Kitobni o'qish: «Обэриутские сочинения. Том 1»

Shrift:

Составление и примечания Михаила Евзлина

Игорь Бахтерев. Ленинград. Конец 1920-х годов

О принципах публикации текстов

Это издание текстов Игоря Бахтерева (1908–1996) не имеет «академических» целей. Более того, эти «цели» представляются нам совершенно бессмысленными в отношении авангардных авторов, презиравших академизирование литературного текста. И ныне, когда они вышли из «подполья», их пытаются академизировать, как это делают с «классиками», следуя всегда одной и той же схеме, не требующей не только умственного усилия, но и простого понимания текста, который «исследуется» или публикуется.

Составитель поэтический антологии У голубой лагуны Константин Кузьминский, защищаясь от обвинений в неправильной публикации стихотворения Бахтерева, говорит, что это Бахтерев «переврал», а он здесь ни при чём. И в самом деле, он здесь ни при чём, но только по совсем другой причине, которая для этого собирателя осталась неведомой: у Бахтерева нет ни одного окончательно зафиксированного текста. Более того, бахтеревский текст есть абсолютная противоположность всякой застывшей данности. А посему, сколько бы не пытались вместить Бахтерева, как и других обэриутов, в прокрустово ложе «академического» издания, он никогда не сможет в него уместиться – оно всегда будет «протекать».

И это естественно: глубинная суть и бытие бахтеревского текста есть текучесть смыслов, значений, слов, вне которой он становится мёртвым и обезображенным. В этом отношении Бахтерев был истинно петербургским поэтом, у которого всё движется, как облака петербургского неба, стремительно или неторопливо, входя в самые причудливые сочетания, бесконечно переливаясь, как платоновская материя, из одной формы в другую.

Всё это делает неприемлемым отношение к бахтеревским текстам как вариантам, а посему тексты, даже с минимальными различиями, публикуются как самостоятельные произведения, имеющие своё собственное значение. Это позволяет дать представление о бахтеревском тексте как целостности, в которой никогда не прекращается пульсация слова-значения.

Сказанное вовсе не означает, что тексты публикуются без всякого порядка. Более того, они следуют весьма жёсткому, но ясному и простому строю – хронологическому (хотя в большинстве случаев он является весьма условным) и тематическому (стихотворения, драматические произведения, поэмы, прозаические повествования). В иных случаях отнесение к одному или другому жанру (стихотворение, поэма или стихотворная повесть) остаётся достаточно условным, как и хронологическое следование, но здесь мы следовали чисто психологическому принципу: предмет воспринимается как форма, но ускальзывает от восприятия, как аморфная масса.

В примечаниях к каждому разделу (в конце книги) указываются источники (хотя и не всегда «надёжные»), по которым публикуются тексты, но без «текстологического» пустословия, которым утешают себя «академические» публикаторы и комментаторы. Если читатель не страдает болезненным любопытством, он вовсе не обязан заглядывать в примечания: есть только тексты – сами по себе, без пояснений и объяснений.

Читатель также не должен забывать, что здесь мы имеем дело с текстами, в которых грамматические или лексические «неправильности» высоко семиотизированы. Это вовсе не означает, что в текстах царит полный произвол. Более того, всякая «неправильность», даже если она вдруг «всплывает» посреди нормативной офографии, полное или частичное отсутствие пунктуации всегда имеют внутреннюю мотивировку, никогда не бывают случайными, следуют логике, задаваемой текстом и контекстом.

В приложении мы помещаем семиотический анализ наиболее значительных текстов Бахтерева, не пытаясь, однако, втиснуть, по образцу филологов-литературоведов, этого вечного странника по блуждающим островкам смысла в каменный склепик классификаций.

В том, что касается биографии Бахтерева, здесь мы также отказываемся от обыкновения авторов предисловий, которые, не зная, что сказать, заполняют пустое пространство жизненными и прочими «фактами», в которых увязает всякая мысль, не имея для себя более никакого пространства. Бахтерев разлит в своих текстах, а посему «восстановить лицо» – это всё равно что просушить источник, из которого изливается текст, в котором обозначается «лицо», чтобы снова исчезнуть и снова явиться. Но это уже будет другое лицо и другой текст.

М. Евзлин

Стихотворения

Тишайшая из пиес

Эрике

Блуждает филин глазом посторонним
по берегу пустынного притока.
Летит журавль многосторонний,
вонзаясь грудью в свет высокий.
Законом, присланным Лукой,
поля стремятся на покой.
Погода дремлет. Воздух душен.
Я в сад вхожу, мне сад послушен.
Встаёт на цыпочки трава,
у каждой травки голова,
которая качается лениво.
Заход светил приветствует крапива,
перстом несмело отмечая,
спрашивает: «Который час?»
Мышонок звонко отвечает,
танцуя польку подбочась.
Над кровлей туча пролетела,
бросив тень в чуть слышный сад.
Горбатый пёс зрачком несмелым
нырнет разок, издаст: «Грык дру…»
с повторным: «Гру…»
И снова тихо. Рожь кругом.
Глялят гвоздики за окном,
росу приметив, говорят:
«Вода нужна
в наш тонкий зад»

1925
Ленинград – Волосово
Дача Каменка

Лирическое С²

коти куты кити кух
кити-куть кити-куть
кити-куть
кт кт
ц ц
кити кун кити куп
кцу клинь
ксь-вземь
взем ли
кити-кути кити кут
КАМЕ КОН ЛОМИКУБ
ю пти-куты кити-куты
цел влят
люты лёп
кити-куть пити-кить
КУТ

и тут конец всем началам без качал

ак ох уф АХ АФ
ИПСЕЛОН
кити кут кити кут кити кут
кити-кить куты-куты
кути кути кути кути…
и т. д.

1925–1926

Натюр-морт

стол паркетный словно квад
ратный зелёные фиалки на
небосклоне
в лоне ящика комода
вам конечно не комодно
вы так модны
но одно
из обой полотно – дни не дно
соткано – день проходит
тает ночь
убегает утра лёд
стрелки делают налёд
птичьим лётом на часы
и на стрелки на часах
как солдат на часах
сидит дама на часах
роза рачьими клещами
ухватила край скатёрки
вы не ели этот запах
очень вкусен цвет тетёрки
кавалер
к даме на часах подсел
и подумал – эсерка
кавалер и галантен и смел
вензель папы даме дом
бой испорчен
пять часов

1926

(1) Натюрея

Пол паркетный словно квадратный. Зелёные фиалки на небосклоне.

в лоне ящика комода
вам возможно
неопрятно
неприятно
неудобно
без канатов и крюков
в склепе
в Гродно
опустите заодно
горлодёра
гренадела без щеки
при усах и при ушах
па ге ге
за другую почесать долотом
кнопу скопу
и ландо-колондоп
заглотить толокно
цику скоку
или оку
полизать золотую киноварь
гоп хоп
хоп гоп
на извозчике скакал
флейты маленький футляр
пики воткнуты
сотканы
час проходит круговой
тает ночь
убегает утра мёд
на паркете тает лёд
стульев рой
в небе сизом
пахарь сизый при часах
как солдат на часах
сидит дама на часах.

Тёща рачьими клещами
ухватила цвет скатёрки
в коридоре на запоре
поль де пух
гроб де вык
не петух птоломей
волосатый и дощатый
нет не дева
прелый дух
пель де пик
поль де нэр
оробел кавалер,
а упырь запретил
без носок в монастырь
гроб хоп – прикатил

в мире холод
в море ночь
меер веер – кольд и гольд
одинокий у подмостка
сев
рыб
тень
вихр
всеволод потогенез
тут мохнатый господин
обратил
обредил
к даме на часах подсел
и подумал э-с-е-р-к-а
кавалер
и галантен и смел
вензель папы
даме дом
бой испорчен —
пять часов.

1926
Гинхук

(2) Натюрея

пол паркетный словно квадратный
зелёные фиалки на небосклоне.
в лоне ящика комода
вам возможно
не удобно
не угодно
не комодно
но зато
модно это
складно то
без канатов и крюков
в склепе гродном
опустить заодно
горлодёра
гренадёра без щеки
при усах и при ушах
за другую
без прыща
почесать долотом
кнопу
скопу
за лондо колондоп
заглотить толокно
цику скоку
или оку полизать
золотую киноварь
гоп хоп
на извозчике скакал
флейты маленький футляр
пики воткнуты
заодно дни бездна
сотканы.
день проходит круговой
тает ночь
убегает утра мёд
на паркетах тает лёд
стулья рой
в небе сизом
пахарь синий при часах
он карета
шарабан без часов
объявился по часам на мостках
стрелки делают налёт
птичьим лётом на часы
и на цыфры на часах
как солдат на часах
сиди́т дама на часах.
Тёща рачьими клещами
ухватила цвет скатёрки
в коридоре на запоре
поль де пух
гроб да вык.
не потух Птоломей
волосатый и дощатый.
Нет ни дева
прелый дух – пель де пык
оробел кавалер
и упырь без носок
в монастырь
накатил прикатил
в мире холод
в море ночь
меер веер – кольд и гольд
одинокий у подмостков
сев реб тень вихр
Всеволод птогенез.
Тут лохматый господин
молодого обредил
к даме на часы подсел
и подумал:
э́-с-е-р-к-а
кавалер
и галантен
и смел…
Вензель папы
даме дом
бой испорчен —
пять часов.

<1991>

Раз качала два плетень

на качалке
млеет
мафка
в отчий дом
брян брём
за плетнём
королевы
молодой
без косы
просоли
без куста
нелюбим
кот кта
кить пта
лолопта

1927

Из молодецкой песни малой ошавы

1

был ленив
нелюдим
котый кот
лёсый пёс
нелюбим

2

ходим врозь
дышим выше
вашей крыши
вон-ван иванов
много рос
по росе
до росы
невзлюбила порося
вольных ос
королева
принесли карася

3

бливень ливень
парасоль
разболтала дева косы
пара соли на йоле
глазом кос
иванов
у кашавы
ручьги росе
далеко далеко-с

4

роем ходим
ходим роем
греем ось
реем вниз
косим воз
возим ввысь

5

что за выра – иванов
кто за быра – ползунов
бремя врозь
время – дрозд
нас не видят
только нас
разбросает апонас
по ручьям
по лучам

6

за ашавой
малый шалый
красо пёс
бродит смелый
бредит лось
на опушке
краем лесым
спелых лоз

7

за морями – ушаков
под бумагой – казаков
за дверями и замками
верч манежных граф
чеснаков
на качалке у плетня
кот кта
кить кта
мафка шалою слыла
за плетнями молотьба
и мольба
и гульба

8

пёс упавший
молодой
с головою дуровой
стережёт
только нас
где ужи
выше крыш голосит
посредками возрос
гав гав
воз —
роз
до утра стереги
там мизгирь
там
ни зги
у морозной зари
озари
о господи
только нас
олозорь

1927
ст. Волосов
Каменка

Ночь на каменке

Мерцает филин глазом посторонним
На берегу пустынного притока.
Летит журавль многосторонний,
Врезаясь грудью в свет высокий.
Ложатся травки равнодушно,
Поля стремятся на покой,
Природа дремлет, воздух душен.
Я вышел в сад, мне сад послушен:
Встаёт на цыпочки трава,
У каждой травки голова,
Которая качается лениво.
Я подхожу,
Гляжу и вижу:
Раскачивает головой крапива,
Руками тонкими поводит
И говорит: – Который час?
А ей мышёнок отвечает, —
Танцует польку подбочась.
По небу туча пролетает,
Бросая тень в неслышный сад.
Мышёнок хвостиком виляет,
Вильнёт разок, вдруг псы залают.
И снова тихо, рожь кругом.
Две девы смотрят за окном,
Увидя тучу, говорят:
– Наверно завтра будет град.

1927

(1) Элегия

Семейству Кацман

Я снова выйду в жёлтый сад
и долго плакать буду там,
а ветер волосы сорвёт,
а ветер волосы швырнёт
в глухой посад,
пустой посад
к зубчатым ворота́м.
Чернеет сад, гудит в окно,
звенит младенцами собор.
Вокруг сосновый стынет бор,
в бору том ветер и темно.
Терзаньем зла лесник объят,
лежит и смотрит в муравейник,
в его крови блуждает яд.
Зырян мужи
грызут кофейник
и сотейник.
а надо всем поют стрижи,
а подо всем зияет ад,
где черти пыльные белеют,
роятся, то во тьме глазеют,
болеют, бельмами страдают,
стареют,
горечь пьют, потом
спешат в задворок – отчий дом,
шакалом отдалённым лая.
Таких шакалов дева злая
погладит пальчиком потом.
Стиханет шёпот
над лугами
и топот козьими ступнями.
Уж старцу снится тишина,
а гному снится вышина.
Уже проходят стороной
калеки с поднятой клюкой.
Летает ангел над селеньем,
огни погасли – здесь и там.
Дитя замолкло. На моленье
шагает дьякон по мосткам.
В речонке смирная вода
легла – светла и молода.
Готовят ужин, дым струистый
порхает птицею нечистой.
В печальный миг
тот день поник.
Пастух трубит в свою дуду:
труда-уду
уда-труду.
То знак вечерний.
Признак верный.
Последний зов спешить к венцу
по небу грозному тельцу.
День завершается дорогой,
а на душе моей тревога,
которая мне, говорят, к лицу.
Я выйду той дорогой в сад
и долго плакать буду там,
шум ветра волосы сорвёт,
в окно швырнёт,
в глухой посад,
где тихий зов, где тёмный сад
да буйных пчёл бесцельный гам.
Шуми-шуми, богов стихия,
под зелень ночи стих и я.
Шуми-шуми, ночей стихия,
заканчиваю элегию.
Там – на своей телеге я.
Открыт собор, младенцев полный,
за окнами народов бродят волны.
Вокруг чуть видный бор лежит,
а надо всем поют стрижи.

1927

(2) Элегия

Я снова выйду в жёлтый сад.
Я снова буду плакать там,
А ветер волосы сорвёт,
Швырнёт к стоглавым воротам.
Под ними кучей ждёт народ.
Над ними высится собор,
Вокруг стоит дремучий бор,
В бору том ветер и темно.
Совсем внизу тайга лежит,
Повыше собран муравейник
И стол с подносиком на лбу.
На том столе кипит кофейник,
А надо всем поют чижи,
Летят то вниз, то в вышину,
Улыбку шлют, слезу глотают,
Страдают, в груди бьют,
потом
Идут по мостику гуртом,
Шакалом отдалённым лая.
Таких шакалов ведьма злая
Погладит пальчиком потом.

Летает ангел над селеньем,
Спустились тени тут и там,
Дитя замолкло.
На моленье шагает дьякон по мосткам.
В речёнке смирная вода
Легла светла и молода.
Готовят ужин, дым струистый
Порхает птицею не чистой.
Туман спускается на землю,
Осенний день пришел к концу,
Он завершается дорогой,
А на душе моей тревога,
Которая, мне говорят, к лицу.
Я выйду той дорогой в сад,
Я долго плакать буду там,
А ветер волосы сорвёт,
К воротам бросит их назад.
Шуми, шуми, богов стихия.
Заканчиваю писать стихи я.

Открыт собор, молельцев полный.
В окно видны холодные волны.
Совсем внизу тайга лежит,
А надо всем поют чижи.

1928
Ленинград

«Поэтом быть, я думаю, непросто,…»

Поэтом быть, я думаю, непросто,
а надо с скрежетом в зубах
рассвета ждать.
И ждать довольно поздно,
когда захлопнут нас в гробах.
И будет, будет
вечно и вечно
поэт, жемчужина веков,
с одною лирой законно-венчанный,
к призванью и смерти всегда готов.
Пусть будет так и впредь и далее,
поэтам дайте солнца синь,
подебоширить, поскандалить
взамен на строчки вынь.

Зримый разговор

Ты, Бог на девяти ногах,
утробу с числами раскрой
и посмотри предсмертный страх
с деревянной головой

ответ:

я не буду, не стану говорить,
потому что я сильнее
потому что я милее
и светлее
и слабее.
Потому что я фонарь
потому что я кунарь
потому что
потому что
потому что
потому что

Разговор перестаёт быть видимым
и постепенно заканчивается.

1930

Потусторонний разговор

Просьба:

Далёкий друг и бог
на девяти ногах,
утробу с числами раскрой
и покажи предсмертный страх
с деревянной головой.

Ответ:

Я не буду
не стану говорить.
Потому что я умнее.
Потому что я сильнее.
Потому что я глупее.
Потому что я звонарь
и алтарь
и кунарь
потому что я волдарь и фламандский бунтарь:
потому что
потому что
потому что
потому что…

1931