Kitobni o'qish: «Григорий Орлов»

Shrift:

* * *

Об авторе

Немецкий писатель Грегор Самаров (настоящее имя – Йоханн Фердинанд Мартин Оскар Мединг) родился 11 апреля 1828 (по другим данным 1829) года в прусском Кёнигсберге (ныне – Калининград). Он изучал право и экономику в учебных заведениях родного города, а потом – в Гейдельберге и Берлине. В 1851 г. Оскар Мединг поступил на службу в королевские органы управления. Через несколько лет (1859 г.) Мединг перебирается ко двору последнего ганноверского короля Георга V, где быстро завоевывает авторитет своими познаниями и становится советником монарха по внешнеэкономическим вопросам. В 1863 г. он получил должность правительственного советника, но три года спустя Георг был низложен. Мединг сопровождал в изгнание монарха, очень его ценившего. Более того, в 1867–1870 гг. Мединг был неофициальным посланником своего сюзерена в Париже. Позднее он вел с всемогущим канцлером Отто Бисмарком переговоры о судьбе распущенного Иностранного легиона.

С начала 70-х гг. позапрошлого века Мединг поселился в Берлине и занялся литературой, взяв себе псевдоним Грегор Самаров. Европейскую известность ему принесла пятитомная эпопея «За скипетры и короны», которую составили романы: «За скипетры и короны» (1872), «Европейские мины и контрмины» (1873), «Две императорские короны» (1873), «Крест и меч» (1872), «Герой и император» (1876). Почти сразу же книги Г. Самарова были переведены на русский язык; так, два первых романа «пятикнижия» были выпущены в Москве в 1873 г. Уже в 1874 г. писатель выпустил несколько романов, названных им «современными», то есть отражающими события ближайшей истории: «Смертный привет легионов» (в русском переводе – «Последний привет легионов» и «Последнее прощание легионов») и трехтомный «Римский поход эпигонов» (русский перевод: «Накануне грозных событий»). «Современную» серию продолжили такие романы, как «Осада Меца и смерть Наполеона III», «Вокруг полумесяца», «Плевна» (даты выхода переводов на русский язык 1877, 1882 и 1884 гг. соответственно). Даже из этого краткого упоминания переводов Г. Самарова на русский язык (а первые их издания выходили в последней четверти XIX в.) видно, что российские издатели не слишком аккуратно относились к авторским названиям, а потому один и тот же роман немецкого автора можно встретить не только в разных переводах, но, к сожалению, и под разными названиями.

В 1879 г. Мединг переезжает в Шарлоттенбург (ныне – это территория Берлина), где остается до конца жизни. Он пишет преимущественно исторические романы: трилогия «Наследие императора» («Желтая опасность», «Победа в Китае», «Возвращение»), «Корона Ягеллонов», «Коронованная мученица», «Ганноверский кирасир», «Медичи», «На берегах Ганга» с продолжением «Раху», «Саксоборуссы», «Полк кронпринца». Безусловно, к числу лучших произведений Г. Самарова относятся его «русские» романы, точнее – произведения о властителях немецкой крови на российском престоле: «Петр III» (он же – «На троне Великого деда»), «Елизавета, царица России» (в переводе – «При дворе императрицы Елизаветы»), екатерининские романы «На пороге трона» и «Григорий Орлов» («Адъютант императрицы»). Очень незначительными на этом обширном историческом поприще выглядят попытки Самарова создать современный «социальный» роман: «Высоты и бездны» (1879–1880), «Берлинские скандалы». Георг Самаров известен и как мемуарист. Еще в 1881–1884 гг. он выпустил трехчастные «Воспоминания из современной истории». В дальнейшем в Париже вышла книга «От Садовой к Седану», имевшая подзаголовок «Воспоминания секретного посланника при Тюильри». Две книги воспоминаний писатель издает в 1896 г.: «Из дней минувших» и «Воспоминания времен брожения и отстоя». Наконец, надо упомянуть и еще об одной стороне творчества Г. Самарова: он был историографом кайзера Вильгельма I. В 1885 г. писатель выпускает книгу «88 лет в вере, борьбе и победе. Человеческий и героический портрет нашего немецкого императора», а в 1903 г. вышла трехтомная биография Вильгельма. Умер Оскар Мединг 11 (по другим данным 12-го) июля 1903 г.

В 1904–1909 гг. в Санкт-Петербурге бесплатным приложением к журналу «Север» вышло 20-томное собрание сочинений писателя. В советское время путь Г. Самарова к российскому читателю был закрыт. Наше знакомство возобновилось в девяностые годы прошлого века. А в 1997–1998 гг. даже был издан семитомник немецкого писателя, в котором собраны исторические романы в основном на русскую тему.

Анатолий Москвин

Избранная библиография Грегора Самарова:

«За скипетры и короны» (Um Szepter und Kronen, 1873)

«Кавалер или дама» (Ritter oder Dame, 1878–1880)

«Императрица Елизавета» (Kaiserin Elisabeth, 1881)

«Великая княгиня» (Die Grossfürstin, 1882)

«Вокруг полумесяца» (Unter der Halbmond, 1883)

«Григорий Орлов» («Адъютант императрицы») (Der Adjutant der Kaiserin, 1885)

«Под белым орлом» (Unter dem weissen Adler, 1892)

«Корона Ягеллонов» (Die Kronen die Jagellonen, 1896)

I

Уже более десяти лет держала Екатерина II бразды правления в своих руках. И не привыкшая к внутреннему порядку Россия ей покорилась. Против всех ожиданий, эта немка, чуждая русским, свергнувшая супруга, Петра III, и восшедшая на престол при помощи насильственного переворота, добивалась успеха. Думали, что процарствует она недолго – благодаря борьбе различных партий, тем более что некоторые из них видели в ее сыне единственного наследника престола. Кроме того, всеобщее мнение склонялось к тому, что молодая повелительница наверное сделается игрушкой в руках своих любимцев из-за неопытности, так как ее постоянно отстраняли от дел, когда она была еще великой княгиней, а в короткий период царствования своего супруга она жила и вовсе как затворница. Но все эти ожидания не оправдались: императрица Екатерина II, к удивлению всего света, выказала необычайную осторожность, смелость, глубокий ум и энергию; она короновалась в Москве среди недовольного и не настроенного к ней народа; она покорила своей воле все партии, хотя свою власть проявляла лишь в самых необходимых случаях; она высоко стояла над всеми интригами, которые господствовали при ее дворе, как это было обычно в ту эпоху; она дала крупные награды всем, кто способствовал ее возведению на престол, но осталась совершенно самостоятельной и независимой правительницей; она, наконец, благодаря своему умению и государственному уму, препятствовала проискам иностранных дипломатов, своею гордостью импонировала европейским дворам и, благодаря своей огромной, всегда готовой к выступлению, отлично обученной армии, во всякое время была готова доказать, что Россия снова стоит на одном из первых, достойных ее могущества мест.

Потерявший было свой блеск царский титул снова был вознесен на небывалую высоту. Графа Понятовского, преданного ей всею душою, она возвела на польский престол под именем короля Станислава Августа; несмотря на гнев польских партий, всегда враждовавших и между собою, и с королем, его поддержали в королевстве русские войска. Крымский хан преклонялся пред волею русской императрицы; турецкий султан, сидя в Константинополе, трепетал пред русской армией, которая по одному мановению женской руки могла перейти границы его государства; король прусский, знаменитейший герой своего времени, осыпал императрицу выражениями своей дружбы и уважения; русская торговля процветала, благосостояние страны увеличивалось, новые законы утверждали порядок в государстве, и Вольтер уже дал имя Северная Семирамида прежней маленькой Ангальт-Цербстской принцессе.

Швеция и Дания были под русским влиянием. Против шведского короля у императрицы было могущественное оружие: армия, которую она могла перебросить через границу, и золото, которым она была в состоянии возбудить восстание недовольных не только в стране, но и в войске. Датского короля Екатерина приманивала надеждой на возвращение герцогства Голштинского, которое она или, вернее, ее сын Павел Петрович наследовал от Петра Федоровича.

Итак, Россия действительно стала могущественнейшею страною Севера. Англия просила Екатерину II о заключении выгодных торговых договоров; Австрию русская государыня успокаивала возможностью скорого раздела несчастной, погибавшей от внутреннего раздора и неурядиц Польши. Оставался еще версальский двор, где с более или менее скрытым беспокойством наблюдали за все усиливавшейся Россией.

Екатерина II чувствительно оскорбила гордость Людовика XV, который унаследовал от своих предков единственно только это чувство; она приказала своим посланникам в Европе добиваться первенства пред посланниками французского короля. Вместе с тем зоркий дипломатический взгляд герцога Шуазеля не заметил русского влияния в Польше, всегда ходившей в фарватере французской дипломатии, которая действовала в этом государстве против России и против Австрии. Этот французский министр обладал всеми данными для того, чтобы быть великим государственным человеком, но его планы почти всегда разрушались из-за царивших во Франции беспорядков. Он с большой твердостью и искусством старался вовлечь Россию в войну с Турцией, надеясь, что русская мощь разобьется об ее бастионы или, по крайней мере, хоть на недолгое время настолько ослабеет, что будет возможно путем различных дипломатических комбинаций предотвратить грозящую гибель Польши и, усилив это послушное воле Франции королевство, обратить его как бы в клин, который разъединил бы образующийся Северный союз. Но и этот умный план не удался; Шуазелю помешало вошедшее чуть ли не в поговорку счастье Екатерины II.

В это время русские одержали над турецким флотом победу при Чесме, находящейся напротив острова Хиос. Русский флот был под командой графа Алексея Григорьевича Орлова, но в сущности им командовал перешедший со многими английскими офицерами на русскую службу адмирал Эльфингстон. Кроме того, через день после этой победы русскому адмиралу удалось сжечь при помощи брандеров весь турецкий флот, собравшийся в маленькой бухточке, после чего в течение некоторого времени турецкий военный флаг не показывался в море.

В это же время русская сухопутная армия под начальством генерала Румянцева одерживала победу за победой над турецкими войсками, и вследствие этого между русскими и турецкими дипломатами начались переговоры о мире; однако турки, недовольные требованиями России, продолжали враждебные действия, и Румянцев с таким же успехом продолжал двигаться вперед и разрушил все планы французского министра.

Казалось, что Екатерина II стояла уже на высшей точке своего могущества, и вряд ли кто-либо мог тогда предположить, что с течением времени она достигнет еще больших блеска и власти. Она наградила Алексея Григорьевича Орлова громким титулом Чесменгского и крупной денежной суммой. Адмирал Эльфинстон и все офицеры тоже получили очень крупные награды. Она хотела воспользоваться удачно окончившейся войной для того, чтобы придать еще больше блеска своему прославившемуся во всей Европе царствованию.

Великий князь Павел Петрович, в руках которого должна была сосредоточиться будущность России, был не слишком крепкого здоровья, и императрица, благодаря своей полиции, знала, что во многих местах среди недовольных иногда шепотом произносили имя несчастного царя Иоанна Антоновича, который все еще жил узником в Шлиссельбургской крепости и которого Петр III незадолго до свергнувшего его переворота хотел объявить своим наследником. Поэтому императрица хотела как можно раньше женить сына, чтобы утвердить престол за прямыми наследниками.

После долгого колебания она остановила свой выбор на трех дочерях ландграфа Гессен-Дармштадтского, так как не хотела брать невестку из могущественного дома, которая могла бы быть ей соперницей; жена ее сына должна была быть всем обязана ей и вполне от нее зависеть.

Императрица пригласила в Петербург ландграфиню с тремя дочерями для того, чтобы великий князь мог сделать свой выбор. Подобное сватовство было слегка оскорбительно, и все же ландграфиня Гессенская поспешила воспользоваться приглашением, так как надеялась, что одну-то из дочерей будет ждать блестящая будущность. Они приехали в Петербург и были встречены с необычайной торжественностью.

Таково было внешнее и внутреннее положение России…

В то чудное майское утро, которые бывают совершенно особенны на севере, между Петербургом и Петергофом, как раз на той дороге, по которой когда-то в карете, управляемой Алексеем Орловым, переходя от страха к надежде, в ожидании роковой минуты, решавшей ее судьбу и судьбу ее трона, ехала Екатерина Алексеевна, теперь царило необычное оживление. Здесь был разбит большой военный лагерь. Многочисленные отряды солдат становились широким полукругом. Из Петербурга и Кронштадта то и дело подходили новые полки и занимали свои места.

Были полки и из армии генерала Румянцева, которые особенно отличились во время турецкой войны, но вместе с тем и особенно пострадали и были отозваны с войны для того, чтобы отдохнуть и пополнить свои ряды. Были и другие, свежие полки, которые должны были идти на их место для подкрепления. На место парада стекались и отряды матросов, сражавшихся при Чесме; они вместе с отличившимися сухопутными войсками должны были пройти церемониальным маршем пред полками и вдохнуть в войско мужество и веру в победу. Кроме того, на параде должна была присутствовать и гвардия вместе со стоявшим в Шлиссельбурге Смоленским полком, который явился сюда весь, за исключением одной роты, оставленной для несения охраны в крепости.

Императрица не только хотела показать ландграфине Гессенской во всем блеске свой двор, но главным образом желала, чтобы иностранные дипломаты увидели, что она, несмотря на войну с грозным для всей Европы турецким султаном, все же может устроить около своей столицы такой грандиозный парад, который вряд ли был бы доступен другим европейским государям.

Отовсюду раздавалась военная музыка, в лагере солдаты еще раз внимательно осматривали амуницию и лошадей и занимали предназначенное для каждого полка место. Вызванные с фронта полки отличались от других своими выгоревшими на солнце, старыми мундирами, местами заплатанными сукном другого цвета, а местами настолько изорванными, что их невозможно было даже заштопать. Многие солдаты вместо гренадерских шапок носили простые фуражки, только изредка виднелась коса или вышивка, и даже на офицерах были заштопанные мундиры и старые, мятые шляпы. У многих солдат были перевязаны головы или руки на перевязи, так что им приходилось держать ружье не по артикулу или даже ставить его прикладом на землю. Прислоненные к палатке, трепетали от дуновения ветра их обожженные, истрепанные стяги.

На параде вид этих войск наверно возмутил бы всякого военного, но полки эти очень гордились тем, что императрица приказала им явиться на смотр в том одеянии и с тем оружием, как они сражались в славных битвах; им было запрещено до этого парада принимать в свой состав какое-либо подкрепление; благодаря этому легко было видеть всех оставшихся в живых того или другого полка, и было очевидно, что воинам выпала тяжелая доля: здесь были полки, численность которых равнялась лишь одному батальону.

Но чем больше подходило боевых полков, тем большею гордостью блестели глаза покрытых ранами и лохмотьями солдат; разорванная, поблекшая форма была для них лучшим, почетнейшим платьем.

Посредине лагеря, занимаемого возвратившимися с войны отрядами, была раскинута большая палатка; около нее стояли на часах два гренадера в меховых шапках; на некотором расстоянии от нее были знамена, около них находились на страже офицеры и двадцать гренадеров; они охраняли войсковые святыни. Несмотря на царившее в лагере беспокойное волнение, около палатки было совершенно тихо. Офицеры и солдаты держались в отдалении и, если им приходилось переходить на другую сторону поля, делали большой крюк, лишь бы не пройти мимо палатки. Только несколько адъютантов, тихо разговаривая, стояли близ нее; ординарцы держали в поводу их лошадей, а на свободном пространстве между палаткой и знаменами рейткнехт медленно водил дивную рыжую лошадь.

Внутренность палатки, несмотря на некоторую простоту, отличалась красотой и элегантностью, совершенно не соответствовавшим условиям походной и лагерной жизни. Пол был устлан толстым и мягким ковром темного цвета: несколько наложенных друг на друга матрасов образовали диван; на нем была целая масса подушек; на складном деревянном столе, в серебряной дорожной посуде стоял холодный завтрак; сбоку находился другой стол, с большим зеркалом и всевозможными принадлежностями туалета; из раскрытых флаконов струился аромат восточных духов, наполнявший солдатскую палатку атмосферой дамского будуара; несколько деревянных скамеек дополняли убранство палатки.

Пред туалетом стоял средних лет человек в русской генеральской форме, очень видный, плечи его были широки даже для его огромного роста, а грудь – высока; все его тело состояло из стальных мускулов, это была настоящая фигура атлета, и в то же время он отличался исключительной элегантностью; можно было бы сказать, что Геркулес и Антиной дали ему свои самые лучшие свойства.

Солнцу и ветру не удалось огрубить его лица – он был слегка бледен, ноздри тонкого, с горбинкой носа трепетали, как у породистой лошади, рот со свежими губами и изумительно белыми зубами мягко очерчен, лоб высок, под капризно изогнутыми бровями сияли большие голубые глаза. На этом красивом, подвижном лице отражались все переживаемые впечатления. Его густые волосы были отброшены назад, легкий слой пудры лежал на густых кудрях, которые лишь с трудом подчинялись прическе, предписываемой воинским уставом.

Человек, чистя и полируя изящной щеточкой ногти слегка загорелой, но красивой и тонкой руки, внимательно разглядывал свое изображение в зеркале.

Это был генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин, командир вернувшихся от турецкой кампании войск. На нем был роскошный мундир, который еще больше увеличивал его рост и придавал особенное изящество его фигуре. Этот мундир был полною противоположностью разорванным и заштопанным – у его полков; его красивые, блестящие сапоги с тонкими серебряными шпорами больше подходили для придворного паркета, чем для военного лагеря. Потемкин сохранил, соответственно приказу императрицы, лишь широкую саблю в потертых ножнах с потемневшим от порохового дыма эфесом и измятую шляпу с совершенно растрепавшимися перьями и оторванной тесьмой. Вид сабли и шляпы доказывал, что они действительно побывали в пылу сражения, и придавал изящному генералу налет воинственности, нисколько не уменьшавшей его элегантности.

«Что-то принесет мне этот день? – подумал Потемкин, вопросительно посмотрев в зеркало, как бы требуя ответа у своего собственного изображения. – Быть может, я сегодня стою при повороте всей своей жизни: или я поднимусь на недосягаемую высоту, или же буду идти по скучной, томительной, однообразной дороге… Но нет, этого не будет! – воскликнул он, и его глаза загорелись. – Этого не будет… Об этом говорит мне какой-то внутренний голос, который никогда не замолкал во мне на протяжении всех этих лет… Полных обманутых надежд! О, Екатерина! – грустно сказал он. – Я увидел над ее головой сияющий царский венец… Еще тогда, когда в первый раз увидел ее в Петропавловском соборе, молящейся за здравие императрицы Елизаветы Петровны. Да, уже тогда ярко горела видимая только мне корона на голове Екатерины, даже в то время, когда все пренебрегали ею… Я украсил своим темляком ее шпагу, когда она в первый раз императрицей появилась пред войсками… И каждый раз, как я видел ее, в моем сердце с новой силой вспыхивала любовь к ней, целый мир для меня в одном слове: «Екатерина»! Я был не в состоянии побороть эту любовь и не хочу победить ее».

– Нет! Нет! – воскликнул Потемкин, протягивая руку к своему изображению.

«Нет, я не хочу подавлять эту любовь, она должна привести меня к счастью, – задумчиво размышлял он, рисуя на зеркале свой вензель. – Если же этого не будет, то мне лучше погибнуть! Она меня любила, – мрачно сказал он. – Да, да!.. Я это знаю… Это подсказывало мне сердце… Но тогда стал на моей дороге Орлов! Это был каприз счастья… Я должен был потерять в игре, Орлов меня обыграл. Да это вполне понятно: он был страшен ей; ведь он мог тогда уничтожить все то, что создал своими же руками… Я должен был покориться… Шли годы – но ни намека, что она помнит меня… Я играл скучную роль при нашем посольстве в Стокгольме, рисковал своей жизнью на войне с турками, надеясь, что она меня вспомнит. Но все оказывалось напрасным… Забыла ли она меня?.. Нет! Как она могла забыть меня, если я постоянно думал только о ней? Нет, нет, этого не могло быть! Просто Екатерина не рисковала дать волю своим воспоминаниям. Как это ужасно, что женщина, которую я так горячо любил, когда она не имела власти, я еще сильнее люблю теперь, когда она стала царицей! Она склоняется, она трепещет пред его волей!.. Но ведь он был полезен во время переворота, теперь же – нет, он не в состоянии понять и оценить ее гордые замыслы и ее ум. Я же сумею сделать это… Я пойму Екатерину, я буду приводить в исполнение ее мысли, бесстрашно творить ее проекты! Так должно быть и это будет так!.. Моя судьба записана на звездах… Судьба привела меня сюда, и моя вина будет, если я не поверну ее сообразно книге звезд, в которую я верю. Орлов забыл меня или же чересчур уверен в своем могуществе, иначе он не допустил бы, чтобы я привел сюда эти полки. Но, клянусь Богом, он обманулся; он будет повержен, несмотря на всю свою уверенность и спокойствие… Он вынудил благодарность Екатерины, но теперь он уже более не необходим… Я вступлю с ним в борьбу, и увидим, так ли хорошо я читаю свою судьбу по книге звезд, насколько ясно раньше видел царскую корону на голове великой княгини Екатерины Алексеевны!»

Он еще раз посмотрел на себя в зеркало, и гордая радость вспыхнула в его глазах. Он натянул перчатки, нахлобучил на лоб измятую шляпу и, откинув занавес, заменявший дверь, вышел из палатки. К нему сейчас же подошел адъютант, рейткнехт подвел рыжего скакуна. Потемкин легко вскочил в седло и сказал:

– Следуйте за мной, господа!.. Я хочу еще раз посмотреть на наших солдат! Сегодняшний смотр не доставил нам чересчур много хлопот; раны и лохмотья наших геройских полков будут говорить сами за себя, и я уверен, что они будут императрице дороже всех остальных блестящих отрядов.

Офицеры вскочили на коней и последовали за генералом. Он был встречен радостными криками солдат, которые, несмотря на его строгость, любили Потемкина за то, что он делил с ними все трудности и тревоги военной жизни и был всегда первым там, где было всего опаснее. Они ценили его и за то, что он был высокомерен и горд только с высшим, а к низшим был всегда справедлив и добр, если только они исполняли свои обязанности.

Потемкин нашел большинство своих полков уже готовыми к выступлению. На самом крыле своего лагеря Потемкин подъехал к казачьему полку, который он привел с собою из Турции. Эти казаки участвовали в осаде Бендер. Теперь они были на конях и размечали линию постановки войск на месте парада.

Потемкин ласково ответил на их крик: «Здравия желаем, батюшка!», которым казаки приветствовали его, и уже намеревался ехать обратно к своей палатке, как вдруг на некотором расстоянии он увидел казака, который, воткнув пред собою в землю пику, обнял рукою шею лошади и весь, по-видимому, ушел в себя.

Потемкин нахмурился; он подъехал к казаку и воскликнул:

– Что ты тут делаешь, лентяй! Разве ты не знаешь, что каждую минуту сюда может прибыть наша возлюбленная матушка царица, чтобы поздороваться со своими храбрыми солдатами? А ты тут стоишь, как будто у тебя нет другого дела, как только считать песчинки под ногами!

Казак вытянулся в струнку, схватил копье и, взяв лошадь за повод, готов был выполнить любое поручение. Среднего роста, на вид ему казалось лет сорок пять, у него были короткие усы, лицо продолговатое, с длинным носом и большими синими глазами имело меланхолическое выражение, присущее обыкновенно жителям степи. Он смотрел на генерала с упреком, его взор был печален.

– Ах, это ты, Емельян Пугачев? – ласково сказал Потемкин, всмотревшись в лицо казака. – Зачем ты удалился именно сегодня, когда ты имеешь право одним из первых выслушать благодарность из уст императрицы? Ведь ты всегда был первым в битвах…

– Прости, батюшка Григорий Александрович! – ответил казак. – Я так же, как и другие, счастлив, что увижу государыню царицу, но я грустен потому, что у меня на сердце неспокойно.

– Ну, – дружески сказал Потемкин, – ты всегда был молодцом, скажи же, что ты хочешь… ты ведь знаешь, что твой генерал всегда исполняет все просьбы своих храбрецов!

– Батюшка! – воскликнул Пугачев, забывая свою военную выправку и протягивая к Потемкину руки. – Дозволь мне вернуться на родину!.. Я много лет служил верой и правдой, я еще при нашей всемилостивейшей государыне Елизавете Петровне ходил в Пруссию, тогда, когда фельдмаршал Апраксин командовал армией… Я ни разу не был наказан по службе и всегда храбро сражался. Я почти совсем забыл родину, славный тихий Дон-батюшку, но, когда мы шли на турок, я увидел снова свою реку, родные поля и пастбища, где учился садиться на коня… Родители мои уже умерли… У меня не было ни братьев, ни сестер, друзья мне стали чужими, но все же сердце горячо забилось в груди… А раньше, на Яике, я увидел девушку… Она была намного моложе меня и ласково так смотрела и предпочла израненного в боях солдата молодым парубкам, которые только в игре и стреляли… Я должен был уходить с моим полком в Туретчину, а сердце разрывалось. Но я исполнил свой долг и храбро бился в первых рядах против басурман… Но с тех пор как я снова увидел родную реку, с тех пор как я смотрел в чудные очи Ксении Матвеевны моей, целовал уста ее алые, я хочу на волю, на родину рвусь. Я кое-что накопил себе во время моей службы; это – чуть ли не настоящее богачество для моей стороны, я куплю коня и буду вести счастливую, тихую жизнь рядом с Ксенией моей. Я буду рассказывать ей о битвах с пруссаками и турками. У меня будут дети, которые станут храбрыми казаками и так же, как и я, грудью защитят честь и славу святой Руси.

– Остановись! – воскликнул Потемкин, громко смеясь. – Что за глупые мысли у старого казака, который столько лет имел честь служить в армии и которого, быть может, ожидает более почетная будущность, чем тихая жизнь в степях, около бабы, которая намного моложе тебя, а потому и будет обманывать. Ты состоишь в списке храбрецов, которых я хочу представить к награждению, и если ты и впредь будешь себя так вести, то ты сможешь сделаться даже офицером; уже многие возвысились таким образом, для этого нужны только ум и беззаветная храбрость. Выбрось из головы все глупости! В России достаточно красивых баб, которые будут смотреть на тебя так же ласково, как твоя Ксения, и так же горячо целовать тебя, как и она. Я не отпущу тебя… Что будет с армией, если все ее храбрые солдаты захотят наслаждаться тихим счастьем около жены и детей!

С петербургской дороги послышался пушечный выстрел.

– Слышишь?! – воскликнул Потемкин; глаза его загорелись ярким пламенем. – Это знак приближения государыни! Прочь глупые мысли, которые совершенно не годятся для храброго солдата, и марш на свое место! Сегодняшний день – счастливый день, и если для меня сегодня засияет солнце, то я и тебя не забуду!

Генерал круто повернул лошадь и поехал к своей палатке, чтобы отдать последние приказания о размещении полков.

Емельян Пугачев побледнел как смерть, со скрежетом сжал зубы, лицо его передернулось, как от боли, и он, с ненавистью посмотрев вслед уезжавшему генералу, вскочил в седло, схватил пику и поехал к товарищам.

Весь лагерь пришел в движение после выстрела, прервавшего разговор Потемкина с Пугачевым; гвардейские полки вытянулись длинной линией и по флангам окружили место парада, оставив лишь сравнительно небольшой проезд; остальные полки заняли пространство посредине: матросы и солдаты – на левом крыле, а полк Потемкина – с правой стороны.

Знамена были разнесены по местам, офицеры отправились к своим частям, не было слышно ничего, кроме легкого позвякиванья оружия и ржания лошадей. По сторонам толпился народ, которого с каждой минутой все прибывало, то и дело подъезжали новые партии любопытных, стремившихся полюбоваться редким зрелищем.