Kitobni o'qish: «Любовь нужна всем»

Глава первая

1

Большое и какое-то безвкусное, с несколько хаотично расположенными корпусами здание. «Да уж, институт международных отношений. Типичный «совок» семидесятых годов: какие-то столбы и щиты со стеклом, когда у нас что-то оригинальное строить начнут? А то всё эти мастодонты, – Илона сразу вспомнила советское посольство в Париже, где они втроём побывали в мае, – тоже ещё тот ужас! Это даже лучше, но всё равно безобразие!»

– Вот, Илоночка, тут ты будешь учиться, папа всё устроит, главное – не завали вступительные. Наверное, приятно получать образование в таком прекрасном заведении и в таком чудесном здании, – дежурная лучезарная улыбка Александры Евгеньевны обнажила безукоризненный ряд белых, до жемчужного блеска, зубов. – Ведь очень оригинальненько построено. Вот это сочетаньице широких оконных проёмов в центре и узеньких по краям. Это просто великолепно! Кто архитектор, Витенька?

– Да какая разница, Сашенька! – папа Илоны только присоединился к своим домочадцам, он заходил в то самое, так не понравившееся дочке, здание. – Там учиться надо будет, книги штудировать, языки изучать, а не проёмы рассматривать.

– Какой ты всё-таки иногда бываешь скучный и нелюбознательный! Ведь аура – это так важно, альмаматер ведь! Она вдохновляет! Ведёт к новым победам! А ты заладил, разница… – Александра Евгеньевна разочарованно вздохнула. – Да, кстати, Илоночка, ты язык выбрала? А то одного английского мало, пусть даже хорошего, как у тебя.

– Папа советует идти на португальский. Это сейчас востребовано: Ангола, Мозамбик, освободившиеся колонии, прогрессивные страны. Что там ещё, пап?

– Гвинея-Бисау, острова Зелёного мыса, потом Бразилия. Там, конечно, капитализм по американскому образцу, зато всё есть, и это уже серьёзно, это тебе не нищий Мозамбик! Там, правда, есть некоторые отличия в языке, но их легко запомнить.

– Да, попасть бы в Рио-де-Жанейро, пляжи там шикарные! – Илона мечтательно прикрыла свои большие голубые глаза – предмет зависти одноклассниц.

– Это пока из области фантастики, Илоночка, сначала надо закончить МГИМО всё ж, – и мама Сашенька посмотрела почему-то не на дочь, а на её папу. Тот вздохнул:

– Ага, и поступить бы не мешало. Всё не так просто, это не семечки на завалинке лузгать.

– Но ты же уверял, что проблем не будет. Рекомендация от райкома будет, а в институте Вершинин обещал содействие.

– Ну, Вершинин-то обещал, – раздражённо произнёс муж, – да он не один там. Ну и с нашей стороны тоже что-то нужно. У тебя же есть кто-то по французской косметике? Ну, когда привезённая кончается, ты же где-то берёшь, бывает же такое? А то он в командировки не ездит, а жена просит.

– Есть одна хорошая женщина, но, Витенька, это выльется в немалые деньги! Ох, у людей одна корысть на уме!

– Ну, выльется и выльется, что поделаешь? В Одессе за институт народного хозяйства три тыщи платят, а тебе за МГИМО сотни-другой рублей жалко. А ещё несколько лет назад туда девчонок вообще почти не пускали. Это сейчас перестройка, новый ректор, и всё меняется. Но всё равно очень трудно и не факт, что косметикой обойдёмся. Однако раз решили, то поступаем. Ладно, поехали, – Виктор Сергеевич провёл широкой ладонью по лицу, словно стирал с него пыль аудиторий института, – а то мне ещё в МИД успеть бы!

– Три тысячи рублей! Но это ведь разные совершенно вещи! Как ты не понимаешь! Вы совсем там от жизни оторвались! Это же Одесса! И одно дело – взятки, другое – взять по дружбе, – Александра Евгеньевна осеклась внезапно, смысловая близость двух слов бросалась в глаза, но пауза длилась лишь несколько мгновений, и она намеренно ужѐ расставила акценты, – взять по дружбе умную и образованную девочку! Нархоз – это торговля, а туда одни жулики лезут, чтобы потом в какой-нибудь снабсбыт сесть. Я знаю: не первый год живу. Это так противно, так отвратительно!

Виктор Сергеевич вздохнул: спорить с женой бесполезно. Она всё знала лучше, всё, даже то, о чём имела весьма смутное представление. Кроме того хотя бы, что не знала вовсе, и то хорошо.

Илоне тоже было мерзко слушать эти истории, и она вздохнула с облегчением, когда все наконец сели в машину, и она их унесла от этого уродливого здания. Подальше, домой, а ведь ещё в нём учиться. Но вот, в отличие от мамы, и ей было наплевать, как выглядит институт, зачем ещё аура какая-то? Отец прав. Главное, чтобы штукатурка на голову не падала, а то он рассказывал, как у них прямо на лекции потолок посыпался, и это во внешторговском институте! Хорошо, легко отделались, без пострадавших, и дело замяли, а то полетели бы головы! Папа – вообще умница, он ровно шёл по жизни, без зигзагов. Просто долбил в одну точку, и всё. Закончил свой внешторг, который влился в этот же МГИМО: в него таких, как он, и вовсе не брали, тоже мне – со свиным рязанским рылом и в мидовский ряд, а он пробился, правда, не с первого захода, пришлось в армии послужить и поработать. И потом поднимался по ступенькам вверх, медленно, но верно. И вот в свои пятьдесят с небольшим – на ответственной должности в минвнешторге, и в загранкомандировки ездит, и вот даже смог их с мамой во Францию взять один раз. Как-то пробил. Правда, обменный фонд был скудноват, не разгонишься, но хоть Париж посмотрели. В общем, папочка Витенька – молодец. Всем бы такого мужа, хотя, конечно, бывают и лучше, более перспективные. Но для мамы и он – потолок, предел мечтаний. Потому как чего бы она без него делала со своим образованием хормейстера? Народным коллективом в районном клубе руководила? Ага, здорово, и сто десять рэ в зубы в конце месяца, ну сто двадцать. Что это меняет? Это с её-то запросами. Зато она – творческая интеллигенция, а папа – чиновник, и она может позволить себе иногда свысока смотреть на советского бюрократа-технократа. «Как ты можешь не узнавать эту музыку? Это же Стравинский! «Весна священная!» Но папа Илоны слишком далёк от «Весны священной»: он узнавал только «Священную войну», а это уже не балет и даже не опера.

И дом, в котором жила семья Илоны, ей тоже с некоторых пор не нравился. Нет, внутри совсем неплохо: просторный вестибюль, дежурная, два лифта на единственный подъезд дома-башни. Квартира тоже устраивала вполне, на троих – три комнаты, причём у Илоны – своя, кухня так, ничего, 13 метров: случается, что и на пяти умещают кухонное хозяйство. Жить можно вполне, в Париже они были в гостях у француза – папиного коллеги, так там не лучше, а по площади даже поменьше. Пожалуй, только вот техника другая, всякие «филипсы», «сименсы» да «сони». Хотя и папа тоже смог кое-чем отовариться, но лишь кое-чем. А вот такого здоровенного «филипса» у Илоны не было, какой звук плыл из него! Соловей в природе поёт хуже, чем в той голландской системе. И сами дома̀ их, московский, и тот, парижский, – земля и небо: здесь – обычный вытянутый кубик из посеревшего от времени когда-то жёлтого кирпича. Недолго голову ломали над формой. Воткнули в землю столб квадратный – и все дела. А там, в Париже, – формочки скруглённые, с большими овальными окнами и лепным растительным орнаментом. «Стиль «Модерн», – важно заявила мама, и в таких случаях с ней спорить запрещалось. И ковры на лестнице, а по стенам – лакированные деревянные панели, которые консьержка каждый день протирает от пыли. Даже просто подниматься по ступенькам – приятно.

Они с мамой вошли в квартиру, сразу подбежала их ангорская красавица – Руфина. Соскучилась, она очень любила общество и даже находила способы «ругать» хозяев за долгое отсутствие. Когда они весной летали в Париж, её пришлось оставить одну, и за кошкой ухаживала соседская прислуга, и вроде ухаживала неплохо, судя по внешнему виду питомицы и домового хозяйства, но Руфина тогда очень рассердилась и даже сначала притворилась, будто не признала хозяев. Это за четыре дня отсутствия-то! Правда, её хватило лишь на пару часов.

Илона приласкала кошку, мама тоже нежно относилась к домашнему животному, но у неё вечно не хватало времени. Вот и сейчас срочно приспичило звонить подруге, обсуждать новости очередного дня, с началом перестройки её стала интересовать политическая жизнь страны. «А какие в нашей стране новости, какая политическая жизнь? – не уставала удивляться маме Илона. – На Ижорском заводе под Ленинградом запустили новый прокатный стан; Михаил Сергеевич Горбачёв встретился с трудящимися Мурманска. Прекрасно: прокатный стан – это вообще жутко интересно, прям захватывает! Ну а Михал Сергеич так вообще суперстар! Боже, какое счастье, что об этом не нужно больше вещать на политинформациях!» Илона с трудом протянула в комсоргах класса до конца школы, но папа убеждал: «Так надо для характеристики! Потерпи». И она терпела. Теперь всё, можно не запоминать больше гениальные высказывания генсека. Зачем тогда это слушать? Она пожала плечами, взяла кошку на руки и направилась в свою комнату. Там включила свой маленький «Панасоник». «Битлз» – all you need is love. Это их любимая с Руфиной песня. Одноклассницы не одобряли, нос воротили: «Фу, ну это уже устарело, ты бы послушала «Депеш мод» или «Дюран Дюран». Но Илоне нравились битлы. И Руфине тоже, она лежала вместе с молодой хозяйкой на диване, та её гладила по белой, очень элегантной, словно выточенной талантливым скульптором, головке, кошка её тянула к верху и от удовольствия при каждом поглаживании приоткрывала пасть. Хотя Руфине любовь не нужна давно, в годовалом возрасте её пожизненно лишили страстей нежных. Папа возражал, но ни мама, ни Илона возиться со случками и котятами не желали. А, может, и правильно поступили, ведь им так хорошо вместе, и к чему ещё котята? Правда, сегодня придётся готовиться к противной химии: послезавтра экзамен, а аттестат у Илоны должен быть безукоризненным. Это папино условие. Ну что ж, надо так надо, но химия потом, чуть позже, а пока —

Аll you need is love,

All you need is love.

All you need is love, love.

Love is all you need.

2

Химию сдала на крепкую «пятёрку». Даже толстая Евгения Абрамовна, у которой из-под декольте всегда выпирала длинная чёрная волосина, даже она похвалила. Хотя, казалось, они испытывали друг к другу взаимную антипатию. Но ведь не пришлось Илону натягивать, как другую потенциальную медалистку. Почему бы не похвалить, когда всем хорошо, никому ведь не чужды добрые чувства, ну хотя бы иногда, изредка.

Теперь оставалась только физика, ну ещё история, но в ней-то Илона чувствовала себя сверхуверенно, а вот с физикой – нет. Надо готовиться, готовиться серьёзно. Правда, одна четвёрка в аттестате – это как-никак серебряная медаль, и, можно считать, документ вполне безукоризненным, что папа и хотел. В любом случае, мама будет придерживаться именно такого мнения, а дальше уже вопрос техники – мама умела убеждать, как минимум, своего мужа. Правда, имелся ещё один нюанс, и немаловажный: золотые медалисты сдают только один экзамен – профильный, в случае МГИМО – английский. И тут Илона была уверена, что при её знаниях да негласном содействии некоего Вершинина и французской косметики никаких проблем не предвидится: всё должно пройти как ножиком по маслу, оставить только ровный срез, что и требовалось.

Поэтому, конечно, эту чёртову, никому не нужную, физику нужно тоже сдать на пятёрку. Как она её достала за пять лет, физика-мизика, и училка тоже – Тамара Фёдоровна, майорская жена. Самую умную из себя строит, особенно, когда очередным своим дурацким вопросом заведёт кого-нибудь в тупик или когда объясняет новую тему. Послушать её, и науки важней вовсе нет. Но надо подготовить так, чтоб от зубов отлетало. Хотя бы для того, чтобы физики этой больше никогда в жизни не было! Хорошо, она девочка, на пацанов майорша вообще смотрит как на пушечное мясо и повторяет им чуть ли не на каждом уроке, вперившись маленькими злыми глазами в свою очередную жертву: «Армия, для вас, оглоеды штатские, станет лучшей школой жизни!» Однако минимум у половины штатских оглоедов – папы как Илонин, а то и выше рангом, поэтому они только нагло улыбались в ответ, что ещё больше заводило майоршу.

Илоне тоже армия по понятным причинам не грозила, но это ничего не меняло. Она готовилась, готовилась, как никогда раньше. Все три дня, отведённые на зубрёжку предмета. Сидела, отрываясь лишь на короткие перекусы, во время которых включала своих любимых битлов, больше себе не позволяла. Больше нельзя, надо долбить эту проклятущую физику. И она оставалась в обнимку с учебником даже далеко за полночь. Уже мама волноваться начала. «Илоночка, доченька, ну нельзя так, поспать необходимо перед экзаменом, выспаться следует», – умоляющим голосом бубнила она, протирая заспанное лицо. Илона соглашалась, но, выждав минут десять, пока мать совершит ночной туалетный моцион, садилась за опостылевшую науку снова.

Она добилась своего: на экзамене оттарабанила вопрос без запинки, по всей теме: куда пальцем ни ткни, действительно как от зубов отлетало, и задачку оприходовала за пять минут. Казалось, пытка физикой закончилась, причём раз и навсегда. Но майорская жена на то и майорская жена, чтобы мучить учеников, как её муж – бедных солдатиков. Наверное, они нашли близость душ именно в этом. Ведь поставила она Илоне двойку в первом полугодии за ошибочно выученную домашку. А Илона болела, и ей просто неправильно, не глядя в дневник, по телефону назвала номер параграфа легкомысленная подружка – Анжелка. И вот тогда, увидев за партой Илону после двух недель болезни, майорша с некоторым злорадством в голосе вызвала её и, не обращая внимания на объяснение и поддакивание смущённой соседки по парте, потирая от удовольствия полные руки, влепила ей двойку в журнал. Та двойка грозила тройкой в полугодии и ставила крест на пятёрке в аттестате. Однако обошлось: мама, выслушав заплаканную дочь, задействовала классную руководительницу, и совместными усилиями им удалось вынудить майоршу исправить пару в журнале на четвёрку.

В декабре обошлось, но майорская жена не могла так просто сдаться, она не забыла ту историю, и теперь должна отыграться. И вот в момент, когда уже поверившая в свою физическую звезду Илона протягивала ей на сто пятьдесят, на двести процентов правильное решение задачи, майорша, сделав строгое лицо, вдруг заявила: «Ну, здесь всё хорошо, однако в течение учебного года, у тебя, Иванова, было немало проблем, и для того, чтобы иметь пятёрку в аттестате надо бы погонять тебя по ядерной физике, там у тебя едва тройка не выскочила. А это очень важная в наше время и перспективная, на десятилетия вперёд, наука. Хотелось бы знать, усвоила ли ты в итоге этот материал?». Такого Илона даже от майорши не ожидала: все знали, что на экзамене ты отвечаешь только по тем темам, которые у тебя в билете. На то они и билеты.

Нет, попади ей эти полураспады и расщепления атомов двадцать минут назад, она бы всё рассказала без сучка, без задоринки, да ещё нагло глядя майорше в глаза и победоносно улыбаясь. Уж что-то, а эту поганую ядерную физику она зубрила особенно тщательно и повторяла раз десять, наверное. А тут Илона растерялась под уничтожающим взглядом своей мучительницы, и замолчала, разглядывая пробившиеся из-под безукоризненно выглаженной сорочки бурые волосинки на руках майорши. Она знала: если та захочет, всё равно утопит её, на то майорша и физичка. В один миг всё вылетело из головы – и радиоактивные изотопы, и деление ядер урана, и термоядерные реакции – всё-всё. Желание майорши утопить её стало совершенно очевидным, и Илона сдалась. Она стояла, понурив голову, и даже не пыталась ничего вспомнить, она поняла – это конец, конец её надеждам на золотую медаль и на один-единственный вступительный экзамен и, вероятно, на МГИМО тоже.

– Ну так что, Иванова, почему я не слышу ответа на этот несложный вопрос? Или, по традиции, ты ядерную физику не учишь?

Илона молчала, переминаясь с ноги на ногу, ей нечего было ответить.

– Да, вот из-за таких, как ты, у нас и случился Чернобыль: те тоже свой урок не выучили.

Внезапно к майорше повернулся второй экзаменатор, молодой физик Валерий Васильевич. Он всё слышал, потому что долго ждал, пока его «клиент», спортсмен Пятёркин, который оправдывал свою фамилию только во всевозможных видах спорта, пока тот решит, наконец, ерундовую задачу.

– Тамара Фёдоровна, позвольте вас на минуту, – показал рукой в сторону распахнутого для проветривания окна, – надо поговорить, а девушка пусть подумает.

Они отгородились открытым окном, шумы улицы заглушали их речь и делали разговор неслышимым даже для ближайшего экзаменующегося, что сидел за второй партой.

– Тамара Фёдоровна, но ведь она сдала всё по билету, нельзя её спрашивать на другие темы, к тому же вы посмотрите на неё, она, как и любой на её месте, не ожидала Вашего вопроса и явно растерялась. Тамара Фёдоровна, так нельзя! – голос молодого физика даже подрагивал от возмущения.

– Валерий Василич, вы не знаете эту прощелыгу! – Тамара Фёдоровна метнула грозный взгляд в сторону Илоны, заодно обозрев класс, – не списывает ли кто. – Я уверена, что она всё незаметно передрала со шпаргалки. Уж я-то представляю её уровень, поверьте мне!

– Бог с Вами, Тамара Фёдоровна, девочка Вам отвечала без бумажки, я же видел. Тамара Фёдоровна, она заслужила пятёрку, к тому же она идёт на золотую медаль, меня предупреждала Анна Петровна, зачем же совершенно незаслуженно портить ей жизнь?

– Валерий Василич, я лучше Вас её знаю и представляю уровень её знаний: она должна ответить на дополнительные вопросы, и точка!

Неизвестно, чем бы закончилась вся эта история, кабы в класс не заглянула завуч. Её взгляд наткнулся на стоящую в одиночестве Илону, а у окошка шушукались экзаменаторы, она не удержалась и полюбопытствовала:

– Ну что за совещание у вас? Как сдают наши питомцы?

– Да вот мы с Тамарой Фёдоровной обсуждаем некоторые вопросы приёма экзаменов, чтобы выдерживать единую линию по отношению к ученикам, – довольно робко, но не без некоторой загадочности, произнёс Валерий Васильевич.

– А что там обсуждать? Ответил по билету, и точка! Ну как Иванова? Закончила, сдала. На пятёрку, надеюсь?

– Да-а, по билету закончила – промямлила Илона.

– А что так неуверенно? – Завучиха посмотрела в сторону совещавшихся. – Давайте не будем тянуть время, – подвела черту под коротким обсуждением Илонина спасительница, – сдала, и прекрасно: я надеюсь, она всё правильно ответила по билету?

Этот вопрос уже адресовался экзаменаторам.

– Конечно, – выдавила из себя майорша. Громы и молнии её узеньких, сверлящих глаз поражали, били насквозь бедного незадачливого Валерия Василича. Он уже мысленно извивался под их ударами, закрываясь руками, ногами и даже крапчатым галстуком. Бедняга заработал себе врага, да ещё какого! А ведь он даже как следует не обжился в коллективе, друзей не завёл, а недругом обзавёлся!

Зато Илона была спасена. Она зажмурилась и представила себя с золотой медалью. Вот она наклоняет голову, и директриса вешает ей медаль. «Стоп, это у спортсменов такие, моя будет в маленькой красной коробочке, – Илона едва не огорчилась, – ну и пусть, мама положит её на самое видное место в финском секретере. Да и главное не в медали, – она представила себя студенткой МГИМО, – пускай в этом страшненьком здании, но зато…»

– Уснула что ли, Иванова? Свободна, освободи место в строю следующему!

Илона очнулась от грёз и побежала, размахивая, как первоклассница, портфелем. Нет, портфеля сегодня не было, на экзамены нельзя с портфелем. Она вылетела из класса и понеслась по коридору, мотая во все стороны руками и не замечая никого.

3

Виктор Сергеевич с тяжёлым сердцем ехал в МГИМО. Он как чувствовал, что не пройдёт всё так гладко, как планировалось. Имелось у него такое предчувствие. Казалось бы, откуда? Ведь ещё позавчера Вершинин улыбался, заискивал, как всегда, нет, даже больше обычного. Чуть ли не раскланялся, принимая Шанель номер 5. Доволен был жутко. Ещё бы, сколько жена пилила! Одному Богу, кроме них самих, известно. Подкаблучник хренов. Жена им вертит, как хочет. И вот звонок: «Надо встретиться, появились проблемы». Что вот он сейчас скажет? Извини, мол, Сергеич, не получилось. А духи, конечно, не отдаст. 15 миллилитров, 220 р. между прочим, пришлось выложить. Саша ещё уверяла, что это недорого: мол, ей по большому знакомству по такой цене отдали. Да хрен с ними, с духами этими! Не умрём ведь от такой потери! Речь о другом! Естественно, духи не вернут: не тот человек Вершинин. Юлить будет, вертеться, пообещает стараться пробивать, может, ещё для «дяди» попросит. «И этому мужику духи, пожалуйста!» Каждому мужику по флакону, а ректору – ведро! Увы, не коньяка. Ну это был бы самый простой вариант. Ведь вопрос с поступлением так или иначе придётся урегулировать, сам осознал: ни к чему отдавать девочку в областной пед около ВДНХ. Там, конечно, медалистку золотую, да с таким знанием английского возьмут с распростёртыми объятиями. Но права Саша: кому он нужен, этот пед? В школе дочь работать не будет, будет сидеть в бабском коллективе, обсуждать фасоны кофточек и мужиков, да джинсы протирать в какой-нибудь переводческой конторе, толмачить статейки американские про новшества на коровьих фермах. Innovations всякие.

Нет, Илоне нужно другое. Да, она по дипломатической линии всё равно карьеры не сделает. И когда у нас баб туда пускали? После Коллонтай никого. Но всё равно поработать бы ей в посольстве не мешало, хотя бы в Анголе, в столице, там уже давно спокойно. А из Анголы могла бы и в другую страну попасть, англоязычную – это уже совсем другой коленкор, если не в Африке, конечно. Но даже просто сидеть на 25-м этаже МИДа лучше, чем корпеть над тупыми переводами. И жениха хорошего по линии МГИМО куда легче найти. Родит ему ребёночка и будет за ним, как за каменной стеной. Виктор Сергеевич вздохнул и повернул на стоянку перед длинным зданием института. Там тесновато, хотя уже шли экзамены, и народу, по идее, было поменьше. Но неисповедимы судьбы сотрудников МГИМО, как раз сегодня: видимо, многим понадобилось показаться на работе. Может, день зарплаты?

– Сергеич, заходи, дорогой мой, заходи, всецело приветствую тебя! – Вершинин снял очки и расплылся в натянутой, насквозь фальшивой, улыбке, пухлые, бабские щёки превратили при этом глазки неразличимого цвета в тонкие щёлочки. Он медленно вынимал своё разжиревшее тело из-за стола. – Всякий раз рад тебя видеть, дорогой ты мой: такие люди как ты, всегда приветствуются в этом кабинете!

«Подхалим, как и раньше, ничего не изменилось: все семь лет совместной работы подхалимажем занимался. Он и в МГИМО-то перевёлся благодаря подхалимажу, сдружился с одним, да всё глядел снизу вверх почтительно так – стульчик угодливо подвигал да дифирамбы за бутылочкой напевал. Задницу вылизывал по-всякому. У нас-то в отделе все уж представляли, что он за фрукт». И Виктор Сергеевич, пересилив себя, молча пожал протянутую руку и коротко добавил вслух:

– Давай к делу: я с работы еле вырвался, сегодня без водителя к тому же, а у меня дел там по горло. Что случилось?

– Тебе объяснять ни к чему: новая метла всегда метёт под себя. – Вершинин по своему обыкновению двигался к цели кружным путём. Он отводил заплывшие жиром глаза, текучий, бегающий взгляд скользил по углам. – Официально это называется прозрачность приёма на работу, в том числе через экзамены, борьба с кумовством и блатом, перестройка в сфере высшего образования. В общем, всякая новомодная хрень. А как результат – новый ректор потихоньку всё подминает под себя, всё хочет контролировать сам, распоряжаться всем тоже сам. Ну как это возможно, скажи мне, в таком крупном учебном заведении, как МГИМО? Как это возможно?

– Не знаю, давай ближе к делу. – Виктор Сергеевич рассматривал свои крупные, познавшие тяжёлый крестьянский труд, руки. Он их по-хозяйски возложил на стол бывшего коллеги. – В чём конкретно проблема?

– А вот в чём. В этом году лапы ректора дотянулись и до вступительных экзаменов. Вроде как нельзя больше ставить «галочки» в списках поступающих, ну не «галочки», но ты понимаешь. Раньше можно было договориться с кем-нибудь в приёмной комиссии, или просто так, или услуга за услугу, теперь – фигушки. Теперь все боятся. Времена, говорят, изменились. А что времена, что изменилось? Люди-то всё те же остались, страна-то та же! Перестройка, перестройка. А жить-то всем надо, без различия на всякие идеи, которые нам спускают сверху. Кушать всем надо, и не просто хлеб с малом, а желательно ещё и с икоркой, ничего не изменилось! – с неожиданной для себя горячностью заговорил Вершинин.

«Видать, за живое задело», – улыбнулся кончиками губ Виктор Сергеевич.

– Выражайся ясней, я так понимаю, что выход есть.

– Есть, дорогой мой, есть. Я покумекал и нашёл его, то есть не я один, как ты догадываешься: все эти перетряски затронули многих. В общем так, излагаю коротко, – Вершинин глубоко вдохнул.

«Давно бы к делу перешёл», – терпение Виктора Сергеича иссякало. Его уже изрядно утомили все эти «вокруг да около» – любимые темы взяточников. Так они градус повышают. Значение себе накручивают.

– Вот, схема такова: первый экзамен, а твоей медалисточке, по идее, хватит. Первый экзамен на факультете международных отношений принимает не так много преподавателей, человек восемь-десять. Естественно, они все друг друга знают. Поэтому договариваться нужно с кем-нибудь из них, но обязательно, чтоб надёжный был, – тут Вершинин погрозил жирным у основания и от того почти треугольным указательным пальцем в потолок, – дальше они сами разберутся.

– Так есть этот надёжный?

– Есть, дорогой мой, есть. Но, если я тебе это устраиваю по дружбе, – Вершинин скромно отвёл взгляд в сторону, – то там надобны денежки. Понимаешь, деньги, бумажки презренные. Я же говорю, ничего не изменилось по большому счёту.

– Сколько ?– рявкнул Виктор Сергеич, его начал выводить из терпения бывший коллега.

– Много, дорогой мой. Что ты хочешь? Страна переходит на товарно-денежные отношения. Уже не хозрасчёт, а, как нас учили на политэкономии, – банальный капиталистический расчёт. Тысячу рублей, и это ещё немного, – зачастил Вершинин, по-прежнему пряча глаза, – меня уверяют, что они между собой тоже делятся. И ещё, говорю тебе, это немного. У меня сначала двести долларов попросили. Я говорю: «Вы что, спятили? Это же с ходу уголовка, статья!» В общем, сошлись на тысяче рублей.

Виктор Сергеич выругался не вслух, вспомнил недавний разговор: «Вот тебе и Одесса, вот тебе и одесский нархоз».

– Хорошо, Коля, хорошо. Только чтобы точно! За такие деньги нельзя обещаниями кормить. Тут надо, чтобы надёжно!

– Конечно, конечно, дорогой ты мой, что ты? Надёжней не бывает. Фирма даёт гарантии! – ляпнул Вершинин и спохватился, но поздно. Он аж съёжился, ожидая ответной реакции гостя.

«Так и ты туда присосался! – просёк Виктор Сергеич, испепеляя взглядом бывшего подчинённого. – Ну кто бы сомневался? Следовало сразу догадаться. Да ладно, всё равно некуда деваться».

– Шучу, конечно, – сразу заюлил Вершинин, – никаких фирм нет.

– Не о них речь, – Виктор Сергеич многозначительно постучал пальцами по столу, – конечно, нет. Хорошо, завтра завезу. Но только чтобы точно!

– Точно, точно, дорогой ты мой.

Вершинин поднялся, чтобы проводить гостя до двери, но Виктор Сергеич коротким жестом остановил его:

– Не надо, сиди. Бывай здоров! – и резво повернулся к выходу, бывший коллега даже не успел руку протянуть на прощание.

На обратном пути Виктор Сергеевич всё никак не мог успокоиться. Аж в толстый зад зиловского самосвала едва не влетел на проспекте Вернадского. Резко остановился, да так, что прохожие на оживлённой улице отреагировали на визг тормозов, зеваки застыли на месте, и самые любопытные чуть не подбежали к остановившейся машине. Виктор Сергеевич замахал руками одному – сойди с дороги, отвали! А в голове роилось безостановочно: «Ах, мерзавец, ах прохвост, проходимец хренов! Нет, надо же, и жене презент соорудил, чтобы меньше зудела: смотри, мол, какой я заботливый да шустрый, и своей выгоды, негодяй, не упустил! На рестораны с девочками отстегнёт! Интересно, сколько экзаменатору там останется? Или экзаменаторам? В их системе круговой поруки сам чёрт ногу сломит!»

Единственное, в чём поверил Виктор Сергеевич новоявленному «фирмачу», так это насчёт долларов. Не такой человек Вершинин, чтобы сильно рисковать, не такой: трус он, всегда был трус, трусом и остался. Наверняка сам уговаривал «коллег» не лезть в валютные афёры, это ведь тема «конторы», там всё очень серьёзно, вдвойне опасно. «Ну, ладно, Бог с ним, – наконец стал успокаиваться Виктор Сергеевич, – завтра сниму деньги в сберкассе, жене не скажу, пускай не знает до поры до времени. Главное – Илону протолкнуть, и больше в этот кабинет не ходить и не видеть эту противную жирную физиономию!»