Kitobni o'qish: «Ведьмин ключ»
Вместо предисловия
Совсем недавно в целлофановом пакете со случайно сохранившимися рукописями, письмами (Глеб Пакулов никогда ничего не собирал и не хранил), я обнаружила и со вниманием прочла рецензию Константина Седых от 8 апреля 1969 года на повесть Г. Пакулова «Расписка».
Суть рецензии вкратце такова: повесть надо было посвятить лучшим из лучших наших советских геологов, сильным, мужественным и закалённым людям, радующим нас открытиями полезных ископаемых. Но автор решил подойти к этому делу иначе. Г. Пакулов не нашел ни одного геолога, ни одного рабочего, чтобы они остались в нашей памяти такими героями, как П. Корчагин или лётчик Мересьев. Это повесть в основном о серых и жалких людях (кроме симпатичного Гошки – человека, с которым можно идти в бой и геологический поход). Лучше мужчин автору удались женщины. Похвалил Константин Седых диалоги: «Хороши у Пакулова диалоги. Они почти всегда лаконичны и выразительны». Так, видимо, считал и Александр Вампилов – он подарил Пакулову московское издание пьесы «Прощание в июне» (1906 г.) с надписью: «Пакулову от Вампилова как драматург драматургу».
Вывод таков: «У Пакулова есть все данные довести повесть до самой высокой кондиции, человек он, безусловно, способный, с хорошими литературными задатками. Важно ему только помнить, что он должен быть не вообще писателем, а писателем советским. Поскольку повесть имеет существенные идейно-художественные просчёты, для отдельного издания она должна быть существенно переработана».
Перерабатывать Пакулов ничего не хотел. Он более десяти лет работал геофизиком Сосновской экспедиции, не однажды попадал в ситуацию, подобную той, которую отобразил в «Расписке». Он видел всяких геологов и рабочих, и таких, которые во всех обстоятельствах сохраняют достоинство человека, видел и тех, кто не выдерживает обычных капризов сибирской природы, теряют себя в условиях оторванности от привычной среды, вынужденного безделья и т. д.
Повесть вскоре опубликовали в альманахе «Ангара» благодаря заступничеству А. Шастина, который, в пику К. Седых, на этом же писательском собрании сказал: «Разбудите меня ночью и спросите, надо ли публиковать повесть и я отвечу – надо!» (Так вспоминал Г. Пакулов.)
В 1975 г. «Расписка» и «Ведьмин ключ» вышли в Иркутске в сборнике с повестями С. Китайского «В начале жатвы» и Б. Степанова «После войны». «Расписку» напечатали с предварительным условием – Гошка должен жить. Пришлось его из-под лавины откопать. В конце повести Гошка отбивает на базу телеграмму об открытии полевого сезона. Повесть и всю книгу так и назвали – «Открытие сезона».
Сборник повестей Г. Пакулова, выпущенных московским издательством «Современник» (Глубинка. М., 1984 г.), был так лихо отредактирован неким Л. Егоршиловым, что автору оставалось лишь порадоваться, что книга до Иркутска не дошла.
На этом злоключения «Расписки» не закончились. Недавно я обнаружила, что в 2010 г. все повести московского издания Глеб Пакулов исправил по рукописям (кроме «Ведьмина ключа»). Похоже, «Расписку» автор решил приблизить к первоначальному замыслу, а главное, точнее поработать по слову. Это он любил – текст книги весь испятнан карандашными поправками, которые я с помощью лупы усердно разобрала и отпечатала. Этот текст и предлагаю издательству «Вече» в надежде, что он заинтересует и читателя.
Тамара Бусаргина
Расписка
Повесть
С охапкой облепленных снегом поленьев Женька, практикант-геолог, впятился в палатку, бросил их у железной печки. Поленья мёрзло стукнули об пол, скользнули в стороны.
– Устрою вам Ташкент! – весело пообещал он, отряхивая телогрейку.
– Практикуйся, студент, – кивнул геофизик Гошка. – Жар костей не ломит.
– А вошка тепло любит, – поддакнул практикант.
Гошка сидит на нарах и катает на крышке радиометра тоненькие свечи. В палатке, подбитой суконным утеплителем, сумрачно. Перед Гошкой горит фитиль в банке с топлёным жиром. Пламя на конце фитиля свинчивается и копотно уносится к брезентовому потолку.
Ещё недавно в отряде были свечи, и их жгли напропалую. Гошка тоже жёг, но аккуратно собирал огарки, плавил их и припрятывал. Теперь он катает из сбережённого парафина кривенькие свечки и сбывает их Женьке. За это студент – любитель читать по ночам – состоит при нём на побегушках. И того и другого эта игра забавляет.
– Дьяво-ол! – ноет Женька, стараясь протолкнуть в печку сукастое полено. Из дверцы густо валит дым, щиплет глаза. Студент отмахивается от него двумя руками, кашляет и плюётся.
– Хрен ты, а не дневальный! – глядя из-под упавшего на глаза чуба, кричит Гошка. – Опять коптильню устроил. Огня давай!
С противоположных жердяных нар на Женьку смотрит геолог отряда Сергей. В зыбком свете плошки лицо его тускло отсвечивает медью. У него давно болит зуб, и оттого он хмур и сердит.
– Чего орёте? – раздраженно спрашивает он, поддерживая ладонью вздутую щеку. – А ты, друг Евгений, аккуратней кочегарь. Не сдельно нанялся дымить.
Он слез с нар, отбросил полог и вышел из палатки. Студент подёргал полено, отчего железная печка скособочилась и заскрежетала в суставах жестяная труба.
– Просовувай або выбрасувай! – командует Гошка. – Ну-у!
– А я что делаю?! – орёт студент. – Сую!
– Ти-хо!.. Что за бедлам опять? – хрипло спрашивает начальник отряда. Он сидит за складным столиком в углу палатки и, низко припав к бумагам, скрипит пером. Начальник щуплый, в зелёном х/б, не сразу отличишь от брезента, и тоже дымит «Беломором», прикуривая одну папиросу от другой.
Женька каблуком сапога бьёт в торец полена.
– Но-но! – прикрикнул начальник. – Печь свалишь и сгорим за секунду. Брезент же кругом.
Студент брякнул дверцей, поправил как мог печку и скособоченную трубу.
– Грейтесь, – проворчал, размазывая сажу по лбу. – А то замёрзли от ударной работы. – Он снял с подпорного столба тозовку, клацнул затвором.
– Браконьер! Опять куропаток калечить, – пристыдил Гошка. – У них вот-вот птенцы вылупятся.
– Самцов, Гога, можно, – убеждённо отрезал студент. – Они теперь безработный элемент, трудни, как мы.
Начальник поднял голову от бумаг.
– Погода портится, – кивнул на перекрещенное брезентовыми лямками оконце. – Займись чем-нибудь другим, пересиди, а то попадешь в буран, как прошлый раз. Переживай тут за тебя, людей на поиски гоняй.
– До бурана вернусь, – натягивая свитер, ответил Женька. – От палаток далеко не уйду. Обещаю не гибнуть безвестно.
– Ну, развинтились. – Начальник покашлял в кулак. – Что в голову взбредёт, то и протяпывают. Ни распоряжений, ни техники безопасности для них не существует.
– Обижаешь, Харлампий Адамыч, – набивая магазин тозовки блестящими патрончиками, надулся студент. – Лично я все распоряжения исключительно бегом выполняю, технику безопасности, даже когда спу, повторяю.
Он до бровей напялил берет со значком бородатого «команданте», прощально поднял руку.
– Постой! – приказал начальник. – Проведём инструктаж.
– Так его, хищника, Харлампий, накачивай мудростью.
Харлампий, как от надоевшей мухи, отмахнулся от Гошки, пальцем поманил к себе студента:
– Иди-иди к столу. Куропатки тебя подождут. Месяц кончается, обязаны повторить. Присаживайся на часок.
– Чего-с? – качнулся к нему Женька.
– А того-с, – в тон ему ответил Харлампий, – рискованный ты чересчур, шалопай, я погляжу.
Гошка с интересом вслушивался в их пререкания, не вытерпел:
– А что они, инструкции, меняются, што ли, чтоб их бесконечно повторять?
– Давай вечером проведём, – предложил Женька. – На сон грядущий.
– Вы что за моду взяли этак разговаривать? – Харлампий постучал кулаком, ухватил плошку и, подсвечивая себе, нырнул под стол. Женька обречённо стащил берет, присел на краешек нар.
– Порядок есть порядок, – ворчал Харлампий, гремя замком вьючного ящика. – Если начнём отсебятину пороть, анархия будет, а не отряд.
В палатку вернулся Сергей, удивлённо взглянул на присмиревших, чинно сидящих парней, улыбнулся косо.
– Чего это вдруг приуныли? – Он поводил глазами. – Где начальник?
Гошка показал пальцем. Сергей озадаченно нахмурил лоб, заглянул под стол. Потом прилёг на нары, достал книгу по минералогии.
– Сергей Иванович! – обратился Женька. – Как ты мозги не вывихнешь этими ромбододекаэдрами? В институте не усвоил? Ведь немолоденький уже.
Сергей лениво навёл на Женьку выпуклые глаза, с шумом втянул воздух и отвернулся к стенке.
– Правильно поступает Сергей, – продышал из-под стола Харлампий. – Пока время есть, надо его с толком использовать.
Зажав под мышкой бухгалтерскую книгу, с плошкой в руке, раскрасневший Харлампий вылез на свет, поёрзал, усаживаясь на скамье.
– Апрель, май. – Он полистал страницы. – Вот! – ткнул пальцем в пустую графу. – И не морочь мне голову. Росписи нет? Нету. А это что означает? А это означает, что правила техники безопасности на текущий момент повторить обязан. Так сказать, быть во всеоружии подкованным.
– Подставляй копыта, студент! – Гошка сочувственно покачал головой.
– Давай, давай! – нетерпеливо потребовал Женька. – А то пойду заблужусь, замёрзну, но от сознания, что накачан инструкциями, оттаю, воскресну и явлюся…
– Хватит скалить зубы, – мягко попросил Харлампий. – О тебе же беспокоятся, дорогой мой… Вопрос: что будешь предпринимать, если на улице ураган, а тебе надо попасть в соседнюю палатку?
– В этих случаях ходят, держась за протянутую от объекта к объекту верёвку, – заученно начал Женька. – Если оторвёт от оной или она лопнет, надо сесть и не сходить с места!
– Правильно, – строго кивнул Харлампий. – Ну и… Так и будешь сидеть?
– Что вы, что вы! – Женька выставил испачканные сажей ладони. – Буду выть на помощь и не терять присутствия духа, свойственного человеку, воспитанному в духе патриотизма и верности…
– Последнего в инструкции нет, но вижу – не забыл. Пошли дальше.
– А дальше я ещё пуще знаю.
Он схватил ручку, небрежно черкнул в книге и отошел, подмигнув Гошке, мол, туфта всё это, взял тозовку и важно прошествовал к выходу. Харлампий накрыл промокашкой Женькину подпись, тиснул ладонью, хмыкнул.
– Вот арап! – прищурясь, взглянул на Гошку. – Твоя школа.
– Не-ет! – Гошка тоже приузил глаза. – Школы у нас разные у всякого.
– Допустим, допустим… Ну а сам что предпримешь, если, к примеру, бурная река, а тебе её необходимо перебресть?
– Необходимо, значит, как-нибудь переберусь, – раскуривая сигарету, ответил Гошка.
– То есть как это – «как-нибудь»? – насторожился Харлампий. – На этот счёт есть точные указания к действию. Ты-то что мне голову морочишь, кажется, не новичок в геологии. Женьку можно понять, практикант, второй курс, трепач, а ты?
– Стоп-стоп-стоп! – замахал руками Гошка. – Ты меня неделю назад проинструктировал, когда я собирался на участок сходить.
Харлампий быстро заглянул в книгу.
– Неужто запамятовал? – Он подозрительно вгляделся в Гошку. – Роспись стоит, гуляй смело… И у тебя, Сергей. – Бережно перемахнул несколько страниц. – Графа, кажется, в порядке. Вот она, подпись, всё в аккурате.
Сергей повернул голову, бессмысленно из какого-то своего далека уставился на Харлампия. Начальник рукавом обмахнул коленкоровый переплёт книги и полез под стол прятать.
Бухгалтерскую книгу эту Харлампий завёл давно. Чьих только подписей в ней нет. Все, кто побывал под его началом, оставляли их на её страницах, да не по разу: расписывались ежемесячно, такой порядок был заведён в экспедиции. Но если у других начальников отряда люди расписывались в чём угодно: в ученических тетрадках, блокнотах, а то и вовсе на клочках бумаги, то у Харлампия Адамовича Полозова это дело обставлено чётко, по-бухгалтерски.
Из всего нынешнего состава отряда один Гошка знал, откуда у него такая слабость к учёту и прочей «бухгалтерии». Лет пять назад в отряде Харлампия произошло ЧП: не вернулся из маршрута студент-практикант. Искали его долго. И наземными группами, и с воздуха – вертолётами. Когда стало ясно, что не отдаст тайга практиканта, а ответить за него кому-то придётся – зашуршали бумагами. Тогда-то и открылось, что нету одной, наиглавнейшей, росписи пропавшего – в книге учёта знаний по технике безопасности при ведении геолого-поисковых работ. За предыдущий месяц стоит, а за этот нету. И долго пришлось бы Харлампию топтать бесплатную обувь, да приспела телеграмма из управления: нашелся студент. Кружил, блудил по тайге, и повезло – наткнулся на якутов-охотников. Харлампий после этого случая несколько полевых сезонов отсидел на базе экспедиции замначем по хозяйственной части, а нынче снова возглавил отряд. Теперь в книгу свою – прошнурованную, в надёжной обложке – лишний раз заглянуть считает делом верным. Не то что боится за маршрутчиков – печальный исход в тайге стал редким, техника выручает, – просто усвоил, что нельзя отпускать людей в дебри с просроченными подписями. В первые дни по завхозовской привычке за банку тушенки, пачку сигарет заставлял расписываться, но скоро поостыл. Понял, что подпись от подписи отличается. Теперь консервы, папиросы, спички и прочее хозяйственное добро на поварихе висит. Она за полставки тянет эту нагрузку, с неё и спрос.
Гошка лежал на спальнике, прикрыв руками глаза. Тишина, от которой в ушах разливается тоненький звон, стояла в палатке, и ему казалось, что он ощущает её, плотную, ватную. Он сделал руками гребок, будто разбрасывая душный наволок, резко поднялся и стал натягивать сапоги.
– Гро-об несут, коня ведут! – мрачно завёл он. – Конь головку клонит!
– Прекрати, Георгий, – не поднимая головы от бумаг, попросил Харлампий и помотал вялым лицом. – С виду парень взрослый, как таковой и есть, а ведёшь себя… Плохо ведёшь, безответственно.
– Эх, да что я, не знаю сам, люди? – Гошка сжал на коленях ширококостные кулаки. – Сознаю. За спиной как-никак два полных курса: технический и плюс на общем режиме.
Харлампий и Сергей удивлённо уставились на него. Их поразил серьёзный тон, которым он произнёс эти слова. В конце концов от него и пошла в отряде мода – ёрничать, подшучивать друг над другом. Вначале это как-то забавляло, потом надоело. Видимо, надоело и Гошке, да всё продолжал упорно в том же духе. Изредка скажет всерьёз, так на него уставятся недоумённо: все давно привыкли к его подначкам и не ждут ничего другого.
– Паясничаю, – продолжал Гошка, – рожи вам строю, да не только вам, а и для себя. Нас взбалтывать надо, иначе такая муть на душу осядет, окочуримся на этом гольце от безделья.
– А ты подыщи себе «делье», – посоветовал Сергей. – В геологии района лишний раз подразберись, в приборах покопайся, паяй или что там, я не геофизик, не знаю. Но чем-нибудь займись.
Гошка с неприязнью взглянул на него, усмехнулся:
– Этим я всю зиму на камералке вплотную занимался, и все приборы в порядке. Без нужды копаться в них, ваньку валять, не могу. А вот ты можешь, ну и лежи себе, жуй пережеванное, у тебя получается. Но я-то! – Он подолбил в грудь кулаком. – Я-то, бесталанный, живого дела хочу. В маршруты ходить, рабо-о-тать!
Сергей вроде не слушал, что-то выписывал из книги в толстую тетрадь.
– Вот ты занят делом, как я себе представляю. Пока мы тут груши околачиваем, может, кандидатскую накатаешь, – заиздевался Гошка. – Продолжай. Могу тему подкинуть, соответствующую духу времени. А то и две.
– Это какую же? – поинтересовался Сергей.
– Излагаю, записывай. – Гошка серьёзно уставился на Сергея. – Влияние благосостояния народа на диаметр канализационных труб, ширину и вместительность унитазов. Это первая. Вторая…
– Довольно пороть хреновину! – вскинулся Сергей. – Не одному тебе тошно. Бездельничаем вынужденно, дорогой мой, терпи.
– Вообще-то, не твоё это дело, Георгий, – вмешался Харлампий. – Раз человек чувствует, что может, пусть пробует. Годикам к тридцати пяти защитит диссертацию, а это, знаешь, это уже высота-а…
– Стоило для этого лезть на голец! – Гошка оттопырил губы. – Утопли в снегу с головой, а всё ж «нам сверху видно всё»? И зори и дали светлые…
– Понесло-о, – хмыкнул Харлампий – Чего только в башке твоей нету, чего только не ляпаешь. Статья по тебе плачет, без права переписки. Не насиделся в ИТП.
Рисуя в тетради ёлочки, Сергей вздохнул:
– Не удивляйся, Харлампий. Ещё месяц, как куры на яйцах, здесь проторчим, все заговариваться станем.
– Почему же «заговариваться»? – Начальник откинулся спиной к стенке. – Следить надо за собой, лишнего не брякать, не заговоришься… А тебя, Георгий, давно бы стоило за язык притянуть, да по всей форме. Я знаю, какие разговорчики среди рабочих ходят. К примеру, о характере наших работ. Не хуже любого из ИТР знают, что ищем, зачем ищем. А кто с ними панибратствует, турусы всякие разводит?
– Извиняюсь, разговоров про тилур и всякую зашифрованную хренотень не ведём. Беседы исключительно про международное положение, о выплавке чугуна и стали на душу населения, о…
За стенами палатки прохрупал снег, отдёрнулся полог. В ярко-белом прямоугольнике входа черно запятнала фигура Женьки.
– Как жизня без меня? – заорал он, обстукивая сапоги.
– В духе и свете эпохи! – бодро отрапортовал Гошка. – Лежим в поте лица! Работаем на мирный атом!
– Молодцы! – весело похвалил студент.
– Что там? – Харлампий ткнул рукой в брезент. – Опять снежит?
– Ага. – Женька задёрнул полог. – Опять снежком пробрасывает.
Чавкая сапогами по раскисшему земляному полу, он подошел к Гошке, потряс над головой куропаткой. По белой её грудке скатывались красные градины, печально болталась мокрогрудая головка.
– Убери, – потребовал Гошка.
Харлампий зажмурился, пристыдил:
– Как не жалко, как рука поднимается.
Женька поставил малокалиберку в угол, вышел и скоро вернулся без птицы. Сергей брезгливо смотрел в мутное оконце, за которым начали густо мельтешить снежинки. Стало ещё сумрачнее. Временами по брезенту щелкало, будто кто-то швырял бекасинником, и тогда через жестяную разделку в верху палатки влетала снежная крупа. Она сеялась на печь и шипела, припорашивала головы, таяла.
– Сыпь, родной, давненько не было, – смахивая с кудрей мелкие бисеринки, сквозь зубы процедил Гошка. – Июль сейчас или октябрь?
– Действительно. – Сергей сунул тетрадь под спальник. – Такой вот глобус. Всё перепуталось.
Гошка тут же подхватил:
– Под знаком зодиака, Стрелец стал Львом, а Дева стала Раком.
– Пробыл в узилище всего ничего – а нахватался… – Сергей стал надевать куртку. – Пойду взгляну, как там погода, не задурила бы надолго. Женька достал шахматную доску, громыхнул фигурами. Гошка согласно кивнул, и Женька тут же скинул сапоги, забрался к нему на спальник.
Оранжевые блики от раскалившейся печи прыгают по полу, потрескивают смолистые поленья. Гошка берёт в руки по фигуре. Прячет за спину. Студент не любит играть черными и молчит, пытливо заглядывает в лицо Гошки, пытаясь отгадать по глазам, в какой руке у него белые.
– Левая! – Он схватил его за рукав: – Кажи! – Гошка разжал кулак, засмеялся. Женька закатил глаза, простонал:
– Ну невезу-уха. Всё время черные!
Через полчаса вернулся мрачный Сергей. Он подсел к столику Харлампия, вытряхнул в ладонь из флакончика таблетку пирамидона, положил в рот.
– Харлампий! Я с рабочими разговаривал.
– О чём же?
– Не верят, что тут когда-нибудь начнём работы. – Сергей хрустнул таблеткой, поморщился. – Я вот о чём подумал: нам не спрашивать надо – прилетит вертолёт или не прилетит, а требовать надо. Разумно будет перебраться с этого участка на другой и начать работы. Здесь неизвестно сколько прождём.
– Легко рассудил, – укорил Харлампий. – Нас на другой участок до тех пор не перебросят, пока этого не оценим. Кому хочется расходы по лишней транспортировке на собственную шею принимать? Никому. Стало быть, подождём. Вон на соседних гольцах снег уже почти сошел.
– Они ниже нашего, – возразил Сергей.
– Выше, ниже!.. Чего теперь-то шумиху поднимать? Надо было на базе паниковать, упираться. – Харлампий перебросил бумаги с места на место. – А то ведь как было? Никто и рта не раскрыл…
– Гошка протестовал, – вспомнил Сергей, но Харлампий не слушал, продолжал:
– …А теперь, задним числом, крик поднимать не стоит. На базе не хуже твоего знают о нашем положении. Не так ли?
– Странно всё это. Майский план сгорел, июньский горит, никакой отчётности не шлём, а руководству хоть бы хны. Почему ни разу не прилетят, не глянут своими глазами? Ведь не всё же время нет лётной погоды! – Сергей отодвинул плошку к начальнику, сказал, глядя в его высветленные глаза: – Я десять лет в экспедициях и всякого насмотрелся, но чтобы пятнадцать человек в течение сорока дней били баклуши, такого видеть не приходилось. Возможно, в вашей экспедиции это в порядке вещей, я не знаю, я человек новый, но это же головотяпство форменное!
– Но и по-другому можно назвать, – мягко заговорил Харлампий. – К примеру – стечение обстоятельств. По-всякому можно назвать, но всё это будут голые слова, а вот две тысячи кубов канав выкопать надо, это факт, вот он, в бумагу вписан. А где прикажешь копать? Здесь! Снег сойдёт – и нажмём, дадим план. Попутно пойдёт съемка, то да сё, перекроем кое-что, выкрутимся. – Он оттолкнул плошку назад к Сергею, приказал из потёмок: – Не паниковать! Будем ждать, пока оголится земля.
– Мы, ИТР, подождать можем, но какой смысл держать канавщиков? – не сдавался Сергей. – Пусть развезут их по другим отрядам, где их можно использовать. Временно. Ведь отдачи от них никакой. Один ропот.
– Я это понимаю. – Харлампий поправил фитилёк коптилки. – Вот сижу, дни им актирую, нарядики выписываю в счет будущих заработков. Проведу каждому по триста рублей – и ропот утихнет. Начнём работы – удержу разницу.
– Это в перспективе, – всё больше мрачнея, ответил Сергей. – И бог знает в какой ещё.
– Ты на своём не настаивай, Сергей Иванович, не упрямься, – набычившись, с заметной угрозой предупредил Харлампий. – Ну, потребуем вывести рабочих. А какие разговоры на базе пойдут, тебе известно?.. Скажут, не справился Полозов с обязанностями, отвык от полевых условий. Допускаю – снимут меня. Но и ты как геолог отряда слетишь. Не знаю, как тебя, но меня такая перспектива не манит. Так что, Серёжа, пусть будет всё как есть, а начнём кубы выдавать, покажем – справляемся с обязанностями или нет.
– Да, но время упущено и понимаешь… – Сергей пошевелил пальцами. – Боевой дух из рабочих вышел.
– Ну хватит. – Харлампий пристукнул ладонью. – Я сказал, рубли от них не уйдут, рубли не дух, да и я не дерево какое-нибудь, понимаю, всем надо есть.
– И пить! – подсказал Женька, водя над доской ферзем.
– И пить! Да! – Харлампий повернулся к шахматистам. – Прошу не вмешиваться в серьёзный разговор!
Сергея снова стал донимать зуб. Он кривил лицо, с шумом подсасывал воздух, потом решительно поднялся, подошел к ребятам.
– Слушай. – Он потемневшими, вымученными глазами смотрел на Гошку. – Будешь связываться с базой, передай, что требуем снять нас с участка. Требуе-ем!
– Что-о? – Харлампий приподнялся над столиком. – Ты… Ты по какому праву распоряжаешься?
– И требуем начальника экспедиции, – докончил Сергей и повернулся к Харлампию. – Распоряжаюсь по праву старшего геолога отряда.
– Та-ак, – начальник растерянно заводил глазами. – Сидели, терпели и – на тебе! Недельку какую-то переждать не можем, сами на рога лезем!
Гошка злорадно хохотнул и снял Женькиного ферзя.
– Мат? – не поверил Женька. – Я зевну-ул! Верни ферзя!
– Прекратите бедлам! – фистулой перекрыл Женькин вой Харлампий. – Слово тихо сказать нельзя! Не отряд, а содом какой-то, гоморра. Тут, понимаешь, – он подолбил лоб костяшками пальцев, – голову от забот пучит, а они!
В палатке стало тихо.
– Продул, сдаюсь, – шепотом признал своё поражение студент и смахнул фигуры с доски. Гошка снизу вверх глянул на Сергея, спросил:
– Чьей подписью скрепить телеграмму?
Сергей пожал плечом:
– Моей, разумеется. И начальниковой.
– Я арестовываю рацию! – объявил Харлампий.
– То есть? – заморгал Гошка. – Каким образом? Кляп в глотку и наручники надеть?
В палатку поскреблась и робко вошла повариха Вера. Свет, едва пробиваясь сквозь брезент у входа, бледно обрисовывает её узкое вдовье лицо.
– Обедать будете? – тихо спрашивает она.
– Попозже, – ответил Харлампий. – Накормите сперва рабочих.
Вера из-под низко повязанной косынки смотрела на малиново ракрасневшуюся печку, не уходила. Женька надёрнул штаны, влез босыми ногами в сапоги.
– Пойду похлебаю, вы тут без меня разберётесь, – бурчал он. – Тебе, маэстро, могу обед на дом доставить, но только за две свечки. Учитывая мой проигрыш и предстоящий нервный криз.
– Тащи. Дам две, – улыбнулся Гошка. – Вера, что ты там вкусного напарила?
– Сечку. – Повариха виновато вздохнула. – Ка-ашу.
– Что такое, Смирнова? – с неотошедшим гневом спросил Харлампий. – Опять эта сечка!.. Нету других продуктов, что ли?
Повариха переступила грязными сапогами, потупилась.
– Да я б и первое, да я бы второе какое получше сготовила, да печурка одна, махонькая. – Вера затеребила кофту. – Цельный день вокруг неё топчусь, по лыве плаваю. Попросила ребят, чтоб хоть воду из кухни отвели, говорят: «нам и так хорошо». А у меня уж ноги околодили.
Она всхлипнула, прижала к губам конец косынки и вышла. Следом с миской в руке выскользнул Женька. Харлампий убрал бумаги во вьючный ящик, постоял у печки, подумал и сел бриться.
После обеда в палатку ИТР зашли двое рабочих-канавщиков.
– Можно? – спросил щуплый, похожий на подростка, тридцатилетний Васька, за пристрастие к густому чаю прозванный Чифиристом. Его вечно знобит, он плотно запахивается полами телогрейки и всовывает в рукава, как в муфту, бледные суетливые руки.
– Входите, – разрешил Харлампий. – Что у вас?
Васька посмотрел на напарника – Николая, плотного здоровяка, мол, говори давай, зачем пришли, даже подтолкнул локтем.
– Ребята поговорить с вами хотят, – начал тот. – Решать надо…
– Просют к нам заглянуть, – просипел Васька. – Заодно прокомиссуете, в каких условиях трудящие живут.
– Ну-у, хорошо, зайду, – пообещал Харлампий. – Вот дела доделаю.
Рабочие степенно вышли. Всё ещё сидя на нарах, Гошка с интересом проводил их глазами, потом стал наблюдать за явно встревожившимся Харлампием. Женька занимался своим делом – пристраивал к самодельным лыжам-снегоступам крепления, весело насвистывал.
– Что это они, а? – ища ответа, заводил головой Харлампий. – Парламентёров прислали, так надо понимать?
– И понимать нечего. – Гошка подогнул ноги калачиком. – Сходи, поговори по душам, пора бы.
– Вот именно – по душам, – ковыряя больной зуб спичкой, поддержал Сергей. – А то настроение у них… Уйти могут.
– Куда-а? – вытаскивая из лыжины вогнутый гвоздь, выкрикнул Женька. – Жить им надоело, что ли?
– Здесь жить надоело. – Гошка сделал ударение на первом слове. – Вполне допускаю, что снимутся и пойдут с этой Голгофы.
– Не болтай. – Харлампий вздёрнул подбородок. – Надоело, понимаешь?
– Ну сам рассуди. – Гошка протянул к нему руки. – Нам зарплату и полевые начисляют аккуратно, а это уже кое-что, а не ихняя повремёнка. Знают они разницу? Знают. Обидно? Факт. Так что, Харлампий, могут запросто и того…
– Что это – «могут и того»? – Начальник приузил глубокие, близко к переносице посаженные глаза. – К чему намёки, недомолвки? Договаривай!
Женька перестал насвистывать и, готовый заржать от Гошкиного ответа, замер над лыжиной.
– Значит, так. – Гошка выдержал паузу. – Пойдёшь на переговоры, прихвати наган. Чуть чего, ты вверх – «бах», как ординарец Петька в «Чапаеве», и быстро, в тишине, пока не очухались, излагай приказы и инструкции.
– Безответственный ты человек! – с надсадом упрекнул Харлампий. – Всё бы тебе «бах»!
Гошка с Женькой захохотали. Сдержанно посмеялся и Сергей. Глядя на них, Харлампий покривил губы и неожиданно улыбнулся.
– Хорошие вы ребята, – сказал, – только трепачи весёлые. Вот стукнет каждому по сорок, как мне, загрустите.
– Поумнеем, – уточнил Женька, вертя в руках лыжину. – Как, братцы, сгодится?
– Шею сломать, – ответил Гошка.
– Ну, мужики. – Женька забеспокоился. – Ну, честно?
– Отличные снегоступы, – поднимая с пола вторую лыжину, похвалил Сергей. – Заказываю себе. Очень хорошо, Женя, очень.
– Ходули бездарные, в мастера! – отрубил Гошка.
Студент выпустил лыжину и ринулся на Гошку. Вскрикивая, они беззлобно завозились на нарах. Харлампий подошел к рации, насупился.
– Довольно дурачиться! – прикрикнул, трогая пальцем стылый глаз индикатора – Развеселились, чертяки, хохочут на весь лагерь.
Растрёпанные, тяжело дыша, парни сидели перед Харлампием, улыбались.
– Послушайте, где вы всякой чепухи нахватались, оболтусы? – участливо спросил Харлампий. – Пы-ы-ыли в вас… А теперь серьёзно. То, что я рацию арестовал, это, сознаю, через край хватил. Вот схожу к рабочим, поговорю, тогда и решим ладом, что предпринять. Вам, Сергей Иванович, тоже не худо бы поприсутствовать как заместителю.
Сергей колыхнул плечом, дескать, надо так надо, и по ступенькам, вырезанным в снегу, затопал вверх из палатки за начальником.
В палатке у канавщиков светлее – снят суконный утеплитель. На верёвке, провисшей над железной печью, сушится одежда, гудит труба, жарко, накурено. Перед открытой дверцей сидит парень в синей майке, курит. От жары у него вспотела голова и черные косички волос прилипли ко лбу. Рядом стоит Васька и с озабоченным видом запаривает густой чай в задымлённой литровой кружке. Николай сидит в углу палатки, читает толстенный роман под заглавием «Море в ладонях»:
– «…и она горячо и пылко прижалась к его мужественной груди, и смех их журчал, как ручейки в скалах, а море шептало: люблю, люблю…»
Васька глядит в кружку – не уплыл бы чифир – и каждое предложение сопровождает одной и той же фразой:
– Во дают чуваки!
– Не встревай, люди слушают, – урезонивает его парень с забинтованными глазами. Парень этот прихватил горную болезнь – слепоту – и не может глядеть на снег.
В противоположном углу палатки идёт весёлая игра в карты. Играют в подкидного. Все так увлечены, что не заметили вошедших. Харлампий поздоровался, направился к игрокам.
– Ну, кому везёт? – спросил он, взглянув на карты. – Кто в дураках?
– А все дураки, товарищ начальник. Присаживайтесь, – пригласил бородатый Хохлов, тасуя только что начатую глянцевую колоду. Хохлов – бригадир. У него черная кудлатая голова цыгана и светлые, удлинённо-диковатые глаза.
– Спасибо, я в азартные игры не люблю, – отказался Харлампий. Он побулькал сапогами в журчащей по полу талой воде, пристыдил: – Что ж вы, товарищи дорогие, и ты, бригадир, для себя постараться не хотите? Окопали бы палатку водоотводной канавкой – и порядок. Мы свою окопали, и теперь терпимо, не такое болото.
