Kitobni o'qish: «Жар»

"И погибель в том найдёт живущий,

Коль уму её сердце своё подчинит"

Вступление

Ай и разгорится закат алым маковым! Полягут травы во поле сонные, дремотой сладкой напоённые, туманом бледным окутанные. И полетят тени крылатые, закроют собой полнеба, наведут шум, потревожат землю русскую. И станет на всём белом свете марево. Тогда поднимутся сыны верные, на бой сбираться станут. А того не ведают, что бой неравным будет. И ждёт погибель всякого, кто осмелится крыл тех рукой коснуться да в глаза заглянуть их обладателю. Огнём нещадным порушит всякого птица та вольная, имя которой – Жар!

Завязь первая

Течёт-бежит река времени, преград на пути своём не зная. Вытекает из-под камня тонким ручьём, пробегает вдоль долин, уходит в рощу, а оттуда стремится в горы, чтоб сорваться с вышины потоком струящимся. Так и жизнь человеческая от начала и до конца своего – той реке подобна. Не удержать, не изменить её течения. Вначале идёт не спеша, потом всё быстрее и быстрее. Где остановку сделать ей, где оборваться – про то неведомо нам, смертным. А только есть, говорят, судьба, что отмеряет человеку путь. И кто повстречается лицом к лицу с нею, тот истину всю познает. Так сызмальства учили нас деды-прадеды, и мы все веру в то держали крепкую.

Жил в селении неподалёку от нашей избы старик Микула, и было у него, как водится, три сына. Жена его умерла рано, река жизни её оборвалась внезапно. Остались в наследство дети. И звали их Гаврила, Данила и Иван. Гаврила – парень дюжий, ростом высок, в плечах широк. Умом не сверкал, зато работу исполнял. Податливый да молчаливый. Данила – тот был роста небольшого, и с виду неказистый, зато какой голосистый! С утра до вечера байки сочинял да всем соседям напевал.

А третий, Иванушка, был словно не от мира сего. Скромный, отчуждённый, ото всех людей отгороженный. Бывало, лежит на печи, в потолок глядит и думает о чём-то своём. Или выйдет в чисто поле, сорвёт былинок, цветочков разных и давай плести. Узоры у него получались красивые, да только никому Иван своё рукоделие не показывал. Боялся – засмеют. Мог ещё на гармошке губной играть мелодию звонкую, да слушателей у него не было. Так и ходил везде и всюду один, дожив до восемнадцати лет, никем привечаем не был, добрым словом не обласкан, светлым чувством не обогрет.

Как-то старик Микула начал примечать, что повадился ночами на их поле вор ходить. Пшеница едва поспевает, на следующее утро её как не бывало. Колосья словно серпом срезанные. И на поле – пустошь. «Откуда такое? – думает Микула. – Сорок шесть лет живу – отродясь не видывал. Надо бы вора выследить!»

Зовёт к себе Микула сына старшего и наказ ему даёт:

– Сослужи, Гаврила, отцу службу. Сей же ночью отправляйся в дозор на поле. С поста своего не сходи, глаз не смыкай. Как только вор себя покажет, тотчас хватай его и сюда веди. Отучим враз как басурманить да урожай чужой губить.

– Сделаю, отец, всё, что скажешь, – отвечает Гаврила. И ночью отправляется в дозор. Ходит Гаврила по полю, во все глаза глядит, к каждому шороху прислушивается. Тут, откуда ни возьмись, поднимается шум страшный. Гром громыхает, молнии над самой головой сверкают. Испугался Гаврила и бегом к соседке Дуняшке побежал.

– Отвори! – кричит и в дверь кулаками стучит.

Дуняшка двери отпирает, Гаврилу впускает.

– Пришёл ко мне, ненаглядный, – и на шею ему кидается.

Знал Гаврила, что Дуняшка давно на него заглядывается, да всё раздумывал о том, надобно ли ему. А теперь вдруг оказалось – надобно.

Целую ночь Гаврила рядом с Дуняшкой провёл. На утро воротился к отцу, в свою избу. А тот уже Гаврилу поджидает.

– Ну, что, сын, знать, с вором тем не справился, не уследил. А только колосья опять все срезаны, травы вытоптаны.

– Виноват, отец, – кается Гаврила. – Видно, бес меня попутал, окаянный.

Посмотрел на него старик Микула и ничего говорить не стал. Отпустил с миром. А Гаврила и рад. В тот же день к Дуняшке опять побежал.

Зовёт Микула среднего сына и наказ ему даёт тот же самый: чтоб вора соглядать, пшеницу уберечь. Данила клятвенно обещает отцу исполнить в точности его веленье. Пошёл на поле ночкой тёмною, глаза то и дело потирая, чтоб не уснуть. А только грянул гром, молнии засверкали, шум и вой раздался кругом – страшно стало – жуть! Бросил всё Данила, побежал к соседу своему Макару. А тот и рад незваному гостю. На пороге его встречает, пивом-солодом угощает.

– Знать, на именины ты ко мне, Данила?

– Верно то, верно, – кивает Данила, а сам думает: «Лучше здесь ночь пересижу, но на поле возвращаться уж не стану. Живым оттуда не уйти».

Наутро, только ступил Данила на порог родного дома, отец ужо его встречает.

– Что, сын мой, и ты не справился? Не выследил вора? Пшеницы-то как не бывало, и на поле – пустошь.

– Прости, отец, сына нерадивого. А только караулить я боле не пойду.

Махнул рукой старик Микула и отпустил сына с миром. В тот же день побежал Данила к соседу Миките – его именины справлять.

Делать нечего Микуле – пришлось младшего сына звать.

– Где же ты, Ванюша?

А он на завалинке сидит, гармошку к губам прикладывает и играет.

– Здесь я, батюшка. Звал?

– Звал. Надобно тебе в дозор идти. Вор проклятый нас одолел. Так всего урожая лишит. Соглядай его, Ванюша.