Kitobni o'qish: «Леди Шир»

Часть первая

Глава 1

12.1.2009

На самом деле, я не знаю, чем закончится история. Она пришла ко мне и попросила рассказать о ней – Леди Шир: про Эфраима; про маленькую бледную Марту. Расскажу по порядку.

В некотором царстве, в некотором государстве жила была Леди Шир, одинокая и не очень-то молодая. День её сегодняшний был похож на день вчерашний, вечера повторялись, но утро одно отличалось от утра другого. Она любила утро. Этим утром в её постели был песок, он подсох и осыпался с подола её платья. Леди Шир легла вчера спать, не снимая платья. Вечером был дождь, когда она возвращалась домой. Это было так похоже – как когда-то давно, на берегу океана, ещё в прошлой её жизни, когда она была в любви; и так же была весна. Леди Шир и её муж спустились к берегу океана. На берегу стояла большая крытая кровать, застеленная зелёным. Шир даже не подошла к воде, было ветренно и холодно, а он разделся догола и побежал навстречу волне. Когда он вернулся, Шир смыла с его тела соль океана тёплой водой. Теперь она уже не помнила, откуда у них тогда была тёплая вода на берегу океана. Леди Шир многое уже забыла – для женщины, которой было немногим за сорок, память у неё была ни к чёрту. И она теперь не помнила, как получилась вода тёплой холодным мартовским днём на берегу океана. Вот этой тёплой водой она и намочила подол платья, а потом ещё налип песок. Они лежали с мужем в зелёной постели под зелёным балдахином, Шир оставалась в платье с промокшим подолом, а её муж был полностью голым. Они молчали, океан уж слишком шумел. И теперь утром, когда в её постели опять был песок с мокрого подола и уже не было мужа – у неё не рвалось сердце от печали, ей не хотелось плакать, она не искала его, и ей не казалось, что он живёт где-то в другом мире и ждёт её, и она не специально вчерашним вечером легла спать в мокром платье, когда увидела, что мокрый край платья в песке. Её зовут Леди Шир, и это её утро. Тумана не было, и не было пасмурно, дул ветер и светило солнце, стеклянное мартовское солнце, от которого к полудню болит голова.

Эфраим стоял у первых ворот монастыря и благодарил Леди Шир, а она лишь улыбнулась в ответ и сказала:

– Извините, меня ждут, я должна идти.

Её тихая улыбка, когда изменяется форма бровей, она часто пользовалась такой улыбкой, и когда самой приходилось извиняться, и в любой другой момент, когда любые слова обречены на провал. В большинстве случаев улыбка делала своё дело, она избавляла от надобности объяснений. И ещё людям она нравилась, эта её улыбка. Они, не понимая того, сами искали повода вновь встретить её. Так вот и Эфраим – он смотрел ей вслед, и когда Леди Шир проходила вторые ворота, она оглянулась и пожелала ему хорошего дня. И день его, в общем-то, получился хорошим, несмотря на утренние нападки настоятельницы монастыря. Этим утром Эфраим опоздал, и хлеб успел остыть, за что настоятельница отругала его, напрягая бесцветное безбровое лицо:

– Хлеб должен быть горячим, горячий – значит, свежий!

И вот, в этот момент появилась Леди Шир, она коснулась руки настоятельницы и вкрадчиво сказала:

– Не нужно, этого оно не стоит, – и улыбнулась так, как она умела это делать.

Настоятельница притихла, она почувствовала в Шир союзницу, которая тоже осуждает пекаря за опоздание и за недостаточно свежий хлеб. Какое-то время настоятельница оставалась ещё строгой и безликой, а когда строгость, как судорога, искажающая черты, улетучилась, лицо её вновь стало неподвижным и совершенно открытым, как бы выставляющим напоказ увядание бесполезной плоти. Настоятельница ушла, думая уже совершенно о другом. Леди Шир осталась послушать слова благодарности Эфраима из хлебопекарни. Маленькое утреннее происшествие доставило ей удовольствие, и она не пыталась это от себя скрыть. За вторыми воротами монастыря, где Эфраим уже не мог разглядеть в точности выражения её лица, Леди Шир улыбнулась самой себе. Каждое слово, которым бы она попыталась объяснить свою маленькую радость, было бы недостаточно деликатным. Где же найти слова среди красивых и так, чтоб было понятно, что сегодня утром настоятельница, которая пожертвовала большую часть своей жизни Создателю, показала себя недоброй женщиной, обругав человека, выпекающего хлеб, да и к тому же на глазах у воспитанниц? И вот появляется она, Леди Шир, разбивая чёрными сапожками фалды строгого платья. Какими словами объяснить, и надо ли вообще, что Создатель – Он не святой, Он наслаждается, услаждая нас, Ему не нужны пожертвования, Он хочет видеть нас в удовольствии. Леди Шир была полна уверенности в том, что замысел Творца ей давно понятен – наслаждаться жизнью, какой бы она ни была, и нет другого смысла нашему пребыванию.

Марта, воспитанница монастыря, девочка одиннадцати лет (с днём рождения, Марта) с грустным лицом: «Добрый Бог, сделай так чтоб мой день рождения был летом, как у Клер». Да, Клер была счастливой девочкой. Родители отдали её на воспитание в монастырь, чтобы присмирить её непокорный нрав. Многие девочки ей завидовали и пытались подражать. Марте тоже нравилась Клер и особенно день её рождения, когда накрывали длинные столы в саду под окнами монастыря. Это всегда был солнечный день, и ложки казались золотыми на белых скатертях. Летом вообще всё выглядело по-иному, и монастырь не казался мрачным, когда его стены скрывала зелень листвы. Но Добрый Бог был занят более важными делами и не слышал просьбу маленькой Марты, хотя она и просила Его перенести день её рождения в тёплый месяц года. А март – он холодный месяц, простуженное небо частенько плачет дождём, дует сырой ветер и светит фальшивое холодное солнце. Этим утром Марта, наверно, опять получит в подарок восковую доску для рисования или альбом для гербария – подарок от отца. А что ещё он мог подарить, если всякая вещь, пересекающая вторые ворота монастыря, подвергалась строгой проверке? И потом, прошло немало времени с тех пор, как Марта оставила дом, отец не знал её интересов, не понимал её настроения, и когда навещал её, им не о чем было говорить. Это его мучило, он силился придумать тему для разговора, и так, чтобы не задеть чувства дочери, которую в раннем возрасте выслали из дома. Но Марта держалась молодцом, казалось, ей совсем не мешало, что отец молчит и то и дело переводит дыхание, она не перебирала подол платья и не тупила взгляд на туфли. Марта сидела на скамейке рядом с отцом и молча смотрела то на деревья, то на небо, то на проходивших мимо, и когда отец говорил, что ему пора уходить, она просила его остаться ещё немного: «…посиди ещё немножко, пап…» – и при этом она как будто его не замечала. Иногда отцу казалось, что она издевается над ним, но он был согласен терпеть, он чувствовал свою вину перед Мартой, поэтому и не любил встречаться с ней. Ему и в голову не приходило, что Марта просит его остаться из вежливости, он привык считать её ребёнком или зверьком, который живёт инстинктами. Мать Марты умерла во время родов, красивая молодая женщина с невинным детским лицом и печалью в глазах. Марта повторила красоту матери, те же голубые глаза, окружённые лёгкой тенью, и восковая бледность. Но почему-то с теми же чертами мать выглядела взрослым ребёнком, а Марта – маленькой женщиной. После смерти жены отец Марты погрузился в глубокое отчаяние, он любил свою жену и не был готов потерять её так скоро. Малышку забрала сестра отца, у неё уже были свои трое детей – «Где трое там и четверо…», она была доброй, жизнерадостной и устроенной. Но полгода спустя отец Марты вернулся в своё нормальное состояние и спустя ещё полгода женился на черноглазой Карин, она наполнила дом смехом, запахом корицы и других экзотических пряностей. Карин настояла на том, чтобы забрать Марту от её тётки и вернуть в дом. А когда у Карин родилась пара чудесных близнецов, она убедила мужа, что девочку надо отдать на воспитание в монастырь. Отец не был в мире с собой, когда согласился на это, но ему не хотелось нарушать идиллию его отношений с женой. «Драгоценный мой, ты же видишь, как я люблю нашу Марту, позволь мне позаботиться о ней», – так говорила Карин, когда укладывала вещи Марты в чемодан.

В узком коридоре их платья соприкоснулись: «Привет, Шир», – Марта сказала это очень тихо. «С днём рождения, принцесса!» – шёпотом произнесла Шир. Марта приостановилась, оглянулась, затем перевела взгляд на Шир: «…и это всё?» Шир притворилась строгой: «Иди на урок, всё потом». Это звучало намного лучше, чем выглядела восковая доска. Каждая из них пошла в свою сторону по узкому коридору, и никто ничего не заметил. До знакомства с Шир школа при монастыре навевала на Марту тоску, и когда отец спрашивал «Ну, как учёба, как подружки?», Марта с безразличием отвечала: «Всё хорошо, пап, а мне ещё тут долго быть?». Отец начинал тяжело дышать, и Марта понимала, что ответа не будет, и начинала думать о чем-нибудь своем, что не оставляло вопросов без ответа.

Для Марты этот день был особенно долгим, ей не терпелось остаться наедине с Шир, но постоянно кто-нибудь крутился поблизости. Шир большую часть дня, как и другие свои дни, провела на кухне, ещё надо было подготовить праздничный стол в мрачной столовой в честь дня рождения Марты. После обеда Марта прокралась на кухню, где была Шир, не часто им удавалось побыть вдвоём. Марта с разбегу запрыгнула ей на руки и обвила её руками и ногами. Шир поцеловала Марту: «С днём рождения, моя девочка!» Марта прижала ладошки к щекам Шир: «Это твой подарок мне?»

– Какой подарок?

– Ну, твой поцелуй…

Шир рассмеялась:

– Тогда у тебя их будет два, – сказал она и показала Марте два пальца, Марту это развеселило.

– А теперь слезай с меня, – сказала Шир, – ты тяжёлая.

– Я не могу быть тяжёлой, посмотри какая я худая, – Марта выставила перед лицом Шир свою худую руку.

– Если слезешь с меня, получишь второй подарок.

Марта спрыгнула на пол, но продолжала обнимать Шир.

– …а какой второй?

Шир расстегнула верхние пуговицы на своём платье. На нижней блузке у нее была приколота маленькая брошка. Шир отстегнула брошку и протянула её Марте:

– Возьми, это тебе.

Марта зажала брошку в кулаке, даже не рассмотрев её как следует:

– Ух ты, брошка… Откуда она у тебя, Шир?

– Уже не помню.

Марта забралась на скамейку, её ноги не доставали до пола.

– Тебе твоя мама оставила эту брошку или муж подарил, или кто ещё…? – Марте казалось, что если она её спросит, то Шир подумает и вспомнит, но она никогда не вспоминала.

– Ну что ты хочешь от меня услышать? Брошка всегда была моя, а теперь она твоя.

– Шир, а когда у меня вырастут такие груди как у тебя?

– Если будешь так мало есть, то нескоро.

– Я нормально ем.

– Нет, Марта, ты очень мало ешь, ты уже становишься прозрачной.

Марта вздохнула и опустила глаза:

– Да, Шир, ты права, я мало ем и ещё я плохо сплю ночами.

Шир подошла к Марте и опустилась перед ней на колени.

– Почему ты плохо спишь, ты больна, что-то болит у тебя?

Марта покрутила головой:

– Нет, Шир, я думаю.

– О чём ты думаешь, Марта? Ты должна спать ночами.

– Я люблю тебя, давай сбежим?

Шир понимала, что если она сейчас обнимет Марту, то та расплачется, поэтому она встала и отошла в сторону:

– Я тоже люблю тебя, девочка, но мы не можем.

Марта не была замкнутым ребёнком, напротив, она была общительна и легко заводила дружбу с ровесниками. Но она никогда не была инициатором игр, разговоров и дружб. И если понаблюдать за ней, то начинаешь замечать, что общаясь с подружками, она делает всё то же, что и они, – смеётся, подпрыгивает, но при этом как бы ждёт, чтобы её оставили в покое. Шир давно это заметила, еще до того как началась их дружба. Леди Шир, выполняя свою каждодневную работу в монастыре, наблюдала за Мартой. Леди Шир наблюдала за всеми, кто попадался в поле её зрения, но Марта была её любимым объектом.

Леди Шир не была монахиней, она работала при монастыре, хотя мысль остричься приходила к ней не раз. Может, именно поэтому она и пришла в монастырь. Настоятельница, умная и проницательная женщина, отговорила Шир от пострига, но в помощи не отказала. Шир рассказала ей про смерть мужа, про одиночество, про плохую память. Настоятельница слушала её внимательно и терпеливо, виду не подавая, что эту историю она слышит от Шир уже не впервые.

– Ты не можешь быть монахиней, Шир, в тебе нет смирения.

– Я готова на любые лишения, я всё могу терпеть.

– Нет, Шир, монашество – это не лишение и не то, что приходится терпеть, это дар успокоения, и не каждому он дан. А ты, Шир, жаждешь наслаждений и способна получить их даже из капли воды. Но я тебя не гоню, всякий пришедший к Богу будет услышан.

– Но Он меня не слышал, я уже обращалась к Нему и раньше.

– Возможно, Он решил, что ты и сама справишься. Наверное, Он позволил тебе использовать собственные силы, которые Он же и дал тебе при рождении. Посмотри на себя, Шир, ты полна жизни.

– Да, но моего мужа нет среди живых.

– Ни ты, ни я, – мы не можем знать, почему Его решение было таким, почему Он позволил умереть твоему мужу. Не задумывайся над этим уж слишком, понимание вещей придёт само.

Сказав это, настоятельница накрыла руками неподвижные руки Шир, и в этот момент Шир вспомнила про свои руки. Настоятельница ушла, не добавив ни слова. Шир осталась сидеть у входа в монастырь. Позже к ней подошла монахиня и проводила внутрь монастыря, она показала Шир её комнату и, к большому удивлению Шир, монахине уже было известно её имя. Но Шир не осталась жить в монастыре, она приходила утром и уходила вечером. Холодными дождливыми вечерами, наполняя ванну горячей водой в своей уютной квартирке, которая была на последнем третьем этаже в доме, где нижние два занимала швейная фабрика, Шир залезала в ванну, держа в руке бокал вина, вот в такие моменты Шир понимала, насколько она, настоятельница, права, и она, Шир, должна быть ей благодарна: «Что скажешь, Шир? Не так всё и плохо, могло быть хуже, гораздо хуже, Шир, моя бедная Шир». Комната наполнялась паром, в котором витал запах вина. «Каким завтра будет утро, кем я проснусь завтра?»

Вечером, когда Шир возвращалась домой, Эфраим ждал её за воротами монастыря.

– Я принёс вам свежий хлеб.

Эфраим – немолодой грузный мужчина, выглядел взволнованным:

– … спешил, боялся, не застану вас.

Леди Шир поблагодарила Эфраима, но он не спешил отдавать ей хлеб, ему хотелось поговорить. Шир, недолго думая, пригласила его к себе.

– А как она накинулась на меня сегодня утром?! Хорошо вы вмешались, Леди Шир.

– Она, в общем-то, хорошая, просто разозлилась на саму себя за то, что разозлилась на вас… примерно так.

Шир не очень-то следила за тем, что говорит, она рассматривала лицо Эфраима. Они сидели друг напротив друга, пили чай и ели свежий хлеб. Когда они находились ещё на улице, Эфраим не казался ей таким крупным и незнакомым – «…глаза слишком тёмные, а линия рта… её просто нет». Шир представила губы Марты, тонкие уголки рта, когда она улыбалась, линия губ менялась – глядя на такое, восхищаешься кистью Творца. Рот Эфраима был округлым, в какой-то момент Шир пожалела, что пригласила его. Начинала болеть голова. Шир оставалась в платке и не поменяла уличную обувь на домашнюю. Шир выглядела добродушной и гостеприимной, она к себе располагала, и мало бы кто заметил, и уж, конечно, не Эфраим, что мысли Шир далеки от того, о чем она говорит. Она убедила себя не вычёркивать этот вечер: «…ничего такого, не так часто у меня бывают гости, один вечер не жалко, и потом, он всё равно когда-нибудь уйдёт, как долго бы он тут ни сидел». Шир представляла, как откинет край одеяла, заберётся в постель и поплывёт на волнах воспоминаний. С годами её воспоминания меркли, и Шир начинало казаться, что живёт она непозволительно долго. Она забывала не только события, но и чувства, эмоции. Случалось, наблюдая за людьми, Леди Шир уже не понимала их волнений. Эфраим рассказал о своей жене, у которой «доброе сердце», про двух его взрослых дочерей, которые «совершенно не похожи друг на дружку, и обе хороши собой». Когда Эфраим ушёл, было уже за полночь.

Во сне Леди Шир видела своего отца, он пришёл в город на праздник. Шир была девчонкой, они с сестрой стояли в толпе и высматривали знакомых. Отец вышел из толпы, он заплакал от волнения, увидев своих дочерей. Даже во сне Шир помнила, что её отец давно умер. Он выглядел прекрасно, хоть возраст и придавал немного усталости, одежда на нем была шикарной – серый шелковый плащ и цветной шелковый шарф. Когда Шир с сестрой подошли к отцу, он даже не пытался скрыть слезы. Отец был очень красив во сне у Шир, высокий, крупный, светло-русые длинные волосы, такие же негустые и шелковистые, как у Марты и у её мужа, и такие же влажные голубые глаза. Шир и её сестра повели отца домой, дом был деревянный, крутая лестница внутри дома. Они трое сидели на лестнице, отец – выше, дочери – ниже.

– Где ты теперь, Папа? – спросила Шир.

– Теперь я могу быть повсюду, – ответил отец.

Шир хотелось его обнять, но она стеснялась сестры.

– Возвращайся домой, Папа, мы попробуем начать всё заново, – сказала Шир.

– Раньше надо было предлагать, нету больше вашего папки, – отец сказал это так, как будто давно смирился, что мёртв.

Шир проснулась, печаль щемила в горле, хотелось куда-то бежать, что-то делать, чтобы всё исправить, мысль о том, что уже слишком поздно пришла позже. Шир посмотрела в окно, было темно, и лил дождь. «Где-то под дождём могила отца, – подумала Шир, – …и моего мужа». Шир представила своего молодого мужа в могиле, он и её отец представлялись ей теперь в одном образе. Она не могла позволить себе плакать: «Надо что-то делать», – мысли проносились быстрой чередой, Шир едва ли успевала осознавать их, картинки воспоминаний из прошлого пятнами мелькали перед глазами, пульс участился, и сердце уже давило в горле, Шир слышала шум от ударов собственного сердца. Она вдруг резко почувствовала себя виноватой за их непонимание с отцом и за смерть мужа: «…наверно я могла бы что-то сделать, я плохо постаралась, я позволила ему умереть…» Чувство одиночества тоненькой струйкой просочилось через сдавленное горло и потекло по венам. За все свои одинокие дни Шир не так часто ощущала одиночество, но когда оно подступало, это было больно.

Ей так захотелось вернуться в те дни, когда отец читал ей книжки, когда они вырезали животных из цветной бумаги, когда хоронили выпавших из гнезда птенцов. Казалось, что дни эти где-то ещё остались, только надо найти способ дотянуться до них, он где-то ещё есть, её отец, тихий и скромный, и где-то есть она, Шир, маленькая худенькая девочка с длинными косами.

Отец появился в её жизни раньше, чем она начала осознавать себя, поэтому он всегда был ей близким, он никогда не был новым в её жизни – возможно, и был, но в любом случае она этого не пом-нила. С мужем было все иначе, его раньше никогда не было, он ворвался диким и чужим в её жизнь, в её сознание, в её тело. Шир понимала или очень уж старалась себе внушить, что он не виноват, что так уж сложился их путь и надо им быть вместе. Она очень любила его, несмотря на то, что он ей виделся варваром. Понадобилось время, чтобы привыкнуть, что теперь она не просто Шир, а его жена, и приходится считаться ещё с одним характером, настроением. Больно было его терять после всего, когда он уже стал ей совсем близким, почти как отец.

«Марта…» – только сейчас Шир вспомнила о ней, и лицо Марты в представлении Шир каким-то чудным образом уподобилось лицу отца и мужа. Шир привыкла к подобным метаморфозам и понимала, что далеко не у каждого в голове такой кавардак. За этим последовал прилив нежности, заботы и нечто среднее между добротой и любовью. На самом деле Шир была не сильна в любви, она никогда до конца не понимала значения слова «любовь», и жизни ей не хватило, чтобы понять. «Люди совершенно разные чувства называют этим словом: заботу, доброту, интерес, привязанность и ревностное желание обладать, покорить, а ещё любить можно родителей, Бога, варенье и оранжевый цвет».

Случалось, Шир говорила Марте, что любит её, но при этом она чувствовала, что немножечко врёт, ей бы хотелось сказать другое слово, но она не знала других слов и, похоже, никто не знал. Этой ночью, если бы Шир разговаривала сама с собой словами, то ей бы таки пришлось сказать: «Я понимаю, что люблю Марту». Но для общения самой с собой Шир не были нужны слова, что угодно – формы, запахи, звуки, цвета и их комбинации, но не слова. Поэтому общение происходило намного быстрее, чем с другими, и Шир успевала себе «сказать» очень много в то время, когда была предоставлена самой себе.

Этой ночью Шир решила выкрасть Марту из монастыря и, если очень постараться и приблизить её мысли к словам, то это примерно звучало бы так: «…и потом – выкрасть это не подходящее слово, Марта сама всегда хотела сбежать. Она не нужна отцу, у неё есть только я, и только я люблю её по-настоящему, если вообще эта любовь существует».

Шир лежала в постели, глядя в окно невидящим взглядом, и обдумывала каждый свой шаг – как она пройдёт ворота в одежде монахини, ночью под дождём никто особо не будет рассматривать её, но если и спросят, она скажет что пришла прочитать молитву, этому поверят. На обратном пути она спрячет Марту под дождевым плащом, Марта худая, они крепко обнимутся и Марту не заметят. До утра надо выбраться из города, в классе увидят, что Марты нет, и станут искать. Но была проблема – сиделка в коридоре, где комнаты девочек, старая монахиня, у неё была бессонница, и она недолюбливала Шир.

– Почему ты не позволила ей остричься? – как-то она спросила у настоятельницы.

– От неё будет слишком много проблем, она мне тут восстание поднимет. Посмотри на неё, это не женщина, это революция в юбке. Она сильная и крепкая, хороший работник, пусть им и остаётся.

И сиделка стала присматриваться к Шир. Шир замечала, что старуха за ней следит, и всякий раз, проходя мимо, Леди Шир ощущала на своей спине, между лопатками, подобно физическому прикосновению, взгляд сиделки.

Леди Шир проснулась, когда солнце уже взошло, она едва ли помнила свой сон и свой замысел о похищении Марты. Это было новое утро, начало нового дня. Леди Шир умела родиться заново в каждое своё утро.

Этим утром она опоздала, пришла позже обычного. Эфраим уже был у ворот:

– Доброе утро, Леди Шир!

Голос у него был мягкий, как у большинства полных людей.

– Доброе утро, Эфраим!

Шир задержала на нём взгляд: «… выглядит хорошо, он красивый… наверно». С настоятельницей Шир поздоровалась кивком головы, и та успела заметить тот взгляд, что пробежал между Шир и Эфраимом и который задержался чуть дольше приличного, и если б у неё были брови, то они бы приподнялись.

Утро было хорошим, свежим, умытым ночным дождём. Шаги Леди Шир эхом раздавались в окнах монастыря, никто в монастыре не ходил такой походкой: с высоко поднятой головой и развёрнутыми плечами. Шир и самой казалось, что она вот-вот взлетит. В подсобном помещении у Леди Шир была маленькая комнатка, скорее походившая на кладовку, и сегодня её там поджидал сюрприз – Марта. Леди Шир вскрикнула от неожиданности, когда увидела Марту в темноте, сидящую на стуле.

– Бог ты мой, Марта, ты должна быть на уроке!

– Привет, Шир.

Марта смотрела на неё снизу вверх.

– Я хочу рассказать тебе мой сон.

На мгновение Шир выключилась, как заводная кукла, у которой пружинка раскрутилась, Марта заметила это, она и раньше такое замечала за Шир, в такие моменты Марте казалось, что время останав-ливается. Шир только сейчас вспомнила про свой сон и про то, как планировала выкрасть Марту.

– Нет, Марта, расскажешь потом. Тебя будут искать, и плохо, если найдут здесь, у меня.

Шир показалось, что это однажды уже происходило.

– Не будут, у меня ночью кровь со рта текла, мне разрешили не приходить на первые уроки.

Марта поняла, что напугала Шир.

– …кровь на самом деле была не со рта, я просто укусила губу, чтобы кровь капала на подушку, мне очень хотелось рассказать тебе мой сон.

– Покажи свою губу, – потребовала Шир.

Марта пальцами вывернула нижнюю губу, на губе и вправду была маленькая ранка. Шир вздохнула и села на пол возле ног Марты.

– Рассказывай, давай, только быстро, мне работать надо.

– Мне приснилось, что я умерла, – Марта приостановилась и перевела дыхание, – утонула. Мы были с тобой на речке. Было лето, было много зелёной травы, и вода в речке была зелёной. Там ещё была пристань, такая маленькая для лодок. Ты осталась на берегу, а я побежала на пристань и спрыгнула с неё. Я не упала, я специально спрыгнула, не знаю зачем. Я видела воду внутри, она была тёплая и зелёная. Когда я прыгала, то за мной потянулся воздух под воду и под водой этот воздух казался чёрный, но я могла им дышать. Когда воздух закончился, то вода сверху надо мной сомкнулась, и я больше ничего не могла видеть, и тогда я умерла.

Марта закончила рассказывать, и какое-то время они обе молчали. Марту посетило лёгкое чувство вины, и она сказала:

– Не обращай внимания, это был просто дурацкий сон.

– А что мы делали на реке? – спросила Шир.

Марта не ожидала такого вопроса, она даже его не расслышала:

– … что, я не поняла? – переспросила она.

Шир повторила вопрос:

– Что мы с тобой делали на реке?

– Мы просто там были.

Марта говорила тихо, она была немного разочарована тем, как отреагировала Шир на её сон. Дожидаясь Шир, Марта представляла, как Шир расплачется после того как услышит про такой грустный сон и пообещает, что придёт время, когда они вместе убегут из монастыря. В первые минуты, когда Марта проснулась после видения этого сна, этот сон был ей неприятен, она пожалела о том, что видела его, и ей хотелось от него просто отвернуться, что она сразу и сделала, повернувшись на другой бок. Ей хотелось плакать, ей было жаль себя саму. Марта представила, что если б такое в действительности случилось, как бы плакала Шир. Марта почувствовала в себе, в своём маленьком детском сердце размером с яблочко, ту тяжёлую горькую печаль, которая поселится в сердце у Шир, случись такое. Вот тогда и родилась у Марты пиратская затея растрогать Шир до слёз. Марта, конечно, могла бы и сама придумать похожий сон, но тогда это было бы не по-настоящему. Но Шир не плакала, она была совершенно спокойной, только немного задумчивой.

– Ладно, дорогая, тебе надо уходить, а мне работать.

Шир за руку вывела Марту из кладовки. Марта была готова расплакаться, она не могла понять, почему Шир осталась равнодушной к её сну.

– Марта, иди на урок, ведь ты хорошо себя чувствуешь, – сказала Шир, когда Марта уже уходила. Последние слова Шир её даже разозлили, Марте было обидно до слёз за себя, утонувшую в речке.

Леди Шир смотрела в пустоту коридора, по которому, удаляясь, прошла Марта. «Неужели я ей таки рассказала?» – подумала Шир. «Некоторые сны так пугающе очевидны. Это её желание быть со мной, заставить меня переживать за неё, бояться её потерять. Другого и быть не может. Это не простой сон про эпизоды из прошлого. Мы никогда не были с ней на реке, и ни с кем из взрослых она не могла ходить на реку, может, если очень давно… здесь нет реки, она бы мне рассказала».

Леди Шир и Марта лишь однажды находились вдвоём за пределами монастыря, в первый день их знакомства. Они были знакомы и раньше, но дружба, когда Марта позволила себе называть Леди Шир просто Шир, началась примерно год назад. Марта выбила мячом мизинец на левой руке, неуклюже поймала мяч во время игры. Поломанная кость прорвала кожу и вышла наружу. В первый момент Марта не чувствовала боли и не замечала вылезшую кость, Марта присела на корточки и наблюдала, как её кровь капает на пыльные камни. Но потом Марта заметила торчащую кость, и боль стала невыносимой, и тогда Марта заорала. К ней подбежала монахиня, но монахиню тут же стошнило при виде крови и торчащей наружу кости. Леди Шир не скрывала от себя того, что давно ждала подобного момента, она стремительно походкой вышла во двор и, подойдя к Марте, тут же подхватила её на руки, не заботясь о том, что Марта испачкает ей кровью платье. Обнимая Шир, Марта продолжала плакать, тогда Шир прижалась щекой к её щеке и тоже заплакала. Когда Марта заметила, что Леди Шир тоже плачет, понемногу притихла, от удивления Марта даже переслала чувствовать боль так сильно. Она ещё никогда не видела чтобы кто-то из взрослых плакал вместе с ней от её боли, ни тётка, ни отец, ни Карин – та тем более нет, Карин всегда оставалась весёлой. Марта почувствовала нечто такое, что было совершенно противоположно одиночеству.

– Леди Шир, почему вы плачете? – спросила Марта, с трудом справляясь с дыханием.

У Шир по лицу текли настоящие слёзы и покраснели глаза.

– Не знаю, мне тебя стало жаль.

И тогда Марте показалось, что Леди Шир совсем не взрослая, а просто девочка, которой много лет.

Приехал доктор, посмотрел на палец Марты и сказал, что её надо везти в больницу. Марта попросила разрешения у настоятельницы, чтобы Леди Шир поехала с ней, им было позволено, но настоятельница сопроводила с ними и ту монахиню, которую стошнило.

– Тебе пойдёт на пользу, – сказала ей настоятельница.

Леди Шир едва удержалась от смеха, она хотела пошутить про пользу прочищения желудка, но решила смолчать, вряд ли бы кто понял эту шутку, разве что доктор, но он бы не признался из уважения к настоятельнице. На тот момент Леди Шир ещё плохо была знакома с Мартой, поэтому не могла и предположить, что эта бледная худенькая девочка, которая, в общем-то, совсем еще ребёнок, она, Марта, поняла бы эту шутку.

Позже, спустя какое-то время, когда Шир и Марта познакомились ближе, Шир восхитила личность Марты. Марта была ребёнком, но она была ребёнком по-другому, она вела себя так, как если б вдруг взрослому вернули детство, можно было сказать, что Марта ценила детство. Иногда Шир даже казалось, что Марта – это кто-то взрослый в детском теле, чтоб было удобнее наблюдать за людьми. Шир долго не могла понять, что именно отличает Марту от других детей? Но вот был такой случай. На заднем дворе монастыря растут вишнёвые деревья, и девочкам строго запрещается рвать вишни, вишни предназначались для варенья. Это был сезон, когда вишни в самом соку. Одна из девчонок предложила, когда стемнеет, пробраться в сад, нарвать вишен и принести в спальню для всех, ещё трое смелых вызвались с ней. Но повариха поймала их и отвела к настоятельнице. Настоятельница сказала, что если девочки признаются, которая из них «зачинщица налёта на вишнёвый сад», только ту и накажет, в противном случае будут наказаны все четверо. Одна из девчонок тут же выдала «зачинщицу». Об этом узнали остальные девочки, которые дожидались вишен в спальне, и «предательница» была отчуждена, девочки перестали с ней разговаривать, перестали вообще с ней общаться, а некоторые даже плевали ей на платье. Только Марта продолжала относиться к ней как прежде, до истории с вишнями: «…ну, с каждым могло случиться – наверно, она просто испугалась. Надо было нас всех наказать, мы ведь все хотели вишни, тогда бы уж точно никто бы не поссорился». Так сказала Марта, когда они обсуждали с Шир эту историю, и тогда Шир поняла, что у Марты нет детской жестокости, которая характерна почти для всех детей.