Kitobni o'qish: «Операция «Тень»»

Часть первая

Глава первая

С секретного завода в Брайт-ривер исчез инженер Можайцев. Уильям Прайс узнал об этом из шифровки, полученной им на рассвете, и тотчас приказал своему пилоту готовить самолет.

– Через тридцать минут мы должны быть в воздухе, – сказал он с непонятной пилоту яростью. – Мы полетим в Брайт-ривер и разыщем этого русского инженера, хотя бы черти утащили его в ад. Идите.

Над виллой Прайса на Гудзоне, над обширным, густо заросшим парком метался порывистый, свежий ветер. Серые тени лежали на дорожке – близилось утро. Гейм спешил к самолету, у которого уже возился бортмеханик Финчли, «крепыш Боб».

– Готовься к полету в преисподнюю, – хмуро сказал Гейм.

– А почему такой курс и такая спешка?

Гейм проворчал:

– Исчез какой-то инженер Можайцев.

– Можайцев… исчез? – «крепыш Боб» даже засвистел от удовольствия. – Представляю, как это взбесило старика!

– Перестань болтать, идет Прайс, – шепнул Гейм.

Уильям Прайс не шел, а почти бежал к самолету.

Посадив самолет, капитан Гейм огляделся: нет, он не ошибся – кроме бетонной дорожки аэродрома и караульного помещения, в этой заброшенной долине ничего не было.

Брайт-ривер – блестящая река! Но тут, в горной долине, не было не только реки, а и тощего ручейка. Горные кряжи, серые, безлесные скалы громоздились со всех сторон. Даже при ярком солнце здесь чувствовалась пронзительная свежесть слегка морозного утра, – тайный аэродром «короля урана» находился довольно высоко над уровнем моря.

Но где же все-таки секретный завод? Гейм недоумевал.

Прайс проворно выбрался из кабины самолета.

– Вы отправитесь со мной, капитан, – приказал он летчику.

– Слушаюсь, сэр.

Гейм отдал распоряжения своему бортмеханику и поспешил за Прайсом. И только теперь он увидел скрытый от посторонних взоров маскировочной сетью вертолет.

Навстречу им шел среднего роста пожилой человек в штатском, с седыми, подстриженными щеточкой усами и с трубкой в зубах. При одном взгляде на этого человека летчику стало ясно, что побег из этих мест инженера Можайцева – происшествие действительно из ряда вон выходящее: человек с трубкой в зубах был Аллен Харвуд, один из крупных специалистов разведки.

Вслед за Харвудом шел плечистый мужчина с большим рыхлым лицом, нижнюю часть которого скрывала густая борода.

– Не нашли? – спросил Прайс, здороваясь с Харвудом.

– Пока не удалось обнаружить… Надеюсь, Годдарт сумеет помочь нам. – И Харвуд кивнул в сторону своего спутника.

– Вознаграждение – десять тысяч долларов, – сказал Прайс.

Годдарт молча поклонился.

Подошли к вертолету. По знаку Прайса Гейм тоже занял место в пассажирской кабине.

Машина поднялась над аэродромом и, набирая высоту, ущельем пошла на север.

Вокруг вздымались горы, пересеченные во всех направлениях пропастями с голыми каменными ребрами, отполированными дождями и ветрами столетий.

Гейм размышлял: «Кто же он, этот русский инженер, и куда он мог деться тут, среди будто псами обглоданных скал?»

Через несколько минут вертолет приземлился на крошечной площадке, невдалеке от которой на склоне холма виднелись строения.

– Идите за мной, – приказал Прайс.

Поднялись на холм и, предводительствуемые Годдартом, который, казалось, знал здесь все и всех, торопливо прошли ряд помещений, у дверей которых стояли часовые. В обширных светлых комнатах располагались неизвестные Гейму приборы, кое-где люди трудились над чертежными досками. Потом прошли в длинное каменное строение, которое, как догадался Гейм, представляло собой небольшой экспериментальный завод.

Годдарт привел Прайса и Харвуда в скромно обставленный кабинет, в котором рядом с письменным столом стоял несгораемый шкаф.

– Здесь рабочее место инженера Можайцева, – пояснил Годдарт.

Прайс быстро подошел к сейфу.

– Бумаги… Покажите мне его бумаги! – отрывисто приказал он.

В следующее же мгновенье он со стоном застыл на месте: внутри шкафа на стальных полках лежали груды серого пепла.

– Копии… Где копии документов? – прошептал Прайс.

Годдарт уныло ответил:

– В целях особой секретности инженер Можайцев не делал копий. Он ссылался на ваше распоряжение.

Прайс захрипел и схватился за грудь.

Летчик взял старика под руку и помог ему добраться до кресла. Харвуд сохранял спокойствие.

– Пригласите сюда инженера Шольца, – приказал он Годдарту.

Годдарт вышел. Прайс произнес почему-то шепотом:

– Аллен, вы думаете, что Шольц знает, что сталось с главным конструктором и кто уничтожил его чертежи, расчеты?..

Харвуд пожал плечами.

– Они были большими друзьями… К тому же Шольц – ближайший помощник инженера Можайцева.

Летчику показалось, что Харвуд чего-то недоговаривает.

Можайцев… Инженер… Нет, сколько Гейм ни ломал голову – эта фамилия ничего ему не говорила.

Летчик отошел к окну. Утреннее, по-весеннему мягкое солнце золотило чахлые газоны во дворе. На изорванном каменными пиками горизонте синели далекие, застывшие на месте облака.

Прайс тихо произнес:

– Может быть, он упал в пропасть и разбился?

Но Харвуд, кажется, не хотел оставлять ему никакой надежды.

– Мы уже осмотрели все вокруг, исследовали каждый дюйм… К тому же… – Харвуд показал на сейф.

Стараясь говорить спокойнее, Прайс сказал:

– Нельзя ли предположить, что Можайцева похитили, а затем уничтожили результаты его труда?

– Не думаю. – Харвуд принялся раскуривать свою трубку. – Не думаю, – повторил он. – В этом деле есть одна деталь, о которой я сообщу вам позднее.

Прайс неожиданно вскочил на ноги.

– Черт вас побери, Харвуд, с вашими деталями! – крикнул он, задыхаясь. – Можете ли вы сказать мне, где сейчас находится Можайцев?

– Предположительно – неподалеку отсюда, в Канаде… Ведь от завода в Брайт-ривер до канадской границы рукой подать.

Гейму казалось, что вот сейчас «короля урана» хватит удар – его лицо посинело, глаза потухли…

– Вы в своем уме, Аллен?

– Вполне. Почему бы не предположить, например, что Можайцев бежал с вашего завода, предварительно уничтожив материалы, над которыми он работал по контракту с вами?

– Бежал? Зачем?

– Предположительно, – Харвуд усмехнулся, – для того, чтобы передать свое изобретение русским… Он же как-никак – русский, хоть и живет у нас.

– Если эта ваша версия верна… О боже, вы же знаете, что это должно значить для нас с вами, Аллен, – растерянно произнес Прайс.

– Успокойтесь, мистер Прайс, – в голосе Харвуда послышалось сочувствие, – я принял все меры. Ручаюсь, скоро вы получите разъяснения от него самого.

В дверь постучали. В сопровождении Годдарта вошел Шольц. Как отметил про себя Гейм, все в этом человеке было среднее: рост, возраст, румянец на округлых щечках. Он был похож не на ученого, а скорее на торговца из отнюдь не первоклассного универсального магазина.

Прайс молча рассматривал немца.

– Как вы объясняете исчезновение инженера Можайцева? – спросил он наконец.

Шольц заговорил. Никакого объяснения случившемуся он не находил и терялся в догадках. Слухи о его дружбе с русским преувеличены. Так, хотя он и являлся ближайшим помощником главного конструктора Можайцева, все же в деталях он с его изобретением незнаком: Можайцев не хотел посвящать в тайну своего изобретения кого бы то ни было и при этом ссылался на особую инструкцию по сохранению секретности, подписанную Прайсом и Харвудом. Отвечая на вопрос насчет самочувствия Можайцева на протяжении последних месяцев, Шольц сообщил, что пристрастие к алкоголю тот сумел в себе преодолеть, запоями уже не страдал, но внутренне был весьма угнетен, иногда жаловался на неудачно сложившуюся личную жизнь, говорил, что своим отношением к жене заставил ее уйти, порвать с ним.

– Он знал что-нибудь о судьбе его бывшей жены? – быстро спросил Харвуд.

– Нет, ничего не знал. – Генрих Шольц поднял на разведчика свои детски чистые, голубые глаза наивного человека.

Из дальнейшего его сообщения стало известно, что особенно Можайцев переменился с прошлой осени, после того как из пансионата близ Вашингтона был похищен его ребенок, мальчик, которого он очень любил и когда-то не отдал жене.

Прайс отрывисто спросил:

– Он не имел денег, чтобы выкупить ребенка?

Шольц деликатно заметил:

– Ребенок Можайцева исчез бесследно… Выкупа никто не потребовал.

Прайс удивленно поднял брови.

– Я ничего об этом не знал, – пробормотал он и посмотрел на Годдарта. – Вы должны были сообщить мне.

Годдарт промолчал. Харвуд сделал вид, что он не слышал того, о чем только что рассказал немец.

Шольц выразил беспокойство по поводу того, что теперь, после непонятного исчезновения главного конструктора, Прайс может задержать его отъезд в отпуск, а он, Шольц, устал, хотел бы побывать у родных на Рейне, жениться на девушке, что снится ему по ночам, и затем, уже с молодой супругой, вернуться в Брайт-ривер. Харвуд прервал инженера.

– Я уверен, что Можайцев заблудился в горах, скоро мы его найдем, – сказал он спокойным тоном. – И вам нет никакой необходимости терять время из-за нелепого происшествия с вашим начальником.

Прайс проворчал:

– Постарайтесь не задерживаться там… Я приготовлю свадебный подарок для вашей жены, герр Шольц.

Поблагодарив, немец ушел. Как-то странно усмехнувшись, Харвуд сказал:

– Герр Шольц завтра выедет в Западную Германию, чтобы узами брака соединиться с той, которую ему присмотрели родственники.

Прайс сердито заметил:

– Этот парень забыл наше условие – не переписываться с родственниками. Надеюсь, в его письмах ничего не было о работе? – И он вопросительно посмотрел на разведчика.

Харвуд ответил:

– Единственным человеком, которому Шольц как-то послал письмо, является некий Бодо Крюгер. В письме Шольц называл его дядей.

– Что вы узнали об этом человеке? – спросил Прайс с тревогой.

– Крюгер такой же дядя Шольцу, как мне дедушка. – Харвуд принялся не спеша выколачивать из трубки пепел.

Прайс задумался. Потом обернулся к Гейму:

– Готовьтесь к перелету через океан… Что-нибудь через недельку. Вы доставите мне оттуда инженера Можайцева, его поймает Годдарт. – Прайс вопросительно взглянул на Харвуда, тот кивнул.

– Слушаюсь, сэр. – Гейм пытался понять, зачем он должен лететь в Европу, если Можайцев находится в Канаде, как только что сказал Харвуд. Гейм старался уяснить себе, почему при Шольце Харвуд говорил об исчезновении Можайцева совсем иное, чем перед его появлением в кабинете. И почему Харвуд и Годдарт так странно держали себя, когда зашла речь о похищении ребенка у русского инженера? И куда же в самом деле исчез инженер Можайцев?

Прайс поднялся с места.

– Годдарт, этого русского вы доставите мне живым или мертвым, – резко и зло произнес он. – Если Можайцев удерет в Россию, вы заплатите за это своей головой. – И он направился к выходу.

Аллен Харвуд предпочитал иметь свидания с Прайсом на уединенной вилле «короля урана», расположенной на берегу реки Гудзон. Тут, в Прайсхилле, можно было не особенно опасаться нежелательных встреч с пронырливыми репортерами.

После инцидента на заводе в Брайт-ривер прошло три недели. Все это время Гейм со дня на день ждал приказа принять на борт самолета Годдарта и вылететь в Европу, но приказа не поступало. Это могло означать, по-видимому, лишь одно – Харвуду не удалось пока напасть на след инженера Можайцева. Гейм и Финчли много думали об этом русском. Летчики давно поняли, что Прайс – человек страшный, что дела, которыми занимаются в его лабораториях, направлены на создание орудий массового уничтожения. С помощью все более совершенных средств ведения войны Прайс надеялся диктовать свого волю всему миру. В его замыслы Гейм и Финчли давно проникли. Симпатии летчиков были на стороне инженера Можайцева, таинственно исчезнувшего с завода. Не важно – как, при каких обстоятельствах, с чьей помощью сбежал он из Брайт-ривер, главное – он не захотел отдать Прайсу свое изобретение. Вот почему каждый прошедший день вселял в них надежду на то, что Центральное разведывательное управление не сумело напасть на след Можайцева. И вот – увы! – Харвуд прилетел в Прайсхилл.

Гейм, встречавший разведчика на аэродроме, пытливо всматривался в его лицо. Харвуд, видимо, заметил это, но объяснил по-своему.

– Готовьте самолет, капитан, – сказал он с довольным видом. – Завтра утром вы с Годдартом отправитесь в Европу.

– Куда именно, сэр?

– В Норвегию. К утру Годдарт будет здесь.

Харвуд уединился с Прайсом, а летчики отправились в ангар, невеселые, встревоженные. Кроме них, в ангаре никого не было. Разговор начал Боб Финчли – ему не терпелось проникнуть в тайну изобретения инженера Можайцева, которому придавали столь большое значение и старик Прайс и разведка.

– Понять не могу – в чем тут дело? – ворчал он. – Неужели Можайцев работал над проектом космического корабля? Может, Прайс оттого и бесится?

– Вряд ли… – Гейм с сомнением покачал головой. – Оборудование, которое я видел в Брайт-ривер, рассчитано на что-то иное.

– Но ты ведь читал заметку в «Нью-Йорк таймсе» об интересе Прайса к межпланетным полетам?

Гейм недоверчиво заметил:

– Все это камуфляж…

Пока летчики переживали из-за неизвестного им инженера, Аллен Харвуд беседовал с Прайсом.

Глава концерна «Интернешнл уран» неподвижно сидел в кресле, устремив на собеседника тяжелый взгляд. Прайса мало утешило сообщение Харвуда о том, что Можайцев выслежен. Пока инженер не в его руках – радоваться рано.

Харвуд напомнил Прайсу об обещании рассказать ему кое-что о деталях, имеющих отношение к бегству Можайцева из Брайт-ривер.

Прайс заметил:

– Я никогда не лез в ваши секреты, Аллен, но должен признаться, во всей этой истории кое-чего не понимаю… Итак, о деталях. Что же вы тогда нашли в Брайт-ривер?

– Портативную рацию в спальне Можайцева.

Против обыкновения, Прайс оставался спокойным.

– Еще что? – спросил он.

– Нам удалось обнаружить место приземления неизвестного самолета в одной из горных долин, на расстоянии примерно двенадцати миль от завода.

– Ваших людей надо судить! – яростно вскричал Прайс. – Я поручил им глаз не спускать с инженера Можайцева, а он, оказывается, спокойно договаривался с кем-то по радио и наконец сбежал! Я уверен: во всей этой затее с побегом у Можайцева был сообщник… Кто он?

– Генрих Шольц, больше некому.

Некоторое время Прайс молчал. Затем, немного успокоившись, сказал:

– Я, кажется, понимаю ход ваших мыслей, Аллен… Значит, это дело рук Шольца.

– По-моему, Шольц тут лишь исполнитель, – заметил Харвуд.

– Стало быть, русским удалось проникнуть в мои замыслы и установить контакт с Можайцевым…

Харвуд пожал плечами.

– Кто стоит за Шольцем, я еще должен выяснить.

После короткого размышления Прайс снова заговорил:

– Теперь я не сомневаюсь – Можайцев сам сжег документы, чертежи, предварительно сделав с них фотоснимки, не мог же он захватить с собой груду бумаг. – Прайс нервно забегал по кабинету. – Эти документы при любых обстоятельствах должны быть у меня. Вы, Аллен, плохо знаете, что такое установки инженера Можайцева.

Харвуд молчал.

– Тот, у кого будут установки Можайцева, – продолжал Прайс, – окажется хозяином неба.

Харвуд с интересом спросил:

– А советские искусственные спутники Земли, а ракеты с людьми, которые большевики запускают в космос, а полеты на Луну, научные исследования?

– О, русским будет не до того! Изобретение Можайцева позволит мне уничтожить все, что бы Советы ни попытались послать за пределы земной атмосферы. – После короткой паузы старик глухо сказал: – Но ни Можайцева, ни его материалов у меня нет, и удастся ли вам, Аллен, схватить этого негодяя, – неизвестно.

– Не сомневаюсь в успехе, – успокоил Харвуд. – Мои люди уже рядом с Можайцевым. Дня через два мы опять водворим его в Брайт-ривер.

Прайс с облегчением вздохнул:

– Дай бог. – И, уже провожая Харвуда к дверям, спросил: – Кстати, что это за субъект – Бодо Крюгер?

– Коммерсант. В прошлом – нацистский офицер, – Харвуд вынул из бокового кармана фотокарточку размером с почтовую открытку: – Вот он.

Со снимка смотрел худой, длиннолицый человек в черном эсэсовском мундире. На рукаве эмблема: кости и череп. Под чрезмерно высокой тульей фуражки виднелись глаза – наглые, навыкате.

Глава вторая

Весна только начиналась, но снег уже успел сойти, и лишь на вершинах гор блестел под солнцем белыми пятнами да кое-где темнел слежавшимися пластами на самом дне ущелий, в тени.

Разноцветные бревенчатые домики норвежцев выглядывали из-за вечнозеленых елей…

Солнце шло сюда со стороны Швеции. Величавое, спокойно-золотистое, оно плыло над холмами и равнинами и по вечерам опускалось в море на западе. С запада, от берегов Англии и Шотландии, бежали сюда невысокие волны Северного моря – глубоко-синие, кое-где будто подкрашенные киноварью.

Эрика Келлер любила эти места. Тут всегда тишина, и в одинокой горной гостинице, расположенной в глубине бухты, можно без помех работать над новой книгой о судьбах ее родной Германии. Эта тема волновала молодую писательницу.

В то утро в гостиницу неожиданно нагрянул Герман Гросс, инженер, имя которого частенько упоминалось в газетах Западной Германии то как одного из крупнейших специалистов-строителей, то так «переметнувшегося на сторону красных», «друга коммунистов», противника вооружения нового вермахта атомным оружием. Эрику и Гросса связывала испытанная дружба и, пожалуй, нечто большее, в чем они не хотели себе признаться.

После завтрака они отправились на прогулку, потом забрели на ферму Петера Андерсена, где выпили парного молока, затем спустились к берегу бухты, пересекли широкую пешеходную тропу, идущую от гостиницы и, прыгая с камня на камень, пробрались на крошечный островок. Там у Эрики был свой любимый уголок.

Гросс привез неутешительные вести – реваншисты упорно продолжают толкать страну на гибельный путь. Концерн военного преступника Круппа начинает строить мощный подводный флот. В ФРГ приступают к постройке военных судов с ракетными установками. Завод известного гитлеровского авиаконструктора Мессершмитта в Мюнхене-Риеме уже полным ходом выпускает реактивные истребители и приступил к строительству бомбардировщиков, способных нести атомную бомбу. Фабриканты смерти вновь, как и во времена Гитлера, получили крупные военные заказы, но теперь они готовятся производить и ядерное оружие, несущее уничтожение самой Западной Германии. Страшно подумать: люди, толкнувшие немцев на две истребительные войны, причинившие им много горя, погубившие миллионы немецких жизней, приведшие страну к позору и оккупации, – с упорством и яростью маньяков стремятся ныне к возврату прошлого.

– Я утомил тебя плохими известиями, – грустно улыбнулся Гросс.

Девушка не ответила, смотрела в море.

– Ты чем-то озабочена? – с участием спросил Гросс.

– Да, – она зябко передернула плечами.

– Так расскажи мне.

– Хорошо… Мне надо собраться с мыслями… Я не знаю, что наиболее важно в этой истории…

Пенный бурунчик стремительно катился с юга наперерез волнам. Потом бурунчик исчез, и у самого его основания появился какой-то крошечный и почти незаметный предмет. Сомнений не было: над поверхностью моря возвышался перископ подводной лодки. Она поняла – с подлодки вели наблюдение за побережьем.

Гросс произнес раздраженно:

– Наверное, проводят очередные учения… Кораблям НАТО очень уж нравятся норвежские воды.

Девушка снова стала смотреть в сторону горной гостиницы, неподалеку от которой волны тихо плескались о каменный берег бухты. Оттуда шла сюда, на север, тропинка, сейчас безлюдная.

– Я слушаю тебя, Эрика, – озабоченно шепнул Гросс: подлодка потеряла интерес для него.

И Эрика Келлер стала рассказывать…

Он появился рано утром, и никто толком не мог понять – откуда. Автобусы с юга в это время суток не проходили мимо, а с севера они вообще курсировали другой дорогой, через долину, там, за горным хребтом. Администрации гостиницы он назвался Перси Паркером, сказал, что пишет в английских газетах и возвращается из поездки на норвежский Север, в Финмаркен. Паркер сказал, что ему нужен покой, он должен основательно отдохнуть.

Покоя в этом уединенном уголке было сколько угодно.

Англичанин почему-то избегал прогулок и почти все время проводил в своей комнате. Лишь к обеду он появлялся в общем зале и молча занимал место за столом, как раз напротив Эрики Келлер и ее соседа – Бодо Крюгера.

Паркеру можно было дать не больше сорока лет, росту он несколько выше среднего, – на продолговатом бритом лице залегли жесткие складки, в серых глазах, за стеклами очков в золотой оправе Эрика видела выражение отрешенности, тоски и непонятного ей гнева.

Было в Паркере нечто такое, что заставляло ее внимательно к нему присматриваться. Возможно, сначала на нее подействовала перемена в поведении соседа по столу – доктора Крюгера. Она отлично помнила, как странно до появления англичанина держал себя Бодо Крюгер, поселившийся в гостинице почти в одно время с ней: он выходил к прибытию каждого автобуса, с какой-то непонятной настойчивостью приглядывался к людям. Казалось, он с нетерпением ожидал или разыскивал кого-то, кто упорно не появлялся. От пристального внимания Крюгера не ушел и Перси Паркер, но и он, кажется, не принес ему ничего нового. Крюгер терял терпение, нервничал, много курил. Сколько времени так продолжалось бы – неизвестно… Но однажды после завтрака Паркер, уже успевший познакомиться с Эрикой, отозвал ее в сторону.

– Фрейлейн Келлер, – сказал он на чистом немецком языке, – мне не хотелось бы, чтобы вы пострадали, и я решил предостеречь вас…

Эрика с недоумением вскинула брови.

– Сейчас вы все поймете, – продолжал англичанин. – Мне доводилось читать ваши статьи, книги, и, стало быть, я знаю вас, ваши убеждения…

– Я и не скрываю моих убеждений, – холодно заметила Эрика, не понимая, чего, собственно, хочет от нее Паркер.

Англичанин скупо улыбнулся.

– Это делает вам честь. Однако можно не сомневаться, что за вами установлена слежка даже здесь. Мне хотелось, чтобы вы об этом знали.

– Слежка? За мной? Здесь? – Эрика искренне удивилась.

Паркер тихо рассмеялся.

– Не верите? Хотите убедиться? Пожалуйста. – И он положил ей в руку пачку микроскопических фото. – Вот снимки с документов, которыми вы пользуетесь при работе над вашей книгой. Очевидно, против вас замышляется провокация.

– Кто же сделал это? – она растерялась от неожиданности.

Вместо ответа Паркер показал ей в окно – на улице, возле автобуса вертелся Бодо Крюгер.

– Он?

Паркер утвердительно кивнул.

– Но каким образом?.. – начала было Эрика.

Паркер перебил ее:

– Очень просто – я заметил, как он орудовал в вашей комнате, и мне пришло в голову лишить его трофеев. Только и всего.

А вскоре произошло событие, совсем сбившее Эрику с толку.

Началось с того, что ни к обеду, ни к ужину Паркер не вышел. Потом девушка видела, как в его комнату прошел доктор. Эрика заметила, как Бодо Крюгер шептался с врачом.

По-видимому, Крюгеру удалось-таки проникнуть к англичанину, а может быть, он сумел что-то выведать у хозяина гостиницы, – как бы то ни было, поздно вечером немец заказал разговор с небольшим городком на Рейне. Эрику в тот день не оставляла тревога, ей начинало казаться, что Крюгер следит не столько за ней, сколько за Паркером. Вот почему она сочла нужным проследить за своим соотечественником.

– Герр Шольц, – заговорил Крюгер, – я нашел его… Да, да, он прибыл сюда под видом английского журналиста. Приехал из Финмаркена… Ха-ха… Без сознания… – И Крюгер перешел на шепот.

Итак, беспомощному сейчас Паркеру угрожала какая-то опасность, – так по крайней мере казалось Эрике Келлер. И она решительно направилась в комнату англичанина, где дежурила медсестра. Паркеру стало лучше, он уже пришел в себя и выразил девушке искреннюю признательность за ее ночной визит. Ей не терпелось как-то сообщить ему о своих подозрениях, и как только медсестра отлучилась, она тотчас передала ему телефонный разговор Крюгера. Однако, к удивлению Эрики, ее сообщение ничуть не напугало Паркера, наоборот, он заметно повеселел.

– Наконец-то, – с облегчением произнес он. – Так это, значит, мой друг Генрих Шольц послал сюда Крюгера для встречи со мной… Не беспокойтесь, дорогая фрейлейн, мне ничто не угрожает… – Он был еще слаб, и ему нельзя было много говорить.

Она покинула его в недоумении. Кто же этот его друг Шольц, если своим доверенным он направил сюда Бодо Крюгера, человека, явно связанного с тайной полицией? Как мог Паркер забыть об этом?

Ни на следующий день, ни позже ничего не произошло. Только англичанин стал держаться, пожалуй, еще более замкнуто, а Крюгер теперь буквально не спускал с него глаз и всюду следовал за ним по пятам. Должно быть, он его охранял. Так прошло около двух недель. Эрика видела, как изо дня в день менялось настроение Паркера: первые несколько дней после той ночи он оставался спокойным, – наверное, был уверен, что вот-вот явится Шольц. Но тот не появлялся, и Паркер начал проявлять беспокойство, стал задумчивым и наконец перестал даже к обеду выходить в общий зал.

Англичанин продолжал представлять загадку для Эрики; подсознательно она чувствовала, что с ним творится неладное, и чего-то ждала.

И вот это случилось… Два дня назад произошел новый сильнейший приступ. Паркер опять потерял сознание. Врача дома не оказалось. Крюгер всполошился и куда-то исчез. На правах знакомой Эрика направилась к больному. Паркер находился совершенно один. Он страшно изменился, побледнел от боли и лежал молча, стиснув зубы. Но вскоре он заговорил в бреду, вернее, он что-то шептал тихо-тихо, «про себя». Эрика никак не могла понять произносимых им слов. Английским языком она владела недурно, но Паркер даже в бреду говорил почему-то не на своем родном, а на каком-то неизвестном ей языке. Прислушавшись, девушка уловила отдельные слова и тогда поняла: он говорил по-русски. Задыхаясь, Паркер выкрикнул: «Нет, нет, я не отдам вам… Лучше смерть!.. Установки… Родине, только Родине… и жизнь мою…» И через минуту: «Жена… Сын… Куда вы дели моего сына?» Эрика слышала эти слова, но, к сожалению, не знала, что они значат. Паркер заметался, мучительно застонал. И как раз в это время кто-то рывком открыл дверь комнаты. Эрика оглянулась: на пороге стоял молодой человек с обветренным лицом, коренастый, закутанный в легкий дорожный плащ. На минуту девушка встретилась взглядом с его мутно-серыми глазами. Несомненно парень слышал выкрики больного.

– Что вам тут нужно? – спросила Эрика, загораживая собой Паркера.

Как бы не замечая ее, парень, ничего не ответив, поспешил прочь.

Она видела его днем возле гостиницы и приняла за американца.

Больной очнулся не скоро. Увидев возле себя Эрику, он радостно оживился и пожал ей руки.

– Что с вами? – спросила она.

Глухим голосом человека, еще не вполне вернувшегося из небытия, он сказал:

– Я очень болен… там и альпинист сломал бы себе шею… Двенадцать километров до самолета оказались Дантовой дорогой в ад…

Девушка ничего не поняла.

– Вам надо всерьез приниматься за лечение.

Англичанин молчал. Закрыв глаза, о чем-то сосредоточенно думал. Потом тихо спросил:

– Я что-нибудь болтал в бреду?

– Да, но я не знаю языка, на котором вы говорили, мистер Паркер.

Он опять о чем-то напряженно размышлял.

– Вам не следует так много думать, мистер Паркер, – произнесла она шутливо. Он поднял на нее глаза:

– Всю мою жизнь я слишком мало думал. К счастью, это позади.

Эрика не хотела иметь дело с загадками, она поднялась с места, чтобы уйти, но больной жестом остановил ее. Казалось, он понимал ее состояние.

– Фрейлейн Келлер, – заговорил он тихо. – Я не Паркер. Я – русский… пробираюсь к себе на родину…

– Пробираетесь? – с удивлением переспросила Эрика. – А почему вам не обратиться в советское посольство в Осло и спокойно ехать в Советский Союз. Зачем вы здесь?

Он пробормотал:

– Обратиться в посольство… Может быть…

– Хотите, я помогу вам, вызову сюда советского консула?

– Нет, нет, пусть это вас не беспокоит. Я жду моего друга. Он должен быть с минуты на минуту.

Когда она уходила, в дверях столкнулась с Крюгером – тот спешил к странному русскому.

Все это происходило рано утром, а днем, совсем недавно, у подъезда гостиницы остановился черный лимузин – приехал-таки Генрих Шольц.

Гросс внимательно слушал рассказ Эрики.

– Генрих Шольц… – повторил он, – где-то я уже слышал это имя. Но где и что?

Неожиданно Эрика порывистым движением схватила его за руку:

– Смотри, это же русский и его друг Шольц. Они идут сюда…

От гостиницы по тропинке вдоль берега бухты действительно шли двое мужчин. Неожиданно Гросс посмотрел вправо и тотчас вскочил на ноги: на взморье за мысом быстро всплывала подводная лодка, та самая, перископ которой они с Эрикой недавно заметили.

Крюгер оставил пачку советских газет. Можайцев просматривал статьи, корреспонденции с мест – черные строчки текста рассказывали о жизни там, на родине, к которой он стремился, на родине – такой близкой и все еще далекой. Можайцев ладонями с силой сжал виски: он был в отчаянии. Существование за океаном, долгие годы работы, которую он выполнял, не всегда понимая, для чего и кому эта работа нужна, – затем уединенное, поднадзорное пребывание в Брайт-ривер, все это отнюдь не способствовало развитию в нем самостоятельности и уверенности, в которых он сейчас весьма нуждался. После долгих лет такой жизни Можайцев словно очнулся от кошмара: мир был ослепительно хорош, но полон опасностей. Где-то вокруг шныряли люди Прайса и Харвуда, но где и кто они и как их можно провести, чтобы благополучно вернуться на родину, – этого он не знал, во всем этом отлично разбирался только Генрих Шольц. Однако Шольц, как назло, не появлялся.

Снова – в который уже раз за эти дни! – вставала перед Можайцевым его жизнь на чужбине… Его отец работал на одном из заводов в Москве, слыл талантливым инженером. Его ценили как специалиста и жалели как человека, уж очень был он замкнут, нелюдим. Но что ж поделать – таков характер. И никому в голову не приходило, что человека гложет обида, обида за блага, которые революция отняла еще у его деда и которые, не будь революции, по наследству перешли бы к нему. Держался особняком, таился и все чего-то смутно ждал. Война застала его с женой и маленьким сыном Вадимом неподалеку от нашей западной границы – проводил отпуск у родственников. Эвакуироваться не успел, да и не очень старался, жадно хотел посмотреть и прикинуть, чего ему можно ожидать от немцев, на что рассчитывать. Скоро понял – и рассчитывать не на что, и связываться с ними он не будет, помогать им грабить и убивать своих же русских людей он не станет, не такой. В услужение к оккупантам не пошел, но и от партизан хоронился. Запил. Специальность скрывал. Устроился счетоводом. Прикинулся хворым. Так и жил под немцами почти всю войну. В конце сорок четвертого сунули его с женой и парнишкой в вагон для скота и как скот погнали в Германию. Где-то за Рейном бросили Можайцевых в концлагерь: голод, холод, избиения… Но весной сорок пятого появились американцы. Заключенных концлагеря стали сортировать по одним янки понятным признакам. Можайцев решил: от друзей-союзников таиться незачем и раскрылся перец американским офицером, как у попа на исповеди. Его быстренько перебросили в лагерь для перемещенных лиц, но на самый короткий срок. Узнав, что он опытный специалист, а советскую власть считает для себя чужой и враждебной, – его посадили на корабль и переправили за океан.