Kitobni o'qish: «Жизнь и приключения Гаррика из Данелойна, рыцаря, искавшего любовь»
Вечной любви моей, что ждет меня в заоблачной стране Монтальват, посвящается
ЧАСТЬ 1
НАЙДЕНЫШ
Глава 1
Ребенок родился ночью, в грозу, в карете скорой помощи.
Дождь лил стеной, и гром гремел не переставая, покуда чахлая лошаденка неохотно перебирала копытами по скользкой мостовой, не спеша доставить седоков к месту назначения – в маленькую больницу для бедных, выстроенную на окраине города Вэ милостью просвещенного короля Фенвика.
Лекарь, за которым послал хозяин постоялого двора, был изрядно утомлен еще дневными трудами. И все же, когда в дороге начались роды, он сумел управиться со своими обязанностями в тесноте и духоте совершенно для того не предназначенного транспорта и, вложив младенца в руки матери, похвалил ее за терпение и мужество. Ибо женщина, производя дитя на свет, не проронила ни слова, ни стона.
Она промолчала и теперь. На ребенка не посмотрела, лишь опустила свободной рукой капюшон плаща на лицо, которого в тусклом свете единственного фонаря и так-то было не разглядеть. Не понять, молода или почтенного возраста, хороша собою или не очень… Вообще-то, не будь лекарь таким уставшим, он проявил бы гораздо больше любопытства по отношению к этой пациентке. С нею явно связана была какая-то тайна, возможно, даже скандал в благородном семействе. Не каждую ночь случается вызов в низкопробную гостиницу, где останавливается лишь всякое отребье, и женщины, одетые в дорогое платье, пахнущие дорогими духами, требуют отвезти их в больницу для бедняков…
Карета въехала на больничный двор. Дождь лил по-прежнему. Лекарь устало потянулся и в следующий миг сквозь очередной раскат грома расслышал характерное звяканье, заставившее его встрепенуться. Руки коснулась холодная рука пациентки и оставила в ней несколько монет, по тяжести которых он угадал золото. Ого!..
Протестовать он, конечно же, не стал, деньги принял и расспросы решил отложить до утра.
Однако случилось так, что наутро таинственной пациентки в больнице уже не оказалось. И никто не видел, как и когда она ушла.
…Медвежий бор – огромные лесные угодья, граница двух провинций. От города Вэ до них – полдня верхами. Как смогла добраться туда еще не оправившаяся после родов женщина, как забрела она в такую глушь, куда не заходил ни один крестьянин, желавший насобирать бесплатных лесных даров или поставить силки на зайца? – кто знает… Но она добралась. Рассвет следующего дня застал ее уже в самом сердце Медвежьего бора. И ни разу не дала она ребенку грудь по дороге. Мальчик, однако, даже не плакал, словно смирившись заранее со своей участью.
Мать положила его посреди небольшой полянки, нагого, беззащитного, как в час появления на свет. И ушла не обернувшись. Только тогда он заплакал, тихо-тихо…
* * *
Три дня охотники блуждали в лесу.
О дичи под конец забыли, ибо случилось невероятное – заплутать в местах, знакомых с детских лет, исхоженных вдоль и поперек!.. Все пребывали в смятении. Страдать от голода и холода незадачливые охотники не страдали, ибо лето еще не кончилось, а пропитание давал им лес, но непонятность происходящего равно пугала как юных пажей, так и умудренных опытом знатных рыцарей, цвет дворянского сословия провинции Лавиа.
На исходе третьего дня они начали уже не таясь заговаривать о нечистой силе. И тут собаки подняли лай, сгрудившись у подножия огромного старого дуба, и в голосах их явственно слышалась растерянность.
Барон Ашвин Дамонт подоспел к дубу первым. Разогнал охрипших псов и остолбенел – под деревом лежал голенький двухмесячный младенец. Он пускал слюну и таращился на собак и людей без всякого страха.
Оруженосец Верх, выглянув из-за плеча своего господина, присвистнул:
– Святой Паприк! Вот так штука!
Подошли остальные охотники и тоже застыли в изумлении.
– Не иначе как сами ангелы Господни заставили нас блуждать, покуда не привели сюда, – пробормотал себе под нос оруженосец. – Подумать только – дитя, живое, среди Медвежьего бора!
Дитя было не просто живое. Оно выглядело столь пухлым и румяным, словно его только что отняли от груди дородной деревенской кормилицы. Воистину, было чему удивляться!
Опомнившись, барон Ашвин возвел очи к небесам и осенил себя святым знамением.
– Во имя спасения маленького человека мы недолго помучились с вами, господа, – сказал он растроганно. – Теперь же, я уверен, без труда отыщем путь домой.
Затем шагнул к ребенку и бережно поднял его с земли. Младенец сунул палец в рот и причмокнул. В тот же миг один из пажей воскликнул:
– Слушайте! Кажется, колокол звонит?
Со стороны заката и впрямь доносился едва различимый колокольный звон.
– Обитель святого Фора, не иначе, – уверенно заявил барон. – Вперед, господа!
…Почти сразу собаки подняли олениху, которая повела себя довольно странно. Она не спешила убегать, но как будто подманивала псов, стараясь увести их подальше от старого дуба, под которым найден был ребенок. И по некотором размышлении барон Ашвин велел отозвать свору и оставить лесного зверя в покое.
* * *
– Вы хотите отдать его нам на воспитание, господин барон?
– Нет, – ответил Ашвин Дамонт. – Вам известно, святой отец, что Господь не благословил нас с баронессой детьми. А потому, с соизволения Божьего, я намерен усыновить этого мальчика.
– Вы благородный человек, – задумчиво сказал настоятель лесной обители. – Но как бы вам впоследствии не пришлось пожалеть о своем поступке. Ребенок, вскормленный диким зверем – вы сказали, то была олениха? – дитя неизвестного происхождения… Не лучше ли будет и для него, и для вас, если он вырастет в бедности и смирении?
Оба посмотрели на мирно спавшего мальчика.
– Кто знает – вдруг Господь еще благословит вас детьми, и тогда безвестный найденыш окажется в тягость и вам, и вашему законному наследнику?
– Может, вы и правы, – пожал плечами барон Ашвин. – Но я вижу в этом событии перст судьбы.
– Что ж, спорить я не стану. Посоветуйтесь с баронессой…
– Моя жена поступит, как я захочу, – властно сказал барон. – Она не подарила мне наследника, так пусть вырастит достойного рыцаря хотя бы из этого ребенка!
– Сын мой… только что вы поминали волю Божию. Но, оказывается, вините в своей бездетности жену?
– Виню или не виню, но поступит она так, как будет угодно мне!
– Ч-ш-ш!..
Ребенок беспокойно зашевелился во сне.
– Уйдем отсюда, – шепнул настоятель.
Барон помедлил у двери, заглядевшись на мальчика. Дитя как дитя – пухленькое, милое, с румяными щечками… Кто явился в мир в этом невинном покуда облике – заурядный ли обыватель, благородный рыцарь или великий злодей? Может быть, прав монах, и лучше не рисковать ни покоем своим, ни имуществом? Но – время идет, а наследника все нет… жена быстро старится от молчаливого горя, и сердце невольно щемит, когда глядишь на многочисленный выводок того же оруженосца – горластых, большеголовых, крепких мальчишек и девчонок, вечно путающихся под ногами и в замке, и во дворе. Гаррик, желанный сын…
Барон бережно, но плотно прикрыл за собой дверь. Решение принято. И никто не посмеет сказать ему слова поперек.
* * *
Не все участники охоты разделяли уверенность барона Ашвина в том, что руку провидения в данном случае направляли ангелы Господни. Мнения разошлись. Кое-кто по-прежнему подозревал происки нечистой силы. Слыханное ли дело, чтобы беспомощное дитя выжило среди дикого зверья, вскормленное оленихой? Может, вовсе не ангелы охраняли его, а нечисть лесная, чтобы выросло оно на погибель роду людскому? Следовало оставить его там, где нашли, – пускай бы само и росло, как прежде, кто бы там о нем ни заботился. А теперь – жди беды!..
О найденыше, прозванном Олененком, судачили довольно долго. Однако авторитет барона Ашвина из рода Дамонтов, одного из самых уважаемых представителей дворянского сословия провинции Лавиа, заставил сплетников в конце концов умолкнуть. Время шло, и история эта стала мало-помалу забываться, как забывается все в подлунном мире…
Маленькому Гаррику ее никто не рассказывал. У него была теперь кормилица и нянька, жена оруженосца Верха, добрейшая из женщин. Была мать, изящная и меланхоличная баронесса Катриу. И был отец, суровый, но справедливый барон Ашвин, от которого пахло кожей и лошадьми и который светлел лицом, когда мальчику случалось выказывать задатки настоящего рыцаря. Мир казался Гаррику добрым и исполненным радости.
Отец учил его ездить верхом и владеть мечом и шпагой. Он не терпел страха и слез. Но сам был красив и великолепен настолько, что невозможно было не хотеть стать таким же, как он. И Гаррик, стискивая зубы, старательно овладевал отцовой наукой. Рыцари, приезжавшие в замок, хвалили его, и рука барона частенько ласково опускалась на черные как смоль локоны мальчика.
Он рос веселым, смешливым ребенком. И нравился многим, ибо был к тому же смышлен и наблюдателен и обладал живым воображением, может быть, даже чересчур живым. Так, например, у него рано выявился дар подражания, и, подмечая в ком-то смешные черты, он умел ловко передразнить их на потеху окружающим. И хотя баронесса хмурилась порой, глядя, как наследник титула изображает утиную походку старшей горничной, но и сама не могла сдержать улыбку. Особенно после, при виде самой горничной…
Так проходили его дни – в играх, забавах, учении. К вечеру Гаррик обычно уставал до изнеможения и засыпал там, где заставал сон. Тогда нянька находила его и относила в спальню. Во сне к нему порой являлась олениха, которая странным образом была его матерью. Она вылизывала его и кормила, и Гаррик играл с нею, но проснувшись, забывал эти сны – хватало других дел и забот.
Ему было уже около пяти лет, когда внезапно матушка растолстела. Хуже она от этого не стала – все так же нежны были ее руки и интересны сказки, которые она рассказывала в часы досуга, и Гаррик не обращал внимания на выросший у нее живот. Однако обоими родителями начала вдруг овладевать странная задумчивость. Отец на время прекратил заниматься с Гарриком рыцарской наукой, частенько уединялся с матушкой и беседовал с нею о чем-то тайном. Он казался одновременно радостным и потерянным и поглядывал на Гаррика исподлобья, с непонятным выражением в глазах. Но мать относилась к сыну с прежней ласковостью, и потому перемена в отце осталась им почти не замеченной.
Вбежав однажды среди дня в покои баронессы, он услыхал голос няньки, выразительно произнесший:
– А вы спросите у олененка, госпожа!
Что еще за олененок? – озадачился Гаррик, но тут матушка заметила его и подозвала к себе. Нянька сидела на маленькой скамеечке у ее ног, занимаясь рукоделием, и ободряюще улыбнулась Гаррику.
– Сынок, – взволнованно начала матушка, – если бы Бог захотел послать тебе брата или сестру, кого бы ты выбрал?
– Брата, – не задумываясь ответил Гаррик. – Девчонки вечно хнычут и жалуются.
Перед глазами у него был прекрасный пример – потомство оруженосца.
– Вот вам и ответ, – сказала нянька. – Будет мальчик, помяните мое слово!
Так оно и случилось.
В положенное время баронесса Катриу разрешилась от бремени сыном. В замке Дамонт был праздник, барон ходил гордый и счастливый, и лишь при взгляде на Гаррика лицо его слегка омрачалось. Сбылись кстати сказанные слова святого отца-настоятеля – на свет появился истинный наследник Дамонтов. И барон, как человек благородный и справедливый, оказался в несколько затруднительном положении.
Они с женою и вправду были людьми добрыми и порядочными и успели полюбить приемыша, которого в течение пяти лет считали своим единственным сыном. Им не составляло труда выказывать одинаково нежные чувства по отношению к обоим мальчикам. Но если считать Гаррика старшим сыном, именно он, безродный найденыш, должен был унаследовать титул и состояние барона Ашвина, в то время как Ивин, законный наследник, оказывался всего лишь младшим и в будущем вынужден был бы самостоятельно добывать себе звание и богатство. Этого гордость рода Дамонтов никак не могла допустить. Впрочем, в такой форме вопрос и не вставал. Единственной сложностью барон полагал как можно тактичнее довести до сведения Гаррика, что тот не является – и не являлся никогда – его наследником.
Но дети были еще малы, и все объяснения вполне можно было отложить на неопределенное время – пока Гаррик, например, не приблизится к совершенным летам, когда и полагается вступать старшему сыну в свои права… Так и вышло, что Гаррик до поры ни о чем не знал и не подозревал.
Он полюбил брата всем сердцем – Ивин был славным мальчуганом, добродушным и милым, и таким хорошеньким, что сердиться на него было невозможно, даже когда он ломал самые дорогие и любимые игрушки Гаррика. Старинный замок посветлел и помолодел с его рождением, как посветлели и помолодели сами родители.
И в поместье Дамонтов еще долгие годы царили мир и согласие, и никто не вспоминал о происхождении Гаррика. Сыновья барона Ашвина росли в самой крепкой дружбе, какая только может быть между братьями. Так продолжалось до того времени, когда мальчику-«олененку» исполнилось пятнадцать лет.
Глава 2
Домашний учитель, мэтр Балкин, был доволен обоими своими учениками.
Днем ранее он проэкзаменовал старшего из Дамонтов и теперь вполуха слушал бойкие ответы младшего, десятилетнего Ивина, отдавшись всей душой предвкушению летнего отдыха в недавно купленном доме на берегу реки Ирице – право же, это было живописнейшее местечко!
Ивин рассказывал увлеченно и с выражением:
– Больше пяти тысяч лет назад, по велению Господа-Вседержителя, пришли из неведомого далека в наш мир два брата, Айр и Дамор. Прекрасен был этот безлюдный и безымянный мир, и из края в край укрывали его цветущие яблони. Восхитились братья землей, дарованной им для проживания, и дали имя ей – Данелойн, Яблоневый Сад…
Гаррик, сидя в стороне, не менее увлеченно слушал, и в глазах его светилась гордость за младшенького. Оба мальчика любили историю. Может быть, и они, два брата, мечтали порой о том, как откроют однажды незнакомый новый мир и сделают его своим домом?…
Мэтр Балкин снисходительно кивал.
– Они разделили его пополам, на два равных королевства, и одно стало называться Айрелойн, по имени старшего брата, а другое – Дамор, по имени младшего, и народы, населившие их, также зовутся айры и даморы. От братьев пошли королевские династии, которые сохраняются по сей день. Наш нынешний государь, король Фенвик, властитель айров, – потомок старшего брата…
– Достаточно, – остановил Ивина учитель. – Поведай нам, что представляет собою сам мир наш, Данелойн?
– Мир наш Данелойн, один из множества миров, существующих во Вселенной, представляет собою шар, висящий в воздухе без всякой опоры, каковой шар вращается вокруг Солнца среди звезд и прочих миров. Сотворен он Богом из камня, земли и воды. Примерно треть его занимает суша, большой материк, окруженный островами, остальное же пространство покрыто Великим морем. Половину материка занимает Айрелойн, вторую – Дамор. Ученые предполагают, что за Великим морем могут находиться и другие земли, но пока еще ни одному мореплавателю не удалось их найти…
Способные, умные мальчики, благожелательно думал мэтр Балкин. Правда, я тоже не зря получаю плату за свои труды. Так, с географией все в порядке, перейдем к государственному устройству…
В открытое окно классной комнаты веяло свежестью и благоуханием старой, но исправно цветущей яблони, которую посадили еще при прадеде барона Ашвина. Она росла прямо под окном, и слышно было, как гудят и возятся в ее бело-розовой кроне пчелы и шмели. Снизу со двора доносился приглушенный говор конюхов, цоканье подков и всхрапыванье лошадей – запрягали для барона, собравшегося по какому-то делу в город Вэ. Время от времени ветерок приносил запахи кухни – близился обед, однако барон торопился, и садиться за стол нынче предполагалось без него. Мэтр Балкин сглотнул слюну. Кормили в замке Дамонт вкусно, сытно…
– Столица Айрелойна называется Монадаль, – бойко тараторил Ивин. – Айрелойн поделен на тридцать четыре провинции, в каждой из которых правит наместник короля Фенвика, да продлит Господь его годы. Провинция, в коей мы проживаем, именуется Лавиа, управляет же нами герцог Ловеко, резиденция которого расположена в Вэ. Границами Лавии считаются Медвежий бор на севере и западе, река Ирице на юге и почтовый тракт Илка – Монадаль на востоке…
– Хорошо, – снова остановил его учитель. – Перечисли теперь самые знатные семейства Лавии, и закончим на этом!
Ивин без запинки назвал двенадцать гордых имен, в число которых входили и Дамонты, и мэтр Балкин энергично закивал:
– Очень хорошо. Я доволен. Можете доложить отцу, что я вполне удовлетворен вашими успехами. Вы заслужили отдых.
Хорошо воспитанные мальчики поднялись со стульев, но не сделали ни шагу в сторону двери, пока не встал и учитель и не махнул рукой, отпуская их. Только тогда они наперегонки бросились прочь из комнаты, возбужденно смеясь и подталкивая друг друга.
Славные ребята, снова подумал мэтр Балкин. Только отчего братья так не похожи? Младший – русоволос и синеглаз, весь в отца, и обещает стать точной копией господина барона, когда достигнет зрелого возраста и черты лица его утвердятся во всей мужественной красоте. Старший же – чёрен, как ворон, а уж глаза… Когда уставится не мигая – ну точно хищная птица! Такие глаза – серые с желтизной, неестественно светлые – должны, верно, светиться в темноте. Может, он пошел в материнскую породу, в кого-то из предков баронессы Катриу?
И, ни о чем не подозревая, пребывая после обеда в самом благодушном настроении, мэтр Балкин задал этот невинный вопрос слугам барона Ашвина, с которыми сидел за одним столом.
Дворецкий обменялся взглядами с бывшей кормилицей Гаррика – все остальные уже разошлись, лишь они втроем засиделись за кружкой пива, – и придвинулся ближе к учителю. Лицо его приняло заговорщическое выражение.
…Ох, не надо было старому верному слуге распускать язык! От скольких неприятностей это избавило бы семейство Дамонтов! Но что-то эдакое разлито было в воздухе чудесного весеннего дня – некая роковая нега, усыпившая бдительность и притупившая осторожность, заставившая позабыть строжайший запрет барона Ашвина…
– Как же так, господин учитель, – начал не без упрека в голосе дворецкий, – вы уже столько лет обучаете молодых господ, живете, можно сказать, в нашем замке, и до сих пор ничего не слышали? Да и то сказать, давно никто не поминал ту историю!
Мэтр Балкин навострил уши. Заядлый сплетник, в силу своей профессии он был вхож в дома многих знатных семейств и частенько оказывался причастным к их тайнам и интригам. И сейчас сердце его захолонуло от сладкого предчувствия – неужели он услышит что-то скандальное и о Дамонтах, едва ли не самом уважаемом роде Лавии? Неужели баронесса?…
Но то, что он услышал, оказалось не столь скандально, сколь попросту удивительно. Неслыханно! Наследник барона Ашвина – приемыш, ребенок, вскормленный лесным зверем? Бывает же такое!.. И что сказал господин барон, когда на свет появился его родной сын?… Ах, наследовать будет Ивин, ну да, конечно! А ведь, выходит, многим господам известно происхождение Гаррика? Как же они относятся к этому мальчику? И кто из них решится, к примеру, отдать свою дочь в жены найденышу, в жилах которого, возможно, течет подлая крестьянская кровь? Да, поживем – увидим, конечно, но все-таки… Вот чудеса-то!
Беседа затянулась, благодаря расспросам любопытного учителя. Польщенный вниманием дворецкий разошелся и позволил себе высказать собственное мнение.
– Помяните мое слово – в конце концов приемыш принесет несчастье роду Дамонтов! Что с того, что пока он ведет себя пристойно? Это – пока! А посмотрите-ка, как он иной раз разойдется да начнет передразнивать почтенных людей, над которыми никому в голову не придет насмехаться, – шут, да и только! Кровь всегда сказывается… а кто знает, кем были его родители? По мне, так истинными чудовищами. Это сколько ж подлости надо иметь, чтобы бросить свое дитя в лесу!
– Погоди, – вступилась кормилица. – Может, никто его и не бросал. Может, отца с матерью волки заели или разбойники убили…
– Глупая женщина, – отмахнулся дворецкий. – Разбойников у нас, почитай, лет сто уже не водится. А волки неужто пощадили бы маленького, поевши взрослых?
– Может, матерью ему была несчастная девушка, женихом обманутая…
– А хоть бы и так, что с того? Дитя-то бросила! Ни души, ни сердца… Я так думаю, что тут на самом деле не обошлось без колдовства – виданное ли дело, чтобы олень выкормил младенца и уберег его от хищников?
Предположение о колдовстве показалось весьма занимательным мэтру Балкину. Решено было под интересный разговор распить еще по кружечке.
Никому из собеседников и в голову не пришло, что тот, о ком они говорят, сидит в это время под окном и слышит все – от первого до последнего слова…
Дворецкий, воодушевясь, повествовал:
– Старики сказывают, что в прежние времена находили вот так же детей в лесу – да только не человечьи дети это были, а оборотни. Лешие и водяницы, бывало, согрешат со зверем, а отродье свое, заколдованных уродов, и подбрасывают людям. Про́клятые это твари – ни к нечистой силе не принадлежат, ни к звериной породе. Ни Богу, ни черту не надобны. Человеческое обличье у них мнимое, сотворенное заклятьем, и однажды оно пропадает, и чудовища принимают свой истинный вид. Еще и разум при том теряют… И как подумаешь, что с нами под одной крышей живет такое…
Кормилица поспешно скрестила пальцы от нечистой силы.
– Не верю я этому! – напустилась она на дворецкого. – Сама его грудью кормила, дитя как дитя, и нечего страшные сказки рассказывать, головы людям морочить! Вы-то, господин Балкин, человек ученый, зачем только слушаете? Нет, чтоб усовестить!
– Отчего же, – прокашлявшись, степенно сказал мэтр Балкин. – Образованные мужи не отрицают, что в старых легендах может содержаться крупица истины… впрочем, успокойтесь, я верю вам, добрая женщина. Конечно, Гаррик, скорее всего, человеческое дитя. Но…
Разгневанная кормилица махнула рукой и вышла, не желая участвовать далее в их нечестивой беседе.
Гаррик напрочь забыл о деле, которое привело его сюда, в укромный уголок под окном кухни, заросший лебедой и одичавшими смородиновыми кустами. Дело было не совсем достойным рыцаря – он взял тайком у матери в спальне ручное зеркальце и собирался как следует рассмотреть свою физиономию, дабы выяснить, хорош он собою или не очень. Причиной для этого исследования послужили постоянные похвалы красоте Ивина – на них не скупились ни домочадцы, ни гости замка Дамонт. О внешности же Гаррика обычно никто ничего не говорил, да и самого его она интересовала мало до последнего времени, когда так внезапно выросла и расцвела дочка кузнеца…
Сейчас в лице Гаррика, на которое он даже не успел взглянуть в зеркало, не было ни кровинки. Со стороны могло показаться, что мальчик и не дышит. Удар оказался слишком силен из-за своей неожиданности.
Разговор в кухне давно закончился, но он долго еще сидел под окном, не в силах пошевелиться. И первым порывом его, когда он вышел наконец из оцепенения, было броситься к отцу, чтобы тот опроверг услышанное, сказал, что все это ложь, грязные выдумки!.. Но отец был в отъезде. Гаррик совсем уже решился обратиться к матери, хотя и не хотелось ее беспокоить – в последнее время она прихварывала, – как вдруг вспомнил…
«Спросите у олененка!» Разве не эти слова услышал он однажды в детстве, когда нянька разговаривала с баронессой? Тогда он не понял, о каком олененке речь, но теперь…
* * *
Барон Ашвин воротился домой в бешенстве. Он снова рассорился не на жизнь, а на смерть с бароном Каприо.
Вражда между родом Дамонтов и родом Паллеков длилась не один десяток лет, начавшись еще при прапрадедах нынешних баронов. Причины ее в каждом семействе излагались по-своему – Паллеки утверждали, что Дамонт увел у Паллека невесту из-под венца, а Дамонты уверяли, что девица сбежала сама, не желая выходить замуж за недостойного человека. Впоследствии каждая из враждующих сторон нанесла другой столько оскорблений как словом, так и действием, что первоначальная причина уже значения не имела. Дамонты и Паллеки были заклятыми врагами, и этого хватало, чтобы по малейшему поводу между ними вспыхивала жестокая ссора.
О предмете нынешнего разногласия барон Ашвин говорить не захотел, но, видимо, предмет был серьезен. Настолько серьезен и настолько возмутил самого барона и слуг, которые ездили с ним и приняли по обыкновению участие в стычке, разодравшись со слугами из дома Паллеков, что в замке Дамонт заговорили вдруг о переезде на постоянное жительство в город Вэ. Наместник короля, герцог Ловеко, пытаясь унять свару, на сей раз встал на сторону барона Каприо, а это свидетельствовало о том, что бесчестный враг пользуется слишком большим влиянием при дворе герцога. Опасно сидеть в глуши, когда за твоей спиной строятся козни. Пора, пора напомнить герцогу о том, что Дамонты спокон веку были уважаемым родом, самыми верными слугами короля и отечества!
Замок загудел. Разговоры о переезде велись повсюду, от оружейной до кухни, припоминались былые столкновения с Паллеками. Барон был мрачен как туча, баронесса немедленно слегла от волнения и страха, и слуги метались по замку как очумелые, без всякого толку, не зная, чего, собственно, ожидать назавтра.
Время было самое неподходящее для того, чтобы подходить к отцу с расспросами. Впрочем, Гаррик в этом уже и не нуждался.
Еще до возвращения барона наблюдательный глаз его успел обнаружить немало признаков правдивости подслушанного рассказа. Прежде Гаррик не обращал внимания, ибо не знал, на что его обращать. Но теперь он сразу заметил разницу в отношении к нему и к младшему брату со стороны слуг, замковой стражи, деревенских жителей и даже бессменных товарищей по играм и тренировкам, сыновей оруженосца Верха. Ивина все они любили и почитали, как своего будущего господина, а его, Гаррика, кое-кто из слуг и крестьян, пожалуй, и недолюбливал, вроде как побаивался. Смотрели настороженно, вступать в разговоры избегали… Те же, кто хорошо к нему относился, вели себя с ним более фамильярно, чем с братом… совсем чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы понять, что считают они его в какой-то мере равным себе. Баронесса Катриу как будто не делала разницы в своем отношении к обоим мальчикам, но всем было известно, что на первом месте для нее всегда и всюду один только господин барон и что только от его настроения и желаний зависят ее настроение и самочувствие. А сам барон… Гаррик уязвленно припомнил, что никогда тот не глядел на него с такой гордостью, как на Ивина, когда им обоим случалось отличиться в ратной науке. Хотя, надо отдать справедливость, это было единственное, в чем он мог упрекнуть барона.
Никаких доказательств, однако, ему больше не требовалось. И все то время, пока в замке царила суматоха – а она мало-помалу улеглась, потому что переезд решено было отложить до осени, – душа Гаррика была далека от происходящего, и незрелый, хотя и острый не по годам ум его бился над вопросами, на которые не существовало ответов, – кто же он такой на самом деле? Человек или страшный оборотень? Произвели его на свет люди или нечистая сила? Как узнать правду?… Слова дворецкого о том, что в любом случае родители его были чудовища, запечатлелись в памяти мальчика, словно выжженные каленым железом. Обстоятельства его рождения и время пребывания в лесу окружала зловещая неприглядная тайна.
Дочка кузнеца, разумеется, была забыта. Внезапно все отдалились от него, словно между ним и миром встала невидимая стена – стена его инородности. Стена лжи. Он был не такой, как остальные, – дитя зла, выкормыш лесного зверя. Все, кроме него, знали об этом, и все молчали. Даже отец с матерью. Все улыбались ему, говорили с ним, как с обычным человеком. Но что они думали о нем, как относились к нему на самом деле? Чего ждали от него – уж не того ли, что однажды он у них на глазах превратится в чудовище?…
И кому он мог довериться, с кем заговорить о своей унизительной тайне?
Светлый мир его рухнул в одночасье, у него не осталось ни единого друга. И сам он был не пойми кто – возможно, оборотень, носящий человеческое обличье как маску, и вокруг были одни маски, скрывавшие истинное отношение к нему…
Не всякий взрослый человек, не то что подросток, смог бы долго выдержать подобное душевное напряжение, не давая ему никакого выхода. И, когда барон Ашвин остыл и успокоился, когда баронесса оправилась и жизнь в замке вошла в свою обычную колею, Гаррика свалила с ног нервная горячка.
Тяжелая болезнь эта стала для него благословением, поскольку избавила на время от всяких мыслей. Она же как будто переродила его. Ибо едва он выздоровел, как немедленно обнаружилась и сделалась всем заметна происшедшая с ним перемена.
Веселого и вежливого мальчика словно подменили. Более того, в него как будто вселился бес – насмешливый, злоязыкий, непокорный и надоедливый бес!
Гаррик начал сперва исподволь, а потом все смелее и нахальнее отпускать не безобидные, как прежде, а весьма язвительные шуточки в адрес всех без исключения – от младшего поваренка на кухне до самого уважаемого человека в замке, домашнего лекаря. Шуточки к тому же были меткими, так что окружающие только диву давались, почему они сами до сих пор не замечали, что дворецкий шепелявит, когда злится, и что лекарь принимает чертовски напыщенный вид перед тем, как произнести свое заключение. Смех старшего конюха и вправду напоминал ржание жеребца, а служанка баронессы, выпрашивая на кухне лакомый кусочек, действительно становилась похожа на кошку, трущуюся о ноги хозяйки, только что спину не выгибала… У Гаррика с детства был дар подражания, теперь же он расцвел пышным цветом, отнюдь не к радости тех, кто имел несчастье попасться мальчику на глаза в момент своей слабости.
Барон Ашвин удивился, но поначалу делал вид, будто не замечает шутовского поведения сына. Потом он начал хмуриться. Тогда баронесса мягко пожурила Гаррика, указав на то, что недостойно рыцаря корчить гримасы для увеселения черни и вообще грешно поднимать на смех бедных людей.
Однако все осталось по-прежнему, тем более что, хотя над младшим братом Гаррик порою и подшучивал, родителей он своими выходками никогда не задевал, и повода рассердиться на него по-настоящему у них не было.
Но когда шутовские представления начали разыгрываться уже перед гостями и на счет гостей, барон забеспокоился всерьез. С мальчиком явно творилось что-то неладное – Гаррик похудел, черты лица его заострились, движения стали резкими и дергаными, а взгляд в упор светлых ястребиных глаз сделалось почти невозможным выносить.
