Kitobni o'qish: «Своя правда»

Shrift:

* * *

«Правда редко бывает чистой и никогда не бывает простой…»
Оскар Уайльд

Вместо предисловия

Вера от неожиданности даже растерялась. Сдвинув брови, она резко выпрямилась и, пошатнувшись, выронила из рук злосчастную бумажку. Постояла в нерешительности, слушая, как тревожно колотится сердце. Хотела сразу уйти, но природное любопытство пересилило воспитанные годами правила поведения.

Девушка опустилась на колени, поспешно собрала в стопку разлетевшиеся по полу письма, старые телеграммы, поздравительные открытки, квитанции, какие-то выписки… Потом осторожно, словно боялась обжечься, дотронулась до странного, сложенного пополам гербового листа, пожелтевшего от времени. Затаив дыхание, долго смотрела на этот документ, случайно выпавший из верхнего ящика маминого письменного стола.

В висках оглушительно стучало, словно сотни крошечных молоточков безжалостно долбили в одно и то же место. Почему-то не получалось сосредоточиться, и какая-то очень важная мысль все ускользала и ускользала, оставляя ощущение недосказанности и полуправды.

Прислонившись к стене, Вера сглотнула острый колючий ком в горле и, пытаясь успокоиться, внимательно присмотрелась к поблекшим буквам, никак не складывающимся в понятный разуму текст. Буквы расплывались, теряли очертания и беспокойно прыгали. Предательская слеза капнула на загадочный старый листок, оставив на нем бесформенное пятно.

Вера вытерла подолом халата глаза и шепотом, будто боясь ошибиться, медленно-медленно прочитала по слогам: «Сви-де-тель-ство об у-сы-нов-ле-нии…»

Глава 1

Громкий дверной звонок внезапно разорвал тишину спящей квартиры. Софья, приподняв голову с теплой подушки, испуганно прислушалась и посмотрела на мирно тикающий будильник. Два часа ночи.

«Господи! Кого принесло?» – мелькнула недовольная мысль.

Охваченная дурным предчувствием, Соня вскочила и опрометью кинулась в прихожую. Из детской комнаты тут же высунулась взлохмаченная голова заспанной Катюшки.

– Мам? Это кто?

– Не знаю. Спи.

Звонок требовательно повторился. Софья, в ночной рубашке, босиком, замерла на мгновение, потом осторожно глянула в дверной глазок. Охнув, поспешно распахнула входную дверь.

– Вера? Что случилось? Ты откуда?

Вера перешагнула через порог, оглушительно хлопнула дверью, прислонилась к стене и долго молчала, угрюмо глядя в пол. Потом, тряхнув волосами, тяжело посмотрела на сестру.

– Ты знала?..

Соня прищурилась, пытаясь сообразить, о чем речь, переступила с ноги на ногу, поежилась и сердито пожала плечами.

– Что? Что знала? – Не дождавшись ответа, негодующе вздохнула. – Вера, ну… Что такое? Ты знаешь, сколько сейчас времени, а? Между прочим, два часа ночи! Нормальные люди спят давно! Чего молчишь-то?

Сестра молчала, смотрела в одну точку. Потом медленно сползла по стене, села прямо на пол, подтянула к себе колени и закрыла лицо руками. Соня ахнула, испуганно схватилась за грудь. Тут же позабыв о гневе, кинулась к сестре.

– Господи, да что с тобой, Вера? Что такое, а? Сестренка!

За спиной раздался шорох, и Соня спохватилась – дочь, перепуганная ночным появлением Веры, до сих пор нерешительно топталась возле своей комнаты.

– Катя, – нервно выдохнула Соня, – марш к себе! Быстро. Спать ложись. И плотно закрой дверь. – Она перевела растерянный взгляд на сестру, осторожно тронула ее за плечо. – Верочка, что с тобой?

Вера упрямо молчала. Соня заметалась по комнате, потом остановилась возле сестры, присела рядом с ней на пол.

– Не знаю, что случилось, но нельзя же здесь сидеть всю ночь! Пойдем в комнату, Верочка. Давай помогу.

Она встала, подала руку девушке, обняла ее за талию и повела в небольшую гостиную. Усадила Веру в потертое кожаное кресло, а сама забралась с ногами на диван напротив.

Минуты, сгорая, безжалостно падали в вечность. Легкие мгновения вдруг стали тягучими, липкими и ощутимо вязкими. Они растворялись в бесконечности, лопаясь, как мыльные пузыри. Настоящее ежесекундно становилось прошлым. Время уходило. Уставшая ночная тишина плавала по комнате, сгущаясь от напряжения и тревоги.

Уже не зная, что и думать, Софья умоляюще глянула на бледную сестру.

– Вера, пожалуйста, что случилось? Ты же не просто так пришла в два часа ночи? Тебя кто-то обидел? Пожалуйста, скажи что-нибудь, не молчи! Вера!?

Девушка взглянула на Софью покрасневшими глазами.

– Ты знала, Соня? – хрипло повторила она.

– О чем? – Софья резко подалась вперед. – О чем я должна была знать?

Вера заплакала. Она рыдала, как обиженный ребенок, громко всхлипывая, шумно сморкаясь и кулаком вытирая слезы. Соня совсем растерялась. Вскочив, принесла сестре воды, потом выпила сама из этого же стакана. Забегала по комнате, прокручивая в голове самые ужасные сценарии: обманули, обокрали, обесчестили… Наконец, выйдя из себя, заорала, позабыв от волнения, что за окном плывет глубокая ночь.

– Да что случилось, в конце-то концов? Скажешь или нет? Ты меня с ума сведешь!

Вера встала, вынула из крохотной сумочки два одинаковых свернутых гербовых листа и молча протянула их сестре.

– Что это? – Соня подозрительно прищурилась.

– Читай, – Вера шмыгнула покрасневшим носом.

Софья нерешительно глянула на пожелтевшие бумажки, опасливо взяла их и, шевеля губами, как в первом классе, старательно прочитала вслух крупные заглавные буквы:

– Свидетельство об усыновлении… – Она вздрогнула и напряженно уставилась на Веру. – Это чье?

– Мое, – Вера судорожно всхлипнула, закрыв рот ладошкой, и, не сдержавшись, опять заплакала. – А вот то, второе, – твое.

– Что? Что ты несешь? Выпила?

Но, подумав, перевела взгляд на документы. Затаив дыхание, развернула сначала один, медленно прочла. Потом прочитала второй…

Чувствуя, как тысячи раскаленных иголок противно впились в виски, судорожно выдохнула, пытаясь осмыслить происходящее. Затем резко взмахнула бумагами перед самым лицом сестры.

– Не поняла… Это что? Откуда ты это взяла? Что выдумала опять, Вера? – Но уже через мгновение, словно осознав суть написанного, потерянно глянула на сестру. – Этого не может быть. Этого просто не может быть! Что за бред? Какое усыновление? Где ты это нашла?

Лихорадочно подхватившись, Софья прошлась по комнате, потом остановилась и положила документы на стол. Разгладила их ладонью и стала снова громко читать, судорожно проглатывая слова и слоги…

– Постановление… Усыновляется Софья… Присваивается фамилия…

Мир поплыл, перевернулся, закрутился…

Закрыв глаза, Соня присела на диван, замерла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Сразу навалилась густая слабость. Мысли лихорадочно заметались, забегали, обгоняя друг друга, отталкивая локтями, огрызаясь и повизгивая…

Возникло нестерпимое желание закричать во все горло. Убежать и спрятаться… Свернуться клубочком и умереть. Хотелось говорить, доказывать, опровергать… Но почему-то Софья не могла сконцентрироваться. Мысли суетились, а слова не приходили на ум. Совершенная пустота, вдруг заполнившая голову, давила ее горячим обручем.

Женщина беспомощно глянула на младшую сестру.

– Я что-то ничего не понимаю, Верочка. Ничего… Подожди! Но ведь это же неправда? Что за ерунда? Какое усыновление? Шутка такая, да?

Вера печально усмехнулась, подошла к ней, осторожно присела на краешек дивана, прижалась щекой к ее плечу.

– Нет, Сонечка, нет, – взволнованно зашептала она. – Я тоже так думала поначалу. А это правда, чистая правда! Так страшно мне сейчас, Сонечка! И я тоже ничего не понимаю, кроме одного: это – документ. Подлинный. Официальный, понимаешь?

Соня, судорожно вздохнув, брезгливо кивнула на листок, лежащий рядом.

– Вот эта бумажка – правда?

– Да, – Вера развела руками. – Вот эта бумажка об усыновлении – настоящий документ, не подделка, не фикция, не подлог. И в нем сказано, что мы с тобой не дети мамы с папой, а усыновленные, приемные, неродные. Поняла?

– Нет, – Соня покачала головой, недоуменно сдвинула брови. – Как это? А чьи же мы тогда, если не мамины и папины?

Вера достала платок из сумки, высморкалась, вытерла насухо глаза.

– Да какая теперь разница? Не все ли равно?

Старые часы на кухне пробили четыре часа. Глубокая ночь плыла по городу, обнимая дома и улицы, укрывая огромным черно-синим покрывалом переулки и перекрестки, баюкая детей и взрослых, напевая свою вечную колыбельную…

На пороге уже поджидал рассвет, подгоняемый проснувшимся солнцем и готовый вступить в свои законные права. А в квартире на четвертом этаже все горел и горел свет. И только далекие звезды, заглядывая в темные окна домов, печально мигали и, прощально вспыхивая, сгорали, оставляя на небе неяркий длинный след…

Под утро сестры, наплакавшись и нагоревавшись, немного успокоились. Они перешли на кухню и, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Катюшку, уселись пить свежезаваренный чай.

Соня, грустно улыбнувшись, взглянула на хмурую сестру.

– Ну, что, Верунь? Как жить-то дальше станем?

– Чего ты веселишься? – возмутилась Вера. – Не вижу поводов для радости.

– Не знаю, – Софья пожала плечами. – Ночь прошла, день наступил. Жизнь продолжается. Сколько можно слезы лить?

– И правда, совсем рассвело, – Вера задумчиво посмотрела в окно.

– Угу. Новый день, новые радости, – Соня покрутила головой, словно пыталась прогнать дурные воспоминания.

– Новые проблемы и новые загадки, – подхватила Вера. – Не забывай, проблемы только начинаются.

– Проблемы? Какие?

– А такие, – младшая сестра недоверчиво прищурилась. – Ты что, действительно собираешься молчать? У мамы ничего не спросишь? Будешь делать вид, будто ничего не знаешь?

– Я действительно ничего не скажу маме. И тебе не советую. Зачем? Какая разница, кто мы, откуда, почему нас усыновили. Во-первых, я в это не очень верю. Во-вторых, я маму люблю, и папу очень любила. И точно знаю, они меня тоже любили всегда. Поэтому не собираюсь проводить дознание. Не надо, Вера, лишних волнений и нервов. Мама в таком возрасте уже, когда плохие новости дорого стоят, понимаешь? Давай ничего не станем выяснять, а? Просто будем жить, как жили…

– Как это? – Вера изумленно округлила глаза. – Как это не будем? Ты в своем уме? Станем жить, не глядя друг другу в глаза? Ну, уж нет… – Она нетерпеливо взмахнула рукой. – Я обязательно хочу спросить у мамы, почему нам ничего не сказали, почему молчали всю жизнь, и кто наши настоящие родители…

– Не стоит, – жестко перебила Софья сестру. – Не надо будоражить нашу жизнь. Сама подумай: тебе – тридцать, мне – тридцать три, и все эти годы наши родители о нас заботились. Любили. Учили нас. Обували, одевали. Посмотри: мы с тобой блондинки, и мама наша блондинка. Мы даже в этом похожи. Зачем какие-то знания о чужих людях, просто нас родивших. Очень глупо и жестоко по отношению к маме.

Вера упрямо молчала. По ее сдвинутым бровям и сердитому выражению лица Соня поняла, что сестра с ней не согласна.

– Помни, Вера, каждый выбирает сам. И свою дорогу, и свои убеждения, и свои поступки. Я, например, не хочу участвовать в этом цирке. Я вообще предпочла бы ничего не знать, потому что мне абсолютно все равно, кто меня родил и почему отказался. Для меня важнее сохранить здоровье женщине, которую я всю жизнь называю мамой, а моя дочь Катя – бабушкой. – Она опустила голову и хлопнула ладонью по столу. – В общем, так. Я буду молчать. А ты как хочешь. Тебя же не остановишь, ты как бульдозер, все сметаешь на своем пути. Только помни о последствиях. И не говори потом, что я тебя не предупреждала.

Соня, допив чай, вышла из кухни, а Вера еще долго сидела за столом, подперев ладошкой щеку. Думала о своей находке, об открывшейся правде. О маме и папе, о сестре, о тех неведомых людях, которые когда-то отказались от них. А потом, даже не заметив, крепко уснула, уронив голову на стол.

Глава 2

Татьяна Львовна старела красиво. Возрасту не поддавалась, болезням не позволяла взять себя в плен. Правда, после смерти мужа, известного профессора-химика, поначалу растерялась. Ей, привыкшей к его постоянному присутствию, казалось, что она потеряла опору. Но время смягчает боль, притупляет…

Муж, Никита Сергеевич, был старше своей жены на пятнадцать лет. Известный химик, заведующий кафедрой, он без памяти влюбился в свою студентку, двадцатилетнюю Танечку. Худенькая девушка из провинции так поразила воображение взрослого мужчины, что он, несмотря на строгие моральные устои, царствовавшие тогда в советской системе образования, и осуждение партийного бюро факультета, с головой кинулся в пучину этой довольно странной и неожиданной любви.

Никита Сергеевич, которому в ту пору уже исполнилось тридцать пять, словно помолодел на много лет. Дарил девушке цветы, редкие книги, колечки и сережки. С упоением покупал любимой платья, коробки конфет и нитки для вышивания, которым она так увлекалась.

Таня поначалу не могла поверить своему счастью. Потом, освоившись, стала смелее и решительнее, научилась поддерживать разговор, серьезно увлеклась неорганической химией. Так дело и сладилось…

Они не устраивали пышной свадьбы, просто пригласили друзей в ресторан, а наутро уехали в родную для Никиты Сергеевича Тверскую область, на озеро Селигер. Туда, где потрясающие рассветы и удивительные закаты, где шепчутся по вечерам камыши и изредка вскрикивают утки, где гуляют свободно бездумные ветры, а звезды по ночам с удовольствием глядятся в темные воды, любуясь своим отражением.

Никита Сергеевич оказался заботливым мужем, внимательным и ласковым. А Танечка, повзрослев, превратилась в румяную, стройную даму. Вскоре и она защитила кандидатскую диссертацию и, наконец, попыталась родить мужу наследника.

Говорят, счастья много не бывает. Это точно. Счастье – штука непредсказуемая. Где оно начинается, и где кончается, никто не знает. Счастье приходит, когда захочет, и уходит, когда вздумается. Ему не позвонишь и не пригласишь телеграммой. Оно коварно, застенчиво, смешливо и ласково. Наше счастье – отражение нас самих.

В тот год, когда у Танечки и Никиты Сергеевича должен был родиться сын, счастье отступило на мгновение… Мальчик появился на свет мертвым, хотя беременность протекала нормально. Но горе, поселившееся в их доме, только еще больше сблизило супругов. Они вместе выходили на работу, вместе возвращались, даже в магазин не ходили по одному.

Татьяна побледнела, похудела, зачастила к врачам. Лечилась, ездила на курорты, обследовалась то у одного «светилы», то у другого. Молилась у святых икон, побывала в монастырях, окуналась в целительные воды источников. Ничего не помогло. Диагноз врачей оказался неутешительным – возможность иметь детей стремилась к абсолютному нулю.

Женщина часто плакала по ночам, но днем держала себя в руках, старалась мужа не расстраивать. Никита Сергеевич, хоть и не показывал своего горя, тоже страшно переживал. Ему так хотелось, чтобы в их вполне обеспеченном доме зазвенел, наконец, детский смех.

Так прошло еще два года. Долгих. Тяжелых. Пустых. А потом счастье, словно спохватившись, вернулось, заполнило дом и накрыло своим покрывалом их, уже потерявших надежду. И в тот же год по весне затопали по дому детские ножки, комнаты наполнились веселым смехом, звонким плачем и милым ребяческим лепетом.

В их семье теперь росли две девочки. Две дочки, которым ни в чем никогда не отказывалось, которыми дорожили и которых безумно любили. Старшая Софья, серьезная умница и красавица, и младшая Вера, ласковая, упрямая и разговорчивая хохотушка.

Девочки выросли быстро и как-то незаметно, но когда Соне исполнился тридцать один год, а Верочке – двадцать восемь, отец, совершенно ничем не болевший, вдруг охнул за завтраком, сполз на пол и, схватившись за сердце, умер до приезда «скорой помощи».

Татьяна от горя совсем потерялась. Первые две недели она, онемевшая и оглохшая от этого несчастья, пролежала на диване, отвернувшись к стене. Тихо плакала, отказывалась есть, в университет не ходила, с родственниками не разговаривала. Опухла, отекла, погрузнела, постарела…

Девочки с ног сбились, боялись за мать. Дежурили возле нее по очереди, заставляли есть насильно. Софья, врач по образованию, умела сама делать все необходимое, так что «скорую» каждый день вызывать не пришлось: и капельницы, и уколы, и таблетки – все контролировалось и принималось строго по расписанию.

Время – искусный лекарь, но, к сожалению, не волшебник. Время, конечно, многое может. Словно губка, впитывает горестные стоны и слезы, растворяет печали, туманит разум, смягчает боль утраты. Время не лечит, но облегчает страдания, настраивает на размышления.

Татьяна Львовна, опекаемая детьми и друзьями, немного оправилась, собралась с силами и стала дальше жить. Одна. Без любимого. Без поддержки и совета. Печально глянула на себя в зеркало, заказала в церкви молебен, сняла черное платье и, вздохнув, однажды вышла на работу. А куда деваться? Дочери, внучка, заботы, проблемы, студенты. Жизнь потихоньку возвращалась на круги своя.

Глава 3

Катя открыла глаза и радостно улыбнулась. Ой, как хорошо дома! Все вокруг такое знакомое и любимое с детства. И книжная полка, на которую мама еще в юности ставила свои книги, и письменный стол, который купил дед, и мишка с оторванным ухом, привезенный отцом из командировки, и голубоглазая кукла, подаренная Верой, любимой тетей.

Катя откинула легкое одеяло, сунула ноги в тапочки и медленно двинулась на кухню, откуда по всей квартире расплывались вкусные дразнящие запахи.

У окна сидела Вера, неожиданно приехавшая ночью. Мама стояла у плиты и пекла блинчики.

– Вер, привет! Ты плакала, что ли? – подозрительно спросила Катюша.

– Нет, что ты, – тетя пожала плечами. – Просто плохо спала.

– Да? – Катя недоверчиво сдвинула брови. – А чего ночью приехала? Случилось что?

Соня бросила тревожный взгляд на сестру, но та спокойно улыбнулась.

– Ничего не случилось. Не переживай. Мне очень нужен был совет Сони по одному важному для меня делу, вот и пришлось ночью вас разбудить.

– А-а… – Катюшка разочарованно вздохнула, – жаль… Я надеялась, ты что-нибудь интересное расскажешь. – Девочка с удовольствием откусила блинчик, а потом опять посмотрела на Веру. – А вы что, тут всю ночь просидели? Проболтали?

– Катя, что за допрос? – подала голос Софья.

– И не допрос вовсе, – девочка нахмурилась. – Просто интересно.

Соня, снимая со сковороды готовый блинчик, кивнула.

– Потом поинтересуешься. Ешь поскорее. Давай-ка, бери чай. Тебе же сегодня еще на музыку, да?

– Да.

– Вот и поторопись, – Софья выразительно глянула на дочь.

– А куда торопиться-то? Это последнее занятие.

– Почему? – удивленно спросила Вера.

– Как почему? – девочка насмешливо хихикнула. – Вот и видно, что ты всю ночь не спала, – она хитро прищурилась. – Сейчас какой месяц? Май? А в мае школьные занятия заканчиваются, и начинаются каникулы. Лет-ни-е! Любимые! Так что – ура!

Соня снисходительно улыбнулась.

– Ура-то ура, но музыка не терпит ленивых и нерадивых. И на каникулах тебе, Катенька, тоже придется заниматься. Вот так-то, доченька.

– Вот что вы за люди, – Катюшка недовольно вздохнула. – Сразу про занятия!

– Так, хватит разговоров – оборвала ее мать. – Поела – иди, занимайся.

Вера, допив чашку чая, встала из-за стола.

– Ладно, девочки, и я пошла. У меня тоже дел по горло, надо еще себя в порядок привести. Да и мама волнуется. Уже звонила, – произнесла Вера.

– Передавай привет бабулечке, – махнула рукой Катя.

– Угу, – тетя кивнула и вышла из кухни.

Соня, сняв фартук, поспешила за ней.

– Вера, только прошу, не наломай дров.

– Ты о чем? – сестра поджала губы.

– Сама знаешь, о чем. Не торопись с расспросами. Не нервируй маму и сама с ума не сходи.

– Ладно, разберемся. Но… – Вера резко обернулась и глянула сестре в глаза. – Не думай, что я все это так оставлю. Я обязательно найду наших кровных родственников, узнаю, кто наша мать и выясню, почему она от нас с тобой отказалась. Поняла?

Соня устало прислонилась спиной к холодной стене.

– Зачем? Я правда не понимаю, зачем? Для чего? Мы так хорошо и спокойно живем. Это пустые хлопоты. Ну, что ты хочешь доказать и кому? Каких родственников собралась искать? Было и прошло. У нас своя семья, у этих людей своя. Не нужно ничего, оставь все как есть. Раз родители нам ничего не сказали, значит, и не надо нам было знать. Угомонись, Вера.

– Нет! – Вера чмокнула Соню в щеку. – Маму, так и быть, пока не стану пытать, но все равно все узнаю. Все-все-все. Вот увидишь!

Проводив сестру, Софья поправила волосы, пошла на кухню и, налив себе чаю, присела возле окна, задумчиво глядя во двор.

Крохотная семья ее жила легко и счастливо. Денег, конечно, вечно не хватало, да и откуда им было взяться? Соня работала участковым терапевтом в городской поликлинике, мама, Татьяна Львовна, хоть и читала еще спецкурс в институте, помогать дочери уже не могла. Правда, пока был жив папа, родители дочь и внучку очень поддерживали, но теперь…

Маме за лекции платили немного. За профессорское звание, изданные когда-то книги доплачивали, но ведь с мамой жила Верочка. Они там тоже варились в собственном соку. Катя с Соней ни на что не жаловались, не хотели обременять.

Софья дочь свою обожала. Катя росла послушной и умной, старательно училась музыке и очень увлекалась танцами. Мужчин, понятное дело, в этом бабьем царстве не водилось. Папа умер, а Сонин муж, Катин отец, растаял на просторах нашей необъятной родины через два года после рождения дочки. Ему, геологу, в Москве оказалось тесно, трудно дышалось. Вот он и двинулся в Сибирь-матушку покорять ее просторы. Поехал, по словам рассерженной Татьяны Львовны, искать несметные богатства.

Соня горевала долго. Все не могла взять в толк, как в такой огромной Москве может быть тесно. А потом сообразила: супруг просто искал свободы, которую их брак, очевидно, ограничивал.

Исчезнувший в необъятной Сибири, муж поначалу, ошалев от счастья, даже не писал, но лет через пять, видно, вдоволь нахлебавшись свободы и независимости, вдруг запросился обратно. Но тут уже Софья, давно оформившая развод, встала в позу и наотрез отказалась принимать сбежавшее когда-то недоразумение в образе бывшего мужа.

С тех пор жизнь Сони, спокойная и неторопливая, радовала ее своей наполненностью и упорядоченностью. Женщине нравилось все, чем был заполнен каждый ее день: смех дочери, снисходительное ворчание мамы, любимая работа, неугомонные затеи младшей сестры, совместные ужины, воскресные походы в парк и кино… Все это казалось Соне естественным и подлинным человеческим счастьем.

Соня, с детства окруженная книгами, обожала чтение. Читала ночи напролет и мечтала стать учителем литературы. В результате учителем, правда, начальных классов, стала младшая Верочка, а Соня отправилась поступать в медицинский, удивив родителей столь внезапным выбором.

Когда отца не стало, Соне, уже работающей врачом, исполнился тридцать один год. Неожиданность беды и непоправимость утраты так потрясли ее, уже, кстати, не однажды видевшую смерть, что она первые три дня даже разговаривать не могла, не хватало сил. Только плакала, уткнувшись в подушку.

Верочка же быстро сумела взять себя в руки. Сжалась, как пружина, побледнела до синевы, но, глотая слезы, моталась от мамы к Соне, поддерживая их. Друзья Веры тоже помогали. Встречали и провожали соседей, коллег, родственников. Накрывали столы, убирали грязную посуду, покупали лекарства и ездили на кладбище. Сонина лучшая подруга Зинаида тоже дневала и ночевала у Сони в квартире, водила Катюшку в школу, забросив все свои дела.

Вздохнув, Софья вернулась в день нынешний. Что ж, жизнь идет своим чередом. Она прислушалась. Катя готовилась к экзамену в музыкальной школе. Заучивая этюд, девочка несколько раз споткнулась в одном и том же месте, и теперь упорно повторяла пассаж.

– Боже, что теперь будет? – вздохнула Соня. – Как жить, не зная, кто ты и откуда? И как у мамы спросить? И надо ли… – Она закрыла лицо руками. – И почему нам всем не живется спокойно? Беда за бедой. И зачем Верочка полезла в этот ящик! Жили бы себе, горя не зная. А теперь… – Соня перевела взгляд на настенные часы. – Ох! Уже одиннадцать!

Опрометью кинулась в ванную. Надо спешить – работа не ждет…