Kitobni o'qish: «Наследник герцога»

Посвящается тем, кто был со мною рядом всѐ это время, поддерживал морально и верил в меня. Я выражаю самую большую дружескую благодарность этим людям.

Автор

Глава 1
Пять лет назад, или Не всё поддаётся законам логики…

Наступила долгожданная вторая половина августа. В Лиссабоне в колледже искусств началась учебная пора. Те, кто тут учился не первый год, выгодно отличались от новичков, в чьих взглядах присутствовал некий страх и робость. Они долго путались по коридорам, изучая обстановку или попросту разыскивая свою аудиторию. В то время как старшекурсники шли уверенно, даже не глядя под ноги, так как за время учёбы изучили на паркете все малейшие выступы, за которые можно было споткнуться.

В одном из классов, столпившись у входа, находились в основном новенькие. Они стояли, тихонько перешептываясь, пока почтенных лет учитель заканчивал зачитывать фамилии, вызывая для знакомства поочерёдно всех своих учеников.

– …Фредерик ле Гранж…

– Я, господин учитель, – из толпы вышел светловолосый высокий юноша весьма чопорного вида.

– Дерек МакКингли…

– Я, господин учитель, – необычно низенький для своего шотландского происхождения юноша выступил на шаг вперёд и слегка поклонился учителю.

Вдруг учитель на несколько секунд замолчал, словно вчитываясь в написанное на листе бумаги, который он держал в руках. Он поправил очки и снова повнимательнее стал разбирать фамилию словно по слогам, не веря своим глазам.

– Эдмон де Гарнье? – он вопросительно и с лёгкой дружеской улыбкой посмотрел туда, откуда, пробираясь сквозь толпу, выходил к центру необычайно привлекательный молодой человек лет семнадцатити, чья внешность очень напоминала ему одного хорошего знакомого.

– Я, господин учитель… – прозвучал его мягкий голос.

Учитель улыбнулся. Юноша, не заметив этого, а может, не подавая вида, что узнал преподавателя, ввиду некоторых своих логических рассуждений, с поклоном отошёл на пару шагов назад.

– Что ж! – продолжил мастер, – добро пожаловать в наш колледж, господа. Занимайте свободные мольберты и приступим к занятиям.

Ученики стали рассаживаться. Из двадцати человек нашлось как минимум десять, кто обратил внимание на Эдмона. Что-то в нём было такое, что неизменно притягивало взгляд. Немудрено, если бы в классе присутствовали девушки, но речь сейчас шла не о внешней красоте, которой можно было позавидовать даже будучи лицом мужского пола. Его матово-бледное лицо с тонкими чертами выдавало чистокровного аристократа, однако даже эта бледность навряд ли приписывалась только его происхождению. Те, кто осмелился взглянуть на него хоть раз, испытывали дрожь и холод, пробегавший по всему телу: его серо-голубого цвета глаза смотрели так, словно заглядывали в самую душу собеседника, словно читали все мысли и подвергали мучительным пыткам сознание изнутри. Что могло заставить столь молодого человека так смотреть на окружавший его мир?

Он снова погрузился в себя спустя минуту – это помогало ему сосредоточиться на своих мыслях и создать невидимую преграду от шёпота и присутствия окружающих. Несколько плотно сжатые губы, казалось, не давали вырваться крику боли из глубины его души. Так казалось… а может быть, это было правдой. Весь одетый неизменно в чёрное, кроме рубашки, он производил впечатление скорбящего, да и выражение глубокой печали на лице лишний раз служило доказательством. Он медленно прошёл к свободному месту и бесшумно опустился на стул, потупив взгляд в пол, но тем не менее внимательно слушая учителя.

– Итак, – продолжал маэстро; голос его звучал уверенно, но мягко и успокаивающе, – сегодня у нас первый урок по графике. Я бы хотел познакомиться не только с вами, как с художниками, но в первую очередь с вашим мировоззрением. Поэтому я решил сделать небольшую проверку вашего уровня, чтобы в дальнейшем мне было легче поправлять ваши ошибки, если таковы найдутся. Материал для эскиза в свободном стиле и тематику вы выбираете на своё усмотрение. Сегодня я не устанавливаю никаких правил, господа. Всё согласно вашему желанию. Что ж, приступайте.

В аудитории зашелестели листы бумаги, открывались-закрывались портфели для извлечения перьев, туши, карандашей и красок – всего, что необходимо для урока. Учитель тем временем вернулся к своему столу, положил документ на стол и встал возле окна, желая поглядеть, что происходило в саду под окнами аудитории. На самом краю парка за забором, который отгораживал часть колледжа, где занимались дамы, он увидел девушку с граблями, которая старательно вычищала лужайку от сухих листьев.

– Бедное дитя… – прошептал он, несколько помрачнев, и, обратив взгляд к аудитории, весьма притягательным субъектом которой стал юный герцог де Гарнье. Глядя на юношу, он даже немного улыбнулся, так как очень был рад видеть среди своих учеников сына того, кто ему был словно родное дитя. Луи Милле никогда не забывал об Антонио, а тот, в свою очередь, судя по присутствию Эдмона в этом колледже, не забывал о старом учителе. Теперь уже очень старом… Много лет прошло с тех пор. Сам Антонио тогда был ненамного старше мальчика, который сейчас сидит в самом конце класса, что-то рисуя на листе бумаги. Милле было давно за шестьдесят, но он по-прежнему оставался таким же щуплым и подвижным, хотя и не настолько, как раньше, – старость и сердечная болезнь брали своё, а года были неумолимы в своём беге.

Милле уселся в кресло, ожидая, когда по его расчётам студенты нарисуют что-то вполне приемлемое для критики. Потом учитель стал прохаживаться между рядами мольбертов, внимательно разглядывая, что и как каждый изображал. Ему нетрудно было определить темперамент человека, его характер и привычки, едва взглянув на штрихи, линии и цвет. Он уже знал о каждом буквально всё. В аудитории в основном присутствовали люди молодые и жизнерадостные. Повсюду вырисовывалась жажда жизни и приключений; яркие краски и свободные штрихи выдавали легкомыслие и беззаботность. Но так и должно было быть в их возрасте. Впрочем, всё зависело от человека…

Милле не знал Эдмона так хорошо, как Элен или Антонио. С минимальной погрешностью он бы смог сказать, что бы рисовал герцог, если бы по-настоящему увлекался изобразительным искусством. Но было очень интересно узнать, как воспринимал мир его юный сын. Милле подошёл ближе и застыл в немом оцепенении: мало того, что рисунок напрочь был выполнен в мрачных тонах, да ещё к этому присоединился не менее мрачный сюжет. Картина изображала мёртвого юношу, лежащего на самом краю берега моря; его рука, застывшая в жесте мольбы, была протянута вперёд к глади воды; сам же юноша был избит плётками и по всему телу виднелась запёкшаяся кровь. Милле вздрогнул, почувствовав, как холод пробежал по его спине, а кончики пальцев словно заледенели. Картина была выполнена профессионально. Слишком профессионально для того, кто только пришёл в колледж. Но краски и сюжет навевали отчаяние, аппатию, депрессию и призыв смерти.

– Эдмон… – позвал учитель.

Юноша обернулся и, сообразив, что перед ним стоит учитель, вскочил со своего места.

– …останьтесь, пожалуйста, после занятий, мне надо с вами поговорить, – закончил тот.

– Хорошо, господин учитель, – с поклоном сказал юный герцог.

Милле отошёл в сторону. Несколько человек, обративших внимание на то, что произошло, и на разговор учителя и ученика, зашептались.

– Что у него там такое, что ему приказали остаться после занятий? – спросил один из них, кто ближе всех находился рядом с тем местом, где стоял мольберт юноши.

– Понятия не имею, – ответил сидевший рядом.

– Странно…

– Согласен. Дождёмся перерыва между занятиями и всё узнаем.

Так получилось, что Эдмон закончил работу до назначенного срока. Милле заметил это, подошёл к нему и, выяснив, что работа завершена, отпустил юношу в парк на свежий воздух, напомнив, что тот должен прийти ровно через час для беседы.

Эдмон вышел на улицу и пошёл в глубь парка. Гуляя здесь вчера впервые, он увидел скамейку в самом углу под забором. Там никто не будет его видеть и никто не потревожит его мысли. Ему сейчас вообще ничего не хотелось, кроме смерти, на которую он не имел права во имя родителей, а особенно отца, которого он снова обрёл. Он сейчас чувствовал, что ни на что не имеет права, даже на смерть, которая забрала у него Джулию. Забрала вместе с его радостью, счастьем и будущим. Всё так опостыло в последнее время. Ничего не хотелось: ни жить, ни учиться, ни рисовать. Он бы сейчас запросто прыгнул с высокой скалы или бросился под экипаж… под тот самый, который сбил девушку. Душа Эдмона превратилась в ледяной айсберг, покрытый снегом, она замёрзла и оцепенела. Разрываясь между необходимостью жить ради родителей и желанием быть рядом на небесах или в аду с той, кого любил, Эдмон начинал впадать в депрессию, вызывавшую неудержные слёзы, беспокойство и ненависть к самому себе. Он сел на скамейку в самый угол за живой изгородью из вечнозелёного кустарника, который полностью скрывал его от всеобщих глаз колледжа, и заплакал, закрыв ладонями лицо. Ему так трудно было удерживать слёзы в присутствии посторонних. Все считали его сильным человеком, он и был сильным, но не сейчас. Из-за боли. Но не физической, которую можно вылечить, а той раны души, к которой нельзя коснуться, к которой нельзя приложить целебное лекарство. Возможно, рана и заживёт, но шрам останется навеки. Что бы сейчас ему ни говорили и что бы с ним ни делали – ему было безразлично. Он сможет выслушать любые слова в свой адрес и не произнёсет ни звука, даже если его станут жестоко истязать.

Сквозь пальцы рук выступали капельки слёз и падали на траву. Он даже не видел, что кто-то стоял за оградой и наблюдал за ним, не решаясь заговорить. Это была та самая девушка, за которой наблюдал Милле из окна аудитории. Она уже убрала сад и вернулась за корзиной с листьями, чтобы выбросить содержимое в мусорку за зданием колледжа. Увидев молодого человека, закрывшего ладонями лицо, она долго не могла понять, что с ним происходит. Лишь только когда заметила блеснувшую на его пальцах слезу, ей всё стало понятно.

«Какими злыми бывают подчас некоторые ученики, когда критикуют чужую работу! – подумала она, ошибочно предполагая, что причиною слёз этого человека была жестокая критика его работы некоторыми старшими учениками. – Разве можно доводить человека до такого состояния! А хуже всего то, что многие из критикующих ещё толком сами ничего не умеют делать, только умело оскорблять других научились… Как же сделать так, чтобы он перестал расстраиваться по пустякам? – размышляла далее девушка. – Я его совсем не знаю, да и заговорить первой с ним как-то неприлично: он, судя по одежде, из богатой семьи, а я… я всего лишь здесь работаю…»

Она подняла свою корзинку и тихонько стала отходить в сторону. Эдмон, словно почувствовав чьё-то присутствие, поднял голову, желая узнать, кто потревожил его одиночество. Но он лишь увидел удалявшуюся девушку в одежде прислуги и белой косынке, из-под которой выбивались длинные каштановые волосы.

«Хоть бы она ничего не заметила…» – подумал юноша, тяжело вздохнув и вытирая платком слёзы. Ещё с минуту он посидел на скамейке, чтобы сошла краснота с глаз и щёк, и собрался было уйти, но едва он сделал несколько шагов по направлению к выходу из лабиринта вечнозелёного кустарника, как его окликнул приятный женский голос с той же стороны, где незадолго до этого стояла незнакомка в платке.

– Вы кого-то ждёте, молодой человек?

Эдмон обернулся. Перед ним за забором стояла одна из учениц, скрываясь от солнца под белым кружевным зонтиком. Впрочем, она вся была в белом, даже фартучек, слегка испачканный красками, тоже был бел, как снег. Её изящное дорогое платье весьма кокетливо облегало стройную тонкую талию. Как и полагалось ученицам этого колледжа, она не носила головного убора и перчаток ввиду специфики практических занятий. Но это ничуть не уменьшало её красоты и великолепия густых льняного цвета волос, пряди которых развевались от ветра. Она словно вся сияла на солнце, как ангел в лучах Божьего благословения.

Юноша поторопился ответить:

– Я… нет, мисс, я просто тут отдыхал… – он подошёл ближе, сомкнув пальцы на одном из плетёных железных узоров ограды. – Извините, если я вас испугал.

– Что вы, – ответила кокетливо незнакомка.

– Простите, я не представился, – поспешил исправить оплошность Эдмон, слегка поклонившись, – меня зовут Эдмон де Гарнье. К вашим услугам…

Девушка подошла ближе и глядя на собеседника своими голубыми, как небеса, глазами, ответила:

– Элоиза Беркли…

Её взгляд замер на лице юноши.

«Боже… передо мною совершенство…»

Она не смогла отвести глаза. Сейчас ей трудно было понять, что её так в нём притягивает. Как невидимый магнит. Ей вдруг захотелось во что бы то ни стало не отпускать его, слушать его тихий мягкий голос, видеть его глаза и только его глаза. Если он уйдёт – это будет пытка для неё. Понимая лишь то, что она попросту влюбилась в него с первого взгляда, она, не позволяя ему смотреть куда бы там ни было, кроме как на себя, подошла вплотную к ограде и коснулась тонких пальцев юноши.

Может быть, точно так же было и с Антонио, много лет назад?.. Может быть, именно с этого всё и начиналось? Эдмон не знал наверняка, он об этом никогда не задумывался, не вспоминая или не желая вспоминать прошлого отца в силу некоторых причин. Сейчас что-то другое руководило его поведением. До нынешнего дня непонятное. Тщетно его разум пытался найти логическое объяснение тому, что с ним сейчас происходило, но вся логика загонялась в тупик, постепенно отступая вглубь и уступая место тому, чему он пока не дал названия.

Элоиза протянула руку к его волосам, а потом слегка коснулась щеки и изящным пальчиком провела по его приоткрытым губам. Эдмон никак не отреагировал на её действия и лишь опустил глаза.

– Идите за мною… – она поманила его рукой к углу. За одним из кустов в самом конце изгороди оказалась почти неприметная калитка, сплошь заросшая диким виноградом и плющом, однако очень легко поддавшаяся хрупкой ручке девушки.

Эдмон смутно понимал, что с ним сейчас происходит, но шёл туда, куда его звали. Что он хотел доказать самому себе? Что ему всё безразлично? Что его жизнь потеряла смысл и что его поведение оправдано? Что же? И ещё не скоро он даст этому объяснение. А пока он делал то, что ему говорили, не задумываясь о смысле своих действий, ибо всякий здравый смысл нынче был слишком отдалён от него.

Около калитки оказалась такая же увитая виноградом беседка. Элоиза завела его внутрь – и теперь они были одни, и никто их не мог видеть, а тот, кого минуту назад отделяли от неё железные кованые прутья, теперь был совсем рядом. Притягательная нежность лица юноши, не похожего на всех остальных молодых людей этого времени… Слишком непохожего. Его изящная красота просто манила к себе, оставляя единственное желание – всецело обладать ею, пренебрегая всеми установленными светскими правилами. Когда Эдмон был серьёзен, его глаза немного отдавали холодом мыслей, но сейчас они смотрели иначе. Этот взгляд вызывал желание целовать юношу до безумия, что и сделала Элоиза, лишь только расстояние между молодыми людьми сократилось до минимума. Всё было слишком просто – юный герцог не сопротивлялся ни единому её действию. Даже её тёплые руки, нежно скользившие по его волосам, лицу и телу, не вызывали ничего, кроме безразличного подчинения.

От Эдмона было слишком трудно отказаться и слишком тяжело забыть. Так же это было с его отцом много лет назад. Но приведёт ли это к тому, к чему привело когда-то Мариэля, или же всё закончиться иначе? Хотя, может, и в этом был какой-то смысл. Ведь не всё поддается законам логики.

Дежурный зазвонил в большой колокол, оповещая тем самым, что занятия окончились. Этот звон словно разбудил Эдмона. Он поспешно стал, приведя в порядок одежду.

– Мне надо идти… – сказал он, словно просыпаясь ото сна. – Меня ждёт учитель… ещё увидимся, – добавил он напоследок, оглянувшись назад и слегка улыбнувшись. Странной была эта улыбка…

– Конечно, – ответила девушка, провожая его нежным взглядом.

Но он больше не оглядывался. Нервно стирая платком губную помаду с лица, Эдмон быстрыми шагами поднялся по лестнице и направился по коридору к аудитории, которую он покинул час назад.

Его уже ждал Милле. Почему-то стоя у окна. Не менее странным взглядом он посмотрел на Эдмона. Луи сделал несколько шагов вокруг юноши и, вытянув чистый платок из кармана жилета, протянул его со словами:

– Вытри шею с левой стороны… там ещё остались следы помады… Так, как зовут счастливую обладательницу богатого во всех отношениях трофея? – несколько саркастически продолжил он, выжидающе глядя на де Гарнье. Ещё на занятии он хотел поговорить с Эдмоном совсем одругом – о его рисунке, но обстоятельства сменили тему.

Взяв платок из рук преподавателя, Эдмон несколько раз протер шею – на белоснежном платке и вправду остались следы алой помады.

– Спасибо… – поблагодарил он то ли за платок, то ли за то, что Милле указал следы «преступления», которые могли стать предметом обсуждения некоторых злых языков.

– Ну? – выжидающе настаивал маэстро, – так как же?

– Элоиза Беркли…

– Эдмон, судя по рассказам отца, ты был очень серьёзным молодым человеком, когда учился в колледже Св. Павла в Лондоне. Что произошло, что я уже склоняюсь к мысли, будто Мариэль ошибся в тебе, либо… я даже не хочу об этом говорить… – Он сделал паузу. – Что с тобою происходит? Может, объяснишь мне? Неужели мне придётся устраивать так называемую промывку мозгов – грубое выражение, но однозначно точное в данной ситуации, – взрослому человеку, которого отпустили самого в Португалию, которому доверились, на которого положились, как на вполне ответственного человека… Найди в себе силы не вести себя так, как незадолго до начала нашего разговора. И ещё: несмотря на мою тираду в твой адрес, я бы хотел услышать хоть несколько слов оправданий из твоих уст, так как есть вероятность, что Мариэль что-то забыл мне о тебе рассказать.

– Почему вы так жестоки ко мне, учитель? Зачем вы заставляете меня лишний раз вспоминать о том, что я не верну Джулию… никогда не верну! Зачем вы снова вскрываете рану, которая даже не зажила?.. – вдруг выпалил Эдмон.

Почему никто даже не пытался понять его боли?

– Я понимаю…

– Нет, вы не понимаете, – перебил Эдмон. – Её больше нет!

Он нервно вздрогнул, снова закрыл лицо руками и заплакал. Милле не стал его утешать, и тому была причина.

– Хорошо, будем логичны в наших рассуждениях: ты настолько её любил, что стал после её смерти искать утешения в объятьях другой?.. – Эдмон вздрогнул после этих слов. – И я более чем уверен, твои чувства к Элоизе далеки от той чистой любви, которую ты испытывал к Джулии… Будем вести разговор, как взрослые люди. – Милле принципиально стал говорить с человеком намного младшим, чем он, на равных. – Мариэль до сих пор кается в том, что ты сейчас делаешь с такой непринуждённой лёгкостью, и мне становится страшно… Понимаешь, Эдмон, страшно. И запомни: с сегодняшнего дня я буду пристально следить за тобою! Куда бы ты ни пошёл и что бы ты ни делал, – мрачно добавил Милле. – Одно из двух: либо ты снова станешь самим собою, либо я тебя буду запирать в твоей комнате систематически после занятий и буду заваливать практическим домашним заданием так, что ты будешь иметь право лишь на несколько часов сна и трапезу в быстром темпе. Я всё ясно сказал?

Милле был не на шутку зол. Спустя много лет он до сих пор винил себя в том, что вовремя не вмешался в жизнь Антонио и позволил тому решать всё самому, дав лишь несколько наставлений, которые герцог поначалу проигнорировал. Милле, как человек умный, не желал совершать одну и ту же ошибку дважды, предприняв в похожей ситуации тактику совершенно противоположную. Он не будет просить – он будет заставлять. Одной глупостью станет меньше, если он на сей раз вмешается.

– Да, учитель, – подавляя рыдания, ответил юноша.

– Вот и ладно. А теперь я провожу тебя в твою комнату. Пошли.

Жестом руки предлагая выйти из аудитории, Милле вышел вслед за Эдмоном, пропустив его вперёд, чтобы тот находился в поле зрения. Шли всю дорогу молча; их путь лежал через двор к противоположному концу сада, где виднелось здание общежития. Он провёл Эдмона и у самой двери напоследок сказал:

– Кстати, за сегодняшнюю работу ставлю высший балл. Но это сегодня, посмотрим, как вы справитесь с заданием на следующем занятии, молодой человек…

Эдмон поклонился учителю и вошёл в свою комнату, где его ждал ужин на столе. После тирады Милле кусок в горле застревал. Едва прикоснувшись к еде, он оставил эту никчёмную идею с ужином и, взяв книгу по химии со своего секретера, прилёг на кровать и стал читать.

Наступил вечер. Эдмон чувствовал, что просто так ему сегодня не уснуть. Он попросил, чтобы ему приготовили ванну, расслабившись в которой он стал думать о событиях сегодняшнего дня, пытаясь собрать воедино осколки, слепить весь этот мудрёный пазл и сделать выводы. Он не мог забыть Элоизу, а её поцелуи до сих пор горели на его теле. Закрыв глаза, он попытался воспроизвести в мыслях весь образ девушки до мелочей – и ему это удалось. Ему вдруг даже показалось, что он снова ощущает её губы, соприкасающиеся с его губами. Он поймал себя на мысли, что хочет, чтобы она была сейчас рядом с ним. Однако это было невозможно – девушкам запрещалось под угрозой исключения из колледжа появляться в этой части здания.

Безнадёжно вздохнув, он погрузился с головой в воду и снова вынырнул, окончательно намочив свои длинные волосы, которые мокрыми, слегка завитыми прядями, живописно обрамляли его лицо.

Вдруг он услышал лёгкий стук в окно своей комнаты. «Что это может быть… или кто?» – подумал он.

– Чёрт, – выругался он, заставляя себя вылезть из ванной. Быстро вытершись полотенцем, он накинул свой халат, который тут же стал мокрым на плечах от воды, стекавшей с волос. – Нет никакого желания с кем-либо разговаривать… – мрачно пробурчал он, направляясь к окну, в которое кто-то легонько постукивал.

На улице было очень темно. Не успев зажечь лампу, он наощупь стал отодвигать щеколду на раме, и когда окно было открыто, он чуть не вскрикнул – за окном стояла Элоиза в ночнушке и халате и с папкой для рисования в руках.

– Что случилось? – несколько холодно произнёс юноша. – Почему ты здесь?

– Может, поможешь мне перебраться через подоконник, пока меня никто не заметил? – вместо ответа спросила она, вставая на выложенную из камня клумбу под самым окном. Она была на голову ниже Эдмона, а потому ей пришлось ещё привстать на носочки, чтобы её талия оказалась на уровне нижней части окна.

Эдмон взял папку Элоизы и положил на свой стол. Потом он обхватил тонкую талию девушки и с лёгкостью поднял на руки. Он не спешил опускать её на пол, а она не торопила его это делать.

Как легко зачастую сбываются наши желания – стоит только захотеть! Несколько минут назад он думал о том, чтобы Элоиза была рядом с ним, и вот она уже у него на руках. Другой бы задался вопросом, почему юному герцогу так всё легко достаётся? Из-за его наследства и титула? Навряд ли: в этом колледже как минимум три четверти студентов из именитых семей и имеют титулы. Внешние данные? Да, он выгодно отличался на фоне многих, но и это не было решающим фактором.

Пожалуй, пояснение могла бы дать только Элоиза и те, кто окажется рядом с юношей в будущем. Это было сравни с великолепным цветком, мимо которого нельзя пройти, не заметив и не коснувшись его лепестков; или как синь небес, которой нельзя не любоваться. Его глаза были глубоки, как воды океана; в его взгляде можно было утонуть, забыв даже о том, кто ты и что ты. Раствориться и стать его частью, ощущая, что хоть немного обладаешь тем, что тебя так влечёт.

Но как и океан никогда не принадлежал одному человеку, как небеса были бескрайни и свободны, так и Эдмон никогда больше никому не будет принадлежать всецело, даже если кому-то, как Элоизе, будет казаться обратное. Сердце Эдмона разбито, а осколки разбросаны и развеяны ветром в Лондоне. Он покорит ещё одну женщину, и это будет Столица, но в этот раз решающим фактором будут его знания и интеллект.

Для Элоизы сейчас непокорённой вершиной оставался Эдмон. И ей больше ничего не было нужно. Она сейчас ласково обнимала юношу за шею, не желая его никуда отпускать.

– Нас накажут, если кто-то узнает, что ты была здесь, у меня… – прошептал Эдмон, опускаясь на кресло вместе с девушкой.

– Мне всё равно… – ответила она.

– Как ты вернёшься назад?

– Найду способ… – почти касаясь его губ, сказала она.

– Зачем ты пришла?..

И почему он это спросил? Он сам не мог понять, ведь несколько минут назад он так хотел, чтобы она была рядом. Два противоречивых чувства боролись в нём: с одной стороны он не хотел, чтобы его сегодня кто-то тревожил, а потому девушка отчасти его раздражала; но с другой стороны – отвечая на её ласки – хотел, чтобы это продолжалось вечно.

– Я пришла не за чем, а за кем, – ответила она лукаво, вставая с его колен; при этом правая пола шёлкового синего халата Эдмона соскользнула, высоко обнажая его ногу. Искусительница поняла, что на нём, кроме халата, ничего не надето. – И ещё… – она замерла, остановив взгляд на его глазах, – я хочу, чтобы ты был моей моделью для эскизов. Или ты не хочешь?

– Я не сказал «нет»… – несколько безразлично ответил он, в данную минуту слабо отдавая себе отчёт в том, что от него требуется. Ему не хотелось сейчас думать. Все его мысли были переломлены надвое.

– Отлично, – она двусмысленно улыбнулась, зажгла лампу и села напротив на стул. Сперва она рисовала его так, как он сидел, потом попросила поменять позу и так несколько раз. Как ни крути, а сказать, что девушка просто талантлива – всё равно что не сказать ничего, так как наброски были восхитительны. Ведь она была лучшей в своём классе, как и Эдмон. И трудно ответить наверняка, чего в ней больше: достоинств или недостатков.

– Ну, вот, – произнесла она, закончив его портрет. – Осталось только одно…

Она остановилась. Сейчас даже её прямолинейности не хватало, чтобы произнести вслух то, что она хотела.

– Что именно? – теперь Эдмон, сидевший всё это время почти безмолвно и уткнув свой взгляд в самый незначительный предмет в комнате, вопросительно взглянул на неё. – Я жду… ты прекрасно знаешь, что я сделаю всё, о чём ты меня попросишь.

– Боюсь, ты не сделаешь этого для меня…

– Ты так думаешь? – он встал с кресла и сделал пару шагов в сторону. – Садись на моё место. – Элоиза сделала, как он велел. Ей стало ясно, что он просто угадал её просьбу. Тем временем он встал спиною к ней на небольшом расстоянии.

– Мне… может, выйти? – тут её непосредственная прямолинейность достигла своего предела. Она стала сомневаться в себе настолько, насколько Эдмон отчего-то стал чувствовать себя уверенней.

– Нет нужды, – засмеялся он, развязал пояс, и халат лёгкой волною слетел на пол к его ногам, обнажая удивительно стройное юное тело.

Элоиза потеряла дар речи. Она никак этого не ожидала.

– Ты была так смела в своих мыслях, когда с моей ноги соскользнул халат… – оказывается, что несмотря на своё внешнее спокойствие и кажущееся безразличие, он полностью читал её мысли. Так вот как он угадал её желание! Но это было не гадание на лепестках ромашки, а простое внимание к жестам, мелочам и мимолётному выражению глаз.

Не разворачиваясь, он живописно сел боком на полу, опершись одной рукой о паркет и развернул голову к Элоизе, которая ощущала, как с каждой минутой всё больше и больше дрожат её руки. Одно дело рисовать античных богов, сделанных из гипса, на практических занятиях, а совсем другое – божественно привлекательного реального человека, к которому кроме всего прочего испытываешь самые нежные чувства.

– Ты не рисуешь? Почему?

– Я… я не могу… – дрожал теперь её голос.

– Я сделал не то, что ты хотела?

– Нет… то есть… ты сделал всё так.

– Тогда что тебя смущает?

Собрав все силы, она взяла в руки карандаш и стала рисовать, заставляя себя не думать о тех нескольких шагах, отделявших от предмета желаний. Эдмон сидел, в этот раз глядя на свою художницу; ей и без того стоило немалых усилий просто находиться рядом с ним, а ещё этот взгляд! Лучше бы ей ослепнуть, только бы не видеть его. Подсохшие волосы юного герцога волнистым шелком ниспадали ему на плечи и спину, и на них лепестками ложились отблески луны, пробившейся через щель в шторах. На его матовую бледную кожу падал свет от лампы, играя бликами, когда фитиль, слегка колыхался от дуновения ветра, врывавшегося в приоткрытое окно. Вокруг него царила атмосфера сродни той, когда стоишь под деревом акации, с которой осыпаются дождем цветки с их пьянящим ароматом, дарующим сладкое забвение. Именно так и чувствовала себя девушка.

– Я закончила… – тихо произнесла она спустя несколько минут.

– Рисуем дальше? – улыбнувшись, спросил он, всё так же сидя к ней спиною и обхватив свои колени руками. Его голова была повёрнута к Элоизе, а его взгляд остался таким же – читающим мысли и бродящим по чужой душе.

Когда она закончила второй эскиз, он сел на кровать и сказал, опустив голову и протягивая ей навстречу руку:

– Иди ко мне… Мне так холодно…

Элоиза подошла к нему сзади, накинула на него халат, подняв с пола, и обняла Эдмона за плечи. Он запрокинул свою голову ей на плечо и снова посмотрел, как тогда.

– Вот думаю, – продолжил он, играя её тоненькими пальчиками, – какую награду мне у вас попросить, юная леди, за свою работу моделью? А? – он улыбнулся и подмигнул ей.

– Поцелуй принцессы вас устроит, сударь? – возвращаясь в своё прежнее настроение, подыграла она.

– А как долго принцесса останется со мною?

– Сколь угодно долго, сударь.

– Тогда… смею предположить, что поцелуй будет долгим… да?

– Да…

* * *

Эдмон проснулся рано. Он открыл глаза и попытался вспомнить всё, что произошло вчера поздним вечером. Элоиза… наброски, а он её модель… Сейчас в комнате было пусто и тихо, только часы мерно тикали на стене у окна да птицы щебетали, сидя на ветке дерева, которое росло почти около клумбы. Элоизы не было. Лишь незакрытое на щеколду окно свидетельствовало о том, что она незаметно ушла ещё глубокой ночью. А может, её вообще не было? И ему это приснилось? Последним, что он помнил, был долгий поцелуй и тёплые объятия девушки… и всё. Больше онничего не мог вспомнить.

В комнату постучали, перебив его мысли. Он вылез из-под одеяла, накинув на себя халат, и открыл дверь. Прислуга принесла завтрак. Он поблагодарил и вернулся с подносом обратно в комнату. Подойдя к столу, он обнаружил ещё один набросок, вероятно, сделанный цветными мелками тогда, когда он спал, потому что он его не помнил: он вполоборота лежал на постели из красных роз. Внизу было написано несколько строк: «Ты был так прекрасен, что я не удержалась. Надеюсь, тебе понравится. Я люблю тебя… Элоиза.»