Kitobni o'qish: «Город за рекой»

Shrift:

Hermann Kasack

DIE STADT HINTER DEM STROM

Серийное оформление и дизайн обложки В. Воронина

* * *

I

Когда поезд сбавил скорость и медленно выехал на большой мост через реку, расположенный прямо перед конечной станцией, Роберт подошел к окну купе и еще раз бросил взгляд на оставленный позади берег. Наконец-то он у цели! Облегченно вздохнув, он глянул в глубину, на русло реки, которая была пограничьем. По обе стороны у воды тянулись широкие полосы пересохшей заиленной гальки – ведь лето наступило раньше срока. Надо всем этим витал зыбкий сумеречный свет раннего утра.

Ночь Роберт провел на грани сна и яви, отчего дорога показалась ему еще более долгой. Меж тем как поезд подъезжал к перрону сравнительно небольшого вокзала, он в который раз за время поездки удостоверился, на месте ли письмо от городской управы, пригласившей его сюда. Чтобы письмо было под рукой, он сунул его в карман с бумажником, потом взял чемодан и вышел из вагона. Вместе с многочисленными попутчиками он по туннелю добрался до таможенного барьера, где приземистый чиновник с хмурым безразличием проверял документы. Содержимому багажа, состоявшему из предметов, необходимых для ночлега и короткого пребывания, он уделял лишь беглое внимание. Но затем насторожился. Роберт предъявил письмо из Префектуры. Воскликнув: «Проходите!», – дежурный широким жестом пропустил Роберта.

Роберт был здесь чужаком, и никто его не встречал. Он заранее выяснил, что вокзал расположен на изрядном расстоянии от центра города, и, выйдя из туннеля, с радостью увидал на площади трамвай, на который в этот ранний час вовсе не рассчитывал. На вопрос, идет ли трамвай в город – ведь ему надо в Префектуру, пояснил он, – кондуктор сказал: «Заходите». Насколько позволял разглядеть неверный свет, в вагоне сидели скромно одетые люди. Женщины в светлых платках, завязанных под подбородком. На коленях и они, и мужчины держали плетеные корзинки с дорожной снедью, прикрытые полотняной салфеткой. Роберт купил билет и устроился на свободном месте в середине вагона.

Словно только его и ждал, трамвай после короткого звонка тронулся. Скоро они обогнали пассажиров, что приехали тем же поездом и теперь, разбившись на группки, пешком шагали по мостовой в сторону города. Поскольку оконные стекла в вагоне были закрашены голубовато-зеленой краской, четкостью картина похвастать не могла. И в окрестностях, где как будто бы уже появились отдельные дома, угадывались всего-навсего их смутные очертания.

Монотонное урчание электромотора укачивало пассажиров, которые и без того провели утомительную ночь в дороге. Головы опускались на грудь, тела покачивались, а на остановках рывком выпрямлялись. Роберт тоже слегка задремал. Только когда большинство попутчиков, знавших, куда им надо, уже успели сойти на своих остановках и из вагона выходили самые последние, его охватило легкое беспокойство. Тщетно он смотрел в окна, погружавшие все и вся в зачарованную синеву. Ни улиц, ни регулярных комплексов построек – ничто вообще не говорило о близости города. Он поискал взглядом кондуктора, но не обнаружил и его. Не знал, что кондуктор и вагоновожатый – одно и то же лицо, и вообразил, что отдан на произвол слепой механики непрестанной езды, которой, казалось, не будет конца. Хотя всего через несколько минут трамвай снова остановился, он утратил чувство времени. И только услышав, как от передней площадки удаляются грузные шаги, встал и тоже вышел.

Судя по всему, здесь трамвайный маршрут заканчивался, рельсы, правда, тянулись немного дальше. Роберт находился на окраине довольно большого города, и ему хотелось узнать, где можно найти пристанище или хотя бы оставить вещи. Однако вагоновожатый, которого он надеялся спросить об этом, исчез, точно сквозь землю провалился. Тусклый свет раннего утра по-прежнему окутывал пыльной серостью дома, заборы, уличные мостовые. В этот час народ еще из дому не выходил, так что вскоре Роберт в нерешительности остановился на овальной площади, от которой ответвлялось несколько улиц. Посередине стоял фонтан, вода которого играла тусклыми бликами. Лепная фигура направляла струю из узкогорлого сосуда в боковую часть бассейна. «Питьевая вода» – гласила маленькая деревянная табличка.

Роберт прислонился спиной к широкому краю каменной чаши и достал письмо городской Префектуры, предлагавшей ему занять особую должность в администрации. Перечитывая скупые строчки, он при всей любезности, в какой было выдержано письмо, вновь отметил и решительность тона, в котором сквозило что-то едва ли не приказное. Какого рода задача ему предстоит, сказано не было. Ну что ж, в первые утренние часы он явится в Префектуру и выяснит подробности.

Чтобы немного освоиться, Роберт глянул по сторонам и обнаружил кое-что весьма странное. От домов на окрестных улицах уцелели только фасады, так что сквозь ряды пустых окон виднелось небо. С удивлением он шагнул ближе и сообразил, что почти всюду за голыми наружными стенами зияет пустота. Однако испуг от увиденного потихоньку отступил; немногочисленные постройки с неповрежденной кровлей выглядели уже просто чужеродными, не имеющими отношения к руинному облику городского пейзажа.

Тут к фонтану торопливо подошли несколько молодых женщин и девушек и по очереди принялись наполнять свои кувшины, ставя их на железную решетку под струю воды. Глаза их при этом смотрели куда-то вдаль, словно за пределы города, а лица румянились от все более яркого света утренней зари. Платья на них были разных фасонов, однотонные, насыщенных цветов. Роберта не оставляло ощущение, будто он уже встречал кое-кого из них, хотя в точности вспомнить не мог. Поэтому он ничуть не удивился, когда одна отставила полные кувшины, чтобы они не мешали другим девушкам, и подошла к нему. Казалось, ее заинтересовал чемодан, стоявший у его ног, ведь она указала на него, а потом вытянутой рукой махнула на дверь дома напротив. Роберт медлил, и тогда она раз-другой быстро хлопнула в ладоши, подхватила кувшины и кивком велела ему идти за нею, словно надо было торопиться.

Этот жест напомнил ему молодую женщину, которая некогда роковым образом вмешалась в его жизнь. Девушка уже отвернулась, и он лишь вопросительно посмотрел на остальных, а те, продолжая набирать воду, вскользь ему кивнули. Роберт подхватил чемодан и поспешил за девушкой. Походка ее тоже казалась чем-то знакомой: она шла впереди, как бы слегка подчеркивая широкий шаг, и вес кувшинов словно ничуть ее не тяготил. Подойдя к мертвому фасаду, она вошла не в дверь, а в небольшой соседний проем, который он заметил только сейчас. Аккуратно проделанный, проем вел к каменной лестнице, выходящей внизу в подземный коридор.

По обе стороны тянулись низкие подвальные помещения, куда сверху, через шахту, порой проникал свет. Поскольку двери стояли настежь, а зачастую вообще отсутствовали, Роберт мог мимоходом заглянуть внутрь. По всей видимости, там обитало множество людей. В конце концов провожатая подвела его к довольно глубокой нише, где громоздились ящики, мешки и чемоданы. Знаком она велела ему оставить здесь багаж, а самому пройти в помещение напротив. Лишь когда она хотела продолжить свой путь через подземные коридоры, он крикнул ей вслед:

– И где же я снова найду тебя?

Она остановилась, поставила один из кувшинов на пол. Оглянулась, приложив палец к губам, и многозначительно повторила этот жест еще раз. Свет, однако, был слишком тусклый, чтобы убедиться, Анна это или незнакомка, лишь похожая на нее. Он был один.

Помещение, где очутился Роберт, напоминало старинную монастырскую трапезную. Беленые стены, с потолочного свода свисают на железных цепях допотопные лампы, распространяющие неестественно желтый свет. За длинными деревянными столами сидели группы пожилых мужчин и женщин. Жестяными ложками они черпали из простых металлических мисок горячую жидкость и весьма поспешно несли ко рту. В воздухе висел густой пар – мало что разглядишь, слышался только прерывистый дребезжащий звук, возникавший оттого, что ложки задевали за края мисок или скребли по дну. Содержимое мисок, казалось, не убывало, равно как и голод едоков. Так или иначе, лица их непрерывно двигались, жуя и смакуя. Судя по одежде, здесь были представлены разные слои населения, хотя большинство явно постаралось принарядиться. Невыразительностью манер они походили на манекены, вырезанные из каталога фирмы готового платья, разве что в натуральную величину. Большинство было прямо-таки обвешано украшениями – ожерельями, брошами и галстучными булавками, перстнями и браслетами. От постоянных покачиваний едоков золото и серебро взблескивали, искрились брильянты и драгоценные камни, будь то подлинные или фальшивые. Многие сидели в шляпах и пальто, как бы готовые в любую минуту отправиться в дорогу. Роберт пробирался среди скамей, высматривая свободное место, – ведь его, наверно, послали сюда перекусить, – как вдруг его окликнули по имени и схватили сзади за плечо.

– Роберт? Как ты сюда попал? – В голосе окликнувшего звучали радость и удивление.

Обернувшись, Роберт увидел своего отца и аж побледнел, но старик не дал ему рта раскрыть, продолжал говорить со словоохотливостью человека, который давно не имел случая высказаться перед слушателями.

– Как замечательно повидать тебя, – тараторил он. – Ты что-то бледный, Роберт, по-прежнему дымишь как паровоз? А я здесь совсем бросил. Как до́ма? Жена и дети здоровы? Ты доволен, сынок, ну, то есть душевно тоже удовлетворен? Я всегда делаю для тебя все, что могу, ты же знаешь. Жаль, ты не стал юристом, а то бы давно мог возглавить мою адвокатскую практику, дело-то превосходное. Однако тебя тянуло к древностям. Вот мне и пришлось тогда взять Фельбера, знаю-знаю, ты его ни в грош не ставишь, но согласись, у Фельбера есть свои плюсы. Как я уже сказал, мы ведь поладили, верно? Работе конца-краю нет, вздохнуть некогда. Кстати, не хочешь с нами позавтракать? Пойдем сядем, места здесь на всех хватит.

Роберт уже не раз тер пальцами глаза под очками. Без сомнения, он слышал голос отца, а вот лицо лишь медленно, исподволь приходило в соответствие с давним представлением. Мотнув головой, он еще больше подался вперед, будто таким манером мог избавиться от наваждения – ведь необъяснимое происшествие казалось ему именно наваждением. В уши опять отчетливо ударило чавканье без устали жующих едоков. Обеими руками Роберт уперся в деревянный стол и сверлил взглядом призрак, притворявшийся его отцом. Разве за свою жизнь он мало наслушался одних и тех же тирад, разве отец порой не казался ему призраком? И вот теперь умершее божество детства вновь во плоти сидит перед ним?

– Ты ешь, ешь, – подбодрил отец, – горячее всегда на пользу.

– А я-то все время думал, что ты умер, – прошептал Роберт.

– Тсс, – шикнул старик, пытаясь растянуть рот в кривой улыбке, – нехорошо этак говорить.

– Странно… – начал Роберт.

– Что странно? – настороженно спросил отец.

– Встретить здесь тебя, – отвечал Роберт. – Конечно, меня не было дома, когда… – он замялся, подыскивая подходящее выражение, – … когда это случилось.

– Совершенно верно, дома тебя тогда не было, – спокойно ответил старик, – вот почему ты не можешь этого знать.

– Мама мне написала, что ты вдруг… – От волнения Роберт осекся.

– Ты же знаешь мать, – сказал отец, высокомерно усмехнувшись, – ей все всегда виделось в самом черном свете. Когда со мной случился удар – ты, вероятно, заметил легкую кривизну в моем лице, – она в душе, натурально, уже со мной распрощалась. А я скрылся от шумихи и, словечком не обмолвившись, обосновался тут, на отдых. И, как видишь, отнюдь не без пользы.

– Но почему ты никогда не писал, – спросил Роберт, – никогда не давал о себе знать?

– Слухи сами собой дойдут, и вообще, жизнь состоит из заблуждений. Ты уж извини. – Отец снова сосредоточился на завтраке.

Роберт смотрел поверх сборища едоков, по-прежнему не в силах примириться с реальностью. Разве не казалось тогда, что отец вправду умер? Несколько месяцев назад, когда Роберт ненадолго заезжал к матери, она была в черном. Впрочем, у пожилых женщин это обычное дело. Об отце они говорили мало и не без смущения, как говорят об отлучившемся. Но в его давнем кабинете ничего не изменилось, будто он в любую минуту мог вернуться. На двери адвокатской конторы, которую теперь возглавлял Фельбер, висела все та же давняя табличка. Вспоминая эти подробности, Роберт вдруг сообразил, что мать ни разу не ходила с ним на кладбище.

– Выходит, ты вовсе не умер? – спросил Роберт, возвращаясь к реальности.

– Да ты посмотри на меня, Фома неверующий! – воскликнул отец, положил ложку на стол и прищурился на сына. – Я ведь выгляжу лучше и в целом моложе, чем раньше, а?

Словно затем, чтобы побороть последние сомнения, Роберт обеими руками схватил отца за плечи и энергично встряхнул:

– И правда ты.

– После трех с лишним десятков лет в браке охотно учинишь окружающим подвох, чтобы вновь остаться наедине с собой.

Роберт услыхал довольный смех отца, который помнил с детства.

– Ты все такой же, – с улыбкой подхватил он.

Лампы раз-другой мигнули.

– Словом, – чавкая, продолжил отец, – я не жалею, что поехал тогда сюда. Жизнь, так сказать, инкогнито весьма притягательна. Поскольку же мне без работы невмоготу, я от нечего делать готовлю документ для бракоразводного процесса «Мертенс против Мертенс». А это дело требует осторожности. Хорошо, что ты тут, ведь нам совершенно необходимо спокойно и откровенно обсудить сей предмет. Не здесь, разумеется, здешняя обстановка не подходит для столь щекотливых материй.

Он слегка презрительно обвел взглядом помещение с кучками мужчин и женщин. Роберт отметил, что отец, совсем как раньше, шумно хлебает суп. Однако ближайшие соседи были так поглощены едой, что не слышали ни разговора, ни вообще происходящего вокруг.

– Разве это дело не закрыто? – спросил Роберт. – Мне казалось, суд еще тогда вынес решение о разводе?

– Возможно, – сказал отец. – Но суд второй инстанции состоится здесь. Для меня это стало лишним поводом переехать сюда. Кстати, ты ведь тоже был замешан в этой истории, а я ловко сумел вывести из разбирательства и тебя, и твои свидетельские показания. Ты же бывал у Мертенсов, верно? И с учетом некоторых высказываний госпожи Мертенс у меня сложилось впечатление, что кой-какие вещи лучше не выставлять на публичное обозрение. Документы у меня не с собой, но, как я уже говорил, при случае мы обсудим все это с глазу на глаз.

– Не исключено, – задумчиво обронил Роберт, – что я совсем недавно видел Анну.

– Здесь? – вскричал адвокат. – Госпожа Мертенс здесь? Это бы весьма продвинуло мою работу с делом.

– Я не вполне уверен, – сказал Роберт. – Мне просто показалось, что сюда меня привела Анна.

– Тут непременно надо разобраться, Роберт. Может, тебя вызвала повесткой противная сторона и ты вообще потому и приехал?

– Да нет, едва ли, – отвечал Роберт, которому разговор начал мало-помалу действовать на нервы. – Я получил вот это письмо, из Префектуры. Пожалуйста! – Он достал из нагрудного кармана бумагу, протянул отцу, и тот внимательно ее прочитал.

– Ценный документ, – с уважением признал он, – составлен непосредственно нашей Префектурой… Такого приглашения мало кто удостоивается. Кроме того, отсюда следует, – добавил он не без гордости за сына, возвращая ему бумагу, – что тебе гарантировано здесь длительное пребывание. А это для нашего брата – главная забота. Ты избежишь многих неприятностей и тревог, тебе ведь не придется постоянно подыскивать резоны, чтобы здесь задержаться. Так что в этом смысле можешь быть совершенно спокоен.

Впрочем, куда больше Роберта успокоило то, что, по мнению отца, письмо вряд ли связано с возможным допросом по поводу Аннина процесса, поскольку Префектура – учреждение сугубо административное и на судопроизводство, работающее самостоятельно, влияет лишь косвенно. Отец считал письмо скорее чем-то наподобие дипломатического паспорта, который обеспечит Роберту доступ в важные инстанции.

Роберт сказал, что вскоре, мол, на месте узнает, чего ради он здесь. Непонятно только, с какой стати отец находится в здешних затхлых подвалах среди этого странного общества.

– Что это за люди? – громко спросил он. – Та малая часть города, какую я видел, своими руинами напоминает место, пережившее землетрясение или войну. Что тут происходит?

– Ты давно здесь? – поинтересовался отец.

– Только что приехал и как раз думал поискать жилье, а угодил сюда.

– Раз ты только что приехал, – с некоторым превосходством сказал отец и на миг выпятил нижнюю губу, – то покуда не знаешь, что жизнь, так сказать, проистекает под землей. Это вопрос привычки.

Подробного разъяснения Роберт не получил, так как раздался пронзительный звон будильника. По этому сигналу едоки вскочили и всем скопом ринулись к выходу, где возник затор, поскольку проем был слишком узкий. Роберта оттерли от отца, они даже не успели договориться о новой встрече. Затем его подхватил людской поток, который, словно вязкое тесто, медленно протискивался по коридору.

Лишь немного погодя, когда они миновали несколько ответвлений коридора, ему удалось выбраться из толпы. Таблички с непонятными буквами и цифрами указывали в разных направлениях. Он пошел наугад, в надежде, что выбранный путь выведет его из лабиринта наружу. Но всякий раз, когда он пытался обратиться с вопросом к кому-нибудь из спешащих прохожих, тот отрицательно мотал головой, словно занятый куда более важными вещами.

II

Неожиданно Роберт очутился на свободном пространстве, окруженном невысокими домами. Хотя с виду они не отличались от домов возле фонтана, от них все-таки веяло духом многолетней обжитости, создающимся в ходе поколений. Во многие уцелевшие фасады тут и там были вмурованы каменные блоки и остатки колонн давних построек. Сама площадка вымощена обветшалыми каменными плитами, кое-где еще угадывался геометрический орнамент мозаики. В стыках плит разросся мох, а кое-где из трещин торчали пучки сожженной солнцем травы. Несколько плит, вероятно, не так давно убрали и на их месте разбили узкие искусственные цветники. Истоптанные ступени вели к свободно стоящей полукруглой арке, которая некогда, вероятно, была частью портала старинного дворца.

В обширном пространстве этого давнего дворца вдоль и поперек возвели ряды домов, расположение и конструкция которых определялись планировкой залов и мощными дворцовыми сводами. Высокие оконные проемы были почти целиком заложены, превращены в узкие щели, крошечные балконы висели в воздухе, точно открытые птичьи клетки. Полы и лестницы из благородного камня составляли странный контраст с убожеством более поздних построек. Ничто не мешало пройти низкими галереями меж домов, чтобы уже вскоре оказаться в новом дворе. В резком сиянии небес светлые поверхности набирали яркости, а тени – мрачности.

Сам старинный дворец, вероятно, имел форму прямоугольника, подобно всякой укрепленной твердыне. По линии последних домов можно было прикинуть размеры давнего сооружения. С трех сторон оно примыкало к остальной городской территории, а с четвертой, северной, граничило с бездорожной пустошью, круто уходящей вниз, к галечному руслу большой реки – той же, какую Роберт пересек по железнодорожному мосту. И там, где изгиб ее русла подходил к городу ближе всего, располагался дворец, а ныне причудливый комплекс, воздвигнутый на его месте: городская Префектура.

Во всех этих соединенных между собой постройках, в аккуратно разгороженных, похожих на соты комнатушках нижних этажей сидело за мраморными столами множество мужчин и женщин. Одни сортировали бумаги, помечая их определенными значками или снабжая штемпелем. Другие, приложив палец к носу, готовили документы, листали толстенные папки, которые доставали из стальных шкафов. Нередко папки со списками и формулярами передавали от стола к столу, и каждый извлекал или, наоборот, подшивал какую-то бумагу. Происходило все по давным-давно отлаженной схеме, ни особого рвения, ни заметной увлеченности не наблюдалось. Когда эти мужчины и женщины поднимали глаза от бумаг, в их чертах обнаруживалась только пустая серьезность. Внушительную отрешенность гладких лиц подчеркивали похожие на тюрбан зеленые головные уборы. Поверх одежды все носили форменные халаты в серо-желтую полоску, маскировавшие разницу полов. Правый рукав каждого из чиновников украшала нашивка, сообщавшая о значимости и ранге его должности. Между отделами непрерывно сновали курьеры, чья деловитость придавала безмолвной суете что-то бестактно-болтливое.

Немного погодя Роберт остановил одного из курьеров, предъявил письмо Префектуры. Курьер бросил взгляд на шифр вверху бумаги, скрестил руки на груди и сказал Роберту следовать за ним. Через проем в стене они вышли на безлюдную площадь, на длинный голый двор, в конце которого находилась довольно большая постройка. Там провожатый усадил Роберта в вестибюле и попросил подождать. Затем другой курьер провел его в приемную Верховного Комиссариата городской администрации. И пол, и кресла, и столы были здесь из пестро инкрустированного мрамора.

Холодная торжественность комнаты, где Роберта без объяснений оставили одного, конечно же, возымела свое воздействие. Нервное напряжение ввиду предстоящей в скором времени встречи с Префектом или с кем-то из его штаба, от которой зависело его личное будущее, нарастало с каждой минутой ожидания. Он нетерпеливо барабанил пальцами по краю стола. Ничего не происходило; время замерло. Оно опять сдвинулось с места, только когда Роберту велели через узкую боковую дверцу войти в кабинет Комиссара.

Высокий чиновник прошел навстречу Роберту почти до порога. Он тоже был в полосатом халате, и глаза Роберта, покуда толком не освоившиеся со знаками на нашивках, не углядели отличий от всех прочих чиновников, вплоть до мелкой сошки, то бишь курьеров. Ну разве что он, согнув руку в локте, держал свой зеленый тюрбан под мышкой, демонстрируя голый череп, тщательно выбритый на манер азиатских сановников. Чиновник почтительно поздоровался, усадил Роберта в мраморное кресло – тот с удовольствием отметил, что оно устлано подушками, – после чего направился к большому письменному столу и занял место напротив Роберта, укрывшись за стопками бумаг и всевозможных канцелярских принадлежностей. Роберт обратил внимание на микрофон и динамик.

– Господин Префект, – начал Верховный Комиссар звучным монотонным голосом, в котором сквозила усталость, – господин Префект просил меня принять вас, милостивый государь. Спасибо, что вы последовали нашему приглашению. Обратились мы к вам по двум причинам. Во-первых, в административном порядке у нас появилась вакансия, которую, как мы полагаем, должен занять наилучший кандидат. Во-вторых, по нашему впечатлению, вы, господин доктор Линдхоф, по сей день не имели возможности надлежащим образом раскрыть свои природные способности. Или я ошибаюсь?

– Можно и так сказать, – ответил Роберт. – Почти пять лет я проработал вспомогательным научным сотрудником в Институте исследования клинописи. Но с тех пор как в связи с повсеместным сворачиванием культурной деятельности институт был вынужден закрыться, я работал только для себя, только вот на отклик рассчитывать не приходится. Не говоря уже об экономических трудностях – как свести концы с концами.

Комиссар кивнул:

– Ваши обстоятельства нам, разумеется, известны. Однако интересующая нас область исследований относится не к узкому аспекту прошлого, как ваши аккадские штудии касательно «Эпоса о Гильгамеше», а к широкой, я бы сказал, покуда вполне конкретной эпохе минувшего. Речь о той зоне, где жизнь стоит на пороге прошлого. И ваша задача, господин доктор Линдхоф, – запротоколировать определенные процессы и явления, прежде чем они канут в забвение.

Благоговейно слушая, Роберт слегка наклонился вперед.

– Стало быть, – сказал он, – меня ожидает здесь пост хранителя.

– Нет большей ценности, – продолжал Комиссар ровным сухим тоном, словно читая доклад, – нежели человеческая память. Жизнь индивида коротка и зачастую предоставляет недостаточно пространства развитию его судьбы. Многое у людей остается непрожитым, не находит выражения. Потому-то существование их несовершенно. – Он кашлянул. – Истекающее в эту минуту уходит вместе с нею в небытие. Искусство же, как мы его называем, есть живое предание, живая традиция духа. Храмы и статуи, картины и песнопения – они остаются в веках, переживают человека и народы, а наиболее верно духу служит написанное слово. Не будь записаны «Эпос о Гильгамеше», песни Упанишад или поэмы Гомера, «Дао-Дэ цзин» или «Божественная комедия» – назову лишь некоторые из старинных шедевров, – мир человека по сей день не отличался бы от мира муравьев.

Верховный Комиссар умолк, испытующе посмотрел на Роберта. Тот выслушал его слова скорее как лавину мыслей, не вникая в подробности. Бесстрастный тон, будто речь шла о самых естественных на свете вещах, привел его в огромное волнение. Мало-помалу он оторвал взгляд от Комиссара, вгляделся в задний план, где за широким дверным проемом находился балкон. Его обрамляла невысокая каменная балюстрада, открывающая вид на раздольные дали. Просторной дугою раскинулся горизонт, а в глубине островами поднимались из серебристой дымки голые горные кряжи. В одном месте взблескивали огненные крапинки, вероятно оконные стекла какой-то постройки – на них падало солнце, и они отражали его слепящий свет. Голова и плечи Комиссара вписывались в проем, так что он казался этакой восседающей на престоле фигурой святого с огромной средневековой картины. Отбрось он тень, и она объяла бы небо и землю.

– У меня такое чувство, – сказал Роберт, – будто высказаны мои собственные мысли. Они прекрасно мне знакомы, только вот я никогда не умел с такой легкостью облечь их в слова.

– Надо понимать это как согласие? – спросил Комиссар. – Вы готовы к работе, какую мы намерены вам поручить?

В некотором замешательстве Роберт сказал, что пока толком не представляет себе эту работу, и в ответ услышал, что городская администрация надеется заполучить его на пост Архивариуса и Хрониста.

– Ваша задача, – пояснил чиновник, – не только записывать обычаи и особенности нашего города, но и прослеживать судьбу его жителей, чтобы в словесных образах запечатлеть все, что на пользу общему опыту.

Пост независимый, добавил он, доктор Линдхоф волен по своему усмотрению решать, что именно достойно изучения и сохранения. Можно разве что порекомендовать ему ознакомиться с коммунальной литературой последнего столетия. Свои служебные помещения он найдет в здании Старых Ворот.

Роберт выразил удивление, что на этот пост не предпочли человека, который живет тут с давних пор и знает здешние края, но Верховный Комиссар на это лишь вскользь обронил, что глаз приезжего свободнее от предрассудков и объективнее. К тому же неэтично допускать различные группы местного населения в Архив, где наряду со значимыми документами давних времен хранятся секретные бумаги из наследия отдельных граждан. Знакомство с означенными досье, безусловно, позволит Роберту разобраться во многих важных вещах. Главное – установить, в какой мере обстановка в городе отражает дух порядка, то бишь, как полагают высокие чиновники Префектуры, дух законности.

– Законности? – удивленно переспросил Роберт. Он вспомнил о странном устройстве подвалов, о словах отца, что жизнь здесь проистекает в подземельях, о городских районах, являющих собой сплошные развалины. Однако решил, что сейчас не время задавать любознательные вопросы, вдобавок обещанная работа даст возможность исподволь составить себе представление о жизненных обстоятельствах, которые пока что кажутся необычными.

По мнению Комиссара, во всем Ставшем сокровенно присутствует как Бывшее, так и Сущее-теперь. В итоге он заговорил о стараниях Префектуры избавить жизнь вверенного ей населения от всего случайного, дабы привести отдельные человеческие жребии в соответствие с линиями общей судьбы.

Мысленно Роберт уже видел, как сидит в окружении старинных фолиантов, задумчиво подперев голову руками, углубившись в былые судьбы.

А собственная его судьба?

Трезвучное арпеджио, с короткими перерывами повторявшееся все громче, вернуло его к реальности. Сигнал доносился из динамика. В ответ на удивленный взгляд Роберта Комиссар пояснил:

– Господин Префект намерен лично сказать вам несколько слов.

Роберт встал, думая, что вот сию минуту Префект войдет в кабинет. Но Комиссар уточнил, что Префект остается незрим и общается с городским миром только через микрофон. Резиденция его расположена в предгорьях, в том далеком здании, чьи фронтонные окна порой ярко вспыхивают бликами света. Большая честь, ведь Префект редко когда лично приветствует прибывшего.

Фуговая тема постепенно затихала, а Комиссар между тем придвинул настольный микрофон поближе к Роберту, чтобы тот мог воспользоваться им для ответов.

И вот раздался голос Префекта. Гулкое эхо неторопливо произносимых слов наполнило комнату. Комиссар тоже встал. Голос был низкий, густой, однако оказывал примерно такое же воздействие, как холодный текучий свет. Фразы повисали в бесконечном пространстве и, подобно рентгеновским лучам, пронизывали насквозь.

– Прибывший сюда, – звучало из динамика, – поступит правильно, если отбросит знания разума как балласт. Логика и разум, коими так гордится человек Запада, замутняют образ природы. Ибо… что есть природа?

Неожиданный вопрос испугал Роберта. То обстоятельство, что говорящий оставался незрим, а потому безлик, возносило его в таинственные неземные сферы. Роберт быстро покосился на Комиссара, однако лицо чиновника было непроницаемо. Голос в динамике по-прежнему молчал.

– Природа, – наконец промямлил Роберт, нарушая паузу, – есть господство стихий.

– А стихии? – допытывался незримый голос.

– Стихии – это Вселенная. Природа, – по внезапному наитию добавил Роберт, – есть язык богов.

– Самый простой ответ на этот вопрос, – произнес голос, – таков: природа есть дух.

Роберту казалось, будто ему устроили экзамен, от исхода которого зависит, сочтут ли его достойным должности. Одновременно он уже чувствовал, сколь велико в нем желание проникнуть в тайны этого города. Подняв глаза, он опять увидал вдали взблески окон, за которыми, словно в твердыне из света, ожидал ответа Префект. Но Роберт молчал. Его лихорадило. А неторопливый низкий голос раздался снова: