Kitobni o'qish: «Эльфика. Простые вещи. Уютные сказки о чудесах, которые рядом»

Shrift:

* * *

От авторов.
Простые вещи

Мы живем в мире вещей. Более того, мы буквально окружены вещами. Приятными и не очень, необходимыми и совсем бесполезными. Какими-то вещами пользуемся мы, другие – пользуются нами. От одних хочется поскорее избавиться, другие мы храним как зеницу ока.

Но знаете ли вы, что вещи с нами говорят? Настойчиво и откровенно. Но, к сожалению, не всегда мы можем распознать их голоса.

Что же хочет нам поведать старая ракушка, в далеком детстве подобранная на берегу? О чем шепчет витрина магазина? Что же такого интересного желают нам сказать новенькие туфли? А вдруг это «что-то» – действительно важно?

Об этом и не только в цикле сказок «Простые вещи».

Глава 1
Жизнь как генеральная уборка

– Эра, у меня для тебя на выходные есть задание, – сказала мама.

Я насторожилась: когда она говорит таким тоном, значит, миссия невыполнима. Ну, почти невыполнима – потому что сложные задачи мне нравятся, и мама это прекрасно знает.

– Прошу учесть, что у меня на выходные планы: написание курсовой, изучение литературы и подготовка к коллоквиуму, – деловито предупредила я. А что? Вдруг удастся отвертеться? Выходные ведь все-таки…

– Эрика! – строго нахмурилась мама.

О, это уже серьезно. Когда мама называет меня полным именем, значит, решение уже принято и Большая Королевская печать поставлена. Мама у нас настоящая королева, а мы – ее верные подданные и вассалы. Так шутит папа, и я с ним вполне согласна.

– Я вся внимание, – уверила я. – Так что делать? Сорвать выборы в Гондурасе? Найти-таки пропавший тунгусский метеорит? Спасти мир от пришельцев?

– Почти, – не поддаваясь на мой легкомысленный тон, ответила мама. – Тебе нужно будет съездить к бабушке.

– И? – подозрительно прищурилась я, уже предчувствуя какую-то подставу.

– …и сделать у нее генеральную уборку.

– Так я же вроде в четверг убиралась?

Да, по мамину велению, по бабушкину соизволению, по понедельникам и четвергам я езжу к ней и делаю уборку. Пылесошу, драю пол, выношу мусор, готовлю еду, стираю и глажу белье, два раза в год к списку добавляется мытье окон. Мелочи бабушка пока что худо-бедно делает сама. Она вообще очень самостоятельная, только уже совсем старенькая.

– Эра, мы выставляем на продажу бабушкину квартиру.

О, а вот это новость! Я аж поперхнулась.

– Как выставляете? А как же бабушка?

– Бабушка переезжает в дом престарелых. Конечно, мы подберем самый лучший, где есть уход и присмотр на высшем уровне.

Да, делаааа…

– А бабушка в курсе?

– Да, конечно. Это ее решение, нас она лишь поставила в известность. Ты же знаешь бабушку Эрну, с ней не поспоришь.

– Да она с ума сошла! – вырвалось у меня.

– Она в здравом уме и понимает, что скоро не сможет справляться с бытом без посторонней помощи. Так что изволь принять ее решение с уважением.

– Ну хорошо, – пожала плечами я. – Только уточни: что имеется в виду под генеральной уборкой?

– Ты же знаешь, сколько у бабушки хлама.

О да, это я знала! Уж кто, как не я! Вся бабулина «двушка» была заставлена комодиками, ящичками, сундучками, шкатулками и прочими емкостями, куда никому соваться не позволялось. Повсюду можно было увидеть треснувшие фарфоровые статуэтки, чашки с отбитыми ручками, засушенные цветы в рамочках и прочую милую старческому сердцу лабуду. Не говоря уже о шкатулках-сундучках. Бабушка очень ревностно относилась к своему имуществу, и уж какие сокровища там хранились, только ей было известно. Так что мне для мытья оставалось совсем немного пространства, зато вот пыли вытирать приходилось немало.

– Так вот, ставлю задачу: за выходные освободить квартиру от всего лишнего. Хлам сложить в мешки, поставить в коридоре, потом наймем людей, которые все это вынесут и выбросят. В понедельник все хорошенько помоешь, а во вторник уже придут риелторы смотреть квартиру.

– Мам, а если бабушка будет против выноса хлама? – попыталась возразить я.

– Разумеется, она будет держаться за каждую тряпку и бумажку, как за фамильную драгоценность, – подтвердила мама. – Поэтому твоя задача проста и однозначна: убедить, уломать, выгрести, упаковать, приготовить к отправке. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – обреченно произнесла я. Во я влетела! Мало не покажется.

Ранним субботним утром я тряслась в маршрутке и размышляла о том, с чего начать и как уговорить бабулю расстаться с дорогим ее сердцу хламом. Да что там – как вообще ее разговорить! Дело в том, что отношения нашей семьи с бабушкой Эрной всю жизнь оставляли желать лучшего – и это еще мягко говоря.

Когда-то папа, ее сын, женился на моей маме против ее воли. Ради мамы он не стал работать про профессии, потому что это предполагало длительные командировки, а он не хотел оставлять маму одну. Бабушка же тогда прервала с сыном всякое общение, на регистрацию не пришла, подарок выслала по почте, в денежном эквиваленте. Естественно, при таком раскладе молодые жить с ней не рискнули, снимали жилье, потом купили комнату и только потом задумались о ребенке. Я к тому времени уже, видимо, потеряла надежду и приходить к ним не торопилась, так что появилась на свет аж через восемь лет после свадьбы. Все это время бабушка общалась только с сыном и только по телефону. Хотя в ту пору она была вполне себе бодрая и вела крайне активный образ жизни, довольно регулярно курсируя между Россией и Германией, где у нее были какие-то родственники. Да, забыла сказать: бабушка немка, настоящая, чистокровная, но на каком-то молодежном фестивале встретила дедушку, спортсмена и красавца, и таким образом на нашем родовом древе появилась эта ветвь. Дедушка, к сожалению, умер рано – еще задолго до моего рождения, иначе бы он, конечно, не допустил такого разлада в семье. А воссоединение произошло благодаря мне: когда маму увезли в роддом, бабушка Эрна позвонила папе и велела назвать меня Эрикой. Маме, как ни странно, имя понравилось, так меня и записали в свидетельстве.

Вот после этого бабушка сочла, что может снова допустить общение с сыном и его семьей. Надо сказать, происходило оно нечасто и всегда строго регламентированно, по большим праздникам: или мы к ней обедать, или она к нам. Для меня у бабушки всегда был какой-нибудь подарок, и моим куклам, ходящим и говорящим, привезенным из самой Германии, завидовали все девчонки. С мамой бабушка проявляла прохладную и вежливую сдержанность. С папой, кстати, тоже. Разговоры велись светские: о погоде, природе и удавшейся запеченной рыбе. Но родители были рады и этому: папа наконец-то успокоился, мама порадовалась за него, а я тогда еще мало что понимала.

Иногда бабушка брала меня на прогулку. В основном мы ходили по музеям и выставкам. Позже я оценила, что благодаря этим походам у меня сформировался неплохой кругозор в области искусства и истории. Еще бабушка с малых лет разговаривала со мной на немецком языке, благодаря чему я быстро научилась болтать и читать на нем, впоследствии легко освоила еще английский и играючи поступила на иняз.

К себе меня бабушка не водила, она вообще нас дальше накрытого стола в свою жизнь не пускала. Мы знали, что она преподавала немецкий в универе и давала частные уроки. Ну и, как я упоминала, много путешествовала. Остальная ее жизнь являлась для нас тайной за семью печатями. Не знаю, как родители, а я, если честно, ее жизнью и не интересовалась – бабушка Эрна всегда была вполне самодостаточной личностью. Я к ней относилась с почтением и даже порой восхищалась ее выдержкой, прямой осанкой, умением одеваться и потрясающей эрудицией. Когда она стала физически сдавать и ей понадобилась помощь по хозяйству, я без всяких «не хочу» и «почему я?» взяла на себя обязанности по уборке. Лекарства и продукты привозит папа, он же отвозит бабушку в поликлинику, пенсионный фонд и банк. Маму решили без крайней нужды не привлекать, чтобы не создавать для бабушки стрессовых ситуаций. Отношения свекрови и невестки так и оставались натянутыми, и все это чувствовали.

Собственно, к чему это мне все вспоминается? Да к тому, что вы уже поняли: особой близости и доверительности с бабушкой Эрной ни у кого из нас не было и нет. И, если она не пускает нас в свою жизнь, с какой стати она вдруг радостно скажет: «Да, конечно, вы можете лазить везде и выбрасывать все, что сочтете нужным»? Скорее всего, меня вежливо отошьют еще на дальних подступах. И даже если допустят до святынь, права мама: мне предстоит битва за каждый пожелтевший театральный билет, за каждую фарфоровую пастушку с отломанной рукой. Эх, прощайте, выходные, не поминайте лихом!

От маршрутки до бабушкиного дома минут пять быстрым шагом. Уже у двери я притормозила, пожелала самой себе удачи и терпения и только тогда нажала на кнопку звонка. Бабушка открыла быстро, словно за дверью караулила.

– Проходи, только осторожно, – предупредила она.

Я вошла и зависла: вся прихожая была уставлена черными мусорными мешками.

– Что смогла – уже сложила, – пояснила она. – Остальное ты уж сама.

– Здравствуйте, бабушка Эрна… – ошарашенно проговорила я заготовленное приветствие.

– И тебе здоровья, Эрика. Будем пить чай или ты хочешь приступить сразу?

– Я дома пила… – промямлила я. – Если можно, то попозже.

– Попозже так попозже.

Бабуля пошла в комнату, а я двинулась следом за ней, отметив, что она с четверга сильно сдала – плечи ссутулились, белые кудельки на голове обвисли, да и тапочками шаркает, как дряхлая старуха. Она никогда не позволяла себе такие вольности. Никогда! Даже когда стала болеть. Даже когда ослабли ноги. Да, теперь понятно, почему замаячил дом престарелых.

В комнате она накинула вязаную шаль, села на диван и устало повела рукой:

– Вот тебе фронт работ. Действуй.

Я огляделась. Да, бабушка хорошо потрудилась: исчезли пастушки и бронзовые колокольчики, засушенные цветы и старые чашки. Все, до чего она смогла дотянуться, перекочевало в коридор, в мешки.

– Зачем же вы сами? – пробормотала я. – Я бы все сделала.

– Я не такая уж развалина, чтобы не явиться на похороны, – ответила она.

Я обмерла: оп-па, похоже, у нее и крыша поехала! Какие похороны, если она из дома без сопровождения уже год как не выходит? А папа ее туда не возил, точно не возил, я бы знала!

– А кто умер? – осторожно спросила я.

– Друзья, – печально ответила бабушка. – Друзья, которые были частью моей жизни. Их больше не будет со мной. Это грустно.

– Примите наши соболезнования, – сочла нужным сказать я.

– Ай, брось. Вам до этого и дела нет, – махнула рукой она. – Никому нет. Вы их и не знали. Работай. Начни вон с комода.

– Хорошо, – кивнула я, застелила стол клеенкой и решительно опрокинула на него содержимое верхнего ящика.

Да, ожидаемо. По столу рассыпался ворох предметов разной степени изношенности. Наверное, некоторые из них были пригодны к использованию, но только вот кто бы стал их обследовать? Пока я размышляла, как следует поступить: свалить все оптом в мусорный мешок или все-таки рассортировать на нужные-ненужные, сзади послышался странный звук. Я обернулась – и обомлела: бабушка Эрна плакала. Бабушка! Плакала! Да я не то что не видела ее плачущей, я вообще думала, что она испытывает одну лишь эмоцию – вежливое внимание!

– Бабушка Эрна, что с вами? – кинулась к ней я. – Вам плохо? Воды? Лекарство подать? Скорую вызвать?

– Уймись! – приказала бабушка. – Ничего не надо. Погоди минутку, я справлюсь. Я со всем справлюсь. Мертвое – мертвым, живое – живым.

– Да что случилось? – еще больше запаниковала я.

– Подай мне салфетку.

Она утерла слезы, изящно высморкалась и в упор воззрилась на меня.

– Не паникуй. Делай свое дело. Я выдержу панихиду. По крайней мере, постараюсь.

– Нет, так дело не пойдет, – твердо заявила я. – Пожалуй, я зря отказалась от чая. Давайте выпьем чаю, успокоимся, и вы мне все расскажете?

– Изволь, – горестно всхлипнула она. – Только… Ты можешь накрыть на стол здесь?

– Конечно, только вещи уберу.

– Нет! Не надо убирать. Прямо рядом с ними. Или среди них.

– Как скажете, – не стала настаивать я. – Сейчас поставлю чайник. Вы будете со сливками или с лимоном?

Я говорила и говорила, не давая ей вставить слова, а сама лихорадочно соображала, что делать дальше: бабушка явно была не в адеквате. Эти странные похоронные разговоры, эти бурные рыдания – все это было так на нее не похоже, что я совершенно растерялась. Но, когда я принесла все к чаю, бабушка, казалось, уже совершенно взяла себя в руки.

– Садись, Эрика. Я тебя напугала и должна объясниться, – сдержанно, как всегда, сказала она.

Я покорно присела, ожидая продолжения.

– Полагаю, я была плохой матерью и не очень хорошей бабушкой, – начала она. – Не возражай, это ни к чему. Я все о себе знаю. Итак, я мало внимания уделяла родным, предпочитая дарить свое общение знакомым (и даже малознакомым) людям. Возможно, я так тешила свою гордыню. Не знаю. Но, поверь, я все делала от души и по велению сердца. Теперь поздно что-то исправлять. Впрочем, не в этом дело. Если бы мне довелось прожить жизнь заново, не факт, что я прожила бы ее как-то по-другому.

Она замолчала, рассеянно перебирая предметы на столе. Я тоже молчала, не желая сбивать ее с мысли.

– Я понимаю, что квартиру продавать в любом случае надо – я уже не справляюсь. На эти деньги я выкуплю место в частном доме престарелых, и кое-что останется, так сказать, на булавки и леденцы. Да, с квартирой придется расстаться. И что для этого надо ее очистить и отмыть – тоже прекрасно понимаю. Так сказать, предпродажная подготовка. Поэтому я не против и не препятствую. Ты можешь спокойно делать свое дело.

Почему-то на этих словах я себя почувствовала практически палачом, которому распятая на дыбе жертва говорит: «Делайте свое дело, мессир!»

– Это вас так расстроило, бабушка? – тихо спросила я.

– Ты не понимаешь. Для тебя все это – ненужный, непонятный хлам. А для меня – вся моя жизнь. Вереница историй, в которых я была либо персонажем, либо автором, либо консультантом, либо благодарным слушателем. за каждой вещичкой стоит человек, со своим характером, со своими страстями, эмоциями, мечтами и надеждами. И когда вещь отправляется на свалку – это все равно, что похоронить кого-то близкого, родного. Вместе с вещью уходит и он, и блекнет память о нем. Навсегда, понимаешь?

– Понимаю, – неуверенно кивнула я.

– И словно бы умирает частичка меня самой, – продолжила бабушка. – Ведь все эти истории проросли в меня, стали моей частью. Представь, каково это – раз за разом отрезать от себя по кусочку?

– Бабушка, но ведь срезаем же мы волосы, ногти? Да и верхний слой кожи постоянно обновляется, – постаралась вразумить ее я. – И ничего, продолжаем жить!

– А если это не ногти и не волосы? Если все это вот тут, в голове и сердце?

Я умолкла: конечно, когда отрываешь по кусочкам мозг и сердце, приятного мало.

– Вот поэтому мне больно и я плачу, – завершила бабушка Эрна. – Но это не должно тебя останавливать.

– Ну уж нет! – твердо сказала я. – Я что, садист какой-нибудь? Скажите, что нужно сделать, чтобы вы смогли отпустить всех этих людей вместе с их историями? Только не говорите, что умереть, этот ответ не принимается!

– Честно говоря, я так и думала, что все эти истории умрут вместе со мной, – слегка усмехнулась бабушка. – Кому они еще интересны?

– Мне! Мне они интересны! – тут же заявила я. – Вот, например, эта коробочка – она про что? Или про кого?

Я выхватила из вороха предметов синюю коробочку со сломанным замочком. В такой обычно держат драгоценности. Но эта была приоткрыта, пуста и похожа на раззявленную пасть какого-то мелкого беззубого животного.

– Здесь было кольцо, – вглядываясь в коробочку, начала бабушка. – Оно чуть не сломало жизнь одной моей соседке, ее звали Маргарита. Они давно переехали, а память осталась. Ее история была такой занимательной, почти детективной…

– Расскажите, бабушка! – с искренним интересом попросила я. – Мне очень хочется, правда!