Игра и мука

Глава вторая
Клиника «АССУТА»

Израильская клиника принципиально отличается от российских, как и вся медицина. Поскольку мне приходилось бывать в московском онкоцентре на Каширке, могу сравнить.

Каширка наводит ужас. Глядя на серую многоэтажную махину, всегда понимаешь, что это место смерти. Входишь – и сразу охватывает паника. Слева – гардероб, в котором вечная очередь. Гардеробщицы кричат, что номерки кончились, и надо ждать, когда посетители заберут пальто и освободят места на вешалках. Справа автоматы по выдаче бахил за 10 рублей мелочью, которой вечно не найти. Тут же аптека, рядом магазин, где продают парики и накладную грудь. Чтобы попасть из вестибюля в саму клинику, нужно преодолеть шлагбаум и фейсконтроль двух мордоворотов, заточенных на то, чтобы никого никуда не пускать. Больные, родственники, врачи толкутся на небольшом пятачке, напоминающем привокзальную остановку в час пик. Человек сразу напуган, сразу хочет от этого места бежать. Хотя мало кто приходит туда по своей воле. Счастье, если есть свой Мещеряков, который повезет тебя в лифте для врачей. Иначе – общая очередь в ожидании никогда не приходящих лифтов, где покорно толпятся люди с перевязками, ранами, дренажами. Жуткие запахи – гноя, плохой пищи, хлорки. Впечатление хаоса, безнадеги и скорой смерти. И чему тут удивляться? Недавно главврач одной из ведущих московский больниц онкологического профиля жаловался, что лечить больных невозможно: нет денег не только на аппаратуру и дорогие импортные лекарства, но и на наши российские аналоги. Такого ничтожного бюджета на медицину не было за всю историю России со времен царизма.

Израильская клиника – Тель-Авивский медицинский центр «АССУТА» – прямая противоположность. Попадаете не в больницу, а в торгово-развлекательный центр. Тоже проходите через охрану, которую не замечаете, хотя она вооружена до зубов. Потому что эта охрана не против вас, а за и для вас. Уже на второй день нового пациента и его родственников узнают и здороваются издалека. Огромное открытое пространство, много зелени, пальм, цветов. Стоит рояль – на нем кто-то иногда играет. Рядом прекрасное кафе для пациентов и гостей. И запахи совсем иные: свежесть, крепкий кофе, ваниль. Книжный магазин, магазин игрушек. Человек, вошедший с улицы без всякого пропуска, бахил и сопровождения может пройти в любую палату и к любому больному кроме операционной и реанимации. Даже в реанимацию пропускают круглые сутки. Слово «пропускают» здесь не подходит, потому что вы просто идете, куда вам надо, никого не спрашивая. Везде автоматы с кофе и чаем, питьевая вода, полное впечатление зоны отдыха или санатория.

Проходишь через детское отделение – игровые площадки с горками и качелями, шарики, куклы, машинки, плюшевые мишки, клоуны, аниматоры. Просто детский клуб, а не больница. Идеальная чистота. Хотя никто не заставляет надевать бахилы или сменную обувь.

А главное – уверенность, что тебя здесь ждут и наверняка помогут. В чем я убедился.

Поселились мы с Алексеем в небольшой арендованной квартире. Неделю ездил в «АССУТА», где мне делали самые разнообразные анализы: пропускали через трубы, просвечивали, сканировали все органы внутри. Кажется, не осталось ни одного отверстия в теле, куда бы не проник какой-нибудь прибор или исследовательская трубка.

В конце недели состоялась встреча с хирургом профессором Франклином Грайфом. Моерер представил его как одного из светил израильской медицины. Грайф вызвал полное доверие. Когда я прихожу в магазин или на рынок, смотрю не на товар, а на продавца. И покупаю у того, кому верю. Комментируя диагноз, доктор Грайф меня не обнадеживал, не щадил, и главное – не обманывал. Он демонстрировал на большом экране весь мой внутренний мир и говорил примерно следующее (переводил доктор Моэрер – Грайф по-русски не знает ни слова):

– Анализы показывают, что у вас маленькая онкологическая опухоль в кишечнике – примерно 3,5 см. Но эта опухоль уже дала огромный метастаз размером 12,6 см, который покрыл значительную часть печени. Если бы вы пришли несколько лет назад, я бы сказал: «Дай Бог этому человеку протянуть еще месяца два». Сегодня есть препараты, которые могут помочь. Сейчас у вас четвертая стадия онкологии. Мы подготовим ваш организм, и я сделаю эту сложнейшую операцию, в ходе которой потребуется удалить более половины печени. Попытаюсь заодно убрать и первичную опухоль – но гарантировать не могу. Операция очень сложная, она будет идти не менее 7-8 часов. И вы должны знать, что она может быть успешной, а может завершиться летальным исходом. Есть определенный процент пациентов, которые не выдерживают. Когда удаляется правая, большая доля печени, человек может умереть от потери крови.

Алексей, который вместе со мной внимал подробному рассказу профессора, старался вникнуть в каждый нюанс и под конец встречи признал, что доктор Грайф очень убедителен.

И я абсолютно доверился врачу и согласился с предложенным протоколом.

Предстояло пройти три курса биологического лечения, после чего хирург и онколог должны увидеть, как ведут себя опухоли и только тогда принять решение об операции. Началось так: меня положили на диванчик – очень удобный. Целый день под капельницей, в вену заливают лекарство большими бутылками. После чего глотаю какие-то определенные таблетки. Много. Решил сосчитать – одиннадцать штук. Через неделю – снова капельницы, но уже меньшего объема. Опять семь дней таблетки. И опять – капельница. Неделя – пауза. Такой полный цикл в Тель-Авиве со мной проделали один раз. Следующие три прошли в Москве и Петербурге. Между ними пришлось возвращаться в Израиль для анализов.

При отъезде в Россию получил два набора лекарств в ледяном контейнере. Дома началась обычная жизнь: репетиции в Москве и Петербурге. Каждую неделю либо на Каширке либо в Питере на Песчаном проезде вливались следующие порции. И каждый день таблетки. Эти курсы повторялись два раза. После чего в очередной раз в Тель-Авиве провели исследования и анализы. Доктор Грайф радостно сообщил об очень хороших результатах: метастаз уменьшился вчетверо до трех с небольшим сантиметров, первоначальная опухоль скукожилась почти до невидимости. Доктор был доволен.

Очень хорошая ученица Инбара тоже была довольна. И чтобы закрепить успех, решила проделать курс в четвертый раз. Перестраховалась: изменений не случилось. Прошел еще месяц. После очередных анализов назначили операцию.

Глава третья
В Израиле лечат медсестры

Никогда я подолгу в больницах не лежал: либо 1-2 дня стационара, либо отдельные процедуры. Единственный раз пробыл неделю в «Кремлевке», над чем уже посмеялся в книжке «Мы попали в «запендю». Редкие тамошние врачи, заходившие меня морально поддержать, всякий раз сообщали «жизнеутверждающие» факты: прямо под вами – этажом ниже – умер Хрущев, в конце коридора установили, разломав стену, искусственные легкие Андропова, которые его не спасли.

– Ну, а вы лежите в палате, где скончался маршал Жуков!

В конце концов, видимо поняв, что политики и полководцы от меня далеки, доктора радостно сообщили, что в соседней палате справа «вот прямо незадолго до вашего появления лечился тоже народный артист, главный режиссер театра Маяковского Андрей Александрович Гончаров. Здесь же и умер».

В Израиле как-то по-другому.

Сразу создается впечатление, что вся клиника, да и вообще все здравоохранение, занято только тобой. Какой-то человек в элегантном медицинском костюме провел меня мимо красивых стоек с цветами, картинами, предложил чай, кофе, печенье, бутерброды, конфеты. Уточнил: «Все это бесплатно». Казалось, скоро начнется какой-то правительственный прием, а не лечение. Мы попали в пространство, разделенное на небольшие секции, каждая из которых завешана портьерой. В одну из них меня завели. Увидел две висящие плазмы, удобную кушетку. Рядом кресла, дверь в туалет. Все напичкано огромным количеством медтехники. Человек в медицинском костюме посадил меня на кушетку, выдал плед. И попрощался – его функции закончились. После чего появилась медсестра, объявившая, что мне очень повезло, потому что она говорит по-русски. Открыв историю болезни, спросила:

– Райхельгауз Иосиф Леонидович? Русский?

Признался, что русский.

Дальше она стала подключать приборы, навешивать пузырьки с лекарствами. При этом подробнейшим образом комментировала все свои действия, рассказывая о назначении каждой бутылочки, трубочки, иголочки, о том, как это работает. Еще описывала, какие ощущения я должен испытывать в тот или иной момент: будет больно, будет не больно, потом захочется спать, потом наступит бодрость. Казалось, присутствую на лекции в медицинской академии. Конечно, мало что понимал, еще меньше запоминал. А она все время спрашивала:

– Здесь понятно?

И поясняла:

– Это продлится 25 минут, это 15. Затем мы вас промоем и начнем капать. Не волнуйтесь – все рассчитано на 6 часов 20 минут. Если проголодаетесь, принесут еду. К вам могут приходить посетители.

Под конец она в очередной раз спросила:

– Все поняли?

– Все.

– Есть замечания или предложения?

– Конечно, нет, это же доктор прописал!

– Но организм – ваш! Если нет возражений, распишитесь.

И я расписался на десятках листов. Что понимаю, как меня будут лечить. Что отвечаю за любой исход лечения. Расписался, не читая – ивритом не владею. Так что, возможно, попутно еще с кем-то расписался и теперь женат.

Медсестра собрала подписанные бумаги в папку, напоминающую судебное дело. И сказала:

– Сделаем анализ крови.

Вошел другой медик в другой униформе. Мощный дядька, который по-русски не говорил. Он принес разные приборы, иголочки, шприцы – разумеется, все одноразовое. Сделал анализ быстро и не больно. Мало того, тут же запустил мою кровь в аппарат и мгновенно получил результаты, которые его явно удовлетворили. Сказал: «ОК». Вернулась медсестра, в очередной раз померяла давление, температуру и начала процедуры.

Первая процедура должна была длиться час десять минут. Я включил ТВ на русском языке и чуть задремал. Но тут вошла молодая медсестра, опять принесла какие-то бумаги, стала что-то с чем-то сравнивать, смотреть на приборы. Она тоже сказала: «ОК. Ка-ра-шо». И ушла. Я снова задремал. Но не тут-то было! Появился молодой человек и снова принялся что-то с чем-то сверять… Так продолжалось все время. Такова система, она работает непрерывно. Более того, в нее ухитряются вовлечь и родственников, оказавшихся «под рукой». Врачи начинают сразу с посетителями общаться, задавать вопросы, давать рекомендации.

Пришел мой двоюродный брат с женой, которую тут же куда-то повели. Вернулась она с целой горой инструкций к моим лекарствам. И принялась все это читать, переводя с иврита. Постепенно я понял, что по их протоколу больной и его окружение должны очень хорошо понимать абсолютно все, что касается лечения. И соглашаться с этим сознательно, принимая ответственность на себя. Пока лечили, мне пришлось подписать огромное количество документов, где соглашался со всем, что со мной делали.

Длилось это полгода.

Глава четвертая
Операция

Операций сложных у меня никогда не было. Даже в Кремлевке удалили сущую мелочь. На этот раз предстояло нечто серьезное. Надо было как-то подготовить маму. Мы с сестрой боялись ее волновать и не знали, как к этой теме подступиться. Мама – ей шел 92-й год – каждый день гуляла, плавала в бассейне, читала книжки, – жила нормальной жизнью. Однажды утром – я был тогда в Санкт-Петербурге и репетировал спектакль в театре «Балтийский дом», – она вдруг сказала помощнице: «Дай мне альбомы, где дети и внуки». Поцеловала фотографию папы, мою, Олину, внуков, закрыла альбом, легла, положила руку под голову и …умерла.

Курсируя между Москвой, Петербургом и Тель-Авивом, регулярно встречался с доктором Франклином Грайфом, который, как потом узнал, – один из крупнейших в мире хирургов. Хотя всегда казалось, что приходит ко мне не врач, а родственник, настолько заинтересованно он занимался моим заболеванием. Я принимал это за человеческий интерес, и все время звал его в гости в Москву. За время общения действительно стал воспринимать Франклина, как близкого друга. И потому после двух месяцев знакомства он буквально ошеломил вопросом: «А кем ты работаешь?» Только в этот момент стало понятно: до сих пор Грайф общался не со мной, а с моими кишками и печенью.

Когда приблизилось время операции, он попросил, чтобы кто-то из близких вместе со мной выслушал рассказ о том, что нам предстоит. В этот раз самым близким оказался Леша. Снова создалось впечатление, что мы на медицинском симпозиуме. Доктор Грайф развернул огромный экран и стал наглядно исследовать мои внутренние органы.

– Вот здесь я сделаю надрез, потом пойду сюда, потом разрежу здесь, закреплю тампон, здесь зашью, потом удалю вот эту ткань, и если получится, пройду влево, а не получится – подрежу в этом месте, тут приподниму, там опущу…

Я воспринимал лекцию с интересом, никак не соотнося ее с собственным организмом. Часто доктор повторял: очень повезло, что метастаз в печени – она восстанавливается.

Это, кстати, многие мне радостно сообщали, желая приободрить. Даже Анатолий Борисович Чубайс прислал СМС-ку: не волнуйтесь – печень восстанавливается!

А потом доктор Грайф сказал:

– По опыту подобных операций – 90 %, что вы останетесь живы.

– А 10 %?

– 10 % – что организм не выдержит, и вы не выживете. Вы должны знать, что есть эти 10 %.

И я снова подписал бумаги о согласии на операцию и понимании того, что есть 10 %.

Назначили время – послезавтра утром.

Накануне мы пошли к морю. В голове крутились лирические мысли, что жизнь сложилась прекрасно. И даже если она остановится – ничего страшного.

За прожитые годы я испытал полярные чувства – от жуткого страха, когда оказался под толщей байкальского льда, до блаженной эйфории от картины звездного неба в китайской пустыне Такла-Макан.

Судьба подарила счастье страстной, восторженной, неуправляемой любви и ужас, отчаяние, безысходность от предательства той, которую любил.

Я получал высокие награды и признание результатов своей работы и тупую ненависть недругов.

И еще посчастливилось бывать в разных городах, работать в знаменитых театрах, встречаться с интереснейшими людьми, читать лекции в престижных университетах мира.

А мои замечательные родители, дети, коллеги, ученики…

Многим людям хватило бы такой биографии на несколько жизней. Стал считать страны, в которых побывал – на восьмом десятке остановился.

Не было никакого страха. Казалось, что все сегодняшнее происходит не со мной.

Вечером приехал в больницу со своей сестрой Олей и дочкой Сашей, сменившими Алексея на посту смотрителей и хранителей моего здоровья.

Палата в «АССУТА» – хороший гостиничный номер. С душем, туалетом, холодильником, телевизорами. Широкие, огромные окна, сквозь которые видны зеленые луга, нетипичная для Израиля речушка, проходящий поезд, велосипедисты. Сказочный, умиротворяющий, эпичный, спокойный мир. Это вдохновляло. Переоделся в выданный больничный костюм – хлопковую пижаму, удобную и приятную.

Как-то прошла ночь. Утром появился очередной санитар, переложил меня на каталку, сообщив, что на ней я поеду на операцию. И ушел. После чего возникли два человека в деловых костюмах, галстуках – то ли адвокаты, то ли менеджеры страховой компании, очень серьезные. Они привели русскоязычную медсестру. Стали задавать вопросы – медсестра переводила. Я опять подписал кучу бумаг, в которых признавал, что согласен на все и при этом понимаю, чем это может закончиться.

Пришел новый медбрат, сделал какой-то укол. И дальше началось то, чего я не проходил ни разу в жизни и что можно описать снаружи, а можно изнутри. О том, как было «снаружи», мне рассказали сестра, дочь, врачи. Операция, затем восемь дней искусственной комы. Медленное возвращение в реальность. Бесконечные звонки от знакомых, коллег, друзей, на которые смотрители и хранители отвечали: он без сознания два дня, три дня… семь дней… И те, кто это слышал, плакали и прощались. А внутри – в моей собственной реальности – разыгрывались совершенно иные сюжеты…

Глава пятая
Бред

…Я шел по московскому аэропорту на самолет, который должен лететь в Тель-Авив на операцию. Паспортный контроль, таможенный контроль. Потом случайно свернул в какой-то проем – не туда, куда пошли все. В этот момент на меня с нескольких сторон напали. Сразу сообразил, что напали специальные люди, бандиты, торгующие человеческими органами. Они меня крепко связали, закрыли лицо. Придя в себя, я понял, что нахожусь на операционном столе, и это смерть. Почувствовал тупую боль и очень отчетливо увидел этих людей, их лица. Снова потерял сознание.

Очнулся почему-то в Иркутске. Директор Иркутского театра меня пригласил на важную встречу. Мы сидели в роскошном ресторане с видом на уникальное место, где Ангара вытекает из Байкала. Директор сказал, что не мог не пригласить местного председателя СТД. Председатель – артист, очень несимпатичный. Еще он сообщил, что должны прилететь Гафт, а также Чубайс с Дуней Смирновой. И я понял, кто главные гости ужина. За столом оказалась моя сестра Оля и еще моя мама, живая и веселая. Мне больно, мне плохо. Лежу в соседней комнате, но вижу и слышу все, что происходит за столом. Мама в красивом платье, смеется, а Оле все не нравится, и зачем-то шутит она по-французски – пошло, бездарно, – что меня сильно злит.

Все ждут Чубайса. И перешептываются: поставили на стол коньяк, виски, лучшую водку, а этот капризный Чубайс сказал, что пока не принесут пива, он, видите ли, не придет! Играет музыка, Оля продолжает ужасно шутить. Пришел Чубайс, выпил пива и ушел. И все снова стали его обсуждать, потому что он пива глотнул и не допил, а они его с трудом достали.

Ко мне заходит дочь Саша. И я говорю ей: «Подойди к Анатолию Борисовичу и извинись – скажи, что я скоро вернусь к столу. И останови Олю с этими глупыми шутками по-французски. И еще успокой бабушку – она все время повторяет: почему Йосенька не приходит?…»

Я еду вместе с Машей и Сашей на машине где-то по Европе – Швейцария, скорее всего. Виноградники, Женевское озеро. Эйфория… Но все время какой-то автомобиль нас подрезает. И мы попадаем в аварию. Я узнаю Дениса Вороненкова, мужа Марии Максаковой. И сама Максакова что-то мне пытается объяснить. Подходят люди, которые говорят: «Мы из Одессы! Сейчас принесем еду. И заставим Максакову и Вороненкова, устроивших аварию, выплатить компенсацию». Для подтверждения серьезности своих намерений они называют свой одесский адрес: бульвар Черняховского, 15…

Подмосковье. Забор из ракушечника. Маленький провинциальный театр. На сцене моя Саша играет большую роль, а режиссер говорит – смотрите, какая она талантливая. А я не понимаю, как же «Школа драматического искусства», где она должна быть на работе? И Саша объясняет, что давно уже играет в этом театре. Появляется группа музыкантов, с ними наш балетмейстер Света Кузянина и Женя Гришковец. Музыканты очень хорошо играют. А Гришковец в стиле своих моноспектаклей рассказывает о них, о том, как несправедливо с ними обходятся в России, а вот в Америке они были бы миллионерами. И Кузянина предлагает – давайте купим у них какую-то музыкальную фразу!

Гришковец соглашается: «Отличная идея, я буду все спектакли оформлять этой фразой». И Женя отсчитывает им огромные деньги. Опять все идут за едой, как и те одесситы, которые помогали мне во время аварии. Покупают колбасу, что-то еще. Но есть не дают. Ощущаю голод и сильную жажду. Кто-то пьет холодное вишневое пиво… А музыка звучит, и Гришковец снова восклицает: «Вы понимаете, какая это великая музыка?»

Эти видения предельно реалистичны. И самое неприятное, что почти во всех сюжетах присутствовали не только реальные, хорошо известные мне люди, но и какие-то морды, рыла, похожие на брейгелевских персонажей. Когда на девятый день я стал приходить в себя и уже видел реальных Сашу, Олю, врачей, морды и рыла не исчезли. Они еще долгое время не отпускали меня, проникнув в реальность из бреда. На 11 день я осознал, что лежу в палате.

Саша спросила:

– Папа, кто я?

Мучительно задумался и сказал:

– Саша.

В первый раз ее узнал.

– А у тебя есть еще дети?

– Не помню.

Она стала задавать вопросы, но я не мог на них ответить.

– Ты хочешь чего-нибудь?

И тут я заявил:

– Пива. Холодного.

– Папа, ты бредишь? Ты понимаешь, где ты?

– Понимаю. Хочу холодного пива.

Саша привела русскоязычного медбрата, повторила при нем вопрос. Я повторил ответ. И услышал:

– В чем проблема? Спустись на первый этаж и купи папе холодное пиво. Если он хочет, пусть выпьет.

Я снова вырубился, но очнулся все с тем же желанием выпить холодного пива. Вообще-то пиво не мой напиток – я его пью крайне редко. Но тут желание было вполне определенным – как у Чубайса из моих галлюцинаций.

– Не принесла пиво?

– Принесла.

Я отпил несколько глотков. Потом Саша рассказывала, что медбрат спросил ее:

– Что, папа крепко выпивает?

– Да нет…

– Да ладно, выпивает, конечно… Первое, что попросил после многодневной комы – пива…

Так я приобрел в больнице репутацию алкоголика.

И еще я твердо знал: нахожусь в Подмосковье. И операцию мне сделали бандиты, которые вырезали жизненно важные органы. Более того, подозревал в причастности к этому преступлению свою сестру Олю – не зря ведь она шутила по-французски.

Спрашиваю медбрата Яшу:

– Кто делал операцию?

– Доктор Грайф.

– Не верю! Давайте заключим пари!

– Давайте. Своей Саше поверите?

– Саше поверю.

Яша приводит мою дочь.

Яша:

– Ну, что, Йосиф, заключаем пари?

Я:

– Да. Саша, скажи честно, кто делал операцию?

Саша:

– Доктор Грайф, папа. Ты мне веришь?

Я:

– Да… Бандиты. Бандиты. Делали операцию.

Яша:

– Они, может, и бандиты, но зовут их Доктор Грайф и доктор Моерер! Так что, я выиграл!

А я, тем не менее, ясно видел эту странную бандитскую больницу с огромным количеством переходов, лестниц, висячих садов, водоемов. Мелькали знакомые лица. Вот узнал Илью Моерера и его ассистентку Алену. Удивился и спросил:

– Что вы здесь делаете, как сюда попали?

Он ответил вопросом на вопрос:

– А где вы находитесь?

– В больнице.

– Так значит, все нормально?

– Что же тут нормального? Почему вы здесь? В Россию прилетели?

– Мы в Тель-Авиве.

– Хватит врать. Кто делал операцию?

– Доктор Грайф.

– Вы обманываете. Не верю!

– Давайте позовем медсестру. Она подтвердит, что мы в Израиле!

– Ах, вы тоже с ними? Так и думал, что вы с этими бандитами заодно!

Я кричал, что мы всех посадим! Требовал, чтобы Оля позвонила какому-то министру. Это продолжалось еще несколько дней после выхода из комы. Окончательно я пришел в себя только через две недели после операции.

Но оказалось, что больничные приключения мои отнюдь не закончились.

Шов никак не заживал. Боль не проходила, но казалось, что так должно быть. Израильская медицина настаивает на скорейшем выходе пациента из состояния неподвижности. Поэтому, как только я выбрался из комы, мне было велено гулять – сначала на ходунках по коридору, потом на коляске вокруг больницы, и, наконец, своими ногами. Буквально накануне отлета в Москву пошел в кафе, выпил пива, съел мороженое. Почувствовал, что боль усилилась, вскоре став нестерпимой, несмотря на обезболивание. Еле дотащился до палаты. Было около 11 вечера. Решил все-таки пожаловаться медсестре.

Она осмотрела шов и побледнела:

– Только не пугайтесь. Но у вас кишки наружу.

Я ей как-то сразу поверил, хотя, к счастью, сам увидеть свои кишки не мог из-за фиксирующей перевязки, лишавшей мое тело подвижности.

В ожидании Грайфа, который по ее звонку тут же выехал в больницу, медсестра стала поливать живот физраствором, объяснив (они ведь все свои действия объясняют), что «нужно лить все время, иначе кишки высохнут».

Зашли люди в официальных костюмах – я уже как опытный пациент знал: принесли на подпись бумаги – согласие на наркоз и операцию. Появился Грайф, веселый и игривый:

– Печеночка ваша по мне соскучилась – вот мы сейчас с ней встретимся.

На этот раз я увидел операционную, которую во время прошлой операции разглядеть не успел. Космический корабль: аппаратура, сенсоры, камеры, мониторы, шланги, особенный свет, на врачах скафандры и шлемы со стеклянным забралом и жуткий холод. Много людей. Атмосфера запуска спутника. За пределами операционной, кстати, установлено табло мониторинга. Таким образом, родственники могут следить за всеми этапами операции в режиме он лайн. Меня положили на стол – металлическая доска шириной сантиметров 50, с которой я свешивался всеми сторонами тела. На уровне рук перекладина. Распяли, зафиксировав кисти ремнями. Спасибо, что не гвоздями. Последнее, что помню:

– Что чувствуете?

– Очень холодно.

– Сейчас согреем.

Открыл глаза на следующий день в реанимации.

На этот раз все прошло без осложнений, без комы, без брейгелевских морд, без Иркутского СТД, без Максаковой и даже без пива.

Когда уже после второй операции снова стал выходить на улицу, кто-то вдруг сказал: вот профессор Моше Инбар. Тот самый, к которому я приехал полгода назад и с которым так и не встретился. И я увидел со спины курившего человека. Потом он прошел мимо, не взглянув в мою сторону.

И все-таки за день до возвращения в Москву наша встреча состоялась. Доктор Моше Инбар принял меня не в «АССУТА», а… Впрочем, об этом с самого начала.