Kitobni o'qish: «Сказка о Василии-царевиче и Царевне-Лягушке»
* * *
– А я сказал, будешь!
– Надоело. Не хочу.
– Я и слов твоих не слышал и того, как ты ножкой изволила на родного отца топнуть, не видел.
– Ну батюшка! Ну ба-а-тюшка! Ты ведь со мной тоже никогда раньше так не разговаривал. Ну пойми ты меня, мы же с тобой всегда понимали друг друга!
– То-есть, ты умудрялась настоять на своём?
– Что же ты всё сердишься да сердишься! Ну обними хоть меня.
– Я не сержусь, я гневаюсь. И не подлизывайся. Из меня верёвки не совьёшь. Если ты не научишься грамотно выходить в астрал, если не сумеешь медитировать по всем правилам Ковена, так и останешься захолустной ведьмочкой.
– Ну и останусь. Не особо-то и нужно.
– И дар твой запечатывать придётся. Сама понимаешь, если тебя сорвёт, никому мало не покажется.
– Сам бы в том болоте посидел! Недорого я бы дала за твою хвалёную невозмутимость. Там же от тоски сдохнуть можно!
– Это ты отцу?
– Это я риторически. Ну сам посуди – сижу и сижу, сижу и сижу и ничего вокруг не происходит. Скоро я взаправду комарами питаться начну, мухами закусывать.
– Ага, и квакать по ночам. У ведьмы выдержка должна быть стальная. И нервы железные.
– Как у тебя?
– Ну, если уж я с тобой разговоры веду, а дворец наш ещё цел, то нормальные у меня нервы.
– Сам говорил, что я в прабабку пошла.
– Ты мне зубы прабабкою не заговаривай. То было давно и быльём поросло. Сколько же она прапрадеду нервов помотала, крови попортила! А представь, он бы тогда не выдержал, сорвался? Тут от всех тридевятых и тридесятых царств-государств горстки пепла не осталось.
– Батюшка, ты мне это сто раз уже говорил.
– Так послушай в сто первый, раз с сотого не поняла. Думаешь, моё терпение беспредельно? Или ты забыла, кто твой отец?
– Как тут забудешь. Кощей ты у меня, папочка. Бессмертный. За нумером осьмым. И срываться тебе нельзя, и гневаться нельзя. А с такой дочкой поди не сорвись.
– Избаловал я тебя.
– Избаловал ты меня.
Не могу я больше в тине сидеть. Я не медитировать научусь, я выть не хуже баньши научусь. Я с тоски за первого встречного царевича выскочу. Вон, хоть за Василия – чем не жених?
У них ведь скоро не то смотрины, не то стрельбище.
– Я те «выскочу»! Я те «выскочу»!
– Батюшка-батюшка! Успокойся! Ну пошутила я. Неудачно!
– Эти умники, дормидонтовы советнички, удумали древнюю традицию возродить! Они бы прадеда моего про ту традицию расспросили. Уж он много бы мог им рассказать. Приятного.
– Что ж за традиция такая?
– Сама, небось, не хуже меня знаешь. Чем по любви царевичей сговаривать, чем политические задачи матримониальным образом решать, чем всякие тонкости взвешивать, да учитывать, не проще ли положиться на судьбу? Выйти во чисто поле с верным луком тугим да и пустить стрелу калёную не пойми куда.
Мол. в кого та стрела попадёт, та и невестой царевичу станет.
– Ага, если выживет.
– Ведь, не приведи судьба, достанется тебе такое сокровище. То ковёр ему сотки, то пирог испеки, будто не жену себе выбирает, а ткачиху-повариху.
А потом, уж не по дури теперь – по традиции, шкурку твою лягушачью сожжёт.
– Батюшка, да не нужен мне тот царевич, сам знаешь, мне Финист в сердце запал.
– Да нет его, твоего Финиста. Выдумка только и есть. Одна мечта непутёвая. Воображаемый объект.
– А если этот, который царевич, ну, Василий, если вдруг он попадёт?
– Я те «попадёт», я те «попадёт»! – чтоб сидела тихо и стрелы не приманивала! Не то ведь как прабабку, придётся тебя в камень оборачивать.
– За что, батюшка?
– Не «за что», а «зачем». Затем, что иначе не получится ни на медитацию настроиться, ни внутренней сосредоточенности достичь, ни семестр без хвостов сдать.
* * *
В некоем-то царстве, в некоем государстве жил-был вдовый царь Дормидонт. И было у того царя три сына – Еремейко-царевич, да Федорко-царевич, да Васятка – младшенький.
Недосуг было царю-батюшке с дитями тетёшкаться, уму-разуму учить, – бабье то дело, не царское. А у Дормидонта всё дела важные, государевы – то война с соседом приключится, то охота соколиная, то бои кулачные. Вот за делами-заботами и не заметил царь, как подросли его сыновья. Приспела пора старшого оженить.
