалась весьма существенной. Впрочем, мужчины всегда совершают эту ошибку, поскольку привыкли повсюду входить через парадные двери. Женщинам же приходится быть более осмотрительными. И нам, чтобы пробраться внутрь незамеченными, нужна всего лишь узкая боковая дверь. А уж когда мы туда пробрались, словно паук сквозь замочную скважину, то сразу начинаем ткать из шелка собственную империю, вызывая у вас, мужчин, невероятное изумление.

А вот вы, Рой, мне всегда очень нравились. Правда. И не думайте, пожалуйста, что если в прошлом году я и была в команде ваших противников, то отнюдь не испытывала к вам ни уважения, ни приязни; вы и тогда были мне симпатичны. Но вы в любом случае неотъемлемая часть старой школы, а я принадлежу будущему. Хотя вряд ли вы понимаете, что это означает. Вы всегда составляли с «Сент-Освальдз» некое неразрывное целое, всегда принадлежали этой школе – и ребенком, и взрослым мужчиной. И вам, чтобы туда войти, никогда не нужно было пользоваться узкой боковой дверью. Неужели даже после прискорбных событий прошлого года вы все еще верите, что я над вами сжалюсь?

Как же мало вы меня знаете, Стрейтли! Я пережила в жизни куда больше бед и неудач, чем вы можете себе представить. Я родила свою дочь в семнадцать лет, но так ни разу в жизни и не назвала ей имени ее настоящего отца. Мне было двадцать три, когда я стала преподавать в одной школе, очень похожей на «Сент-Освальдз». И мне буквально на каждом шагу пришлось сражаться за свое место в жизни, преодолевать бесконечные предрассудки, сексизм, осуждение. Я выжила после двусторонней мастэктомии – и мне не на кого было положиться. Я пережила смерть мужа и старшего брата; моя любовная история тоже закончилась трагически. Я видела, как медленно умирали мои родители. Моя дочь, покинув меня, перебралась в Америку. Я совершила два убийства; одно в состоянии аффекта, второе – по расчету. Мне всего сорок лет, но я уже начинаю пожинать урожай, посеянный моими амбициями. В общем, сейчас мое время, мистер Стрейтли. И нет, я ничуть не сломлена.

Я абсолютно целостная личность.

Часть первая
Ахерон² (река скорби)

Глава первая

(Классическая школа³для мальчиков⁴) «Сент-Освальдз», академия⁵, Михайлов триместр⁶, 4 сентября 2006 года

Не стану притворяться: меня охватывает ощущение некоего зловещего предзнаменования, когда я в очередной раз вычеркиваю на первой же странице школьного дневника, некогда выпущенного специально для классической школы «Сент-Освальдз», столь важные слова. Но делать это приходится – ведь теперь «Сент-Освальдз» больше уже не классическая школа для мальчиков, а Академия; это, как уверяет нас новый директор, позволит нам подняться невероятно высоко, чуть ли не в стратосферу, и стать одной из лучших независимых школ Севера.

Для такого рецидивиста, как я, это, похоже, конец. Пресловутый «ребрендинг», начавшийся в прошлом году под эгидой Джонни Харрингтона, нашего предыдущего нового директора, успел уже проникнуть в каждую щель «Сент-Освальдз» и заполонить все вокруг точно зловредный сорняк. Влияние Харрингтона проявилось тогда буквально во всем – от снятия Досок Почета в Среднем коридоре до усовершенствования рабочих мест в учительской и замены привычных черных классных досок абсолютно белыми. Кроме того, в каждом классе появились девочки. У нас даже девиз изменился. Теперь это «Прогресс через традиции». Видимо, подразумевается, что экспресс прогресса, промчавшись сквозь традицию, как сквозь некий туннель, с триумфом вынырнет наружу, весело растоптав по дороге все то, во что мы верили и на чем стояли.

Но после прошлогоднего хаоса, на какое-то время воцарившегося в нашей школе, а также после тех трагических событий, которыми был отмечен позапрошлый год, кое-кто, наверное, сказал бы, что нам еще повезло. Давно откладываемое слияние «Сент-Освальдз» с «сестринской» грамматической школой для девочек «Малберри Хаус» несколько отвлекло болезненное внимание общественности от наших внутренних проблем, а благодаря появлению у нас в старших классах юных представительниц прекрасного пола местная пресса разразилась целой чередой одобрительных статей, хотя до сих пор она – это сложилось чисто исторически – относилась к нашей школе скорее отрицательно. Впрочем, она, безусловно, умна, мысли свои выражает предельно четко, имеет вполне презентабельный вид и отлично умеет находить общий язык со средствами массовой информации. На днях в последнем выпуске «Молбри Икземинер» на первой полосе помещен портрет госпожи Бакфаст: она в одном из своих элегантных брючных костюмов стоит среди наиболее фотогеничных девочек, новых учениц «Сент-Освальдз», облаченных в новую и весьма симпатичную школьную форму (утвержденную, разумеется, самой госпожой Бакфаст); все они улыбаются прямо в объектив камеры и похожи на генералов армии, одержавшей решающую победу.

Да, именно госпожа Бакфаст составляла, можно сказать, треть пресловутой Антикризисной Команды Джонни Харрингтона, и именно ей пришлось почти в течение года заменять его. И вот теперь она наконец-то с полным правом воцарилась в директорском кабинете. Ее коллеге, директору школы «Малберри Хаус» (мисс Ламберт, или Зовите-меня-просто-Джо⁷), была предложена должность заместителя директора «Сент-Освальдз», но она предпочла пораньше выйти на пенсию и с тех пор не раз была замечена на различных престижных приемах, где, как мне рассказывали, во время послеобеденных разговоров собирает поистине грабительские взносы на всевозможную благотворительность. Второй заместитель Харрингтона и тоже бывший член его Антикризисной Команды занял пост директора в другой школе. Доктор Маркович, который всего лишь с прошлого года преподает у нас немецкий язык, стал Вторым Директором «Сент-Освальдз», что вызвало гнев и разочарование не только у доктора Дивайна, который постоянно продвигал и поддерживал Марковича и теперь воспринимает его резкое повышение по службе как предательство, но и у Боба Стрейнджа, нашего Третьего Директора, который с самого начала был сторонником Ла Бакфаст и не сомневался, что его давно откладываемый переход на следующую карьерную ступень – это всего лишь маленькая формальность.

Языковых кафедр слияние двух школ практически не коснулось, хотя кое-кому из моих пожилых коллег и пришлось потесниться, поскольку в наши ряды влилось несколько молодых преподавателей. Впрочем, Китти Тиг по-прежнему возглавляет французскую кафедру, доктор Дивайн – немецкую, а я, единственный преподаватель классических языков, из последних сил защищаю вверенное мне подразделение. Пока осталась на месте мисс Малоун (она же Береговая Сирена), и двое преподавателей перешли к нам из «Малберри Хаус»: молодая женщина типа Низкокалорийный Йогурт (по моей классификации) и молодой человек с маленькими, совершенно бандитскими усиками, хотя и чересчур изнеженный, чтобы быть членом настоящей преступной группировки, и слишком модный, чтобы принадлежать к числу Офисных Костюмов⁸.

Вы, возможно, предположили, что подобные перемены даже меня подтолкнули к намерению покинуть наше старое судно и сойти на берег? Что ж, не стану отрицать: подобная мысль приходила мне в голову. Вот только что стал бы я делать с таким количеством неожиданно обретенной свободы? Такие старые Твидовые Пиджаки, как я, крайне редко процветают, выйдя на пенсию. Мы истлеваем подобно савану на мертвом теле, не выдерживая соприкосновения со свежим воздухом. В прошлом году мы уже потеряли троих: Гарри Кларка; Пэта Бишопа, умершего слишком молодым от инфаркта – хотя сердце его было разбито еще два года назад, – и моего старого друга Эрика Скунса, чей давний план выйти на пенсию и перебраться в Париж был грубо нарушен инсультом, за которым последовала яростная атака старческой деменции. Мой лечащий врач говорит, что такое часто бывает в результате сильных душевных потрясений, а Скунсу за прошлый год пришлось пережить сразу несколько таких потрясений, в том числе смерть матери. Эрик закончил свои дни в хосписе «Медоубэнк» – там же умер и Гарри Кларк – через три месяца после повторного инсульта, что, по-моему, было просто божьей милостью, ибо к этому времени Скунс утратил способность говорить, а глаза у него были как у потерявшейся собаки. Впрочем, для меня он был потерян задолго до этого – но сейчас мы не станем говорить ни о том старом запутанном деле, ни о моих подозрениях насчет мальчика, которого когда-то звали Дэвид Спайкли. Ведь со всем этим теперь покончено, не так ли? Так стоит ли снова копаться в прошлом? Ныне наш «Сент-Освальдз» движется только вперед, ну и я с ним вместе.

У меня в этом году новый класс. В моем прежнем классе 4S, ныне 5M, классным наставником назначена мисс Малоун, она же Береговая Сирена, и я даже думать боюсь, какую кровавую бойню могут в порядке мести устроить ей мои «Броди Бойз»⁹ – Тайлер, Сатклифф, МакНайр и Аллен-Джонс. На кого-то голос Береговой Сирены, может, и способен произвести впечатление, но мои бывшие ученики очень скоро поймут, что за громкостью звука там больше ничего не скрывается, и моментально почувствуют себя в родной стихии. Да, черт побери, я действительно по ним скучаю. Я два года вел этот класс. Они знали все мои маленькие слабости. Но, увы, слишком многое у нас изменилось за минувший год – новый директор, новый преподавательский состав и, по сути дела, новая школа. Неужели теперь и надеяться нельзя, чтобы хоть что-то осталось прежним?

В моем новом классе 2S учатся и мальчики, и девочки. Класс большой – тридцать два ученика. После слияния с «Малберри Хаус» увеличилось не только количество учеников в каждом классе, но и требования к преподавателям пропорционально повысились, зато (по словам нашего нового Казначея) существенно увеличились доходы школы и расширились наши финансовые возможности. Прямо брак по сговору между обедневшим аристократом и наследницей богатого купца! Ну что ж, слияние школ, может, и впрямь поправит наше финансовое положение, но в прежний образ жизни, к сожалению, внесет существенные коррективы. Хотя в этом году больше никто даже не заикался насчет продажи школьных игровых полей. И, должен признаться, это действительно принесло мне огромное облегчение. Однако эффект от положительного решения вопроса о полях был существенно снижен тем, что с появлением в школе девочек прежний порядок был во многих отношениях нарушен: всюду чувствовались новые запахи; со всех сторон раздавался звонкий девичий смех; на ланч теперь предлагалось множество всяких сложных салатов; в здании школы пришлось выделять для необходимых девочкам удобств особые помещения и т. д. Сюда же относилось и строительство новых площадок для нетбола, раздевалок, туалетов, душевых и даже нового спортивного комплекса, который собираются еще и плавательным бассейном дополнить. Этот комплекс оплатили родители Руперта Гундерсона; они же «одолжили» собственную фамилию для утвержденного ими приза за блестящие академические успехи: Медаль Руперта Гундерсона. И ведь вряд ли можно было бы сказать, что Руперт Гундерсон, будучи учеником, хоть в чем-то проявил сколько-нибудь заметные способности – если не считать его умения жестоко пользоваться слабостью мальчишки, который был существенно младше и не так развит физически, – только ведь подобные вещи с легкостью предаются забвению. Особенно когда речь идет о крупных денежных вливаниях.

Впрочем, строительные работы в Доме Гундерсона велись примерно так же, как сам юный Руперт Гундерсон когда-то учился, – из рук вон плохо. Все делалось крайне медленно и с большими перерывами. Во всяком случае, чести школе такое строительство явно не делало. Строители уже нарушили все крайние сроки, совершенно не считаясь с запланированными допусками, а в итоге всякая деятельность на стройке вообще остановилась. И пока что вместо новенького спортивного комплекса с бассейном мы к новому учебному году получили грязную строительную площадку, а посреди нее неприглядного вида бетонный остов, обнесенный проволочной оградой; все это ожидало теперь решения Совета Попечителей, который должен был собраться лишь в следующем месяце. Я уже предчувствую, что в этом триместре дежурным на переменах придется хорошенько следить за этой стройкой, чтобы оградить ее от проникновения нежелательных элементов.

Но на сегодня у меня запланированы другие дела. Первый день осеннего триместра для учеников «Сент-Освальдз» традиционно считается свободным, и преподаватели имеют возможность спокойно провести собрание, заняться подготовкой письменных заданий и тому подобным, постепенно погружаясь в привычную рутину без помех, конкретно связанных с занятиями в классе. Именно поэтому я пришел в школу уже в 7.30 утра и для начала выпил чаю из своей любимой кружки, а потом, устроившись за учительским столом, стал изучать свой класс примерно с тем же выражением лица, с каким Кнут¹⁰ пытался удержать приливную волну. Да, по «Сент-Освальдз» за летние каникулы тоже явно прошла некая мощная волна, унесшая прочь все старые школьные парты с отверстиями для чернильниц и крышками, за сто с лишним лет успевшими сплошь покрыться всевозможными рисунками и надписями на латыни, по большей части прискорбно неграмотными, но полными живительного юношеского задора, который абсолютно не способен отразить обычный пластик. Мой стол, впрочем, оставили на месте, несмотря на настойчивые предложения нового директора заменить его чем-нибудь «более современным и достойным звания Мастера¹¹». Насколько я могу предположить, Ла Бакфаст хотела бы поставить в мой кабинет нечто тяжеловесное, вроде того нового монстра из кедра, какой стоит теперь у доктора Дивайна, или того массивного стола из красного дерева с бронзовым письменным прибором, какой красуется в ее директорском кабинете.

Однако я просидел за своим обтерханным допотопным столом уже более ста триместров и знаю на нем каждую царапину, каждый след сигареты, потушенной о столешницу, каждое граффити. Третий ящик как заедал с самого начала, так и до сих пор заедает; а в самом верхнем ящике к задней стенке намертво прилипло что-то почерневшее, возможно, некогда это был лакричный леденец. Нет уж, с моим столом я не расстанусь вплоть до того дня, когда меня вынесут из «Сент-Освальдз» вперед ногами. Что же касается этих новых рабочих столов с пластиковым покрытием, то я уже договорился с нашим привратником Джимми Уоттом, и он вскоре переправит их в какой-нибудь другой класс, а в мой класс вернутся привычные старые парты (в настоящее время они хранятся в подвале и ждут уничтожения). Джимми, конечно, предстоит немало работы, ведь ему придется втаскивать каждую парту по узкой лестнице ко мне на Колокольню, но он обладает сразу несколькими счастливыми качествами: он добродушен и его легко совратить, пообещав всего лишь пятьдесят фунтов и выпивку в «Жаждущем школяре». Подобное вознаграждение он считает более чем достаточным.

Я осторожно, украдкой, закуриваю свою любимую «Голуаз». Запах дыма навевает грустные ностальгические мысли. Осень в этом году наступила рано; деревья в Верхнем Парке похожи на горящие факелы, да и заросли кипрея на дальнем краю игровых полей сменили ярко-розовый цвет на дымчато-белесый. Осень – мое самое любимое время года, исполненное меланхолии, зрелости и прозрачного света. Но этой осенью почему-то преобладает именно меланхолия.

Господи, как же мне не хватает Эрика! Эрик был столь же неотъемлемой частью моей жизни, как запах мела, мышей и полироли у нас в Среднем коридоре. Я этого запаха почти не замечал, пока он не исчез совсем, и теперь Средний коридор благоухает цветочным дезинфектантом, а мел для классной доски давно заменили вонючим маркером. Я понимаю, что Эрика больше нет, что он ушел навсегда, однако по-прежнему надеюсь, что наткнусь на него на лестнице или в учительской и услышу знакомое: «С добрым утром, Стрейтс».

Это просто время года такое. И это пройдет. Но как же я по нему скучаю, по этому старому идиоту! Скучаю, даже несмотря на ту прискорбную историю. Хотя, возможно, скучаю я по тому человеку, каким Эрик мне казался? Каким я хотел бы его видеть? От подобных мыслей мне становится не по себе. И все-таки как ему удавалось столько лет скрывать от меня свою мрачную тайну? Однако нельзя же сбросить со счетов шестьдесят лет нашей с ним общей жизненной истории. Я ведь отлично помню его и мальчиком, и молодым человеком. Помню, каким он был до той истории с Гарри Кларком. И знаю: какой бы ужасный поступок он ни совершил, в глубине души у него рядом с гневом и тьмой всегда таились доброта и любовь.

Согласно верованиям древних греков, в царство Аида пять рек: Ахерон, река печали и горя; Коцит, река плача; Флегетон, река огня; Стикс, река гнева и ненависти; и, наконец, Лета, воды которой дают благословенное забвение. Если это так, то путь, ведущий в Аид, уже преодолен мною как минимум на четыре пятых. События прошлых лет заставили меня преодолеть огонь и воду, тьму и печаль. И теперь единственное, на что я, наверное, еще могу надеяться, это благословенный дар забвения. Рад ли был Эрик Скунс тому дару, какой приносит человеческой душе Лета? Или же наоборот – боролся с течением? И что выбрал бы я, оказавшись на его месте? Забвение или вечные угрызения совести?

Надо, пожалуй, выпить еще чаю, чтобы отогнать призраков прошлого. И преградить путь Лете. Это мой излюбленный способ. Для этого у меня под столом имеется чайник, а в столе – несколько пакетиков чая и одноразовых упаковок ультрапастеризованного молока. Заварочным чайником я никогда не пользуюсь. Пить чай я всегда предпочитал из своей сент-освальдовской кружки. До недавнего времени и кружка Эрика по-прежнему стояла в буфете у нас в учительской, но в конце прошлого триместра я заметил, что ее оттуда убрали. Еще одной вещью, напоминавшей мне об Эрике, стало меньше. А может быть, кому-то из наших новых уборщиков просто приглянулась его кружка с принцессой Дианой?

Приготовив себе чай, я снова уселся за стол, поджидая Джимми, и, услышав стук в дверь, был совершенно уверен, что увижу за «мраморным» стеклом его круглую физиономию.

– Войдите, – сказал я, и, к моему удивлению, в класс ввалилось сразу несколько человек, причем один из них был облачен в нечто невероятное – розовое, жуткого неонового оттенка; такую вещь наш Джимми никогда бы не согласился на себя надеть.

Это, разумеется, была все та же хорошо мне знакомая четверка: Сатклифф, Аллен-Джонс, МакНайр, а также Бенедикта Уайлд – она же мальчик Бен, – с которой (или с которым?) они подружились в прошлом году, хотя она и была на год их старше и теперь училась уже в «старшем шестом», то есть выпускном, классе, а они пока еще только в пятом. Все «Броди Бойз»¹² были, разумеется, не в школьной форме, и, конечно же, именно Аллен-Джонс красовался в той кричаще-розовой майке, на которой еще и имелась загадочная надпись: ПО СРЕДАМ МЫ ВДРЕБЕЗГИ РАЗНОСИМ ПАТРИАРХАТ. Может, это шутка такая? – подумал я и промолчал. Должен признаться: школьный юмор претерпел весьма сильные изменения по сравнению с теми куда более солнечными и куда более простыми временами, когда ученики развлекались незамысловатыми стишками на латыни, по-английски звучавшими как полнейшая абракадабра: Цезарь к чаю варенье имел, Бруту же крыса досталась…¹³

Пожалуй, узнал я их не с первого взгляда. Мальчишка без школьной формы – все равно что домашний кот в ночи; он, как и кот, держится куда более независимо и даже игриво и выглядит куда более чужим, чем днем. И потом, конечно же, мои мальчики здорово выросли: с ними так всегда после каникул. Впрочем, Аллен-Джонс по-прежнему выглядит мальчишкой по сравнению со своими повзрослевшими приятелями. А Бен – давно уже принятая в общество «Броди Бойз» – сделала себе новую и очень короткую стрижку, которая наверняка вызвала бы у этой «Просто-Джо» пароксизм недовольства.

При виде столь представительной делегации я поставил кружку с чаем на стол и встал, хотя для светского визита было все еще слишком рано, часы показывали только 7.45. А тот факт, что все «Броди Бойз» были без формы, свидетельствовал: они неким образом постарались позабыть, что первый день осеннего триместра предназначен исключительно для преподавателей.

– Доброе утро, – сказал я.

– Доброе утро, сэр. – Аллен-Джонс всегда был у них спикером. Но сегодня вид у него был какой-то неестественно серьезный. На мгновение у меня мелькнула ужасная мысль: что-то случилось с Тайлером – он, единственный из «Броди Бойз», сегодня отсутствовал. Но потом я вспомнил, что вся семья Тайлера уехала на лето в израильский кибуц, а самого юного Тайлера следует ждать в школе лишь к концу этой недели. Наверное, мысли мои все еще были заняты стариной Скунсом, но я уже догадывался, что произошло нечто очень нехорошее.

– Что случилось? – спросил я. – У вас какие-то неприятности? – В любое другое время я бы, возможно, добавил еще какое-нибудь веселое и не совсем приличное латинское выражение, но, глядя на их серьезные лица, решил, что в данный момент это было бы совершенно неуместно. И я снова подумал о Тайлере. Столь много бед уже постигло нашу школу, что мысль о возможности потерять еще одного из моих дорогих мальчиков заставила мое сердце тревожно забиться. А в груди вновь пробудилось знакомое ощущение некоего призрачного пальца, который иногда начинал двигаться где-то на уровне третьей пуговицы жилета – это было одно из неприятных напоминаний об инфаркте, два года назад надолго уложившем меня в постель. – Да в чем же дело? – воскликнул я как-то совсем уж нервно.

Аллен-Джонс быстро переглянулся с остальными. Бен кивнула. Сатклифф остался недвижим; он вообще показался мне каким-то невероятно бледным – с другой стороны, при такой рыжей шевелюре у него и цвет кожи соответствующий, причем вне зависимости от времени года, так что иной раз может показаться, что он всю жизнь провел в глубокой пещере. А тот призрачный палец все продолжал осторожно продвигаться вверх по направлению к сердцу, и больше всего мне хотелось спросить, жив ли Тайлер, но произнести столь страшный вопрос вслух я не решался. Как известно, дай своему страху голос, и страх обретет реальную форму. Как тот lupus in fаbula¹⁴.

– В чем дело? – снова спросил я охрипшим от волнения голосом.

– Сэр, – сказал наконец Аллен-Джонс, – мы вроде бы нашли чей-то труп.