Kitobni o'qish: «Темный ангел одиночества»

© Бачинская И. Ю., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

 
Ангел бледный, синеглазый,
Ты идешь во мгле аллеи.
Звезд вечерние алмазы
Над тобой горят светлее.
Ангел бледный, озаренный
Бледным светом фонаря…
 

В. Брюсов. «Ангел белый»

Все действующие лица и события романа вымышлены, любое сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор

Пролог

…Ранний зимний вечер в большом городе. Река красных автомобильных огней, красно-зелено-желтые вспышки светофоров, синие сумерки, хруст льда, шорох, топот, шарканье, цоканье – броуновское движение толпы; неясный гул голосов; смех. Народ плывет мимо освещенных окон-аквариумов, банков и магазинов, внутри – клерки, мониторы, пестрый товар, ярко упакованная еда, стекло с разноцветным алкоголем и винами.

Не холодно. Пахнет снегом. Первая звезда на севере, бледная – мешают городские огни. Парк пуст, бел, холоден и задумчив. Стены сугробов по сторонам аллеи как военные укрепления, по периметру вала – пушки, черные, чугунные, тяжелые; массивные колеса, которые уже никогда никуда не покатят, и дула торчком, из которых уже никто никогда не выстрелит. Все. Отгремело, отстрадалось, затянулось. Оружие молчит, говорят музы – новобрачные фотографируются на фоне да детишки виснут – такая вот символика и связь поколений и молодой побег на старом стволе.

Малиновые с зеленым сполохи на западе, глубокая синева на востоке, на холме у горизонта силуэты луковиц собора и колокольни Троицы. Когда тихо, и перезвон долетает.

Днем растаяло, сейчас, под вечер, подмерзло, от хруста ломит в ушах. Кому придет в голову забрести вечером в пустой парк? Собак выводят рано утром и поздно вечером, а сейчас безвременье, и в парке чувствуется некая затаенность – городские шумы как сквозь подушку, густой темнеющий воздух, легкие звучки непонятного происхождения – не то ветки потрескивают, не то сорвалась и полетела в сугроб шишка, не то снежный ком. И запах снега, в котором арбуз, крахмальная простыня, мокрые варежки и талая вода.

Женщина – ее звали Юнона – шла по аллее, цокала каблуками, прятала руки в широких рукавах шубы; длинные волосы рассыпались по плечам, Евгений говорит – волчья грива. Просто шла. И рассеянно думала о всяких значительных и незначительных, но приятных вещах. О том, что нужно зайти купить что-нибудь к ужину, о новом шелковом халатике-кимоно, о том, что сегодня придет Евгений. Евгений… Радость, томление, усталость отступает, и цифры, деньги, проценты тоже отступают… Как же мало это все значит, если придет Евгений!

Даже в цокоте каблуков его имя: Ев-ге-ний, Ев-ге-ний, Ев-ге-ний… Гений.

Она не сразу заметила сидящую на скамейке женщину. Юнона замерла – она готова была поклясться, что парк был пуст еще минуту назад и на скамейке никто не сидел. Редкие снежинки пролетали в голубоватом свете фонаря с разбитым стеклом, скамейка утопала в нетронутом сугробе, дорожки к ней протоптано не было. На скамейке неподвижно сидела женщина в белой норковой шубке – Юноне был виден ее профиль. По-прежнему летел косо снег; он мягко ложился на короткие рыжие волосы женщины. Она сидела, опираясь на ажурную металлическую спинку, всматривалась в догорающий закат. Короткий нос, вздернутый подбородок.

Юнона поднесла руку к горлу, сглотнула. Ей стало жарко – она неуверенно переступила на месте. Расстегнула шубу. Сделала шаг к скамейке и позвала:

– Марта?

Женщина на скамейке осталась неподвижной. Пугающе неподвижной. Юнону снова окатило жаркой волной.

– Марта?! Ты?!

И снова ничего не случилось. Женщина словно не услышала – по-прежнему смотрела вдаль. Юнона присела на край скамейки и позвала еще раз. И тогда женщина повернула голову, взглянула через плечо и улыбнулась знакомой неровной улыбкой – чуть приподняв правый уголок рта. Улыбкой, которую Юнона так ненавидела. Синие глаза казались черными. Она молча смотрела на Юнону, и в ее неуверенной улыбке был вопрос.

И Юнона, отчаянная, бесшабашная, сильная Юнона вдруг забормотала жалко:

– Марта, ты? Ты? Но ведь… мы все… как же так? Как глупо, нелепо! Честное слово, я не понимаю…

Она осеклась и вдруг почувствовала, что дрожит. От жаркой волны не осталось и следа. Накатило, полыхнуло, ушло… Ей было холодно, неуютно, слова не шли с языка, что за напасть?

– Возьми себя в руки! – приказала себе Юнона. – И прекрати мямлить!

Обычно это помогало. Обычно, но не сейчас. Губы свело, зубы выбивали дробь, и появилась в висках тонкая противная ноющая боль – как сверло вгрызалось. Юноне показалось, что она теряет сознание.

Сверло с визгом вгрызалось в череп; по вискам побежали тонкие теплые струйки. Ей стало страшно – кровь? Юнона прижала пальцы к вискам, потом поднесла к глазам. Ничего! Не кровь. Показалось. Фу, глупость!

Евгений говорил, она приносит удачу. Амулет. Талисман. Оберег. Марта.

Ненавижу!

Они смотрели друг на друга. Юнона – сцепив зубы, та, другая – с неровной рассеянной улыбкой. Горел фонарь с разбитым стеклом, летел косой снег. Умирал запредельный закат. Троицкие колокольни растворились в сумерках, от золотой луковицы осталась слабая светлая точка. Вот… сейчас исчезнет. Исчезла! Теперь – ночь.

Откуда же ты взялась, Марта?

– Марта, ты… как… – Жалкий лепет. – Где ты?! – Глупее не придумаешь.

Где она может быть, как, по-твоему?

– А Евгений знает? Ты… Я часто думала о тебе! Да, я тебя не любила, но… честное слово! Да скажи ты что-нибудь! – выкрикнула Юнона в отчаянии.

Марта приветливо кивнула и поднялась. Шагнула из круга света в темноту, пошла в глубь пустого темного парка и через минуту слилась со снегом в своей белой шубе, а Юнона осталась. Замерзшая, она сидела на скамейке и смотрела вслед Марте, никого уже не видя. Наконец с трудом поднялась – колени сковало холодом. Сунула ледяные пальцы в широкие рукава. О Марте напоминали лишь следы в светлом круге – короткая птичья цепочка, невидимая за его пределами. Глухая тишина, летящий снег, пустой парк.

Бред! Это же бред! Этого просто не может быть! Да что же это…

Кажется, она что-то сказала. Что? Не вспомнить. Какое-то слово – шевельнулись губы… Слово… может, имя? Юнона. Да! Она сказала «Юнона»! Да! Или… нет?

…Юнона вышла из парка в сияющий город – городские шумы, автомобили, толпа – и с удивлением поняла, что плачет. Огни фар и уличных фонарей расплывались, искрили, подмигивали. Лицу было холодно. Она нашарила в сумочке мобильный телефон. Подруга душевная Зося…

– Я только что видела Марту. – Как в омут головой.

Зося ахает. Пауза. Проходит бесконечная минута. Зося молчит. Юнона отключается, сует мобильник в сумку.

Улица вибрирует в огнях реклам. Народу заметно поубавилось. Юнона шагает как робот, не замечая массовки. Шагающий робот. Рекламирующий… а что же он у нас рекламирует? Последние коммуникационные модели? Ай-фоны-пады-моды? Ароматизированные прокладки с усиками? Суперпятновыводитель «Галактика»? Или практикум-семинар «Как добиться успеха в этой долбаной жизни»?

Юнона устала. Жизнь тускла, впереди пустота. Ночные бдения в любимом кабинете, любимая работа, любимые цифры…

И все.

Ямщик, не гони лошадей, мне некуда больше спешить, мне некого больше любить…

Глава 1
Гостиница. Несколько лет назад

Женщина торопливо шла по длинному коридору гостиницы, рассматривая золотые цифры на дверях. Хрустальные бра, картины, деревья в китайских горшках, приятный запах лаванды. «Континенталь» – самая крутая городская гостиница, и она подумала, что на этот раз клиент попался приличный.

Она давно перестала стесняться… Сначала было противно, гадко до обморока – она подолгу стояла под душем, содрогаясь от отвращения, смывала с себя следы рук… мерзких лап. Потом долго сидела на кухне, босая, в махровом халате, отхлебывала коньяк из высокого стакана, постепенно тупея. Взгляд туманился, в голове начинало шуметь, мысли рвались, не додумываясь до конца. И тогда приходило облегчение. Цепляясь плечами за стенки, она брела в спальню, падала на кровать и проваливалась в мутный и тяжелый сон.

Иногда попадались вменяемые, но чаще друзья и партнеры Николая были просто подонками. Пьяными, грубыми подонками. Сцепив зубы, закрыв глаза, стараясь не дышать, она считала про себя секунды и минуты до последних конвульсий… клиента.

Некоторые хотели поговорить, им было интересно, почему да как, даже с их точки зрения, точки зрения морально-ущербных маргиналов, промышляющих на помойках и задворках жизни, часто на самом дне, то, что происходило с ней, было неправильно.

Она отделывалась короткими фразами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать от отчаяния. Иногда они говорили о своих семьях – жене и детях, с чувством превосходства, давая понять, что она дрянь, гостиничная шлюха, женщина, не стоящая внимания. А она повторяла себе: ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Бежать! Куда угодно! К черту, в преисподнюю, в тартарары! Полы мыть, пачкать руки, а не душу!

Человек ко всему привыкает. Через год она привыкла и больше не помышляла о бунте. Отупела. Говорила себе, что… подумаешь! Ее не убудет, Коля ее любит, вот-вот придут большие деньги, и они уедут! Купят дом… где-нибудь, когда-нибудь… в будущем. Нужно просто потерпеть немного, все будет. Если бы она покопалась у себя в душе, она поняла бы, что уже ничего не ждет, катится себе по инерции, день да ночь – сутки прочь – гостиничный номер, случайный пьяный мужик, потом горячий душ, стакан коньяка и полуобморочный сон. Любимый человек рядом. Всякая бывает любовь, у одних такая, у других сякая. Такая ее планида.

Она неторопливо красилась, сидя перед зеркалом; надевала красивое белье. Доставала безумно дорогие туфли – «рабочие», подумала угрюмо; прикасалась пробочкой дорогого парфюма к вискам, запястьям, ложбинке на груди; долго расчесывала свои длинные блестящие волосы – это называлось придать себе товарный вид. Красивое платье, плащ или шубка в зависимости от сезона, сумочка, перчатки… и можно выступать.

Она негромко постучала. Раздались неторопливые шаги, щелкнул замок, и дверь открылась. Крупный человек лет сорока, видный, в костюме, а не в халате или, чего хуже, в трусах – в простоте и жлобстве, бывало и такое, – стоял на пороге. Не похоже, что пьяный.

Он молча посторонился, и она вошла.

– Прошу вас! – Он сделал жест в сторону дивана. – Водки? Виски? Шампанского?

– Шампанского, пожалуйста, – сказала она.

Он достал из серванта бокалы, ловко откупорил бутылку, разлил. Пододвинул открытую коробку шоколадных конфет. Они выпили. Он откровенно ее разглядывал.

– Как вас зовут?

– Елена.

Она назвалась чужим именем – называть ему свое настоящее ей не хотелось. Это было как хрупкая стена между ними, как дистанция и последняя черта, и переступать ее она не желала. Было бы уместно спросить, как его имя, но она промолчала. Скорее всего, он соврет. Да и какая ей разница? Ее молчание не было бунтом, оно говорило лишь о равнодушии. Если бы она посмела, она бы сказала ему:

– Пожалуйста, побыстрее. Не надо разговоров «за жизнь», не надо лезть мне в душу.

Если бы она была бунтаркой, она бы прошипела:

– На, подавись! Чтоб ты сдох, сволочь!

Но бунтаркой она не была – разве бунтарка придет в гостиницу к незнакомому мужику и позволит ему… все?

Он откровенно рассматривал ее. Она упорно смотрела в сторону, чувствуя его настойчивый взгляд, чувствуя, как вспыхивают шея, лицо и уши.

– Хотите, поужинаем вместе? – вдруг спросил он. – Можно суши или цыпленка. Здесь хорошая кухня. Хотите? Я закажу.

Она кивнула. Он, казалось, обрадовался:

– Прекрасно! Не люблю ужинать один. Завтракать – нормально, а ужинать – увольте! Спасибо. Кстати, меня зовут Олег Максимович.

У него был приятный голос, мужественное лицо и красивые руки.

– Я у вас впервые, – сказал он. – Красивый город, старинный, патриархальный, с устоями… и эти золотые луковицы и конусы. Я никогда не видел на соборах конусы, седая старина, должно быть.

– Вы много путешествуете? – осмелилась спросить она.

– Приходится, по роду службы.

Она ожидала, что он скажет, чем занимается, но он промолчал. В дверь постучали – доставили ужин.

Несколько минут они ели молча.

– Как? – спросил он.

– Вкусно, спасибо.

– Еще шампанского? – Он снова наполнил бокалы.

– Вы давно знаете Николая? – вдруг спросила она, чувствуя себя бесшабашной и смелой. Что-то она почувствовала в нем – и это что-то мало сочеталось с Николаем и его друзьями.

– Нет, пару дней всего. Но слышал о нем от… людей. Вы с ним женаты?

– Нет.

– Давно вы вместе?

– Два года.

– Понятно. – Он задумался. Ей показалось, он хочет о чем-то спросить, но не решается, и она взглянула вопросительно. – Лена, зачем вам это?

Он все-таки спросил. Похоже, разговора «за жизнь» не избежать.

Она молчала, глядя в стол. Потом сказала:

– Не знаю. Сначала мне казалось, я спасаю его, любовь была, теперь… не знаю. Жалею, наверное. Коля пытается не играть… бывает, выдерживает по месяцу, один раз даже два, а потом срывается. Карты… это хуже наркомании. Он страшно мучается, кается, чувствует себя виноватым. Однажды хотел покончить с собой. У него друзья не очень порядочные… я не люблю их, они сбивают его с толку. Я делаю что могу. Он как ребенок, он пропадет без меня.

Он помолчал, потом сказал:

– Вы удивительно преданный человек, Елена. А еще говорят, что жертвенной любви в наше время уже нет. И часто вы… – Он замялся.

Она побагровела. Странное дело, она не стеснялась случайных дружков Николая, чувствуя себя другой, повторяя себе, что их грязь ее не испачкает. А этот говорил с ней так… по-человечески, участливо. Она словно взглянула на себя его глазами и почувствовала такой стыд, что перехватило горло.

– Нет, не часто… – Она не узнала собственного голоса. – Иногда ему везет и он выигрывает…

– Иногда… но чаще проигрывает?

– Чаще проигрывает, вот и вам проиграл.

Он кивнул. Разлил остатки шампанского.

– За вас, Елена! И за выигрыш в жизни и любви!

Она подумала, что он привык выигрывать, и в нем чувствуется хозяин жизни. Он не похож на Николая… что было ей удивительно – она забыла, что в мире существуют такие… такие… значительные люди – никакого мельтешения, надувания щек, хвастовства; люди, знающие себе цену и знающие, чего хотят. И еще она удивилась, что этот и Николай оказались за одним игорным столом, калибры у них были разные – мелкий аферист Николай, промышляющий по полуподпольным картежным притонам, и этот… козырный, с правильной речью и ухоженными руками.

Да-да, она отдавала себе отчет в том, что Николай был мелким аферистом, без образования, не привыкший работать. Но он был добрым малым, щедрым и веселым, он любил ее. Он делал ей подарки. Однажды, когда он попросил ее об… одолжении, он расплакался и сказал, что он последняя сволочь и слабак, проигрался в пух, все понимает про себя и знает, что Бог его накажет. И если она откажется или даже бросит его, он поймет…

И она растаяла. Ее никогда не баловали добрым словом – отец пил, избивал мать; та срывала досаду на дочке, которая всегда была виновата.

Мужчина взял пульт, вспыхнул экран плоского телевизора на стене – музыкальный канал, ретро. Негромкая музыка, что-то ностальгически-элегическое… сладкая жалоба скрипки. Он протянул ей руку. Она, помедлив, протянула в ответ свою. Подумала – разве сейчас так танцуют? У него сильная теплая рука… Она чувствовала его возбуждение, сердце его билось мощно, рывками. Объятия под музыку как преддверие постели…

…– Хочешь совет? – спросил он. – Уходи от него, он дрянь-человек.

– Вы его не знаете, – пробормотала она, сознавая всю нелепость ситуации – она в постели с чужим мужчиной по просьбе своего… кто он ей? Бойфренд? Жених? Гражданский муж?

«Сутенер!» – вдруг мелькнула мысль.

…по просьбе своего сутенера, продувшегося накануне в картишки! Спасательный круг, скорая помощь, разменная монета. Дешевка.

– Он помог мне, когда умерла мама, дал денег…

…Умерла мама, и она растерялась. Мама долго болела, у нее был рак, и она, работавшая на трех работах, вкалывающая, света белого не видя, осталась одна. Вдруг. Теперь можно было остановиться и перевести дух. Раздать долги. И сойти с ума от одиночества и страха, который приходил ночью вместе с бессонницей.

Пришлось продать квартиру. Деваться ей было некуда, и она напросилась к сестре матери, тете Нике. Собрала чемоданы и отправилась в белый свет.

Она всегда ее боялась – тетя Ника была старшей сестрой и всех строила и наставляла: младшую сестру – за то, что терпит алкаша-мужа, ее, Нонну, – за непутевость, собственного мужа – за лень, глупость, неумение заводить дружбу с нужными людьми.

Ей были неприятны слова тетки о матери, хотя в душе она не могла с ней не согласиться. Но есть вещи, которые нужно чувствовать, их необязательно произносить. Существуют приличия, золотой фонд человечества, помогающий выжить, – их нужно соблюдать. О мертвых ничего, кроме… и так далее. Все знают.

– Ну и что? – Он, улыбаясь, смотрел ей в глаза. – Ты уже рассчиталась. Здоровая, красивая… У тебя есть какая-нибудь профессия?

– Я закончила торговый техникум.

– Почему бы не попробовать… – Он запнулся, и она мысленно закончила за него: «…зарабатывать головой, а не телом?»

– Ты красивая, – повторил он, целуя ее. – Подумай над тем, что я сказал.

Он принес еще одну бутылку шампанского. Она смотрела на его руки, движения их были красивы и уверенны. Пробка взлетела в потолок, она почувствовала холодные брызги на коже и вскрикнула, закрываясь простыней.

– Разучился, извини. – Он протянул ей бокал. Они смотрели друг на друга, он вытер капельки вина с ее плеча…

– Где ты живешь? – спросил он потом. – Я отвезу тебя.

Он привез ее домой, помог выбраться из машины. Они стояли молча у его темно-синего «Мерседеса»; он медлил, а она, замерев, ожидала, неизвестно чего, каких-то слов. Ей не хотелось уходить…

– Послушай… – начал он, и было видно, что он колеблется. – Послушай, я не хотел тебе говорить…

Она смотрела на него потемневшими глазами.

– Наверное, нужно сказать. Твой парень не проиграл вчера, он выиграл. Он первоклассный игрок, и, как я понимаю, он всегда выигрывает. А ты… я заплатил ему, понимаешь? Он предложил, и я заплатил… – Он положил руку ей на плечо.

– Неправда! – закричала она, отшатываясь. – Я вам не верю!

– Спроси у него. Он подонок. Уходи от него, а то пропадешь. – Он снова положил руку ей на плечо, легонько сжал…

…Она переступила порог их квартиры, не раздеваясь, упала на диван и зарыдала. Какой бы ничтожной и жалкой ни была ее жизнь до сих пор, сейчас она была еще более ничтожной и жалкой. Она захлебывалась слезами и кричала: «Неправда!», зная и понимая разумом и сердцем, что этот сказал правду.

Человеку всегда есть, куда падать, до дна далеко…

Глава 2
Екатерина и Галка

Дверной звонок застал меня врасплох. Я слонялась по квартире неумытая, с нечищеными зубами, все еще в ночной сорочке по случаю субботы и прикидывала, что делать. Умыться, одеться, сварить кофе и пройтись по магазинам? Или умыться, одеться и дунуть прямиком в офис и заняться бумагами? А кофе выпить прямо там. К чему это кокетство, как говорит Галка – Галина Николаевна, подруга детства, девочка из моего двора. К чему это кокетство, говорит Галка, признайся, что жить не можешь без своей конторы, и переселяйся туда насовсем. Поставь раскладушку и принеси тапочки. На фиг тебе дом, семья, любимый человек, наконец? Ты же вся там, в своей «Охоте»! Ты забыла, что ты существо женского пола…

Существо! Именно! Не женщина, а существо!

– Глаза б мои тебя не видели! – в сердцах восклицает Галка. – Господи, и в кого же ты такая нескладеха? Твой хлыст семь лет морочил тебе голову, а ты молча рыдала мне в жилетку!

«Молча рыдала мне в жилетку»! Ничего подобного, я не рыдала… ну да, иногда жаловалась. К психотерапевтам мы непривычные, потому жалуемся друзьям.

– Может, хлыщ? – вяло отбивалась я.

– Какая разница!

Действительно, никакой. Важна интонация, под которую подгоняется смысл.

«Хлыст» или «хлыщ» – Юрий Алексеевич Югжеев¹, на которого я убила семь лет сознательной жизни. Галка его терпеть не могла, он платил ей тем же. Мы встречались, расставались, нас снова сталкивало, кружило и вертело в водовороте бытия… Красиво: вертело в водовороте бытия! То есть ты щепка, и тебя вертит, стукая лбом и локтями в стены, образно выражаясь. Или тобой вертят. Если вы спросите меня, а была ли любовь, вряд ли я сумею ответить. Наверное, была, семь лет все-таки, это вам не фунт изюму и не кошка начхала, как говорит Галка. Высокомерный скучающий самец двухметрового роста с неприятным тонким голосом и специфическим чувством юмора – прошу любить и жаловать, бывший друг, любезный Юрий Алексеевич Югжеев! Бывший врач, ныне тапер в престижном ресторане, на которого потрачено семь лет жизни. Расстались мы, устав друг от друга, холодно и равнодушно. Тем более у него появилась новая подруга, как я подозревала. Закончилась их история плохо, и с тех пор я его не видела… два года уже. Тем более у меня… тем более я… одним словом, у меня случилась новая любовь – Александр Ситников, я встряла в дело об убийстве его жены… Каким боком, спросите вы. Не по долгу службы, а токмо любопытства ради и привычки совать нос, куда не следует. Забегая вперед, скажу, что наша история тоже закончилась плохо. Вернее, ничем.

Дело в том, что я владею охранным предприятием «Королевская охота», доставшимся мне от дяди Андрея Николаевича Скобелева, брата мамы. Конечно, можно было бы продать бизнес в хорошие руки и жить себе припеваючи, но дядя вложил в него душу, и отдать его детище чужим людям…

Господи, как я надеялась, что проблема рассосется сама собой, что не нужно будет принимать решения и заниматься делом, мне неинтересным, незнакомым и ненужным! Но пришлось, некуда было деваться. На помощь мне пришел старинный соратник дяди, тоже оперативник в прошлом, ныне на пенсии – Гавриленко. Отрядная кличка «Пенсионер Гавриленко». Он сказал скупо, не умея растекаться мыслью: «Ты, Катюша, эта… погоди, не руби сплеча. Подумай, прикинь, дядькино дело ведь, семейное… почитай, вот так взять и выкинуть и трава не расти? А мы всегда подмогнем, в случае… чего, ребята у Андрея служат стоящие, поверь мне, не с улицы взятые. Хорошие кадры, надежные. Ты не спеши, главное, и поговори с людьми».

В итоге я, учительница английского языка, которая ни уха ни рыла в бизнесе, охране, оружии, налогах и так далее, стала «мадам охранницей», как называет меня друг Ситникова – желтоватый журналист Леша Добродеев. Он же Пионер, Лоботомик, Энтузиаст, и еще с добрый десяток похожих кличек – за прыжки, всеядность и готовность немедленно бежать и бурно участвовать в любом событии, будь то презентация, театральная премьера, открытие, закрытие, вручение медалей и орденов, юбилей и прочая, – личность, известная в городе, знаковая и даже где-то культовая.

Несколько раз клиенты, по ошибке принимая нас за детективное бюро, заявлялись со своими проблемами, и я, объяснив им, как дважды два, что они ошиблись и пришли не по адресу, тем не менее встревала. Любопытство, желание помочь, не в последнюю очередь – возможность продемонстрировать замечательную женскую интуицию, за которую меня хвалит полковник Кузнецов, а также азартное желание вставить фитиля оперативникам… очень человеческое чувство, между прочим! Вся эта гремучая смесь рвалась наружу и…

– Лучше бы замуж вышла и не занималась фигней! – Галка досадливо машет рукой. Между прочим, она тоже с готовностью занимается фигней – торгует косметикой, средствами для похудения, ягодными чаями для улучшения цвета лица. С переменным успехом. Иногда зарабатывает – Галка человек коммуникабельный, разговорчивый, из тех, кто в очереди подробно расскажет, как тушить мясо с помидорами и делать салат «Морской бриз». Зарабатывает немного, но на карманные расходы хватает. Иногда прогорает и клянется, что больше никогда! Ни за какие коврижки и посулы! Не поведется на эту туфту! Потом снова ведется, зарабатывает или прогорает… и так далее. Я кричу: «Опять? Ты же обещала?» – «Катюха, на этот раз – верняк, – отвечает Галка. – Скидывают по пять кило в день. Железно!» Она считает, что ей полагается от жизни хоть какая-то конфета, а то сплошная проза. Замужняя женщина, четверо спиногрызов – старшенький, Павлуша, правда, уже пристроен, на своих хлебах, а близнецы Лисочка и Славик и младшенькая Ритка пока на родительской шее – понимай, на Галкиной, – долг перед обществом выполнен, можно и отвлечься для души. За неимением бурной светской, супружеской и творческой жизни сойдет гербалайф, зеленый кофе и косметика «Мадам Роша́». Галка называет ее «Мадам Ро́жа». Галкин муж, Веник, который пишет стихи, время от времени сбегает от опостылевшего семейства к родителям расслабиться и хлебнуть воздуха свободы.

– Этот придурок снова смылся к мамочке! – в сердцах кричит в телефонную трубку Галка. – Нет, ты только подумай! Просто зла не хватает! Устал лежать на диване! Бегемот проклятый!

Веник – тонкий и субтильный, с мечтательными тоскующими глазами, моложе Галки на семь лет и на бегемота совсем не похож.

– Да ладно, не рви сердце, – успокаивала я Галку. – Вернется как миленький, не в первый раз. А хочешь, выгони его. Поменяй замки, не отвечай на звонки, пусть знает.

– Точно! Поменяю, не буду отвечать, выгоню! Пусть знает! Достал уже! Мельтешит туда-сюда, туда-сюда, аж в глазах рябит, долбодятел!

Отдохнув недельку-другую, Веник возвращается домой, и Галка на радостях делает прическу и закатывает пир на весь мир. Она не слушает моих советов, равно как и я пропускаю мимо ушей ее наставления. Мы все время наступаем на одни и те же грабли, увы. Это вовсе не значит, что все должны заткнуться со своими советами и не отсвечивать. Нет! Советы нужно давать, а уж последуют им или нет – дело десятое. Все равно не убережешься от всех тех глупостей, спотыканий и нелепостей, которые написаны у тебя на роду. Будь ты хоть семи пядей во лбу. Протащит судьба по ним, как по булыжникам, потопчется по твоему хребту, похихикает издевательски и покрутит пальцем у виска. Такова жизнь.

Роман с бизнесменом Ситниковым продолжался почти два года, как я уже упоминала. Бизнесмен не был похож на друга любезного Юрия, но по-своему неприемлем для паритетных отношений. Лидер, альфа-дог, мачо – нетерпим, крут, командует, решает за всех. А ты, женщина, молчи и будь красивой, поняла? Радуй глаз мужчины. На тебе деньги, пройдись по лавкам, прикупи шмоток, и на хрен тебе твоя «Охота»?

– Не понимаешь ты своего счастья, Катюха! – стонала Галка, закатывая глаза. – Да я бы за него… как в омут головой! Да за ним как за каменной стеной! Умница, не жлоб, не хлыст, как некоторые, коллектив на него молится!

Галкин старшенький, Павлуша, работает у Ситникова, и Галка знает все тамошние сплетни. Полгода назад она, как сорока на хвосте, принесла новость о предстоящей женитьбе Ситникова на тощей модельке от Регины Чумаровой – городской культовой фигуры, держательницы Дома моделей. Причем на полголовы длиннее. Моделька то есть. Галка не удержалась, разумеется, – выкричалась насчет того, что «знала, чувствовала нутром, говорила, предупреждала»! Потом расплакалась – она уже относилась к нему как к члену семьи, а тут такой облом!

Это было летом, сейчас начало декабря, скоро Новый год, снега навалило по крыши. Рана затянулась, но все еще болит. И всякие расхожие житейские мудрости, вроде того что – ах, мы не сошлись характерами, мы такие разные, мы оба люди дела, все к лучшему и вообще, с какой стати я должна уступать? – не помогают ни капельки. Все равно больно. Еще как! Но кто же в том признается?

Осталась на бобах… интересно, «бобылка» от «боб»? А часики-то тикают – тик-так, тик-так, лето-зима, новое лето – новая зима… вот так жизнь и проходит. Пока ты занят дурацким делом, она, хихикая, бежит мимо.

Галка обращается со мной как со стеклянной вазой, шепотом и на «вы». Звонит, проявляет заботу, вытаскивает погулять. И смотрит несчастными глазами больной коровы. Ее распирает от желания выложить сплетни о супружеской жизни Ситникова, но она, щадя меня, крепится из всех сил. Только и обронила, что медовый месяц молодые провели на Канарах…

Почему мы расстались, спросите вы? И как? После очередной ссоры. А ссорились мы исключительно на тему «бизнес-леди и ее роль в окружающей среде», а также «кому это на фиг надо?». Все начиналось вполне невинно, с шуточек о моем семейном бизнесе, простых, как валенки, «охотниках», пенсионере Гавриленко, который боится телефона, не говоря уже о компьютере.

И я взорвалась! День был тяжелый, погода скверная, а ситниковские шуточки уже на зубах навязли. И я ответила в том смысле, что не его собачье дело, чем я занимаюсь, не нравится – скатертью дорога, никто не держит, не надоело?

Кажется, я обозвала его шовинистом с комплексом превосходства, которому не нужна личность, а нужна игрушка, но я не игрушка, а, наоборот, полноценная личность, а потому… потому… не дождетесь! Не помню, что я еще кричала. Не помню. Помню только звон в ушах от собственного противного визга.

В итоге он поднялся и ушел, хлопнув дверью. У него тоже был тяжелый день, и погода достала. И своя гордость, пусть даже шовинистическая. И вообще, нас очень обижает, когда наши шуточки не «всасываются» и никто не смеется. Через неделю я поняла, что дело, кажется, зашло куда-то в тупик, мне бы позвонить, сделав вид, что все в ажуре и «может, поужинаем вместе?». Но я закусила удила – бывают такие состояния у человека, когда самые невинные замечания вызывают взрыв и человек идет вразнос. Потом жалеет, но… гордость, проклятая гордость! И вечное – а почему это я первая?

Он не позвонил ни через месяц, ни через два. А потом позвонила Галка, в семь утра, и сказала, что… да вы уже знаете! Сядь, сказала Галка. Твой Ситников женится!

Больно, больно, больно…

Мое второе «я» по имени Каспар со стоном вздыхало, откашливалось и робко пыталось убедить меня, что еще не вечер и впереди еще много хорошего, но уверенности в голосе не было.

Почему Каспар, спросите вы? Почему вдруг Каспар? Что за Каспар такой? Потому! Вроде того мультяшного привидения, то ли есть, то ли нету. Внутренний голос, второе «я», вечно сомневающееся, зудящее, упрекающее…

Даже Купер, мой кот, что-то чувствовал – вспрыгивал мне на колени, громко мурлыкал и терся макушкой о мое лицо. Проделывал он это не в надежде, что обломится лишний кусок, а жалея меня. Дожила…

Ладно, хватит ныть, одернула я себя. На чем мы остановились? Суббота, утро, летная погода, я в раздумьях, куда отправиться и где пить кофе. Звонок в дверь. На часах – десять. Кто бы это? Как там у классика: «Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне… поздний гость приюта просит…», и так далее. Только мой гость ранний. И я эту раннюю пташку прекрасно знаю. Прибежала с утречка пораньше проявить заботу, сварить кофе и нажарить картошки. Галка лечит жареной картошкой нервные срывы и депрессии, причем, необходимо заметить, помогает. Во всяком случае, ей самой. А если с пивом, тогда вообще!