Kitobni o'qish: «Наши души»

Shrift:

* * *

Эта книга для тех, кто умирает, умер и не умрёт никогда. Для настоящей любви преград не существует: пережить можно всё, даже саму смерть.
Все случайности, происшествия и совпадения с реальными людьми – не случайны, как ничто не может быть случайным во всех известных мне мирах.
Моему самому любимому человеку. Моему Сыну посвящается…

От автора

До…

…А вы помните первую улыбку своего ребёнка? Я помню её до мелочей, до запаха в комнате, до цвета коляски и одеяла… Особенно улыбку первого ребёнка, когда ещё непонятно, что ты ОТЕЦ, да и не очень ясно, что муж; когда ещё не забыты холостяцкие гулянки, когда на вопрос молодой жены: «Куда ты собрался?» – отвечаешь бесхитростно: «В центр», «К Зуму», «Гулять». Наклонившись, смотришь на ребёночка, как всегда: «Агу-агу», – и вдруг Раз – по сердцу горячей волной – вот Она: ПЕРВАЯ УЛЫБКА! И всё. Попал!!! Конечно, и до этого ты любил своего ребёнка, носил его на руках, учился пеленать, кормил и целовал МАШИНАЛЬНО, а тут пошла такая ОТДАЧА, что все бессонные ночи, обоссанные пелёнки и прочие прелести ушли на последний план: вот ОНО – МОЁ! Отдельно живущая часть меня самого! Любит меня и улыбается мне!!! Больше никуда и не надо…

Это не героизм – любить своих детей, скорее это часть твоего ЭГО. Без этого уже не получается есть, пить и жить нормально… Зависимость? Да! Полная, тотальная наркомания! А отдача от улыбок, от «шажков», от вопросов и ответов пошла такая, что на двести процентов покрывает посиделки с друзьями, походы «по бабам» и прочие радости «одиночного плавания».

Я ждал Его всегда, и он пришёл спустя пять с половиной лет после дочки, долгожданный и осознанный Сын – продолжение моего рода, моё Я, моё Всё…

После

Жизнь каждого из нас несколько раз делится на «ДО» и «ПОСЛЕ». Я говорю не о садике, школе, институте или армии, и даже не о детстве, взрослости и старости, когда меняются взгляды, убеждения, стремления и ценности. Вехи, о которых идёт речь, гораздо жёстче, а черта меж ними «очерченнее» – тут простыми слезами не обойтись.

ДО болезни любимого ребёнка ты был другим. После оглашения страшного диагноза, когда твоё изменённое, контуженное и переломанное страшным известием тело начинает заново обрастать мясом, связками, сухожилиями (потому что надо бороться, потому что это ещё не конец, что бы ни говорили врачи), часть тебя прежнего ещё жива. Ты ещё вспоминаешь своё «ДО» и даже иногда смеёшься, правда твой смех воспринимается собственным ухом как-то глупо и неестественно. А вот следующее «ПОСЛЕ», следующее после жизни твоего ребёнка, когда бороться уже не за что и не с кем – именно это последнее «ПОСЛЕ» самое страшное своей необратимостью. Ориентиры потеряны, цели больше нет, и после него уже ничего нет. Как будто из тебя вытащили стержень, и ты оказался студенистой массой, дрейфующей по течению жизни. Иногда эта медуза заглатывает что-то, случайно запутавшееся у неё в ногах, и, не замечая вкуса, продолжает своё движение. Движение, которое уже не называется словом жизнь. Оглушённые горем, мы просто донашиваем своё тело в надежде случайно забыть его где-нибудь в метро, на остановке, у старой скамейки в парке, где были так счастливы недавно (или давно, уже и не вспомнить), играя со своим счастливым ребёнком.

Ты несёшь своё бесхребетное тело в людском потоке, поглощённый одним желанием – хоть бы его у тебя побыстрее украли, и тогда ты сможешь быть вместе с тем главным, что, как оказалось, и составляло твою жизнь полностью «ОТ» и «ДО» – слова «ПОСЛЕ», в твоей программе счастливого бытия не было. Беда в том, что тело твоё сильно изношено всепоглощающим горем и никому не нужно, а скинуть его самому мешают невидимые барьеры, которые красными флажками развешаны над каждым мостом, крышей или дорогой. То, что раньше было Тобой, безвольно плывёт в море таких же беспозвоночных, окружённых своими флажками, и ни одна игла не способна заштопать их дырявые души. Торчащие наружу нитки цепляются за острые камни, распуская её всё больше и больше, но ничто извне уже не сможет причинить нам боль. Боль внутри. Мы сами состоим из боли…

Эта книга предназначена помочь нам, достигшим самого дна горя, найти в себе силы шевелить конечностями, чтобы научиться видеть дальше расставленных маяков. Познать и почувствовать, что жизнь намного длиннее проживаемого ныне отрезка. Что встреча с любимыми неизбежна, как неизбежен первый дождь каждой весной, а зима – это лишь временное явление; что законы любви и законы притяжения, как и времена года, – это одни и те же законы природы, которые не дадут нам выйти на чужой остановке и заблудиться. От элементарной частицы, что меньше атома, до гигантской звезды, от одного человека до целой Вселенной – всё связано невидимыми нитями в единое поле… Мы Будем Вместе!

Предисловие

Весь первый год я искал смерти. Ждал её, звал, манил, грезил ей. В Новый год я сильно напился, но ничто не могло заглушить или притупить страшную боль. Жена и дочка обнимали, гладили меня, пытаясь успокоить, но я просто выл и хрипел, потом хлопнул дверью, сел в машину и уехал за двор, чтобы по кругу, не останавливаясь, вливать себе в голову Высоцкого:

«Я когда-то умру – мы когда-то всегда умираем,
Как бы так угадать, чтоб не сам – чтобы в спину ножом,
Убиенных щадят, отпевают и балуют Раем,
Не скажу о живых, а покойников мы бережём…»

…Каким-то образом мне удалось вырваться из этого круга и оказаться дома. Помню, что я снова пил и снова выл, заказал Деду Морозу самый желанный подарок – чтобы этот год стал для меня последним – чем чёрт не шутит, мысли материальны. А потом на каком-то этапе меня осенило: я должен написать сценарий к фильму, тем более практически весь сюжет, во всяком случае, весь скелет будущего сценария стоял прямо перед глазами. Я бросился за бумагой и быстро набросал основную линию, героев, завязку и развязку. Меня реально трясло от возбуждения, что такого я нигде и ни у кого ещё не видел, что это будет след, наш общий след с моим любимым сыном, что мне можно ещё немного пожить, чтобы успеть воплотить его в жизнь. Дочка ещё не спала, и я не смог не поделиться с ней замыслом: «Саша, это круто! Сценарий возник передо мной почти целиком, и я это сделаю!»

Наутро, или на день, не помню, в общем, когда я проснулся, записок нигде не было, а я не помнил ни одной фразы и ни одной буквы из будущего сценария. Черновик пропал и, где бы я его ни искал, на глаза не попался. После праздников дочка собралась уезжать на учёбу, и я ещё раз попросил её поискать бумаги: «Может быть, я их куда-то к тебе тогда, ночью, убрал?» Никаких следов не обнаружилось. На прощание дочка сказала, что, наверное, меня так «вштырило», что я сам себе всё придумал, и не было никаких записей…

Я попытался жить дальше. Жить – это неверное слово для моего существования, я вынашивал только один план: как поскорее оказаться рядом с сыном, одновременно пытаясь вспомнить и план сценария. Я был уверен в его существовании.

Прошло около трёх месяцев, когда я затеял ревизию в своей сумке – там всегда скапливалось множество ненужных чеков и другого хлама. Так вот, выгребая всю эту дребедень, я случайно наткнулся на два сложенных листа и сразу понял, что это Оно Самое, но, развернув бумагу, просто обомлел. На одном листе было написано всего два слова – «Наши Души» – и множество волнистых линий, на другом – слов вообще не было, только те же сходящиеся и расходящиеся волнистые линии, полосы и закручивающиеся спирали.

Ещё несколько раз я бережно доставал эти листки, но ничего в них не видел. А потом наступила никчёмная и ненужная дата: мой первый за последние шестнадцать лет день рождения в мире, где не было сына. Конечно, я не отмечал этот день, я просто пил, пытаясь залить горе, но оно не имело веса и всегда оказывалось сверху. Думая, пережёвывая, в бессчётный раз перетирая безответные вопросы: «За что? Как же так? Почему он, а не я?», – я раскрыл эти листы, и всё стало ясно – я вспомнил! Не знаю и не могу объяснить таинство этого открытия, но я буквально читал эти полосы, линии, закорючки и волны. Возможно, оказавшись в таком же физическом состоянии, как в прошлый раз, на моё подсознание наложилось что-то ещё, но я схватил тетрадь и, опасаясь снова упустить найденное, набросал краткий текст теми привычными знаками, что придумали люди…

…А «просящему даётся» – это точно: раньше я никогда не болел, а тут понеслось… Думал, что не успею. Сценарий писать намного быстрее и проще, но в нём нет жизни, а у нас с сыном она была настоящей, и будет, и есть, насколько реальна любая реальность, или иллюзорна иллюзия – тут как посмотреть. В общем, написание текста держало меня на плаву, как и сны, где мы с Петей проживали свою жизнь дальше. Дед Мороз не справился с заданием – я почувствовал себя лучше и преобразовал недописанный сценарий в полноформатную книгу.

Стилистика… Да, от сценария осталась именно она. Не было бы его, и книга была бы иной, но я не жалею. Теперь многие мысли высказаны через диалоги, и при прочтении они оживают в виде кадров из фильма. Никак не могу определиться с жанром: это, конечно драма, в то же время выживание, реализм, научное фэнтези, может, реалистическая фантастика? Или всё вместе? Может, и так, а возможно, всё намного проще – это наша жизнь. В книге я показал чувства жизни без жизни, чувства отца, оставшегося без самого дорогого, что у него было, – без сына, от и до… и после… А потом ещё «после…», и снова «до». Повествование неровно, как и сам сюжет, который полон взлётов и падений, но, начав царапаться, ты ползёшь выше и выше, упорно цепляясь за новые знания, – оно так и было. Я лечил себя по ходу письма, разгонял, как старую телегу, не готовую к продолжению службы… Надеюсь, что разогнал – последние три четверти читаются легче, но решил всё оставить, как есть, ведь это моя жизнь и НАШИ ДУШИ.

Спутанность сознания

Домашняя обстановка. Ночь, но никто не спит. Квартира до самых краёв залита электричеством. Надрывно пищит прибор, подключённый к побелевшему пальчику обездвиженного ребёнка. Мама поочерёдно, не останавливаясь ни на секунду, растирает ему ступни, руки, протирает тело полотенцем. Отец делает искусственное дыхание обмякшему сыну, слушает заснувшее сердце и вновь запускает его очередным массажем. Медики третьей за ночь бригады скорой помощи молча стоят рядом…

Улица. Ночь. Сквозь грязные окна реабилитационной машины мелькают огни ночного города. Внутри машины нет ничего. Кислорода нет. Иван продолжает дышать за двоих: рот в рот… рот в рот… Чёрные зрачки сына, став огромными, скрыли всю голубизну его радужки. Ещё выдох… Ещё… Толчок в грудь… Зрачки сузились, расширились и вновь превратились в маленькие, почти невидимые точки.

В больнице их никто не ждал и не встретил. Сквозь спутанное сознание Иван слышал, как работники «скорой» ругаются с медсестрой, которую только что разбудили.

– Вам же звонили, что у ребёнка дыхания нет. Почему ничего не готово?

Тележка с сыном покатилась вперёд, преодолевая бесконечные повороты, лифты, узкие коридоры. Иван останавливал носилки, чтобы поделиться с сыном парой вдохов, и толкал её дальше. У дверей реанимации заминка. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох выдох…, одно дыхание на двоих, одна на двоих жизнь. Наконец появилась зевающая во весь рот дама – дежурный врач. Протёрла заспанные глаза, не пожелав закрыть или прикрыть рот рукой:

– Что случилось? – снова протяжный зевок.

Иван быстро рассказывал причину позднего визита, но осекался на каждом втором предложении: дежурная громко зевала – ей не интересно.

Утром врачи отказались делать какие бы то ни было обследования, и начмед приказал радоваться:

– А чего вы хотели? Ему вчера шестнадцать лет исполнилось! В детскую больницу уже нельзя, а по закону (я вам сейчас дам почитать) во взрослую кладут только с восемнадцати! Так что вы радоваться должны, что мы вас взяли!

Радости не было. Утро-ночь, утро-ночь, утро-ночь – дни незаметно сменяют друг друга. Реанимация. Глубокая кома. Родители умело массируют, разминают, протирают, разговаривают с любимым сыном:

– Петруша, сейчас ножки тебе помажем, разотрём хорошенько… Сейчас ручками поработаем. Вот так. Вот так!

Две недели продолжался один бесконечный день, но с первой нотой телефонной трели наступила ночь, и дня больше не было. Новый день закончился не начавшись – закончилось всё, и началась нескончаемая, режущая, стонущая, ломающая боль. Из часа в час, из ночи в ночь, из секунды в секунду – сына больше нет.

Проводы, просмотр видео, фото, слёзы, крик, вой. Сон, бред, полубред – всё перемешалось в хороводе нереальной реальности. Иван мечется в кровати, не имея возможности уснуть, и не в силах проснуться плачет, кричит, зовёт сына…

Утро осветило комнату осторожным лучиком молодого солнца, который щекотал веки, играл с зарёванным лицом Ивана, пока тот не проснулся окончательно. Рядом был Петя. Он оторвался от планшета и удивлённо взглянул на отца:

– Папа, ты плачешь, что ли?

Иван не мог поверить своим глазам, но верил им! Он теребил, мял, обнимал сына и ревел в голос:

– Петька, Петька-сынок! Так значит, всё хорошо получилось? Обошлось?!

В комнату вошла Света:

– Что обошлось? Вы чего такие?

Петя пожал плечами, легонько похлопывая отца по спине:

– Я не знаю. Папа чего-то ревёт.

Света:

– Почему ревёт?

– Не знаю. Я играл спокойно, а он проснулся и ревёт.

Иван глубоко вздохнул, стараясь успокоить дыхание, и вытер слёзы:

– Надо же, хрень какая приснилась! Я во сне даже поверил… так всё реально…

Света присела рядом:

– Расскажи.

Иван вобрал в себя воздух и с шумом высвободил лёгкие:

– Нет, хрень это. Мерзость какая-то. Забудь!

– Ну и ладно, забудем тогда. Будем только хорошие сны помнить! Чем сегодня займётесь, мужики?

– О-о-о! У нас куча дел и ещё больше планов! – Иван сгрёб сына в охапку. – А пока я сожру вот этого маленького козлика!

– Я не маленький! Сейчас я тебе покажу, какой я маленький! – Петя яростно боролся с рукой отца.

Иван рассмеялся:

– Ладно, ладно, не маленького! Тогда я сожру этого огромного, толстого, вонючего козла, который мне руку отламывает!

Красный от напряжения сын пытался завести руку отца за спину:

– Сейчас я тебя! Сейчас я тебя!

Света:

– Эй, вы, драчуны-засони, быстренько умываться и кушать!

В ванной комнате отец и сын продолжали яростно бороться, теперь уже из-за струи воды – кто вперёд?!

Петя быстро поел приготовленный мамой завтрак и вылез из-за стола:

– Я всё! Я человека-паука смотреть!

Иван:

– Ладно, одну серию посмотришь, и повторим месяцы и времена года по правильной очерёдности!

– Да я так всё знаю, – Петя набрал полную грудь воздуха. – Апрель, июнь, май, январь, понедельник!

Иван:

– Молодец, почти угадал! А потом песенку вспомнишь, которую я для тебя в Лондоне написал, и расставишь всё по порядку.

– Я и сейчас могу! – Петя приосанился и торопливо запел:

АПРЕЛЬ капелью плачет,
Зелёный МАЙ смеётся,
В ИЮНЕ солнце греет,
В ИЮЛЕ уже жжётся.

Наш АВГУСТ переменчив,
СЕНТЯБРЬ не надёжен,
Листвой его, опавшей,
Забытый сад уложен.

Иван уже сбегал за листком бумаги, на котором месяцы были записаны в календарном порядке, и, при каждом упоминании сына, он проводил под ними тупым концом карандаша, подхватывая последние строчки куплета:

Наш АВГУСТ переменчив,
СЕНТЯБРЬ не надёжен,
Листвой его, опавшей,
Забытый сад уложен, —

Петя пел с воодушевлением, интонацией выделяя названия очередного месяца:

– ОКТЯБРЬ птичьи стаи
Куда-то прогоняет,
НОЯБРЬ белым пухом
Всю землю укрывает.

ДЕКАБРЬ – дед суровый,
ЯНВАРЬ могуч и светел.
ФЕВРАЛЬ – до самых рёбер
Пронизывает ветер, —

Затянули дуэтом, —

ДЕКАБРЬ – дед суровый,
ЯНВАРЬ могуч и светел.
ФЕВРАЛЬ – до самых рёбер
Пронизывает ветер.

А в МАРТЕ солнце светит —
Макушку припекает,
А дальше всё по кругу,
Такое всякий знает:

АПРЕЛЬ капелью плачет,
Зелёный МАЙ смеётся,
В ИЮНЕ солнце греет,
В ИЮЛЕ уже жжётся.

Мама Света вошла в комнату, и образовалось трио:

– АПРЕЛЬ капелью плачет,
Зелёный МАЙ смеётся,
В ИЮНЕ солнце греет,
В ИЮЛЕ уже жжётся…

– Молодец, Петь, но это только начало – смотри свой мультик и за работу!

…Сахар давно растаял, а Иван ещё долго звенел ложкой в бокале с остывшим чаем. Затем он тупо уставился в стол, поддавшись ватной тишине, которая, став почти осязаемой, давила на плечи, вдавливая Ивана всё глубже в диван.

Света слегка коснулась руки мужа:

– О чём всё думаешь-то? Сон такой плохой, что ли?

Иван вздрогнул от этого неожиданного прикосновения, которое вывело его из такого далёкого далека, о котором он уже не помнил, но ощущал ужас, поселившийся глубоко внутри:

– Очень плохой. Реальный такой, даже страшно… И осадок гадкий, на душе глухой пустотой висит.

Света подсела к мужу:

– Расскажи, чтобы не сбылось!

Иван помотал головой:

– Не могу. Не сбудется…

Света:

– Расскажи. Легче будет.

Иван долго молчал, глядя в стол, но взгляд не упирался в него, а проходил сквозь столешницу и утопал в неизмеримо глубоком ужасе. Наконец Иван откашлялся, крякнул, проглотив ком, и тонкий звук пробился из сузившегося горла:

– Сон такой, будто бы у нас ничего не получилось…

Лицо Светы дрогнуло:

– Как не получилось?

Иван зажмурился в бесполезной попытке удержать слёзы:

– Помнишь, как Петя еле шевелил губами…, говорил: «Слишком мало времени… слишком мало времени… чтобы меня спасти»?

Света кивнула головой и заплакала.

Иван:

– Как будто ничего не получилось… И мы проиграли…

Света обняла Ивана:

– Это был сон. Всего лишь сон.

Родители рыдали на кухне, а из комнаты каким-то диким диссонансом, полным несоответствием с внутренним ощущением горя, доносилось бодрое пение сына: «Апрель капелью плачет, зелёный май смеётся, в июне солнце греет, в июле уже жжётся…»

Тягучая тьма заполонила собой весь оставшийся на поверхности мир. Всполохи света и резкие звуки тщетно пытались пронзить её – они вязли и тонули в этой неравной схватке. Иван тёр глаза, но никак не мог раскрыть их. Свинцовое одеяло накрыло его с головой, перемешав кости, плоть, помыслы и желания в одну неизмеримо тяжёлую массу. Вдруг откуда-то издалека, откуда-то снаружи, донёсся самый родной на всём свете голос:

– Пап. Пап… Вставай, хватит спать! Пап…

Огромным усилием воли Иван приоткрыл глаза: сквозь звенящее марево тумана угадывалась фигура сына, стоящего у окна.

– Пап… Ну, наконец-то проснулся! – Петя бодро махнул рукой. – Иди сюда скорее, чего покажу!

Тяжесть, тоска и боль исчезли вместе с туманом, не оставив никакого следа. Иван тискал и обнимал сына:

– Ну, чего у тебя здесь? Показывай!

Петя показал на цветочный горшок:

– Пап, вот смотри: зачем здесь палочка в землю воткнута?

– Чтобы земельку рыхлить, – Иван вытащил палочку и аккуратно подрыхлил ей землю вокруг цветка, – чтобы корочки сверху не было, чтобы корешки дышали.

Петя тревожно посмотрел на отца:

– А если палочки не будет, то что – цветы задохнутся?

– Нет, Петь, можно ещё камушки сверху подсыпать, тоже корочки не будет. Только у нас камешков нет.

– Папа, да как же нет? – воодушевился Петя. – Мы же на речке собирали всякие маленькие камешки, что – не помнишь? Целую банку красивеньких таких набрали!

– Точно! Я, Петь, совсем забыл про них. Ты постой здесь, я сейчас быстро принесу! – Иван вышел из комнаты и оказался в ловушке.

Тишина оглушила и укутала его, как в детстве, когда он прятался от своих страхов, укрывшись огромным ватным одеялом. Неожиданно часы с кукушкой «кукукнули» половину какого-то часа, хотя их несколько лет никто не заводил, оставив для декора, и они отпустили свои гирьки-шишечки вниз, согласившись с вынужденной необходимостью. Теперь они ожили, разорвали завесу тишины и подали сигнал остальным. В доме тикало всё, что могло тикать, даже немые с рождения электронные часы громко отмеряли убегающее время. Других звуков не было. Ничего не доходило до сознания Ивана, суетливо бегающего по квартире в поисках того, чего он не помнил. Он открывал дверцы шкафов, заглядывал в них, надеясь увидеть и вспомнить то, что искал, закрывал и открывал их вновь, осознавая, что ищет что-то очень важное. Иван стоял в ванной комнате, мотал головой в разные стороны, бормотал, пристально рассматривая своё странное отражение. Вконец измотавшись, он обхватил голову руками и, не в силах постичь желаемое, завыл:

– Что делать? Что делать-то?

Крик потонул в тишине. Только часы, словно псы, сорвавшиеся с цепей, сбились в стаю и наперебой отмеряли ход ускользающего времени.

Иван отпустил себя, отвлёкся от навязчивой идеи вспомнить то, чего не в силах был вспомнить, сосредоточился на тиканье часов, зацепился за секундную стрелку, добрался вместе с ней до самого верха, споткнулся о цифру «12» и вспомнил:

– Петька!

Петя тут же отозвался:

– Чего?

Иван прикрыл рот рукой и засмеялся сквозь набежавшие слёзы:

– Ничего, сынок! Подожди чуть-чуть, я иду! – подбежав к сыну, Иван крепко обнял его. – Прости, прости, сынок, что я так долго!

Петя улыбнулся:

– А разве долго? Я и не заметил. Наоборот, хорошо.

– Что хорошо?

– Ну, хоть постоим здесь подольше. Мне нравится здесь с тобой стоять…

– Сынок, я же никуда не уйду. Я не тороплюсь, будем стоять здесь, сколько захочешь! – счастье накрыло Ивана с головой и, нежно играя на самых тонких струнах души, передало приятную дрожь всему телу.

Петин голос повторился, но с реверсом и в совершенно иной тональности. Слова были те же, но они будто отскакивали от голых стен и падали на пол: «Мне нравится с тобой здесь стоять».

Сердце защемило от смутного предчувствия беды. Иван распахнул глаза, но ничего не увидел: мёртвая тишина и тьма приняли его в свой мир. Он уже всё понял, но в какой-то безумной надежде продолжал ощупывать всё вокруг сбившегося одеяла. Горло сжалось от бесконечности необратимого горя, отказывая лёгким в новом глотке воздуха, наконец, тишину разорвал протяжный крик, полный отчаянья и страха:

– Пе-тя!

Потом Иван скомкал, запихал в себе в рот большой кусок одеяла, сжал его зубами и завыл. Эхом отозвались рыдания жены из соседней комнаты.