Kitobni o'qish: «По ту сторону памяти»

Пролог

Она хотела сына. Пацана. Мальчишечку. И, конечно, пусть он будет похож на отца.

Не очень высокий, но с фигурой, словно вылепленной рукой искусного скульптора: мощная шея, развернутые плечи, накачанные руки и крепкие ноги абсолютно идеальной формы. На нем вечно были какие-то застиранные шорты, давно потерявшие свой цвет, и чудом державшиеся на бедрах, обнажая совершенно плоский живот. Лёгкая небритость и выгоревшие волосы, спускающиеся до плеч небрежными прядями. Похоже, их владельцу было абсолютно неважно, как он выглядит.

Он был на работе. Спасатель на Сочинском пляже. Раскалённая галька под ногами, ровный шум, в котором намешано так много: рокот волн, крики чаек – резкие и пронзительные, плач детей, призывы купить мороженное или сфотографироваться с замученной обезьянкой.

Он не слышал этот шум, ставший таким привычным за несколько лет его работы. Не видел, – или делал вид, что не видел? – направленные на него женские взгляды – любопытные, кокетливые, откровенно влекущие.

Стоило ему показаться, девчонки-подростки начинали хихикать и нервно перешептываться; девушки в бикини принимали выгодные позы и снимали солнцезащитные очки; матроны постарше – напротив, очки надевали, усаживаясь так, чтобы их расплывшиеся тела занимали меньше места в пространстве, втягивали животы и небрежно опускали лямочки от купальника с пышных, словно непропеченных, плеч.

Он ни с кем не пересекался взглядом, не перебрасывался словом или шуткой. Он был на работе и от его внимания и умения сосредоточиться на главном зависели жизни людей.

И если вновь приехавшие отдыхающие ещё на что-то надеялись, то местные красотки давно поставили на нем крест. Он был абсолютно недоступен. Как горная вершина. Такой же привлекающий взгляды и такой же холодный и неприступный.

Они оказались совершенно случайно в очереди за мороженым на пляже. Был там небольшой киоск, к которому вечно клубилась очередь из отдыхающих.

– Тебе какое? – он неожиданно обернулся, когда до заветного прилавка оставалось пару человек.

– Сливочное, – чуть слышно пробормотала она, не веря происходящему.

– Два сливочных, – он расплатился и передал ей вафельный стаканчик. – Ешь быстрее – тает.

Июльский вечер был душный и не принес ожидаемой прохлады. Они долго гуляли и болтали обо всем и ни о чём. Он неожиданно оказался весьма разговорчивым, а она молчала, больше слушала, кивая и откидывая назад непослушную челку.

Он проводил её санатория, массивное строение которого светилось в темноте, словно огромный корабль.

– Давно у нас? – спросил, внимательно заглянув ей в глаза.

– Почти год, – она встретилась с ним взглядом и торопливо добавила:

– Я здесь работаю.

– Да, понятно, что не отдыхаешь, – он неожиданно улыбнулся ей – чуть снисходительно, но в то же время тепло и располагающе. И эта улыбка мгновенно изменила его лицо, которое все привыкли видеть равнодушно-отстраненным.

– А зовут-то тебя как?

– Влада.

– Вла-да, – по слогам протянул он, словно пробуя на вкус её имя. – И откуда ты такая, Влада?

– Я из Средней Азии, – ей не хотелось называть имя маленького городка, в котором прошли ее детство и школьные годы.

Он, видимо, понял, не стал уточнять и выяснять.

– А я Арсен, – он протянул смуглую руку, с крупной ладонью и неожиданно длинными и тонкими пальцами.

– Слышала, наверное?

Она смутилась, неопределенно пожав плечами. Она нечасто бывала на пляже, но от девчонок на работе не раз слышала об этом спасателе.

– Ладно, Влада, поздно, тебе уже спать пора, – он опять улыбнулся так, как взрослые улыбаются малышам. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Она медленно поднялась в свою комнатушку со скошенным потолком, словно боясь расплескать то тепло, которым окутало её после этого летучего рукопожатия и его прощальной улыбки.

Часть первая
1

Она была старшей. Первый ребенок в семье, о которой перешептывались, строя догадки и предположения.

В ее родном городке не очень понимали, каким ветром занесло сюда ее мать – тонкокожую блондинку с зелёными глазами и точеной хрупкой фигуркой. Такие браки не приветствовались, да, что там не приветствовались – их просто не было в их Богом забытом городишке.

В отце были намешано немало: узбеки, таджики, бухарские евреи и даже уйгуры. У матери было проще: русские и поляки. Она была учительница младших классов, а отец работал на оптовом складе.

Постепенно ее перестали считать чужачкой и больше не удивлялись зелени ее глаз, тонкому румянцу и светлым волосам, которые она закручивала в невнятный пучок на затылке. Её любили дети и приняли родители. Попасть в класс к Ольге Петровне считалось невероятной удачей. Мамаши судачили, что общего может быть между этой небожительницей с негромким приятным голосом и горлопаном Яковом – коренастым, смуглым, с кустистыми бровями, крупными чертами лица и походкой кавалериста.

Рождение дочки он принял равнодушно – хотел мальчика. Наверное, поэтому и насчет имени не спорил – называй, как хочешь. Ольга назвала ее в честь своего деда Владислава, погибшего на подступах к Берлину.

Влада – тонкое нежное имя, которое отродясь не слышали в этих краях.

Когда из младенца Влада вытянулась в маленькую девочку, стало окончательно понятно, что ни одной точки не досталось ей по линии отца. Тонкие черты лица, нежный румянец, светлые волосы, хрупкость фигурки – все это делало её заморской птицей среди смуглых и черноволосых ребятишек, живущих по соседству и ходивших с ней в один садик.

Такой же смуглой, глазастой и чернобровой родилась Гульнора. Трудно было представить себе менее похожих девочек, чем сестры Исматовы.

Отец, который ждал сына, стал ещё более громким, резким и грубым. Он с недоверием посматривал на Владу, обнимая младшую дочку и хрипло бормоча : эта точно моя. Мать тяжело вздыхала, не пытаясь спорить. Она не выносила скандалов и выяснения отношений и потихоньку выходила во двор или в другую комнату. Это словно подстегивало отца, и однажды поздно вечером Влада услышала из спальни совершенно непонятный шум, как будто уронили что-то тяжёлое, короткий вскрик матери и злобное:

– Мало того, что без наследника меня оставила, так ещё эта на моей шее сидит, вся улица надо мной потешается! С кем прижила?

И снова непонятный шум и умоляющий голос матери:

– Яша, угомонись, дети спят. Обе твои дочки, Богом клянусь!

Хлопнула входная дверь и Влада сжалась, нырнув под одеяло, стараясь превратиться в маленькую точку. В ту ночь отец вернулся под утро, долго стучал, пока мама ему не открыла.

Утром следующего дня все были дома, но отец не вышел к завтраку, а мать было не узнать. Из хрупкой сказочной феи она внезапно превратилась в замученную женщину, невероятно усталую, с потухшими глазами, вмиг ставшими бесцветными и утратившими свою зелень.

– Мама, ты плакала? Ты что, упала? – испуганно спросила Влада, не отрывая взгляда от разбитой губы матери, к которой та прикладывала свернутый носовой платочек.

– Да, милая, ударилась, пройдет, вот сейчас позавтракаем и сделаю компресс, – Ольга пыталась улыбнуться, но получалось это у нее неважно. – Должно пройти, завтра на работу.

По улице поползли слухи, стало сложно утаивать то, что происходило за покосившейся калиткой их домика. Мама ходила с заплаканными глазами, выходя на работу, тщательно пудрила лицо и начала краситься яркой помадой. Это невероятно бесило отца, приводя его в бешенство.

– Для кого намазалась? – он стучал кулаком по столу, не выбирая выражений.

Стал поздно, иногда под утро, приходить домой. Демонстративно не снимал обувь, занося в дом куски глины на подошвах. От него жутко пахло и этого запаха Влада боялась больше, чем отцовских криков. Собственно, этот запах и был предвестником криков и скандалов. С этого запаха начинались мамины слезы и все самое ужасное, что творилось в их доме.

– Яков за́пил, – судачили соседки, жалея маму.

– Ольге бы родить, сына, мальчишку, может, утихомирился бы, – качала головой пожилая Шахноза. – Слышала, как он кричал, что наследника ему надо.

– Ой, наследника, а какое наследство у него для наследника? Скоро последнее пропьет, там на Ольге все держится. Ей бы девчонок в охапку – и бежать от этого изверга. Совсем озверел, – возмущалась красавица Барно.

– Легко сказать – бежать. Куда? И девочек без отца растить? – не соглашалась Шахноза. – На одну-то зарплату?

Влада, играя на улице, услышала этот разговор случайно и слово

" бежать" осталось в памяти колючей занозой.

Гульнора была единственной, кто в их семье не боялся отца. Она, едва научившись ходить, косолапила к нему, дёргала за брючину, пытаясь забраться ему на колени. Она не вздрагивала от его криков, сообщая:

– Гуля пьисла, Гуля хоцит на ючки.

Отец затихал, и Ольга с Владой выдыхали с облегчением.

Когда Влада пошла в школу, отец немного утихомирился. Ему грозили серьезными неприятностями на работе, а потерять это место было бы катастрофой.

Теперь он выпивал только в выходной, но больше не кричал и не буянил, а сидел, молча уставившись в телевизор стеклянным взглядом. И это молчание походило на затишье перед бурей.

Вечерами Ольга хлопотала на кухне, пытаясь сготовить для мужа самое любимое, потом садилась за тетрадки. На ночь обязательно заходила в комнату дочек, почитать немного и просто посидеть рядом. Влада ждала этих минут, этих прикосновений такой легкой, почти невесомой маминой руки, гладящей ее волосы, она любила пошептаться с ней о прошедшем дне и физически чувствовала мягкое тепло маминой улыбки. Они не строили планов, не мечтали, да и о чём можно было мечтать? Прошел день, завтра будет другой, похожий на прошедший, как две капли воды.

Когда Влада перешла в четвертый класс, что-то изменилось. Это произошло настолько постепенно, что ей трудно было припомнить, как это началось. Сначала странные взгляды отца, короткие, летучие, которые заставляли сердце Влады учащенно биться. Она с самого детства привыкла, что практически не существует для него, что между ними нет никакой связи. И вдруг эта связь появилась – расспросы, как дела в школе, мимолётные прикосновения, так, по пути, утром или перед сном. Как-то он снял резиночку, освободив ее пшеничного цвета волосы, упавшие на плечи тяжелой волной, бормоча: – Вот так-то лучше.

Другой раз посадил ее на колени, перебирая гладкие пряди и поглаживая по спине и по шее. Влада внутренне сжалась – это были абсолютно новые ощущения, но они не наполняли ее ни теплом, ни радостью. От отца дурно пахло, он тяжело и часто дышал, и Владе нестерпимо захотелось сбросить с себя его руки – со спины и с коленок.

– Ну, что как неживая? – отец потряс головой, словно хотел скинуть с себя наваждение. – Ладно, иди спать, в школу завтра.

Она юркнула в детскую, где сладко посапывала во сне Гуля, разделась и нырнула под одеяло. У них была ещё одна комнатушка, поменьше, там мама сидела над тетрадками, там Влада любила читать, устроившись на широком подоконнике. Именно в эту комнату отец решил перевести Гульнору, когда Влада перешла в пятый класс.

– Всё, взрослая, чего ей с сестрой ютиться? Уроков много будет, свой угол нужен, чтоб сестре не мешать, мало ли что. За урокам засидится, к примеру. Если бы не было, возможности, если бы не было, – кряхтел он, возясь с креслом-кроватью младшей дочери. – Вот гляди, как встало. Прямо у окна. И собирать-разбирать каждый день не надо. Место есть.

Ольга молча смотрела на его старания, не очень понимая, для чего нужно было ломать привычный уклад. И где теперь проверять тетрадки? Десятилетняя Гуля шла спать рано, а до тетрадок она добиралась только после десяти вечера, закончив домашние хлопоты.

Ольга попыталась озвучить свои сомнения, на что услышала:

– Да, я тебе со склада такую лампу принесу, с зелёным абажуром, закачаешься. И для тетрадок удобно, и Гуле не помешает спать и видеть сны, правда, дочка? – он обнял младшую, которая, похоже, единственная из всех была довольна происходящим: ну, как же – у нее теперь своя, собственная комната. Этим не мог похвастаться ни один ребенок из многодетных соседских семей.

Закончились мамины чтения на ночь. Ольга заходила к Владе пожелать спокойной ночи и шла к младшей дочке – немного почитать, пока та не заснет, и засесть за проверку диктантов и сочинений. Лампа с зелёным абажуром действительно оказалась приятной для глаз и не мешала Гуле засыпать. Такую же лампу Яков принес для старшей дочери, водрузил на письменный стол, включил-выключил, проверяя и удовлетворенно крякнул:

– Отлично!

Влада пыталась вызвать в себе теплые чувства, признательность, благодарность – вот ведь как отец заботится о ней! Тщетно. Все пересечения с ним вызывали странную реакцию: холод и оцепенение. И совершенно непонятный для нее страх.

А потом сбылись ее самые страшные предчувствия, которые она не могла внятно сформулировать, и которые копошились маленькими бесцветными червячками где-то там, на обочине сознания.

Отец стал заходить к ней пожелать спокойной ночи. Он поправлял одеяло, усердно подтыкал его, как делала мама, когда она была совсем маленькой. Через одеяло она чувствовала прикосновение его пальцев – грубых и корявых, которые, казалось, прожигали ее, как раскалённый металл. Потом на двери появилась новенькая блестящая щеколда и, входя к ней, отец запирал дверь, поднося палец к губам: тихо. Его горячие потные руки устремлялись под одеяло, под ночнушку, жадно лапали ее сверху донизу – быстро и грубо. Владе казалось, что на следующий день все ее тело будет в синяках, но этого не происходило.

Иногда он приходил поздно ночью, когда Влада уже спала, запирал дверь и включал новую лампу. А потом сбрасывал на пол ее одеяло и быстрым резким движением задирал ночную рубашку. Он сидел так, не касаясь ее тела, слегка покачиваясь и не сводя с нее взгляда прищуренных глаз. Так продолжалось несколько минут, которые казались оцепеневший девочке вечностью. А потом он тушил свет, традиционно приложив палец к губам – тихо! – и выходил, не потрудившись поднять с пола одеяло. И только тогда Влада начинала ощущать, как холодно в комнате и долго пыталась согреться под одеялом, чувствуя, как ее сотрясает крупная дрожь. Заснуть не удавалось почти до рассвета, и утром она с трудом разлепляла веки, чувствуя как ее тормошат ладошки младшей сестрёнки:

– Влада, вставай, мама сказала вставать и идти завтракать.

Не хотелось ни вставать, ни одеваться, ни идти в школу. На уроках она сидела полусонная, не в силах собраться и слушать объяснения учителя. Оценки поползли вниз.

Она была в исключительном положении – дочка всеми любимой учительницы, работающей тут же, рядом, а потому не было никаких вызовов родителей в школу, никаких бесед.

Хотя одна беседа все-таки состоялась. Ольгу не вызвали в кабинет директора – просто в конце рабочего дня директриса небрежно бросила:

– Ольга Петровна ,задержитесь, пожалуйста.

Они долго пили чай, одни, в пустой учительской комнате, не решаясь заговорить о главном, а потом Лариса Матвеевна, глядя ей прямо в глаза, спросила:

– Ты понимаешь, что происходит?

Ольга, закусив губу, отрицательно покачала головой.

– Деточка, не молчать надо, а делать что-то, так и до беды недалеко. Потеряешь дочку. Она необычная, твоя Владочка, ей много не надо. Я не об оценках сейчас. Ты посмотри – тень от девчонки осталась, – она помолчала, а потом спросила осторожно:

– Яков?

Ольга закрыла лицо руками, плечи ее задрожали от беззвучных рыданий. Не было нужды отвечать. В таком маленьком городке трудно было утаить шило в мешке.

– Ну, вот что, – директриса с шумом отодвинула стул. – Постараюсь помочь. Наберись терпения.

Ольга не очень представляла, чем ей можно помочь, но согласно кивнула, вытирая ладонями мокрое лицо.

Дома ничего не менялось, и каждую ночь Влада ждала с ужасом, который шевелился где-то внутри, как клубок холодных скользких змей.

Однажды осмелилась и на ночь заперла дверь на защелку. Скорчившись под одеялом, она уже после полуночи услышала какую-то возню за дверью, стук и невнятное бормотание.

А наутро за завтраком встретила взгляд отца – холодный, как стальной клинок, об этот взгляд можно было порезаться. Обычно он уходил на работу до неё, а тут дождался, пока она закончит завтрак и вышел с ней вместе во двор.

– Ты это что надумала – дверь запирать? От кого? – он недобро прищурился. – Смотри-ка, в прятки играть со мной вздумала! Давай без фокусов, поняла? И помни – полслова кому скажешь, – он выразительно сжал кулак.

Влада в тот день не дошла до школы. Она ушла на пустырь на окраине города и долго сидела там среди травы и зарослей мелких белых цветочков. Не было никаких мыслей, не хотелось двигаться. Уже прошло то время, когда она хотела рассказать обо всём маме. Не рассказала, интуитивно понимая – это не даст ничего, только накалит невыносимую атмосферу, царящую у них дома. Мама не в состоянии её защитить, она сама нуждается в защите. Вот если бы у неё был брат – старший, сильный, то тогда бы… Но брата не было – была только младшая Гулька – егоза и непоседа, любимица отца.

– Боевая, – Яков с гордостью гладил ее по темным блестящим волосам. – Себя в обиду не даст.

А она, Влада, давала себя в обиду, понимая: то, что делает отец – это стыдно, мерзко и грязно. Но не с кем было поделиться, некому пожаловаться, да и боялась она, помня взгляд отца и его кулаки, тяжелые и непропорционально большие для его роста.

Всё, что она могла – уйти сюда, на любимый пустырь, на котором она в детстве так любила валяться в высокой траве и гоняться за бабочками. Её детство – счастливое и беззаботное – кончилось очень быстро.

2

В конце мая Лариса Матвеевна положила на стол перед Ольгой две путевки в пионерский лагерь, которые она достала по профсоюзной линии – сразу на две смены.

– Это для Владочки, – уточнила она. Пусть отдохнёт, развеется. Лагерь в горах, территория шикарная, корпуса со всеми удобствами. Питание хвалят и коллектив хороший. Могу и тебя пристроить туда на работу, тогда Гулю можешь взять с собой – это бесплатно. Отдохнёте все вместе – чем плохо? Ну, а если нет, – добавила она, заметив взгляд Ольги, – тоже не беда. У меня племянница там – вожатая. Проследит за Владочкой, не волнуйся. И не благодари, – она спрятала тонкие пальцы Ольги в своих по-крестьянски крупных ладонях. – Благодарить позже будешь, дай-то Бог, чтобы все получилось.

В июне Влада уехала в лагерь. Известие о том, что два месяца она пробудет вне дома, восприняла равнодушно, без радости или отрицания. Аккуратно собрала вещи в баул, попрощалась с сестрёнкой и вышла из дома, не оглядываясь.

К автобусу со школьниками её проводила Ольга, которая обещала приезжать, если будет с кем добраться. А пока она смотрела сквозь пыльное

автобусное окно, чувствуя, как сжимается сердце, при виде того, как безучастно и тихо сидит ее дочка, не принимая участие в возне и суматохе вокруг.

Она действительно приехала – два раза за всё время. Один раз одна, другой раз с Гулей. Напекла, накупила сладенького, чтобы побаловать дочку.

Влада много не говорила, только сообщила, что кормят хорошо, девочки в отряде нормальные, вожатые тоже, и через день привозят кино.

Ольга пытливо вглядывалась в глаза дочери, пытаясь понять, всё ли так хорошо на самом деле, выспрашивала подробности, но поняла единственное – домой она не просится.

Когда Влада вернулась в августе, то обнаружила, что щеколда в её комнате исчезла, оставив следы от гвоздей, а вместо неё появился замок.

Отец заявился в первую же ночь, открыв запертую дверь своим ключом. Обычно он молчал, прикладывая палец к губам – тихо!

А в этот раз довольно причмокнул, разглядывая её при свете лампы с зелёным абажуром:

– Ишь, поправилась там, в своем лагере, налилась, как яблочко. Ну, чем там занималась, нагулялась небось?

Влада молчала, чувствуя, что задыхается от его запаха, что её тошнит от прикосновения его толстых корявых пальцев. А потом вдруг почувствовала, что её больше нет здесь, в этой комнатке, так уютно, по-домашнему освещенной светом настольной лампы. В этой комнате, которая должна была быть её самым любимым местом в доме, но превратилась в самое омерзительное место на земле.

Ей казалось, что она наблюдает происходящее, как будто сверху, со стороны и внезапно ощутила невероятное облегчение, перестав задыхаться от тяжелого запаха мужчины, который был её отцом.

В начале сентября Яков, непривычно трезвый, сообщил, что его переводят по работе в другой город – областной центр. Это повышение в должности и в зарплате. И такой случай – это удача, которую надо ловить.

– Решил вас не дергать, с места не снимать. Тут и дом, и работа, и школа. Деньги буду присылать в начале месяца. С голоду не умрёте, – горделиво сообщил он. – Главное – не скучать тут без меня. И не гулять, – он выразительно подмигнул Ольге.

– Да, какие гулянки, Яков? Господь с тобой! Учебный год начался, работы полно. У меня новый класс. Забот выше крыши.

– Ну, то-то! А то ведь я в гости наезжать буду, чтобы не забывали, – при этих словах он выразительно посмотрел на Владу, которая сжалась под его взглядом.

Яков уехал, и маленькая семья ожила.

Ольга с Владой сделали генеральную уборку: перестирали занавески, перемыли окна и двери, долго проветривали квартиру, распахнув настежь все, что только можно было распахнуть, словно стараясь избавиться от малейших следов присутствия в ней Якова.

В гости наведалась Лариса Матвеевна и за чаем сообщила, что новая должность – это ее рук дело. Она задействовала старые связи – отца бывшего ученика, который был известным человеком в области.

– Я с тобой не посоветовалась, Олюшка, не знала, как ты к этому отнесешься. Но сердцем чувствую – это к добру для всех вас. Так ведь?

– Так, так, даже больше, чем так, – Ольга вздохнула. – Спасибо вам за всё.

– Ну-ну, только без слёз, только без слёз. Плакать некогда, тебе девчонок поднимать, – Лариса Матвеевна грузно поднялась.

– Пойду. За угощение спасибо.