Kitobni o'qish: «150 дней в Петербурге»

Дорогие читатели!

Эта книга подготовлена в Издательском доме  "С.-Петербургские ведомости" на основе публикаций в старейшей российской и главной городской газете "Санкт-Петербургские ведомости".

В 2018 году газете исполняется 290 лет; к этому событию приурочено издание книг, объединяющих наиболее интересные публикации новейшего времени на её страницах. Подписывайтесь  на главную городскую газету "Санкт-Петербургские ведомости".

Короткое пояснение от автора

Я пишу для «Санкт-Петербургских ведомостей» совсем недавно. Если посчитать, то получается, что всего чуть больше ста пятидесяти дней. За это время в газете вышло приблизительно три десятка материалов, подписанных моей фамилией. Разных: репортажей, рецензий, эссе, интервью.

Каждый раз, включая компьютер, я хотел сказать о своем городе хоть что-то, чего о нем еще не говорили. О городе, и о времени, которое город переживает, ведь именно в этом и состоит суть работы журналиста: по возможности честно говорить о месте и времени, в которых мы живем. И каждый раз, сдавая материалы, которые вы прочтете, я не мог поверить, что именно мне выпала честь и счастье писать в газете об этом городе… таком важном, и по-прежнему таком удивительном.

За сто пятьдесят дней в «Санкт-Петербургские ведомости» я сдал приблизительно тридцать материалов. Ниже помещены они все.

Как я был мигрантом

Первые соседи стали просыпаться в полшестого утра. Ехать им предстояло куда-то за город, поэтому выезжать нужно было совсем затемно. Мужчины заскрипели койками, загрохотали тяжелой обувью, кто-то попробовал заварить чайку на дорожку, но русский водитель торопил: «Какой чай? Поехали, поехали уже!».

После того, как за ними закрылась дверь, я все-таки успел еще немного подремать, но в семь собираться стала вторая команда. Эти шумели уже так, что проснуться пришлось окончательно. Я взял зубную щетку и побрел в общую ванную умываться. Очередь в ванной была небольшая, всего человек десять. Начинался день, который мне предстояло провести совсем не так, как предыдущие.

…

Я родился в доме, стоящем на набережной Невы, ходил в школу, выстроенную на месте, где когда-то стоял дворец царевича Алексея, и дальше большая часть моей биографии прошла в тесном петербургском центре. Пару раз я пробовал жить в Москве и один раз – в Таиланде. Но по большому счету нигде и никогда я не чувствовал себя приезжим. Даже и представить не мог, что на самом деле значит, быть нежеланным чужаком. А вот на прошлой неделе решил попробовать.

Официальной статистики насчет того, сколько именно трудовых мигрантов живет в моем городе, не существует. Цифры различаются на несколько порядков, но любой понимает, что таких людей очень много. При этом, вряд ли кто-то из петербуржцев действительно представляет условия, в которых они живут. Где спят? Чем питаются? И питаются ли вообще? Собрав рюкзак и поцеловав на прощание жену, один день своей жизни я решил провести, как всамделишный мигрант.

Начать я решил с места для ночлега. Краткий мониторинг позволил выяснить, что цены на койку колеблются в диапазоне 130–250 рублей за ночь. Интереса ради я заглянул в пару таких общежитий: неподалеку от улицы Марата и на Васильевском. Двухъярусные деревянные кровати, общая кухня с несколькими плитами, окна плотно занавешены, в целом довольно чисто. Первое, о чем предупреждают охранники: у них тут строжайший сухой закон. За попытку проноса алкоголя внутрь – пендаль и безоговорочное изгнание.

Остановиться я решил в третьем из осмотренных общежитий: громадной расселенной коммуналке рядом с Литейным. В помещении было минимум семь огромных комнат, два туалета и общая ванная. Равнодушный охранник позвонил кому-то по телефону, сказал, что администратор подъедет позже, а пока я могу занимать любую свободную постель.

Документов у меня никто так и не спросил. Инструктаж был зачитан заученной скороговоркой. Если я заплачу за месяц вперед, то смогу получить небольшую скидку. Постельное белье меняется раз в две недели. На кухне не свинячить, за собой убирать, а не то заставят мыть пол во всей парадной. Громко слушать музыку на телефоне после десяти запрещено. Все ясно?

Я кивнул. Сутки мигрантской жизни начались.

…

Последняя группа рабочих уехала поздно, уже около десяти. После этого во всем общежитии осталось лишь двое неразговорчивых среднеазиатских мужчин, да молодой белорус, который накануне повредил на стройке колено и сегодня решил взять выходной. Несколько раз подряд стрельнув у меня сигарету, под конец парень просто сел ко мне на кровать и долго рассказывал, что в Петербурге работать плохо. А хорошо работать было в прошлом году в Польше. Потому что хозяин там сразу оставил им на бригаду полсвиньи и напитки, а сам уехал, так что уже часов с двух можно было пойти на рыбалку, а рыбалка в Польше просто отличная.

Утро я решил посвятить поиску работы. По легенде я готов был работать кем угодно, и за самые маленькие деньги. Мне казалось, что на таких условиях вопрос трудоустройства должен решиться быстро. Однако, выяснилось, что и водителей маршруток в транспортные компании, и рабочих на петербургские стройки набирают по большей части централизованно. Работодатель связывается с рекрутером, который сразу привозит откуда-нибудь из Ташкента или Душанбе полностью укомплектованную бригаду и сам же ведет с ними все денежные расчеты. С улицы попасть в этот бизнес почти нереально.

Тогда я попробовал устроиться продавцом в магазин. Но и здесь не преуспел. С подозрением глядя на мое чересчур петербургское лицо, смуглые владельцы торгующих алкоголем полуподвальных лавочек мотали головами: не требуется. В пятом по счету магазинчике продавец родом из-под Самарканда сжалился и объяснил: чтобы открыть торговую точку, жители его родного села скинулись деньгами все вместе. И прибыль делят теперь тоже на всех. Работать сюда они по очереди отправляют кого-то из односельчан (смена – полгода или девять месяцев), а чтобы те не особенно жульничали, семьи уехавших остаются дома. Так что лишние звенья в этой коммерческой цепочке им ни к чему.

…

Домой (в общежитие), я вернулся затемно. На кухне мужчины активно резали овощи. На составленных вместе столах были горкой навалены лаваши. На плите что-то побулькивало. Поев, постояльцы мыли за собой посуду и освобождали место следующей партии. Уходя, некоторые трижды целовали знакомых в небритые щеки.

Я тоже сел за стол. Попробовал поболтать с соседями, но было видно, что после целого дня работы все здорово устали. Только один из них, смешно коверкая русские окончания, пожаловался, что работы для таких, как он, последнее время почти совсем нет. А лет семь назад в Петербург завозили бригады даже из Китая. С одной такой он даже жил некоторое время в этой самой общаге. «Вах! Дикие люди, эти китайцы, клянусь, – задирал он кустистые брови. – Совсем, клянусь, русский язык не понимают!».

В самой большой комнате стоял маленький телевизор, но смотреть его я не пошел. Сосед сверху постирал что-то из нижнего белья, повесил сушиться на батарею, и стал разговаривать по телефону. Почти сразу из коридора пришел охранник, который прикрикнул на соседа, и тот стал разговаривать тише.

Валяться на деревянных нарах было жестко, а главное скучно. Wi-fi в общежитии был бесплатный, но копаться в телефоне совсем и не хотелось. Хотелось домой. В скучную петербургскую жизнь, которая отсюда, с койки в общежитии для мигрантов, больше не казалась такой уж скучной. Единственное, о чем я думал, засыпая, это, как завтра с самого утра сдам, наконец, охраннику белье, и вернусь ко всему тому, что прежде совсем не ценил.

В голове стучала строчка выученного когда-то в детстве стихотворения: «Родиться там, где над Невой кричат птицы, – лучшее, что может с тобою случиться».

Как я пробовал фалафель

Отмечу без лишней скромности: в жизни у меня было несколько достижений, которыми я совершенно искренне горжусь. Но, наверное, самым выдающимся из них является то, что когда-то давным-давно я первым из петербуржцев попробовал столь невиданную в те годы штуку, как «шаверма».

Дело было в самом конце 1980-х. Таким же весенним деньком, как сегодня, я шагал по Литейному, и возле ограды Мариинской больницы, где в те годы тусовались разве что букинисты, взглядом уперся в невеселого мужичка в белой тужурке. Тот вполсилы стругал ножом овощи, и распространял вокруг щекочущий запах. На мой вопрос, чем именно он в таком странном месте торгует, мужичок ответил, что продает буквально вчера изобретенное и никем еще не пробованное блюдо. Да только клиентов что-то нет. Так что, если я решусь, то стану первым в городе дегустатором этой самой «шавермы».

У нас в стране к уличному перекусу принято относиться со снисходительной брезгливостью. Оно и понятно: еще не так давно весь диапазон возможностей в этом смысле исчерпывался беляшами, про которые даже дети знали: откусишь разок, и очнешься потом в Боткинских бараках. А между тем в большинстве европейских столиц стрит-фуд давно уже воспринимается, как столь же уважаемая часть гастрономической индустрии, как рестораны авторской кухни. Единственное отличие: в ресторанах есть положено с красивых тарелок, а на улице – с питы или иной хлебной лепешки. Эта еда может испачкать вам одежду, но в остальном – сплошные плюсы: быстро, недорого, сытно.

На всем протяжении «жирных нулевых» рестораторы лишь снисходительно посматривали в сторону младших собратьев. И вот сегодня маятник качнулся в обратную сторону. Киоски стрит-фуда открываются в любом подходящем закутке. И перед каждым вторым пусть небольшая, но очередь.

Как-то, решив прогуляться от улицы Марата до улицы Казанской, я насчитал по пути больше двух дюжин заведений такого рода, – а потом сбился со счета. Рублей этак за сто пятьдесят – двести попробовать можно было сербский гамбургер «плескавица» с жгучими балканскими приправами, запеченные в виде шариков японские морепродукты, привычную шаверму с непривычным брусничным соусом и кусочками брынзы, а так же хот-доги, внутрь которых вместо банальной сосиски втиснут кусочек рыбы. А захочется сладкого, – пожалуйста: чешский трдельник с сахаром и корицей, или к примеру жаренные каштаны, политые кленовым сиропом. На вкус, конечно, гадость, зато можно чувствовать себя одновременно парижанином и реальным янки.

Владелец одного из ларьков рассказывал:

– Полтора десятилетия тому назад я относился к фаст-фуду так же, как и все. То есть со снисходительной усмешкой. Ну какие-такие кулинарные тайны могут скрываться среди гамбургеров и картошки-фри? А потом поездил по миру, поел того, что готовят прямо на улицах, и, вы знаете, навсегда разлюбил рестораны. Помню, в Португалии я прямо на набережной купил у старого рыбака только что пойманную и обжаренную на решетке скумбрию. Вроде бы ужасная рыба, скумбрия, правда? Но прежде, чем подавать, рыбак от души побрызгал ее лимоном, да и сама она еще пахла Атлантикой… ничего вкуснее пробовать мне не доводилось никогда в жизни!

Впрочем, в Петербурге о только что выловленных из моря рыбах, речь, понятное дело не идет. У нас чуть ли не две трети уличных заведений торгуют фалафелем и прочими блюдами из нута (турецкого гороха). Во-первых, это много дешевле, чем мясо. Во-вторых, не портится. А в третьих, и правда вполне себе вкусно. Горох мелют в муку, из муки лепят шарики, а шарики потом жарят во фритюре. Стоит удовольствие рублей 70–90.

Прежде эти самые фалафельные я встречал исключительно где-нибудь в Каире или пакистанском Лахоре. Ну, или как вариант, – в самых дремучих эмигрантских кварталах европейских столиц. Поэтому, обнаружив киоск с улыбающейся горошинкой-нут на вывеске, ровно напротив собственного дома, обрадовался и тут же потащил жену дегустировать. Пока умелец-фалафельщик лепил свои гороховые колобки, я, переполняемый эмоциями, все расписывал жене, какое гастрономическое удовольствие испытает она через мгновение.

Однако, укусив фалафель лишь раз, супруга скривилась и доедать покупку отказалась наотрез.

– Но почему? – не мог понять я. – Это ведь реальный стрит-фуд. Фалафель едят по всему миру!

– Как тридцать лет назад ты попробовал свою шаверму, так до сих пор и не можешь повзрослеть, – жалостливо скривилась жена. – Сейчас мы вернемся домой, и я налью тебе тарелку собственноручно сваренного супа. А эту гадость пусть и дальше едят по всему миру. Нам они не указ.