Kitobni o'qish: «Чертоги Волка. Шепот богов. Книга вторая»

Твой ум уклончивый ведет тебя в обход,

Ища проторенных тропинок,

Но ты вступи с ним в поединок:

Дать радость может только взлет!

Эмиль Верхарн

Глава 1

Ольховский метался по кабинету, словно раненый зверь. Последнее время богиня Удача отвернулась от него. И все это произошло именно тогда, когда ее покровительство более всего было нужно ему. А все это чертова баба!! Как только в деле замаячила ее фигура, все, ну просто, все пошло наперекосяк!! Досада вперемешку со злостью отразилась на его красивом лице. Глаза полыхали гневом, если не сказать яростью. Все адъютанты-секретари попрятались по щелям, опасаясь попасться под его начальственные очи. Он остановился перед большим зеркалом, встроенном в дверцу шкафа, и невольно залюбовался собственным отражением. Черная морская офицерская форма ему была очень к лицу. Мужественное лицо, в меру крупный породистый нос, красивое очертание чуть припухлых, больше подходивших для женщины, нежели для мужчины, губ. А взгляд, мечущий молнии придавал ему небывалую мужественность. И даже легкая седина на висках его роскошной шевелюры ничуть его не портила. Напротив, говорила скорее о его опытности, нежели о прожитых годах.

Короткая передышка возле зеркала, позволила ему немного взять себя в руки. Стремительным шагом он подошел к небольшому буфету, здесь же, в комнате отдыха, достал бутылку коньяку, и плеснул себе в бокал немного. Сегодня еще предстояла одна очень важная встреча. Да и непосредственное начальство могло его в любое время вызвать для беседы. Поэтому он сделал только несколько маленьких глоточков, чтобы немного успокоить расшалившиеся нервы. Почти совершенно успокоившийся, он расположился удобно на диване, и попробовал проанализировать ситуацию. Когда у него все посыпалось, расползаясь прямо в пальцах, словно истлевшая ткань? Когда это ничтожество, этот идиот Кочкин, который должен был сыграть роль «дядюшки» внезапно нашедшего своего «любимого племянника», вдруг ни с того ни с сего стал каяться во лжи перед всеми свидетелями. Это было так неожиданно и так ошеломляюще, что Александр Евгеньевич поначалу даже не нашелся что сказать и что сделать! Уже чуть позже, когда они ехали обратно, ему очень хотелось где-нибудь остановиться у обочины и придушить этого слизняка! А тот всю дорогу сидел и рыдал, поглядывая изредка с опаской на Ольховского. Но судьбе было мало этого издевательства!!! Вчера позвонил Циркач, и хриплым, каким-то совсем не своим голосом, сообщил, что обитатели из дома на хуторе исчезли, оборудование сломано, а сам Циркач болен, и не известно, когда придет в себя!

Это известия повергло Александра просто в шок! Так не бывает!!! По крайней мере, так не было. Нет, неудачи в его работе, конечно, случались, но вот чтобы так, все сразу и все вместе… Ему самому в это было поверить трудно, а каково будет объяснять все это, не Воронцову, капитану второго ранга, его непосредственному начальнику, а тому другому, Элиасу Улссону, его хозяину?! Ольховский поморщился. Он не любил слово «хозяин», предпочитая ему слово «босс». Это было как-то стильно, по-западному, от этого слова за версту несло деньгами и надеждами, его надеждами, чтобы когда-нибудь и его стали так называть, разумеется, со всеми вытекающими в качестве количества нулей за цифрой на его счете в каком-нибудь из Швейцарских банков. Мысли об этом немного улучшили ему настроение, и даже морщины на лбу слегка разгладились. Но потом, он вспомнил, что произошло, и чуть не запустил свой стакан из-под коньяка в стену от злости. Нет, так не пойдет. Нужно сесть и спокойно все проанализировать, и, наконец, понять, где он ошибся, с какого момента посыпалась так хорошо продуманная конструкция.

Он мысленно стал отматывать все события последнего времени, так или иначе связанные с пропавшей экспедиции в районе Ладожского озера. Было ясно одно: Экспедиция что-то обнаружила, что-то, с чем не смогла и не сумела справиться. Когда пришла информация, что в глубинке недалеко от поселка, километрах в двухстах от того места, где экспедиция последний раз выходила на связь, у лесного озера Плакучее был найден человек с потерянной памятью, Александр решил, что вот оно, наконец, то, что может привести к разгадке пропавшей экспедиции! Он сразу же выехал на место, и вот тогда он опять столкнулся с той женщиной, которая сыграла в его жизни, точнее в росте его карьеры решающую роль. Правда, для этого ему пришлось с ней расстаться. Впрочем, он об этом не жалел. Мало ли было женщин на его жизненном пути! А теперь он вновь столкнулся с ней, и именно она не позволила ему забрать того человека. Вот тогда и начались все его неудачи. Все тщательно разработанные операции рушились одна за другой, как карточные домики, разбиваясь в прах, словно о подводную скалу, коварно торчащую у самого берега, об эту женщину, Верею. Может прав его агент в поселке, и эта Верея и в самом деле ведьма? Глупости! Ведьм не бывает! Есть только его стальная воля и, разумеется, деньги, много денег, ради которых он готов стараться!

Но объяснить произошедшие за последнее время неудачи с точки зрения логики и рациональности, у него никак не получалось. А теперь еще Циркач! Как не хочется ему, а, все же, наверное, придется выезжать на место самому. А еще пропажа этого найденыша вместе с Вереей… Вот куда они могли подеваться?! А может, они просто отправились в лес, скажем за грибами, а Циркач, будучи болен просто перестраховался и поднял панику? Нет, придется ехать. И только после того, как он сам во всем разберется и примет меры по ликвидации этой катастрофы, можно будет докладывать боссу. Своему непосредственному начальнику по службе докладывать об этом и вовсе не обязательно. Тем более, что это самое начальство совершенно не в курсе его попыток обнаружить, что же такое все же нашла эта экспедиция, что тут же и пропала? Ведь не дракон их сожрал, в самом-то деле!

Его размышления прервал нудный, как зубная боль, звонок селекторной связи. Раздраженный тем, что ему помешали, Ольховский ткнул пальцем в кнопку селектора, и тут же услышал чуть виноватый голос адъютанта:

– Александр Евгеньевич, вас к себе срочно вызывает Воронцов.

Бросив короткое и раздражительное «понял», Ольховский поднялся, застегивая на ходу китель. Интересно, что еще понадобилось старику. А может, несмотря на все соблюдения конспирации начальству все же удалось что-то пронюхать про связь Ольховского с иностранцем? Вряд ли… Он всегда строго соблюдал все надлежащие меры предосторожности перед каждой встречей. Зайдя в приемную, он коротко кивнул сидящему там адъютанту, и критически осмотрел себя в зеркало. Хорош!! Только вот глаза, немного покрасневшие от недосыпа. Но это и хорошо. Пускай начальство видит, что подчиненные не спят и не едят, буквально, горят на работе. Адъютант закончил докладывать о его появлении, и обратившись к Ольховскому, механическим голосом проговорил:

– Прошу, товарищ капитан второго ранга ждет вас.

Александр Евгеньевич сделал короткий вдох-выдох, и открыв деревянную полированную дверь, четко по-военному спросил:

– Разрешите…? – Получив согласие начальства, перешагнул порог, и аккуратно прикрыл за собой двери.

Через пятнадцать минут Ольховский шагал по коридору, и с раздражением думал, что все же, какая-то информация о его «деятельности» просочилась и дошла-таки до Воронцова. Правда, совсем незначительная. Только то, что он вновь ездил в этот чертов поселок, а также, что он обращался к списку агентов. И, разумеется, от него потребовали объяснения, для чего ему это понадобилось. Пришлось сдавать Циркача. Мол, найденный человек – личность сомнительная, надо бы понаблюдать. Безусловно, ни о подсматривающей аппаратуре, ни о неудачном визите мнимого «дядюшки», и конечно же, о том, что гражданин скрылся в неизвестном направлении, сказано не было ни единого слова. Начальство, само собой, бровки похмурило, но и только-то. Попеняв, что сделал Ольховский это без соответствующего уведомления, и взяв с оного Ольховского «честное благородное», что подобного больше не повторится, его отпустили с миром. Даже и легкого испуга не приключилось. Но ехать туда Александр запланировал в самое ближайшее время. Так легко, как от Воронцова, он от господина Улссона не отделается. А сказать ему пока нечего. Нет полной картины.

Предупредив адъютанта, чтобы отменил сегодня намеченную встречу, а также, что завтра целый день его не будет, Ольховский отправился домой. Надо разобраться в создавшейся ситуации как можно быстрее, иначе… Что будет иначе, ему думать не хотелось. На город спустились осенние сумерки, было ветрено, сыро и неприютно. Ветер с Финского залива трепал полы его демисезонного пальто из добротного кашемира. Саша не любил форменную шинель, считая ее грубой и не подходящей для него. Благо ему разрешалось поверх формы носить гражданскую одежду. Он шагал по улицам к станции метро, погруженный в невеселые мысли. Он не может даже правильно оценить создавшуюся ситуацию, чтобы принять какие-то меры для того, чтобы ее исправить. Информация от Циркача была расплывчатой и какой-то непонятной, если не сказать грубее. Это было вообще на Николая непохоже, что тревожило Александра еще больше. Беспокойство, поселившееся в душе после звонка агента, не отпускало. Наоборот, с каждой минутой только прибывало. Он задумался так глубоко, что чуть не прошел мимо станции метро. Чертыхнулся, на себя за несвоевременную рассеянность, и круто повернул обратно, при этом, чуть не сбив с ног какую-то тетку с тяжелой сумкой, шедшую позади него. Тетка выругалась на него сквозь зубы на тему «зальют зенки». Александр зло глянул на женщину, и у той слова, уже готовые сорваться с языка, вдруг застряли в горле, и она выдала невразумительное бульканье, испуганно шарахнувшись от него в сторону, и чуть при этом не налетев на фонарный столб.

Выйдя на своей станции, он торопливо стал подниматься по лестнице к выходу. У него, почему-то, возникло паническое состояние, словно у зверя, которого гонят охотники на выстрел. Он как-то несолидно вжал голову в плечи и постарался незаметно оглянуться. Никого подозрительного позади не было. Женщина тянула мальчика лет шести за руку, что-то ему торопливо говоря, чуть нагнувшись к нему, мужчина на костылях с ногой в гипсе, привалившись к ленте эскалатора задумчиво разглядывал потолок, на котором не было ничего интересного. Он про себя чертыхнулся. Так недолго и до паранойи доработать, если уже начинается мания преследования ни с того, ни с сего, можно сказать, на ровном месте. У него и раньше случались неприятности на службе. Что поделаешь, такая работа. Но он не мог припомнить подобного состояния, когда-либо накатывающего на него после неудачной операции. И видит Бог, таких за время его службы было довольно. И ни одна неудача не смогла выбить его из колеи, и нарушить внутреннее равновесие. Нет, вот закончит эту операцию – и на отдых.

Выйдя на улицу, он торопливо направился к своему дому. Чувство погони прошло. Александр вздохнул с явным облегчением, и быстрым шагом прошел в темную арку, ведущую к парадной. Уже поставив ногу на ступеньку невысокого крыльца собственного подъезда, ощутил, словно кто-то толкнул его в спину взглядом. Быстро обернувшись, внимательно осмотрел двор, но ничего подозрительного не заметил. Набирая код на двери, ощутил, что пальцы его дрожат. Рывком распахнул дверь и с грохотом захлопнул ее за собой, выдохнув с облегчением, ощущая, что избежал какой-то неведомой опасности.

Прошло около десяти минут с того момента, как Ольховский вошел в подъезд. Ветер раскачивал одинокий фонарь возле старой липы с почти полностью пожелтевшей листвой. Тот поскрипывал, словно жалуясь на свое одиночество невесть кому, разбрасывая рывками вокруг себя пучки бледно-желтого света. Из-за дерева вышел человек, стараясь не попадать на освещенный участок двора. Вся его фигура, будто сотканная из сумрака, выражала некую настороженность. Постояв около минуты, глядя на зажегшийся в окнах свет на третьем этаже, он удовлетворенно кивнул головой, словно отвечая на свои мысли, и, подхватив под мышку костыль, довольно быстро зашагал со двора.

Всю дорогу, пока Александр ехал до этого треклятого поселка, он пытался придумать, как будет лучше сделать, чтобы не привлекать особого внимания к его связи с Циркачом. Ведь незаметно появиться в поселке не получится, да и огородами по-пластунски пробираться к дому, где тот живет, ему вроде бы и не с руки. Наконец простая мысль пришла ему в голову. Он возьмет и просто приедет к деду, как там бишь его, не то Андрею, не то еще как. Не важно, на месте разберемся. Так вот, приедет он к нему, как к человеку, который и нашел этого Стрелецкого, как к свидетелю, чтобы расспросить. А там уж как-нибудь умудрится «познакомиться» с Циркачом, или даст ему знак, чтобы встретиться где-нибудь подальше от чужих глаз. Ему показалось, что идея неплоха и не должна вызвать недоумения у того же участкового, который по должности хоть и обязан оказывать Ольховскому всяческое содействие, но при этом, доверия вовсе не вызывал, да и вообще, был мужиком мутным и Ольховскому непонятным. Поэтому, по прибытии в поселок, Александр направился сразу к дому старика, где сейчас и должен был находиться Циркач.

По дороге он усиленно вспоминал имя старика. Наконец вспомнил. Деда звали Авдей. Подъехав к дому и выйдя из машины, Ольховский направился прямо к калитке, и закричал во все горло:

– Хозяева!!! Есть кто дома?

Этим своим воплем он надеялся привлечь внимание не только деда, но и Циркача. Голос начальства тот должен был узнать и определить безошибочно. К удивлению Александра, из дверей дома вышел какой-то незнакомый мужчина. Ольховский на мгновение растерялся. Этого мужика он видел впервые. Тот неторопливо подошел к калитке и поздоровался. Весь его облик, неспешные и какие-то основательные жесты, прищур карих, почти черных глаз, короткий ежик темных волос, небольшая «шкиперская» бородка, а главное взгляд, все это вызывало у Александра некое чувство тревоги, если не сказать явного опасения. Так, выходя на ринг, боец смотрит на противника и мгновенно, одним взглядом охватывая соперника взглядом, оценивает его. Так вот, перед Сашей стоял опытный «боец». Сделав приятное лицо, и вложив в свой голос максимум доброжелательности на какую только был способен в данный момент, он запел:

– Здравствуйте. А я вот к Авдею … Силуяновичу, – с трудом вспомнил он отчество старика. – Хотел с ним потолковать о его «находке» на Плакучем. – И без перехода, меняя интонацию на «бдительную», – А вы, собственно, кто такой будете?

Обычно, посторонние люди всегда несколько терялись при подобной смене тона разговора. Этот же, даже глазом не моргнул, и продолжал с прищуром, который уже начинал бесить Ольховского, рассматривать нежданного гостя. Неторопливо, несколько тягучим голосом, тот ответил:

– А я племянник деда Авдея.

И все. Не имени не назвал, ни причины своего здесь появления, ни одного лишнего слова больше. Никакой дополнительной информации, на основе которой, можно было бы сделать хоть какой-то вывод. Повисла неловкая пауза. Ольховский переминался с ноги на ногу, лихорадочно придумывая, что бы сказать такого, чтобы не упустить инициативы в разговоре. Наконец, изменив тон на почти официальный, спросил холодно:

– А где сам хозяин? Мне обязательно нужно с ним поговорить.

Не отрывая от собеседника изучающего взгляда, мужчина ответил, по-прежнему растягивая слова:

– А его нет дома. И будет не скоро. За травами в лес ушел.

Ольховский слегка растерялся. Что предпринять в сложившейся ситуации он не знал. Циркач об отсутствии Авдея и появлении нового человека ничего ему не докладывал. И уйти, как говорится, несолоно хлебавши, он просто не мог. Циркач на улице не показывался. Может его тоже дома нет? Не любил Александр Евгеньевич глупых ситуаций, ох не любил. Но делать было нечего, пришлось проглотить. Он скорчил растерянную физиономию (причем, притворяться особо не пришлось), и пробормотал голосом с некоторой долей конфузливости:

– А вы не угостите меня чаем? Видите ли, я очень рано выехал из дому и позавтракать не успел. А столовых у вас тут нет. Да и с вами мне бы тоже побеседовать. Вдруг, что новое для себя узнаю о находке вашего дядюшки? – Не удержался под конец от ехидства при слове «дядюшка» он.

Мужчина с некоторым удивлением вскинул бровь, но калитку открыл и сделал приглашающий жест. Несколько суетливо, Ольховский просочился внутрь двора, злясь на себя и негодуя на Циркача. Какого… он не сообщил, что деда нет и человек новый появился?! Только бы встретиться с ним в соответствующей обстановке, вот тогда бы он с ним поговорил «по душам». А теперь ему придется корчить из себя дурака, да разговоры разговаривать с этим мужиком! Вообще, он чувствовал себя несколько по-дурацки. Его напрягало буквально все. И внезапное отсутствие этого проклятого деда, так не вовремя умотавшегося за травами, и человек, идущий позади него, чей насмешливый взгляд он ощущал почти физически. Но он так же понимал, что иначе ему просто не удастся поговорить с Циркачом. И вообще, все, что происходило в этом поселке в последнее время навевало на него какую-то тоску и некую загнанность. Точно такое же чувство у него возникло буквально вчера, когда он выходил из станции метро. Все это сводилось только к одному: он утрачивает, или почти утратил, контроль над ситуацией. А это в его положении было недопустимо!

Тем временем, они вошли в дом, и его сопровождающий, опять-таки, жестом, пригласил его сесть за стол. Да, разговорчивым этого мужика назвать было сложно. Но предпринять что-то было необходимо, и он заговорил первым:

– Я слышал, что Авдей Силуянович комнаты сдает. – Закинул он пробный камень.

Проклятый мужик с ухмылкой кивнул головой, поставил перед ним кружку с чаем, и откинув полотенце с накрытой миски в которой лежали какие-то шанежки, коротко ответил:

– Сдает…

И вновь замолчал, словно говорить-то научился только сейчас, поэтому и слова ему давались с трудом. Но Ольховский все еще не сдавался.

– Говорят, и сейчас еще у него квартирант живет…

Мужик, словно эхо, отозвался:

– Живет…

Ольховский был его готов за эту односложность пристрелить. Но злость сдержал, сделав вид что пьет из кружки. Нет, такого быть не может, чтобы какой-то урод его обыграл. Ему приходилось раскалывать орешки и потвёрже, и он это сейчас наглядно докажет.

– А случаем, не вам сдает-то? – Продолжил Александр беря в руку какую-то постряпушку.

Собеседник (если его вообще можно было так назвать, потому как, и беседы-то никакой, по сути и не было) просто молча помотал головой, мол не я. Ольховский начал уже сатанеть. Но пришлось сдержаться. Дело прежде всего. Он жевал какой-то пирог, вкуса которого не различал, и припивал все это чаем, пытаясь сообразить, что же еще предпринять. Но тут раздались шаги, и в маленьком коридорчике, по-видимому, ведущем в другую часть дома появился Циркач. Александр от неожиданности чуть не расплескал чай из кружки и натужно закашлялся. Во-первых, подобное появление, вот так, при постороннем, можно сказать в лоб, противоречило всяческим правилам конспирации, которую необходимо было соблюсти во что бы то ни стало. А, во-вторых, он не узнал своего агента. Осунувшееся лицо, пегие отросшие волосы, трехдневная щетина на лице, делала его похожим на бомжа. А главное, из глаз исчез огонек азарта, взгляд был тоскливым и потухшим. Циркач остановился в дверях разглядывая своего шефа, и задумчиво проговорил, словно не осознавая, что они находятся не одни на этой кухне:

– Здравствуйте, Александр Евгеньевич. Какими судьбами? – А потом, обращаясь к мужчине замершему настороженно возле печи. – Корнил, это ко мне. Ты не оставишь нас на несколько минут? – Голос Циркача звучал почти умоляюще, и это было страннее всего.

Ольховский даже не смог разозлиться. Он просто с обалдением смотрел на своего агента, совершенно не понимая, что происходит. Мужик, к которому Циркач обратился по имени Корнил, оценивающе посмотрел с прищуром на Александра. Циркач, заметив этот взгляд, как будто оправдываясь, проговорил со слабой и какой-то грустной улыбкой:

– Не волнуйся… Здесь он ничего мне сделать не сможет…

Ольховский от такого поворота дела окончательно утратил дар речи. Просто сидел и, глупо хлопая ресницами, смотрел на Николая. Корнил, словно сделав для себя некий вывод, кивнул головой, и вышел за дверь. Циркач нетвердой походкой подошел к столу, придвинул табурет и устало, словно древний старик, опустился на него. Пока Александр Евгеньевич пытался прийти в себя от эдакой метаморфозы, произошедшей с агентом и от всей ситуации в целом, Николай заговорил.

– Александр, послушай, я выполнил свою работу. Слежка ни к чему не привела. Они исчезли, и я не знаю куда. Но могу только предположить, что ушли вместе со стариком. Подчеркиваю, могу только предположить это. Ведь эта женщина – знахарка. А Авдей говорил, что они за какими-то корнями ходят далеко в лес осенью. И, думаю, этот найденыш ушел вместе с ними. Вот и все. Ваша аппаратура сгорела не по моей вине. Больше я не могу вам быть полезным ничем. – Голос у говорившего звучал глухо, словно из бочки. На лице была вымученная улыбка, когда он закончил. – Я заболел. Что-то со мной случилось в лесу, когда я хотел проследить за объектами. Только, я не помню, что именно со мной произошло. Авдей обещал меня вылечить, когда вернется. Так что дальше – сам.

И тут Ольховский, наконец-то пришедший в себя, зашипел на него будто газовый баллон, в котором открыли вентиль:

– Ты что тут, в этой дыре совсем с ума сошел?! Ты что несешь???!!! Мало того, что ты запорол все дело, ты еще открылся перед этим неизвестным мужиком!!! Теперь об этом скоро весь поселок узнает, и, как следствие, объекты наблюдения тоже!!! И поверь мне, тебе это так просто с рук не сойдет! Ты меня знаешь!!!....

Он еще хотел сказать многое, но тут Циркач его удивил, хотя казалось, что, уже больше и некуда удивляться. Он поднялся с табурета, и, опираясь обеими руками о стол, смяв при этом расстеленную скатерть в веселенький розовый горошек, и навис над Александром, словно кусок скалы, готовый вот-вот свалиться на голову.

– А ты меня не пугай. Я ведь тоже много чего знаю о твоих делишках. Не один год вместе. Или забыл…? – Взгляд его недобро сверкнул, и он на минуту стал похож на прежнего Циркача, которого Ольховский всегда знал. Но это длилось недолго. Взгляд потух, Николай распрямился, и проговорил прежним уставшим голосом. – Шел бы ты отсюда, пока хуже не стало. Мне тебе больше нечего сказать.

После этих слов он развернулся и, сутулясь, побрел обратно в коридор, откуда внезапно появился. И не успел Ольховский что-то предпринять или сказать вслед уходящему человеку, как дверь распахнулась и на пороге возник Корнил. Он посмотрел на Александра так, что тому захотелось забиться, как таракану в какую-нибудь щель и даже усов оттуда не высовывать. Это чувство было для Ольховского новым и очень неприятным. Пожалуй, ничего хуже этого взгляда он не мог припомнить за всю свою жизнь.