Kitobni o'qish: «Человек-невидимка. Чудесное посещение»

Человек-невидимка

Глава I
Появление незнакомца

Незнакомец появился в начале февраля; в тот морозный зимний день бушевали ветер и вьюга – последняя вьюга в этом году, однако он пришел с железнодорожной станции Брэмблхерст пешком; в руке, обтянутой толстой перчаткой, он держал небольшой черный саквояж. Он был закутан с головы до пят, широкие поля фетровой шляпы скрывали все лицо, виднелся только блестящий копчик носа; плечи и грудь были в снегу так же, как и саквояж. Он вошел в трактир «Кучер и кони», еле передвигая ноги от холода и усталости, и бросил саквояж на пол.

– Огня! – крикнул он. – Во имя человеколюбия! Комнату и огня! – Стряхнув с себя снег, он последовал за миссис Холл в приемную, чтобы уговориться об условиях. Разговор был короткий. Бросив ей два соверена, незнакомец поселился в трактире.

Миссис Холл затопила камин и покинула своего гостя, чтобы собственноручно приготовить ему обед. Заполучить в Айпинге зимой постояльца, да еще такого, который не торгуется, это была неслыханная удача, и миссис Холл решила показать себя достойной счастливого случая, выпавшего ей на долю.

Когда ветчина поджарилась, а Милли, вечно сонная служанка, выслушала несколько уничтожающе язвительных замечаний (что, видимо, должно было подстегнуть ее энергию), миссис Холл понесла в комнату приезжего скатерть, посуду и стаканы и стала с особым шиком сервировать стол. Огонь весело трещал в камине, но приезжий – к величайшему ее удивлению – до сих пор не снял шляпы и пальто; он стоял спиной к ней, глядя в окно на падающий снег. Руки его, все еще в перчатках, были заложены за спину, и он, казалось, о чем-то глубоко задумался. Хозяйка заметила, что снег у него на плечах растаял и вода капает на ковер.

– Позвольте, сударь, ваше пальто и шляпу, – обратилась она к нему, – я отнесу их на кухню и повешу, их надо как следует просушить.

– Не надо, – ответил он, не оборачиваясь.

Она решила, что ослышалась, и уже готова была повторить свою просьбу.

Незнакомец повернул голову и посмотрел на нее через плечо.

– Я предпочитаю не снимать их, – заявил он.

Тут хозяйка заметила, что он носит большие синие очки-консервы и что у него густые бакенбарды, скрывающие лицо.

– Хорошо, сударь, – сказала она. – Как вам угодно. Комната сейчас нагреется.

Незнакомец ничего не ответил и снова повернулся к ней спиной. Видя, что разговор не клеится, миссис Холл торопливо накрыла на стол и вышла из комнаты. Когда она вернулась, он все так же стоял у окна, подобно каменному изваянию, слегка сутулясь, с поднятым воротником и загнутыми вниз мокрыми полями шляпы, скрывавшими лицо и уши. Поставив на стол яичницу с ветчиной, она почти крикнула:

– Завтрак подан, сударь!

– Благодарю вас, – ответил он тотчас же, но не сдвинулся с места, пока она не закрыла за собой дверь. Тогда он круто повернулся и быстро подошел к столу.

Войдя на кухню, хозяйка услышала мерно повторяющийся звук. «Чирк, чирк, чирк», – чиркала ложка о тарелку.

– Ах, уж эта девчонка! – сказала миссис Холл. – А я и забыла! Вот канительщица! – Взявшись сама растирать горчицу, она отпустила несколько колкостей по поводу необычайной медлительности Милли. Сама она успела поджарить яичницу с ветчиной, накрыть на стол, сделать все, что нужно, а Милли – хороша помощница! – оставила гостя без горчицы. А он только что приехал и хочет, видимо, здесь пожить. Поворчав, миссис Холл наполнила горчичницу и, поставив ее, не без некоторой торжественности, на черный с золотом чайный поднос, понесла в приемную.

Она постучала и тут же вошла. При входе ее незнакомец сделал быстрое движение, и она едва успела увидеть что-то белое, мелькнувшее под столом. Он, очевидно, что-то подбирал с полу. Она поставила горчичницу на стол и при этом заметила, что пальто и шляпа гостя висят на стуле перед камином, а на стальной решетке стоит пара мокрых башмаков. Решетка, конечно, заржавеет. Миссис Холл решительно приблизилась к камину и заявила тоном, не допускающим противоречия:

– Теперь, я думаю, можно взять ваши вещи и просушить.

– Оставьте шляпу, – сказал приезжий сдавленным голосом. Обернувшись, она увидела, что он сидит выпрямившись и смотрит на нее.

С минуту она стояла, вытаращив глаза, потеряв от удивления дар речи.

Нижнюю часть лица он прикрывал чем-то белым – салфеткой, которую он привез с собой, – так что ни его рта, ни подбородка не было видно. Поэтому-то голос прозвучал так глухо. Но не это поразило миссис Холл. Лоб незнакомца, начиная от края синих очков, был обвязан белым бинтом, а другой бинт закрывал его уши, так что неприкрытым оставался только розовый острый нос. Нос был такой же розовый и блестящий, как в ту минуту, когда незнакомец появился впервые. Одет он был в коричневую бархатную куртку; высокий черный воротник, подшитый полотном, был поднят. Густые черные волосы, выбиваясь в беспорядке из-под пересекающихся бинтов, торчали пучками и придавали незнакомцу чрезвычайно странный вид. Эта закутанная и забинтованная голова так изумила миссис Холл, что от неожиданности хозяйка на минуту оцепенела.

Он не отнял салфетки от лица и, по-прежнему придерживая ее рукой в коричневой перчатке, смотрел на хозяйку сквозь непроницаемые синие стекла.

– Оставьте шляпу, – снова невнятно сказал он сквозь салфетку.

Миссис Холл, оправившись от испуга, положила шляпу обратно на стул перед камином.

– Я не знала, сударь… – начала она, – что… – и смущенно замолчала.

– Благодарю вас, – сказал он сухо, переводя взгляд от нее к двери и обратно.

– Я сейчас все высушу, – сказала она и вышла, унося с собой одежду. В дверях она снова посмотрела на его белую забинтованную голову и синие очки; он все еще прикрывал рот салфеткой. Закрывая за собой дверь, она вся дрожала, и лицо ее красноречиво свидетельствовало о совершенном смятении. – В жизни своей… – прошептала она. – Ну и ну! – Она тихо вернулась на кухню и даже не спросила Милли, с чем та сейчас возится.

Незнакомец между тем внимательно прислушивался к удаляющимся шагам хозяйки. Прежде чем отложить салфетку и вновь приняться за еду, он испытующе посмотрел на окно. Проглотив кусок, он опять, уже с подозрением, посмотрел на окно, потом встал и, держа салфетку в руке, подошел и спустил штору до белой занавески, прикрывавшей нижнюю часть окна. Комната погрузилась в полумрак. Несколько успокоенный, он вернулся к столу и продолжал свой завтрак.

– Бедняга, он расшибся, или ему сделали операцию, или еще что-нибудь, – сказала миссис Холл. – Весь перевязанный, даже смотреть страшно!

Она подбросила угля в печку, поставила козлы для сушки платья и разложила на них пальто приезжего.

– А очки! Да что говорить, водолаз какой-то, а не человек. – Она повесила на козлы его шарф. – А лицо закрывает тряпкой! И говорит сквозь нее!.. Может быть, у него рот тоже болит!

Тут она обернулась, вдруг вспомнив о чем-то.

– Боже милостивый! – воскликнула она. – Милли! Неужели блинчики еще не готовы?

Когда миссис Холл вошла в приемную, чтобы убрать со стола, она нашла новое подтверждение своей догадке, что рот незнакомца изуродован или искалечен несчастным случаем: незнакомец собирался курить трубку, и за все время, пока она находилась в комнате, ни разу не отодвинул шелковый платок, которым была обвязана нижняя часть его лица, и не взял мундштук в рот. А ведь он не забыл про свою трубку, миссис Холл заметила, что он поглядывает на тлеющий понапрасну табак. Он сидел в углу, спиной к опущенной шторе; подкрепившись и согревшись, он, очевидно, чувствовал себя лучше и говорил уже не так отрывисто и раздраженно. В красноватом отблеске огня его огромные очки как будто ожили.

– У меня остался кое-какой багаж на станции Брэмблхерст, – сказал он. – Нельзя ли послать за ним? – Выслушав ответ, он вежливо наклонил свою забинтованную голову. – Только завтра! – сказал он. – Неужели нельзя раньше? – И очень огорчился, когда она ответила, что нельзя. – Никак нельзя? – переспросил он. – Быть может, все-таки найдется кто-нибудь, кто бы съездил с повозкой на станцию?

Миссис Холл охотно отвечала на его вопросы, надеясь таким образом вовлечь его в беседу.

– Дорога к станции очень крутая, – сказала она и, пользуясь случаем, добавила: – В прошлом году на этой дороге опрокинулся экипаж. Седок и кучер оба убились насмерть. Долго ли беде случиться? Одна минута – и готово, не правда ли, сударь?

Но гостя не так-то легко было втянуть в разговор.

– Правда, – сказал он, спокойно глядя на нее сквозь непроницаемые очки.

– А потом когда еще поправишься, правда? Вот, к примеру сказать, мой племянник Том порезал себе руку косой – косил, знаете, споткнулся, да и порезал, – так поверите ли, сударь, три месяца ходил с завязанной рукой. С тех пор я страсть как боюсь косы.

– Это вполне понятно, – сказал приезжий.

– Одно время мы уже боялись, что ему придется делать операцию, так ему было худо, сударь.

Приезжий отрывисто засмеялся, словно залаял.

– Так ему было худо? – повторил он.

– Да, сударь. И это было вовсе не смешно для тех, кому приходилось с ним возиться. Хотя бы мне, сударь, потому что сестра все нянчилась со своими малышами. Только знай завязывай да развязывай ему руку, так что, если позволите…

– Дайте мне, пожалуйста, спички, – вдруг прервал он ее. – Моя трубка погасла.

Миссис Холл осеклась. Несомненно, с его стороны грубо прерывать ее таким образом после того, как она ему все рассказала. С минуту она сердито смотрела на него, но, вспомнив про два соверена, пошла за спичками.

– Благодарю, – коротко сказал он, когда она положила спички на стол, и, повернувшись к ней спиной, стал снова глядеть в окно. Очевидно, разговор о бинтах и операциях был ему неприятен. Она решила не возвращаться к этой теме. Нелюбезное поведение незнакомца рассердило ее, и Милли пришлось это почувствовать на себе.

Приезжий оставался в гостиной до четырех часов, не давая ни малейшего повода зайти к нему. Почти все это время в комнате было очень тихо; вероятно, он сидел у догорающего камина и курил трубку, а может быть, просто дремал.

Однако если бы кто-нибудь внимательно прислушался, то мог бы уловить, как он помешивал угли, а потом минут пять расхаживал по комнате. Казалось, он разговаривал сам с собой. Затем снова сел, и под ним скрипнуло кресло.

Глава II
Первые впечатления мистера Тедди Хенфри

В четыре часа, когда почти стемнело и миссис Холл собиралась с духом, чтобы войти к постояльцу и спросить, не хочет ли он чаю, в трактир вошел Тедди Хенфри, часовщик.

– Какая скверная погода, миссис Холл! – сказал он. – А я еще в легких башмаках.

Снег за окном падал все гуще.

Миссис Холл согласилась, что погода плоха, и, заметив, что при нем чемоданчик с инструментами, вдруг просияла.

– Знаете что, мистер Тедди, раз вы уже здесь, взгляните, пожалуйста, на часы в гостиной. Идут они хорошо и бьют как следует, но часовая стрелка все стоит на шести часах и нипочем не хочет сдвинуться с места.

И, показывая часовщику дорогу, она направилась в гостиную, постучалась в дверь и вошла.

Приезжий – как она успела заметить, открывая дверь, – сидел в кресле перед камином и, казалось, дремал; его забинтованная голова склонилась набок. Комнату освещал лишь красный отблеск камина; очки его сверкали, как железнодорожные сигнальные огни, а лицо оставалось в тени; последние отсветы зимнего дня пробивались в комнату сквозь приоткрытую дверь. Миссис Холл все показалось красноватым, причудливым и неясным, тем более что она все еще была ослеплена светом лампы, которую только что зажгла над стойкой в распивочной. На секунду ей показалось, что у постояльца чудовищный, широко раскрытый рот, пересекающий все лицо. Это было мгновенное видение – белая забинтованная голова, огромные очки вместо глаз и под ними широкий, открытый, как бы зевающий рот. Но вот спящий зашевелился, выпрямился в кресле и поднял руку. Миссис Холл раскрыла дверь настежь, в комнате стало светлее; тогда она получше рассмотрела его и увидела, что лицо у него прикрыто шарфом, так же, как раньше салфеткой. И она решила, что ей просто померещилось, это была игра теней.

– Не разрешите ли, сударь, часовщику осмотреть часы? – сказала она, приходя в себя.

– Осмотреть часы? – спросил он, сонно оглядываясь кругом. Потом, как бы очнувшись, прибавил: – Пожалуйста!

Миссис Холл пошла за лампой, он встал с кресла и потянулся. Появилась лампа, и мистер Тедди Хенфри, войдя в комнату, очутился лицом к лицу с забинтованным человеком. Он был, по его собственным словам, «огорошен».

– Добрый вечер, – сказал незнакомец, глядя на него, «как морской рак», по выражению Хенфри, – на такое сравнение его, очевидно, навели темные очки.

– Надеюсь, – сказал Хенфри, – я вас не обеспокою?

– Нисколько, – ответил приезжий. – Хотя я думал, – прибавил он, обращаясь к миссис Холл, – что эта комната отведена мне для личного пользования.

– Я полагала, сударь, – сказала хозяйка, – что вы не будете возражать, если часы…

Она хотела добавить: «починят», но осеклась.

– Конечно, – прервал он, – конечно; но вообще я предпочитаю оставаться одни и не люблю, когда меня беспокоят. Но я рад, что часы будут починены, – продолжал он, видя, что мистер Хенфри остановился в нерешительности. Он уже хотел извиниться и уйти, но слова приезжего успокоили его.

Незнакомец повернулся спиной к камину и заложил руки за спину.

– Когда с починкой часов будет покончено, я выпью чаю, – заявил он. – Но пускай раньше починят часы.

Миссис Холл уже собиралась выйти из комнаты, – на этот раз она не делала попыток завязать беседу, не желая, чтобы ее грубо оборвали в присутствии мистера Хенфри, – как вдруг постоялец спросил, позаботилась ли она о доставке его багажа. Она сообщила ему, что говорила об этом с почтальоном и что багаж будет доставлен завтра утром.

– Вы уверены, что раньше невозможно его доставить? – спросил он.

– Вполне уверена, – ответила она довольно холодно.

– Мне следовало сразу сказать вам, кто я такой, но я до того промерз и устал, что мне трудно было говорить. Я, видите ли, исследователь…

– Ах, вот как, – проговорила миссис Холл, на которую его слова произвели сильнейшее впечатление.

– Багаж мой состоит из всевозможных приборов и аппаратов.

– Очень даже полезные вещи, – вставила миссис Холл.

– И я с нетерпением жду возможности продолжать свои исследования.

– Конечно, сударь.

– Приехать в Айпинг, – продолжал он медленно, как будто выбирая слова, – меня побудило… м-м… стремление к тишине и покою. Я не хочу, чтобы меня беспокоили во время моих занятий. Кроме того, несчастный случай…

«Так я и думала», – заметила про себя миссис Холл.

– …вынуждает меня к уединению. Понимаете ли, глаза у меня иногда до того слабеют и начинают так мучительно болеть, что мне приходится запираться в темной комнате на целые часы. Это случается время от времени. Сейчас этого, конечно, нет. Но когда у меня приступ, малейшее беспокойство, появление чужого человека в комнате заставляет меня мучительно страдать… Я думаю, лучше предупредить об этом заранее.

– Конечно, сударь, – сказала миссис Холл. – Осмелюсь спросить вас…

– Это все, что я хотел сказать вам, – прервал он ее не допускающим противоречия тоном.

Миссис Холл осеклась и решила отложить свои вопросы и изъявления сочувствия до более удобного момента.

Она удалилась, а приезжий остался стоять перед камином, свирепо глядя на мистера Хенфри, чинившего часы (так говорил потом сам мистер Хенфри). Часовщик поставил лампу возле себя, и зеленый абажур бросал яркий свет на его руки и на части механизма, оставляя почти всю комнату в тени. Когда он поднимал голову, перед глазами у него плавали разноцветные пятна. Будучи от природы человеком любопытным, Хенфри вынул механизм, – в чем не было решительно никакой надобности, – рассчитывая затянуть работу и, кто знает, быть может, даже вовлечь незнакомца в беседу. Но тот стоял молча, не двигаясь с места. Он стоял так тихо, что это начало действовать мистеру Хенфри на нервы. Ему показалось даже, что он один в комнате, но, подняв глаза, перед которыми сразу поплыли зеленые пятна, он увидел неподвижно стоящую в сером сумраке фигуру с забинтованной головой, уставившуюся на него огромными синими очками. Это было до того жутко, что с минуту оба стояли неподвижно, глядя друг на друга. Потом Хенфри опустил глаза. Какое неловкое положение! Надо бы заговорить о чем-нибудь. Не сказать ли, что погода не по сезону холодная?

Он снова поднял глаза, как бы выбирая мишень для подготовительного выстрела.

– Погода… – начал он.

– Скоро вы кончите и уйдете отсюда? – сказала неподвижная фигура, как видно еле сдерживая ярость. – Вам только и надо было укрепить часовую стрелку на оси, а вы тут возитесь без толку.

– Сейчас, сударь… одну минуту… Я упустил из виду… – И мистер Хенфри, быстро окончив работу, удалился, сильно, однако, раздосадованный.

– Черт подери! – ворчал он про себя, шагая сквозь мокрую метель. – Надо же когда-нибудь проверить часы… Скажите пожалуйста, и посмотреть-то на него нельзя. Черт знает что… Видно, нельзя. Он так забинтован и закутан, как будто его разыскивает полиция.

Дойдя до угла, он увидел Холла, недавно женившегося на хозяйке трактира «Кучер и кони», где остановился незнакомец; Холл возвращался со станции Сиддербридж, куда он возил на айпингском омнибусе случайных пассажиров. По тому, как он правил, было ясно, что Холл немного «хватил» в Сиддербридже.

– Как поживаешь, Тедди? – обратился он к Хенфри, поравнявшись с ним.

– У вас остановился какой-то подозрительный тип, – сказал Тедди.

Холл, радуясь случаю поговорить, натянул вожжи.

– Что такое? – спросил он.

– У вас в трактире остановился какой-то подозрительный тип, – повторил Тедди. – Ей-богу! – И он стал с большой живостью описывать Холлу странного гостя. – Выглядит он совсем как ряженый. Будь это мой дом, я бы, конечно, предпочел знать в лицо своего постояльца, – сказал он. – Но женщины всегда доверчивы, когда дело касается чужих людей. Он поселился у вас, Холл, и даже не сказал, как его зовут.

– Неужели? – спросил Холл, не отличавшийся быстротой соображения.

– Да, – подтвердил Тедди. – Он снял комнату на неделю. Кто бы он ни был, вам нельзя будет отделаться от него раньше чем через неделю. И он говорит, что у него куча багажа, который доставят завтра. Будем надеяться, что это не ящики с камнями.

Тут он рассказал, как какой-то приезжий с пустыми чемоданами надул его тетку в Гастингсе. В общем, разговор с Тедди возбудил в Холле какое-то неопределенное подозрение.

– Ну, трогай, старуха, – обратился Холл к своей лошади. – Надо навести порядок.

А Тедди, облегчив душу, пошел своей дорогой уже в лучшем настроении.

Однако, вместо того чтобы наводить порядок, Холлу по возвращении домой пришлось выслушать град упреков за то, что он так долго пробыл в Сиддербридже, а на свои робкие вопросы о новом постояльце он получил резкие, но уклончивые ответы. Но все же семена подозрения, зароненные часовщиком в душу Холла, дали ростки.

– Вы, бабы, ничего не понимаете, – сказал мистер Холл, решив при первом же удобном случае разузнать подробнее, кто такой этот приезжий.

И после того как постоялец ушел в свою спальню, – это было примерно в половине десятого, – мистер Холл с весьма вызывающим видом вошел в гостиную и стал внимательно оглядывать мебель своей жены, как бы желая показать этим, что тут хозяин он, а не приезжий; он презрительно взглянул на лист бумаги с математическими вычислениями, забытый постояльцем. Ложась спать, мистер Холл посоветовал жене внимательно присмотреться – что за багаж завтра доставят постояльцу.

– Пожалуйста, не суйся не в свое дело, – оборвала его миссис Холл. – Смотри лучше за собой, а я и без тебя управлюсь.

Она тем более сердилась на мужа, что приезжий действительно был какой-то странный, и в душе она сама беспокоилась. Ночью она вдруг проснулась, увидев во сне огромные белые глазастые головы, похожие на брюквы, которые гнались за ней на длинных, вытянутых шеях. Но, будучи женщиной рассудительной, она подавила свой страх, повернулась на другой бок и снова уснула.

Глава III
Тысяча и одна бутылка

Итак, девятого февраля, когда только начиналась оттепель, неведомо откуда появился в Айпинге странный незнакомец. На следующий день, в слякоть и распутицу, его багаж доставили в трактир. И багаж тоже оказался не совсем обыкновенный. Оба чемодана, правда, ничем не отличались от тех, какими обычно запасаются путешественники; но, кроме них, имелся ящик с книгами – большими толстыми книгами, причем некоторые были не напечатаны, а исписаны чрезвычайно неразборчивым почерком, – с дюжину, если не больше, корзин, ящиков и коробок, в которых лежали какие-то предметы, завернутые в солому; Холл, не преминувший поворошить солому, решил, что это стеклянные бутылки. В то время как Холл болтал с Фиренсайдом, возницей, собираясь помочь ему перенести багаж в дом, из дверей вышел незнакомец в низко нахлобученной шляпе, в пальто, перчатках и шарфе. Он вышел из дому и даже не взглянул на собаку Фиренсайда, лениво обнюхивавшую ноги Холла.

– Несите ящики в комнату, – сказал незнакомец. – Я и так уже заждался их.

С этими словами он спустился с крыльца и подошел к задку повозки, как будто хотел собственноручно унести небольшую корзинку.

Завидев его, собака Фиренсайда дико зарычала и ощетинилась; когда же он спустился с крыльца, она подскочила и цапнула его за руку.

– Куш! – шарахнувшись, крикнул Холл, который всегда побаивался собак, а Фиренсайд заорал:

– Ложись! – и схватился за кнут.

Они видели, как зубы собаки скользнули по руке незнакомца, услышали звук пинка, собака подпрыгнула и вцепилась в ногу незнакомца, раздался треск разрываемых брюк. В это мгновенье кнут Фиренсайда настиг собаку, и она, заскулив от обиды и боли, спряталась под повозку. Все это произошло в каких-нибудь полминуты. Никто ничего не говорил, но все кричали. Незнакомец быстро взглянул на разорванную перчатку и штанину, сделал движение, будто хотел нагнуться, затем повернулся и взбежал на крыльцо. Они услышали, как он торопливо прошел по коридору и застучал каблуками по не покрытой ковром лестнице, ведущей в его спальню.

– Ах ты тварь этакая! – выругался Фиренсайд, слезая с повозки с кнутом в руке, в то время как собака зорко следила за ним из-за колес. – Иди сюда! – крикнул он. – А не то будет хуже.

Холл стоял, разинув рот, в полном смятении.

– Она укусила его, – заговорил он. – Пойду посмотрю, что с ним. – И он зашагал вслед за незнакомцем. В коридоре он встретил жену и сказал ей: – Постояльца искусала собака Фиренсайда.

Он поднялся по лестнице, дверь незнакомца была полуотворена, Холл распахнул ее и вошел в комнату без особых церемоний, спеша выразить свое сочувствие.

Штора была спущена, и в комнате царил полумрак. Холл успел заметить что-то в высшей степени странное, похожее на руку без кисти, занесенную над ним, и лицо, состоящее из трех больших расплывчатых пятен на белом фоне, очень похожее на бледный цветок анютиных глазок. Потом сильный толчок в грудь отбросил его в коридор, дверь захлопнулась перед самым его носом, и он услышал, как щелкнул ключ в замке. Все это произошло так быстро, что Холл ничего не успел сообразить. Мелькание каких-то смутных теней, толчок и боль в груди. И вот он стоит на темной площадке перед дверью, спрашивая себя, что же это он такое видел.

Немного погодя он присоединился к кучке людей, собравшихся на улице перед трактиром. Здесь был и Фиренсайд, который уже второй раз рассказывал всю историю с самого начала, и миссис Холл, твердившая, что его собака не имеет никакого права кусать ее постояльцев; тут же был и Хакстерс, владелец лавки, находившейся напротив, сильно заинтересованный происшествием, и Сэнди Уоджерс из кузницы, слушавший Фиренсайда с глубокомысленным видом; сбежались и женщины и дети, и каждый изрекал какую-нибудь глупость, вроде: «Попробовала бы она меня укусить», «Нельзя держать таких собак», «А почему она его укусила?» и так далее.

Мистер Холл глядел на них с крыльца, прислушивался к разговорам, и ему уже начало казаться, что ничего необычайного он наверху увидеть не мог, – пожалуй, это просто почудилось. Да ему и слов не хватило бы, чтобы передать свои впечатления.

– Он сказал, что ему ничего не нужно, – только и ответил он на вопрос жены. – Я думаю, надо внести багаж.

– Надо бы сразу прижечь, – сказал мистер Хакстерс, – в особенности если получилось воспаление.

– Я бы пристрелила ее, – сказала одна из женщин.

Вдруг собака снова зарычала.

– Давайте вещи, – послышался сердитый голос, и на пороге появился незнакомец, закутанный, с поднятым воротником и опущенными полями шляпы. – Чем скорее вы внесете мои вещи, тем лучше, – продолжал он. По свидетельству одного из очевидцев, он успел переменить перчатки и брюки.

– Сильно она вас искусала, сударь? – спросил Фиренсайд. – Очень это мне неприятно, что моя собака…

– Пустяки, – ответил незнакомец. – Даже не поцарапала. Поторопитесь лучше с вещами.

Тут он, по утверждению мистера Холла, выругался вполголоса.

Как только первую корзину внесли по его указанию в гостиную, незнакомец нетерпеливо начал ее распаковывать, без зазрения совести разбрасывая солому по ковру миссис Холл. Он начал вытаскивать из корзины бутылки – маленькие пузатые бутылочки с порошками, небольшие, узкие бутылки с окрашенной в разные цвета или прозрачной, как вода, жидкостью, синие изогнутые склянки с надписью «яд», круглые бутылки с тонким горлышком, большие бутылки из зеленого и белого стекла, бутылки со стеклянными пробками, с вытравленными на них надписями, бутылки с притертыми пробками, бутылки с деревянными затычками, бутылки из-под вина и прованского масла. Все эти бутылки он расставил рядами на комоде, на каминной доске, на столе, на подоконнике, на полу, на этажерке – всюду. В брэмблхерстской аптеке не набралось бы и половины такого количества бутылок. Получилось внушительное зрелище. Он распаковывал корзину за корзиной, и во всех были бутылки. Наконец, все шесть корзин опустели, а на столе выросла гора соломы; кроме бутылок в корзинах оказалось еще немало пробирок и тщательно упакованные весы.

Распаковав корзины, незнакомец отошел к окну и немедля принялся за работу, не обращая ни малейшего внимания на кучу соломы, на потухший камин, на ящик с книгами, оставшийся на улице, на чемоданы и остальной багаж, который был уже внесен наверх.

Когда миссис Холл подала ему обед, он был совсем поглощен своей работой, которая заключалась в том, что он вливал по каплям жидкости из бутылок в пробирки, и даже не заметил, как она вошла; лишь когда она убрала солому и поставила поднос на стол, быть может несколько более шумно, чем обычно, так как ее взволновало плачевное состояние ковра, он быстро взглянул в ее сторону и тотчас отвернулся. Она успела заметить, что незнакомец был без очков: они лежали возле него на столе, и ей показалось, что его глазные впадины необычайно глубоки. Он надел очки, повернулся и посмотрел ей в лицо. Она собиралась уже высказать свое недовольство по поводу соломы на полу, но он предупредил ее.

– Я бы просил вас не входить в комнату, не постучав, – сказал он с необычайным раздражением, которое, видимо, с легкостью вспыхивало в нем по малейшему поводу.

– Я постучалась, но должно быть…

– Быть может, вы и стучали. Но во время моих исследований— исследований чрезвычайно важных и необходимых – малейшее беспокойство, скрип двери… Я бы просил вас….

– Конечно, сударь. Если вам угодно, вы можете запирать дверь на ключ. В любое время.

– Очень удачная мысль! – сказал незнакомец.

– Но эта солома, сударь. Осмелюсь заметить…

– Не надо! Если солома вас беспокоит, поставьте ее в счет. – И он пробормотал про себя что-то очень похожее на ругательство.

Он стоял перед хозяйкой с воинственным и раздраженным видом, держа в одной руке бутылку, а в другой пробирку, и весь его облик был так странен, что миссис Холл смутилась. Но она была особа решительная.

– В таком случае, – заявила она, – я бы хотела знать, сколько вы полагаете…

– Шиллинг. Поставьте шиллинг. Я думаю, этого достаточно?

– Хорошо, пусть так и будет, – сказала миссис Холл, принимаясь накрывать на стол. – Конечно, если вы согласны…

Незнакомец повернулся и сел спиной к ней.

Все послеобеденное время он работал, запершись на ключ и, как удостоверяет миссис Холл, почти в полной тишине. Только один раз послышался треск и звон стекла, как будто кто-то толкнул стол и с размаху швырнул на пол бутылку, а затем раздались торопливые шаги по ковру. Опасаясь, уж не случилось ли что-нибудь, хозяйка подошла к двери и, не стуча, стала прислушиваться.

– Ничего не выйдет! – кричал он в ярости. – Не выйдет! Триста тысяч, четыреста тысяч! Это необъятно! Обманут! Вся жизнь уйдет на это!.. Терпение! Легко сказать!.. Дурак, дурак!

Тут кто-то вошел в трактир, застучали тяжелые сапоги по плиткам пола, и миссис Холл должна была волей-неволей отойти от двери, не дослушав.

Когда она вернулась, в комнате снова было совсем тихо, если не считать слабого скрипа кресла и случайного позвякивания бутылки. Очевидно, незнакомец снова принялся за работу.

Когда она принесла чай, то увидела в углу комнаты, под зеркалом, разбитые бутылки и золотисто-желтое пятно, небрежно вытертое. Она обратила на это внимание постояльца.

– Поставьте все это в счет, – огрызнулся он. – Ради бога, не мешайте мне. Если я причиняю вам какой-нибудь убыток, ставьте в счет. – И он снова принялся делать пометки в лежавшей перед ним тетради.

– Знаете, что я вам скажу, – таинственно начал Фиренсайд. Разговор происходил вечером того же дня в пивной.

– Ну? – спросил Тедди Хенфри.

– Этот человек, которого укусила моя собака… Ну, так вот: он – чернокожий. По крайней мере, ноги у него черные.

Я это заметил, когда собака порвала ему штаны и перчатку. Надо было думать, что сквозь дыры видно будет розовое тело, правда? Ну а на самом деле ничего подобного. Одна только чернота. Верно вам говорю, он такой же черный, как моя шляпа.

– Господи помилуй! – воскликнул Хенфри. – Вот так так! А ведь нос-то у него самый что ни на есть розовый.

– Так-то оно так, – заметил Фиренсайд. – Это верно. Только вот что я вам скажу, Тедди. Парень этот пегий: где черный, а где белый, пятнами. И он этого стыдится. Он вроде какой-нибудь помеси, а масти, вместо того чтобы перемешаться, пошли пятнами. Я и раньше слыхал о таких случаях. У лошадей это бывает сплошь да рядом, спроси кого хочешь.