Kitobni o'qish: «Индия – колыбель человечества»

Shrift:

Сайт издательства www.veche.ru

Предисловие

Когда много лет тому назад мы первый раз путешествовали по Востоку, исследуя тайники его покинутых святилищ, два приводящих в трепет и постоянно возвращающихся вопроса угнетали наш ум: кто и что естьБог? Кто видел когда-нибудь бессмертныйдухчеловека и убедился таким образом в собственном бессмертии?

И когда мы были наиболее озабочены разрешением этих смущающих вопросов, мы пришли в соприкосновение с некими людьми, обладающими таинственными силами и такими глубокими познаниями, что мы можем поистине назвать их мудрецами Востока. Мы чутко прислушивались к их наставлениям. Они доказали нам, что путем комбинирования науки с религией существование Бога и бессмертие человеческого духа могут быть доказаны так же, как теоремы Евклида. В первый раз мы убедились, что в философии Востока нет места ни для какой другой веры, кроме абсолютной и непоколебимой веры во всемогущество бессмертного собственного «я» человека. Нас учили, что это всемогущество происходит от родства человеческого духа со Вселенскою Душою – Богом!

Е.П. Блаватская

Елена Петровна Блаватская
Биографический очерк

Любовью и враждой окружена, —
В сердцах людских останется она.

Шиллер

Е.Ф. Писарева

Глава 1
Введение

Трудно себе представить что-либо необычайнее и несправедливее того упорного непонимания и даже враждебности, с которыми русское образованное общество продолжает относиться к своей гениальной соотечественнице Елене Петровне Блаватской.

Прошло уже 18 лет со дня ее смерти, а с основания ею Теософского общества более 30 лет1, срок, совершенно достаточный для того, чтобы вызвать серьезные расследования относительно деятельности и трудов этой русской женщины, которая боролась с такой неукротимой силой против сковавшего человеческую мысль материализма, которая вдохновила столько благородных умов и сумела создать духовное движение, продолжающее расти, развиваться и оказывать влияние на сознание современников. Плоды ее деятельности на виду, и только по ним можно сделать истинную оценку Е.П. Блаватской: она первая обнародовала сокровенные учения, на которых основаны все религии, и первая сделала попытку дать религиозно-философский синтез всех веков и народов; она вызвала пробуждение религиозного сознания Древнего Востока и создала международный братский Союз, в основу которого положены уважение к человеческой мысли, на каком бы языке она ни выражалась, широкая терпимость ко всем членам единой человеческой семьи и стремление воплотить не мечтательный, а конкретный идеализм, проникающий во все области жизни. Перед такими плодами должны бы умолкнуть всякая вражда и возникнуть глубокий интерес к необычайным силам той души, которая смогла дать такой могучий толчок человеческой мысли. А между тем имя Е.П. Блаватской продолжает вызывать в России по-прежнему недоверие, и до сих пор не нашлось ни одного значительного голоса, чтобы сказать веское слово в пользу той, которая, по справедливости, должна бы быть славой и гордостью своей родины.

Из всех ее литературных трудов, благодаря которым Западная Европа впервые познакомилась с сокровенными учениями Древнего Востока, в России только в прошлом году появился первый перевод ее «Голоса Безмолвия», и до сих пор ее литературное имя соединяется у нас только с очерками об Индии, которые, под псевдонимом Радда-Бай, названные «Из пещер и дебрей Индостана», печатались в «Русском вестнике», если не ошибаюсь, в начале 80-х гг. И все, что мне удалось найти в русской литературе по поводу Елены Петровны, ограничивается враждебным памфлетом романиста Всеволода Соловьева «Разоблаченная жрица Изиды», его же статьей противоположного характера в «Ребусе» за июль 1884 г. да двумя статьями в словаре Венгерова; одна из них, из третьих рук составленная биографическая статья, не имеющая никакой ценности, а другая – заметка Владимира Соловьева, основанная на чистейшем недоразумении, о котором речь впереди. Если к этому прибавить малоизвестный биографический очерк ее родной сестры Веры Петровны Желиховской, напечатанный в «Русском обозрении» в 1891 г., ее же книгу, написанную в ответ на упомянутый памфлет Всеволода Соловьева, «Е.П. Блаватская и современный жрец Истины» и две ее статьи в «Ребусе» за 1881–1882 гг. – вот и все материалы на русском языке, касающиеся Е.П. Блаватской.

Несравненно приятнее было бы совсем не касаться названной книги Всеволода Соловьева, которая отмечена такой печатью предательства, что, читая ее, становится неловко, словно сам участвуешь в очень нехорошем деле. Но она сыграла слишком роковую роль во мнении русского общества относительно Е.П. Блаватской; бойко и ярко написанная, она многими была прочтена, и так как очерненную Елену Петровну на родине совсем не знали и защититься из могилы она не могла, – пущенная клевета обошла беспрепятственно всю Россию, и одни – из его книги, а другие – понаслышке от читавших ту же книгу, стали утверждать, что Е.П. Блаватская – уличенная обманщица и учения ее, идущие из такого мутного источника, не могут быть чистыми. Но самое опасное в этой дурной книге то, что она опирается на «документы». Благодаря этому даже разборчивые люди, возмущенные тоном книги, все же подпадают под ее влияние. Ценность главного документа – «Отчета Общества психических исследований» – мы разберем позднее, а теперь необходимо сказать несколько слов о приемах Всеволода Соловьева. Чтобы напасть с оскорблениями на женщину, которая – по его же словам – относилась к нему с материнской лаской, он дождался ее смерти и, по странному недосмотру, издал свою статью в России и на русском языке, тогда как, по его же словам, похвальной целью этой книги было – охранить доверчивых людей от губительного влияния Е.П.Б. Поэтому нужно думать, что книга его назначалась не для русских, которые совсем не знали Е.П.Б. и не могли даже пользоваться ее сочинениями и по условиям тогдашней цензуры, и потому, что они были написаны на английском языке, а для тех, которые или уже подпали, или могли легко подпасть под ее губительное влияние, т. е. для англичан. Но этого мало: надеясь, что его русская книга не дойдет до англичан, он сослался в ней на двух живых свидетелей, г-жу Купер-Окли и г-на Гебхарда, хорошо знавших Елену Петровну; но он ошибся в расчете, и они утверждают, что он ссылался на них ложно. Ввиду этого нужно с большой осторожностью относиться и к главному «документу» его книги, т. е. к письмам Е.П.Б., большая часть которых приведена без всякой даты. Что стоило, при таком бесцеремонном отношении к истине, сделать легкие изменения, которые могли совершенно изменить смысл письма? Во всяком случае, всех, читавших книгу Соловьева, убедительно прошу во имя справедливости к русской женщине, горячо любившей свою родину, и к теософам всего мира, которым дорого ее имя, прочесть ответ В.П. Желиховской «Е.П. Блаватская и современный жрец Истины» и книгу А. Безант «Е.П. Блаватская и Учителя Мудрости». Последняя книга – подробное, подкрепленное многочисленными живыми свидетелями расследование на месте, т. е. в Адьоре, наделавшего когда-то много шума следствия г-на Ходжсона, напечатанного в отчете Лондонского общества психических исследований.

Когда мне пришлось впервые познакомиться с теософией, а затем и с главным трудом Е.П. Блаватской «Тайная Доктрина», меня сразу поразило полное несоответствие между развернувшейся передо мной большой величиной и тем до странности неподходящим представлением, которое упорно сохраняется в русском обществе как относительно самого теософского движения, так и относительно его создательницы. Это вызвало во мне решимость как можно основательнее познакомиться с ее жизнью и трудами и выяснить, насколько возможно, истинный образ той, которая сумела вызвать к себе все оттенки человеческих чувств, от обожания до ненависти, от глубокого почитания до презрительной насмешки включительно. С тех пор прошло несколько лет, и мне не только удалось познакомиться приблизительно со всем, что было написано о ней, но и лично узнать наиболее значительных из ее учеников, как А. Безант, Джорж Мид, г-жа Купер-Окли, Бертрам Китлей, Гюббе-Шлейден и др. Одновременно с этим я продолжала изучать ее сочинения и многочисленные комментарии к ее «Тайной Доктрине», из которых образовалась обширная литература на трех европейских языках. И чем более я знакомилась со всеми материалами, тем яснее становилось для меня, что для истинной биографии Е.П. Блаватской, которая передала бы ее верный образ, время еще не пришло. Ее необыкновенная психическая организация, проявлявшая такие силы, которые у огромного большинства людей находятся еще в скрытом состоянии, настолько опередила тип современного интеллигентного человека, что разгадать ее вполне и безошибочно определить ее свойства будет в состоянии лишь психология будущего. История говорит, что и прежде появлялись время от времени люди, одаренные неведомыми для остальных людей силами, как Калиостро, Яков Бёме, Сведенборг и др., но разница между ними и г-жой Блаватской огромная: те жили в иные времена, когда общение между людьми было медленное и трудно проверяемое, а критический анализ находился еще в зачатке и до нас могли дойти только смутные легенды об их чудесных силах. Елена Петровна появляется на сцене жизни в такое время, когда умственное общение обегает земной шар с необычайной быстротой, когда каждое сколько-нибудь выдающееся явление делается немедленно достоянием всего мира; и жила Елена Петровна – последовательно в трех частях света – совершенно открыто, принимала у себя всех, кто только желал ее видеть, была лично известна множеству людей всех национальностей и профессий. Ее знали многие ученые Америки, Азии и Европы. И сама она, и ее жизнь, и ее так называемые чудеса были у всех на виду. Замолчать ее или отделаться смутными легендами было уже невозможно. Но и до сих пор мало кто сознает, что не только принесенные ею с Востока учения, но и она сама, ее личность, ее необычайные психические свойства представляют для нашей эпохи явление величайшей важности. Она – не теория, а факт. И факт этот говорит слишком настоятельно, что наука должна широко раздвинуть свои границы, принять в свои пределы не только физические, но и сверхфизические явления и рядом с эволюцией формы признать и эволюцию психическую и духовную или же – сложить оружие и объявить себя бессильной перед явлениями высшего порядка. С этой точки зрения, т. е. как явление, по внутренним своим свойствам далеко опередившее свое время и дающее глубоко интересные указания на будущие линии человеческого развития, Елена Петровна должна бы представлять огромный интерес для современных психологов; как этот интерес проявился в действительности, мы увидим далее из отчета Лондонского «ученого» общества психических исследований; иного проявления со стороны присяжных ученых во всех собранных мною материалах мне не попадалось.

Когда сталкиваешься с воспоминаниями и отзывами знавших Елену Петровну людей, как друзей, так и врагов, или когда расспрашиваешь живых свидетелей ее жизни, более всего поражаешься разнообразием их мнений, словно перед вами проходит не одна, а множество личностей с одним и тем же именем Елена Петровна Блаватская. Для одних она – великое существо, открывающее миру новые пути, для других – вредная разрушительница религии, для одних – увлекательная и блестящая собеседница, для других – туманная толковательница непонятной метафизики; то – великое сердце, полное безграничной жалости ко всему страдающему, то – душа, не знающая пощады, то – ясновидящая, проникающая до дна души, то – наивно доверяющая первому встречному; одни говорят о ее безграничном терпении, другие о ее необузданной вспыльчивости и т. д. до бесконечности. И нет тех ярких признаков человеческой души, которые бы не соединялись с именем этой необыкновенной женщины.

Никто не знал ее всю, со всеми ее свойствами. Одиночество ее доходило до того, что даже самые близкие, дорогие люди относились с недоумением и даже с недоверием к ее свойствам. Трагизм этого одиночества бросается в глаза, когда читаешь биографический очерк, написанный ее горячо любимой сестрой: рядом с добрым чувством сколько в нем недоумения, а порой смущения, сколько вынужденного доверия только потому, что она видела «неопровержимые доказательства»… и какое удивление прорывается у этой любящей сестры, когда она встречается с очень высокой оценкой ее личности. Как ей хочется извиниться и сказать: «Ну, это уж слишком!»

И это вполне естественно. Свойства ее выходили из обычного уровня настолько, что были слишком чужды для огромного большинства. Кто-то сказал про нее, что «она поднималась на высоты, где способны парить одни орлы человечества, и кто не в силах был подняться вместе с ней, тот видел лишь пыль ее подошв». Даже ближайший ее сотрудник и помощник, полковник Олькотт, признается в своем дневнике, что, несмотря на многие годы совместной жизни, он до конца не мог ответить на часто задаваемый себе вопрос: кто была Елена Петровна? До того не поддавалась никаким установленным определениям ее многогранная натура, до того необычайны были многие ее свойства и проявления. Но в некоторых определениях сходятся все, знавшие ее: все утверждают, что она обладала необычайной душевной силой, подчинявшей себе все окружающее, что она была способна на невероятный труд и сверхчеловеческое терпение, когда дело шло о служении идее, об исполнении воли Учителя; и также единодушно сходятся все на том, что она обладала поразительной, не знавшей границ искренностью. Искренность эта сказывается в каждом проявлении ее пламенной души, никогда не останавливавшейся перед тем, что о ней подумают, как отнесутся к ее словам и поступкам, она сказывается в необдуманных выражениях ее писем, она сквозит в каждой подробности ее бурной, многострадальной жизни. Искренность ее и доверчивость доходили до размеров совершенно необычайных для души, собравшей такое небывалое в истории разнообразие жизненного опыта: начиная с впечатлений светской русской девушки времен крепостного права и затем – совершенно сказочных переживаний в Индии и Тибете в роли ученицы восточных мудрецов до не менее необычайного положения духовного учителя и провозвестника древней Мудрости среди высоко культурных англичан в самом трезвом из европейских центров – Лондоне.

Одна из черт Елены Петровны, которая для близких людей представляла необыкновенную привлекательность, но в то же время могла сильно повредить ей, был ее меткий, блестящий юмор, большей частью добродушный, но иногда и задевавший мелкие самолюбия.

Знавшие ее в более молодые годы вспоминают с восторгом ее неистощимо веселый, задорный, сверкающий остроумием разговор. Она любила пошутить, подразнить, вызвать переполох. Ее племянница, Надежда Владимировна Желиховская, сообщает: «У тети была удивительная черта: ради шутки и красного словца она могла насочинять на себя что угодно. Мы иногда хохотали до истерики при ее разговорах с репортерами и интервьюерами в Лондоне. Мама ее останавливала: «Зачем ты все это сочиняешь?» – А ну их, ведь все они голь перекатная, пусть заработают детишкам на молочишко! – А иногда и знакомым своим теософам в веселые минуты рассказывала, просто для смеха, разные небывальщины. Тогда мы смеялись, – но с людской тупостью, которая шуток не понимает, из этого произошло много путаницы и «неприятностей». Не только «неприятностей», но весьма возможно, что из тех, которые не понимают шуток, бывали и задетые ее шутками, и те переходили в лагерь ее врагов».

Врагов ее можно разделить на две категории: на врагов ее учения и на личных недоброжелателей. Из числа первых самыми ярыми были миссионеры, жившие в Индии, влияние которых подрывалось ее стремлением объединить в общем эзотеризме все древнеарийские верования и доказать происхождение всех религий из единого божественного источника. Наряду с миссионерами, врагами ее были и правоверные спириты, учения которых она подрывала и в многочисленных статьях, и в устных беседах, никогда не стесняясь – по своему обыкновению – в выражениях. Ее личными врагами была и та часть английского общества в Индии, которую она уже по свойству своей свободолюбивой, ненавидевшей этикет натуры, должна была шокировать и которые не могли ей простить, что она предпочитала им общение с презренными в их глазах индусами; кроме того, ее врагами являлись и все те, которые подходили к ней с корыстными целями, и, неудовлетворенные в своем желании получить от нее оккультные знания, благодаря которым она проявляла свои «чудеса», уходили от нее с затаенной враждой. Результатом всей этой вражды и явился нашумевший так сильно процесс Куломбов – Паттерсона – Ходжсона. Но о нем речь впереди, а теперь я приведу вкратце те биографические данные, которые мне удалось проверить благодаря любезному содействию ее ближайших родственников.

Всю жизнь ее можно разделить на три ясно разграниченных периода. Детство и юность со дня рождения в 1831 г. и до замужества в 1848 г. составляют первый период; второй – таинственные годы, по поводу которых не имеется почти никаких определенных данных, длившийся, с четырехлетним перерывом, когда она приезжала к своим родственникам в Россию, более 20 лет, начиная с 1848 г по 1872 г., и третий период с 1872 г. до смерти, проведенный в Америке, Индии, а последние шесть лет в Европе, среди многочисленных свидетелей, близко знавших Елену Петровну. Относительно этого последнего периода существует много биографических очерков и статей, написанных близко знавшими ее людьми.

Глава 2
Первый период. Детство Е.П. Блаватской

Относительно внешних условий детства Елены Петровны мы можем получить достаточно ясное представление из двух книг ее родной сестры В.П. Желиховской – «Как я была маленькая» и «Мое отрочество», в которых она описывает свое семью, но из них нельзя вынести почти никакого представления о характере и переживаниях самой Елены Петровны в детстве. Объясняется это отчасти тем, что Вера Петровна была моложе на четыре года и не могла сознательно наблюдать за сестрой, которая, судя по ее же рассказам, как старшая, жила совершенно отдельной жизнью; кроме того, в 30-х годах прошлого столетия, когда протекало детство обеих сестер, на сверхнормальные психические силы ребенка должны были смотреть, как на нечто очень нежелательное, и от посторонних и от других детей той же семьи они должны были тщательно скрываться. Другой источник, книга Синнетта «Случаи из жизни мадам Блаватской», дает несколько очень интересных подробностей, но автор писал свою книгу, основываясь на случайных рассказах Елены Петровны, и насколько верно он запомнил и точно передал ее слова – это проверить трудно.

Что касается юности Е.П. до ее раннего брака в 1848 году, об этом периоде ее жизни не сохранилось почти никаких сведений.

Из сверстниц Елены Петровны ее родная тетка, Надежда Андреевна Фадеева, которая только на три года старше Елены Петровны и жила с ней в самой интимной близости, когда обе были еще детьми; подтверждает необыкновенные явления, окружавшие Елену Петровну в детстве, и в письме2, помеченном «Одесса 8—20 мая 1877 года», она высказывается так: «Феномены, производимые медиумическими силами моей племянницы Елены – чрезвычайно замечательны, истинные чудеса, но они не единственные. Много раз слышала я и читала в книгах, относящихся к спиритуализму, и священных и светских, поразительные отчеты о явлениях, схожих с описываемыми Вами, но то были отдельные случаи. Но столько сил, сосредоточенных в одной личности, соединение самых необычайных проявлений, идущих из одного и того же источника, как у нее, это, конечно, небывалый случай, возможно и не имеющий равных себе. Я давно знала, что она владеет величайшими медиумическими силами, но, когда она была с нами, силы эти не достигали такой степени, какой они достигли теперь. Моя племянница Елена совсем особое существо и ее нельзя сравнивать ни с кем. Как ребенок, как молодая девушка, как женщина, она всегда была настолько выше окружавшей ее среды, что никогда не могла быть оцененной по достоинству. Она была воспитана как девушка из хорошей семьи, но об учености не было даже и речи. Но необыкновенное богатство ее умственных способностей, тонкость и быстрота ее мысли, изумительная легкость, с которой она понимала, схватывала и усваивала наиболее трудные предметы, необыкновенно развитый ум, соединенный с характером рыцарским, прямым, энергичным и открытым, – вот что поднимало ее так высоко над уровнем обыкновенного человеческого общества и не могло не привлекать к ней общего внимания, следовательно, и зависти и вражды всех, кто в своем ничтожестве не выносил блеска и даров этой поистине удивительной натуры».

Физическая наследственность Елены Петровны интересна в том отношении, что среди ее ближайших предков были представители исторических родов Франции, Германии и России. По отцу она происходила от владетельных мекленбургских князей Ган фон Роттенштейн-Ган. Со стороны матери прабабушка Елены Петровны была урожденная Бандре дю Плесси – внучка эмигранта-гугенота, вынужденного покинуть Францию вследствие религиозных гонений. Она вышла в 1787 году замуж за князя Павла Васильевича Долгорукого, и дочь их, княжна Елена Павловна Долгорукая, в замужестве за Андреем Михайловичем Фадеевым, была родная бабушка Елены Петровны и сама воспитывала рано осиротевших внучек. Она оставила по себе память замечательной и глубоко образованной женщины, необыкновенной доброты и совершенно исключительной для того времени учености; она переписывалась со многими учеными, между прочим с президентом Лондонского географического общества Мурчисоном, с известными ботаниками и минералогами, один из которых (Гомер де-Гель) назвал в честь ее найденную им ископаемую раковину Venus-Fadeeff. Она владела пятью иностранными языками, прекрасно рисовала и была во всех отношениях выдающейся женщиной. Дочь свою Елену Андреевну, рано умершую мать Елены Петровны, она воспитывала сама и передала ей свою талантливую натуру; Елена Андреевна писала повести и романы под псевдонимом Зинаиды Р. и была очень популярна в начале 40-х годов; ее ранняя смерть вызвала всеобщее сожаление, и Белинский посвятил ей несколько хвалебных страниц, назвав её «русской Жорж-Занд».

О семье Фадеевых мне пришлось много слышать от Марьи Григорьевны Ермоловой, обладавшей необыкновенно отчетливой памятью и знавшей хорошо всю семью, когда последняя жила в Тифлисе, где муж г-жи Ермоловой был губернатором в 40-х годах XIX столетия. По ее отзывам, юная тогда Елена Петровна была блестящая девушка, но крайне своевольная, никому и ничему не подчинявшаяся, а семья ее дедушки пользовалась прекрасной репутацией, и бабушку Елены Петровны ставили так высоко за ее выдающиеся качества, что «невзирая на то, что сама она ни у кого не бывала, весь город являлся к ней на поклон». У Фадеевых, кроме дочери Елены, матери Елены Петровны Блаватской, вышедшей замуж за артиллерийского офицера Гана, и другой дочери, в замужестве Витте, были еще дочь Надежда Андреевна и сын Ростислав Андреевич Фадеев3, которых Елена Петровна так горячо любила, что, по мнению ее биографа Олькотта, они и ее сестра Вера Петровна Желиховская с детьми были ее единственной привязанностью на земле.

В семье своего дедушки Фадеева рано осиротевшая Елена Петровна провела большую часть детства, сперва в Саратове, где он был губернатором, а позднее в Тифлисе. Судя по тому, что дошло до нас, детство ее было чрезвычайно светлое и радостное. На лето вся семья переезжала на губернаторскую дачу – большой старинный дом, окруженный садом, с таинственными уголками, прудами и глубоким оврагом, за которым темнел спускавшийся к Волге лес. Вся природа жила для пылкой девочки особой таинственной жизнью; часто разговаривала она с птицами, животными и невидимыми товарищами ее игр; она очень оживленно говорила с ними и иногда начинала громко смеяться, забавляясь их, никому, кроме нее, невидимыми смешными проделками, а когда наступала зима, необыкновенный кабинет ее ученой бабушки представлял такой интересный мир, который способен был воспламенить и не столь живое воображение. В этом кабинете было много диковинных вещей: стояли чучела разных зверей, виднелись оскаленные головы медведей и тигров, на одной стене пестрели, как яркие цветы, прелестные маленькие колибри, на другой – как живые, сидели совы, соколы и ястребы, а над ними, под самым по толком, распростер крылья огромный орел. Но страшнее всех был белый фламинго, вытягивавший длинную шею совсем как живой. Когда дети приходили в бабушкин кабинет, они садились на набитого черного моржа или на белого тюленя, и в сумерки им казалось, что все эти звери начинали шевелиться, и много страшных и увлекательных историй рассказывала про них маленькая Елена Петровна, особенно про белого фламинго, крылья которого казались обрызганными кровью. Из всех воспоминаний В.П.Ж. о детстве Елены Петровны для нас, живущих в эпоху, когда знание скрытой психической природы человека значительно расширилось, делается ясным, что в детстве Елена Петровна обладала ясновидением; невидимый для обыкновенных людей астральный мир был для нее открыт, и она жила наяву двойной жизнью: общей для всех физической и видимой только для нее одной. Кроме того, она должна была обладать сильно выраженными психометрическими способностями, о которых в те времена на Западе не имели никакого представления. Когда она, сидя на спине белого тюленя и поглаживая его шерсть, рассказывала детям своей семьи о его похождениях, никто не мог подозревать, что этого ее прикосновения было достаточно, чтобы перед астральным зрением девочки развернулся целый свиток картин природы, с которыми некогда была связана жизнь этого тюленя.

Все думали, что она черпает эти увлекательные рассказы из своего воображения, а в действительности перед ней раскрывались страницы из незримой летописи природы. Подтверждение, что она обладала этим редким даром, дает нам сама В.П.Ж. По ее словам, вся природа жила для нее своей особой, невидимой для других жизнью. Для нее не только кажущееся нам пустое пространство было наполнено, но и все вещи имели свой особый голос, и все, что нам кажется мертвым, жило для нее и рассказывало ей по-своему про свою жизнь. В подтверждение В.П.Ж. дает нам в своих воспоминаниях замечательную сцену, которая разыгралась во время детского пикника, когда целая группа приглашенных детей собралась в яркий летний день на песчаной полосе земли, которая, несомненно, была некогда частью морского или озерного дна. Она была вся усеяна остатками раковин и рыбных костей, попадались и камни с отпечатками на них не существующих более рыб и морских растений.

В.П.Ж. вспоминает маленькую Елену, растянувшуюся на песке; локти ее погружены в песок, голова поддерживается соединенными под подбородком ладонями рук, и вся она горит вдохновением, рассказывая, какой волшебной жизнью живет морское дно, какие лазурные волны с радужным отражением катились по золотому песку, какие там яркие кораллы и сталактитовые пещеры, какие необыкновенные травы и нежно окрашенные анемоны покачивались на дне и между ними за резвыми рыбками гонялись разные морские чудовища. Дети, не спуская с нее глаз, слушали ее зачарованные, и им казалось, что мягкие лазурные волны ласкают их тело, что и они окружены всеми чудесами морского дна… Она говорила с такой уверенностью, что вот около нее проносятся эти рыбки и эти чудовища, рисовала пальцем на песке их очертания, и детям казалось, что и они их видят… Однажды, в конце подобного рассказа, произошел страшный переполох. В момент, когда ее слушатели воображали себя в волшебном мире морского царства, она вдруг изменившимся голосом заговорила, что под ними разверзлась земля и голубые волны заливают их… Она вскочила на ноги и на ее детском лице отразилось сперва сильное удивление, а вслед за тем и восторг, и вместе безумный ужас, она упала ниц на песок, крича во всю мочь: «Вот они, голубые волны! Море… Море заливает нас! Мы тонем…» Все дети, страшно перепуганные, бросились тоже вниз головой на песок, крича изо всех сил, уверенные, что море поглотило их4.

Часто рассказывала она о различных посещениях, описывая неведомых нам лиц. Чаще всех перед нею появлялся величественный образ Индуса в белой чалме, всегда один и тот же, и она знала его так же хорошо, как и своих близких, и называла своим Покровителем; она утверждала, что именно он спасал ее в минуты опасности. Один из таких случаев произошел, когда ей было около 13 лет: лошадь, на которой она каталась верхом, испугалась и понесла; девочка не смогла удержаться и, запутавшись ногой в стремя, повисла на нем; но вместо того, чтобы разбиться, она ясно почувствовала чьи-то руки вокруг себя, которые поддерживали ее до тех пор, пока лошадь не была остановлена. Другой случай произошел гораздо раньше, когда она была совсем еще крошкой. Ей очень хотелось рассмотреть картину, висевшую высоко на стене и завешанную белой материей. Она просила раскрыть картину, но просьба ее не была уважена. Раз, оставшись в этой комнате одна, она придвинула к стене стол, втащила на него маленький столик, а на столик поставила стул, и ей удалось на все это вскарабкаться; упираясь одной рукой в пыльную стену, другой она уже схватила уголок занавески и отдернула ее, но в это мгновение потеряла равновесие, и больше она ничего уже не помнила. Очнувшись, она лежала совершенно невредимая на полу, оба стола и стул стояли на своих местах, занавеска перед картиной была задернута, и единственным доказательством, что все это произошло наяву, был след, оставшийся от ее маленькой ручки на пыльной стене, пониже картины.

Таким образом, детство и юность Елены Петровны протекли при очень счастливых условиях в просвещенной и, по всем признакам, очень дружной семье с гуманными традициями и чрезвычайно мягким отношением к людям.

Великое счастье для нее и для всех, кому она принесла так много света, что ее необычайная, одаренная такими сверхнормальными свойствами природа, была с такой любящей и мудрой заботой оберегаема во время ее детства. Если бы она попала в суровую и непросвещенную среду, ее утонченная, в высшей степени сенситивная нервная система не выдержала бы грубого обращения, и она бы неминуемо погибла.