Пасербки восьмої заповіді

Здесь отец Ян молился в одиночестве, здесь же выслушивал исповеди родовитых шляхтичей и шляхтянок, претендующих на особое внимание аббата, отпускал грехи, давал советы, после которых многие уходили с облегченным сердцем, а кое-кто и вскоре принимал постриг. Знали бы эти люди, что на самом деле происходило в то неуловимое мгновение, когда бремя грехов спадало с их души или когда важное решение, еще минуту назад рождавшее бурю сомнений, вдруг оказывалось простым и единственно возможным! Но люди покидали монастырь, аббат оставался, и все шло своим чередом.Отца Яна многие считали святым. И хотя прижизненная канонизация ему не грозила – даже святой Станислав Костка сподобился приобщения к лику лишь после того, как отдал Богу душу, – тем не менее тынецкие отцы-бенедиктинцы и священнослужители соседних монастырей были твердо уверены, что уж епископский-то сан не минует ксендза Ивонича, причем в самое ближайшее время.И только сам отец Ян, Яносик Ивонич, старший из приемных детей Самуила-бацы, знал истинную цену своей святости.Кроткий аббат был вором.

Никогда не затевайте разговора с цыганками и дьяволами…

Я не помню, кем был, – я знаю, кем стал.

- А что, отец мой Ян, ты не веришь в ад? Весьма удивительно для тынецкого настоятеля!

- Я верю в Бога, - очень серьезно отозвался аббат. - А ад или рай... возможно, они пока что пустуют, Марта.

- Пустуют?

- Я говорю - возможно. Тебе ведь известно, когда Господь будет судить души живых и мертвых, отделяя овец от козлищ?

- По-моему, ты хочешь таким образом отвлечь меня, Яносик, от более земных забот. Конечно, известно. Когда наступит Dies irae, День Гнева, Судный день.

- Значит, Судный день еще не настал?

- Издеваешься, святой отец? Конечно, нет!

- Но если нас еще не судили, - плетью хлестнул голос аббата, - если Господь еще не вынес нам приговор, то почему нас должны наказывать или награждать?! Кто взял на себя право судить, карать и миловать раньше Господа?! Откуда рай или ад, кара или воздаяние, если приговор не вынесен?! Ответь, Марта!

Марта растерянно молчала.

Ад в вас, дорогие мои, он шипит и пенится, как недобродившее вино, он ударяет в голову мягкими коварными молоточками; ад в вас, любезные господа, но во мне его больше. Я – крепостной тьмы, я – виллан геенны, я – пустая перчатка, я чувствую в себе заполняющую пустоты руку преисподней и завидую тому преступнику на эшафоте, в чье чрево входит сейчас заостренный кол.

Он ведь не знает, что никогда не попадет в ад.Ад попадет в него.Согласитесь, что это не одно и то же.

Антонио Вазари, Жан-Пьер Шарант, пожилой барон фон Бартенштейн – любой из них, теряя какое-либо знание, украденное их проворным учеником, восстанавливал потерю почти мгновенно, практически не замечая этого, как дерево не замечает потери листа, если цел ствол, или даже потери молодого побега. Новые отрастут, не сегодня, так завтра. Зато Михал старательно приращивал полученные побеги к себе, добиваясь в конечном итоге нужного результата и не задумываясь над тем, что для подобного дела нужно по меньшей мере иметь свой ствол – пусть неокрепший, пусть дикий, но он должен быть.Нельзя прирастить побег к пустому месту.

Он страстно хотел заполучить чужой талант, мучаясь невозможностью сделать это, – и не замечал собственного.

Ведь если допустить хоть кроху правоты в догматах катаров – значит, проданная дьяволу душа попадает не на сковородку, пугало старух-богомолок, а начинает жить заново под сюзеренитетом сатаны! Не это ли ад, Марта! Ад на земле, способный вовлечь в свое пламя и находящиеся рядом невинные жертвы! Ты украла погибшую душу у сатаны… нет ли в этом особого промысла Божьего?!

День за днем, год за годом украденные во имя благой цели черные думы, корыстные помыслы, зависть, тщеславие, доносы и интриги скользкой плесенью оседали в душе брата (позже - отца) Яна, и время от времени Ивонич начинал задыхаться, тонуть в этой мерзости, не отличая врожденного от краденного. Тогда он на несколько недель исчезал из монастыря - якобы по делам святой католической церкви, - в потайном месте сменял свое одеяние на мирское и ударялся во все тяжкие, ныряя с головой в пучину пьянства, чревоугодия, кутежа и продажной любви, давая выход накопившимся в нем чужим страстям и желаниям.

Это случалось нечасто - лишь тогда, когда кладовая его души оказывалась переполнена той дрянью, которую отец Ян выносил из чужих душ. Для блага других - и ради собственной выгоды. Всяко бывало, и до сих пор мучался сорокалетний аббат Ян, считавшийся святым, страшным вопросом: благо творит он или зло? Угодно ли Богу то, что он делает, или уже ждет его в аду сатана, радостно потирая руки в предвкушении?..

Ответа настоятель не нашел до сих пор.