Kitobni o'qish: «Революция.com: Основы протестной инженерии»
Предисловие
Предпринятая Георгием Почепцовым попытка систематизировать методологию цветных «революций» крайне интересна (поскольку это фундаментальный труд) и немного забавна: как если бы белые лабораторные мыши попытались систематизировать методологию экспериментов.
На правах белой мыши позволю себе высказать несколько соображений (издать несколько писков). Коллега Почепцов описывает эксперимент, но отрицает экспериментатора. «Что касается роли внешнего влияния – пишет он – то США и Россия были одинаково активны на территории Украины, хотя и реализовали это влияние с помощью разного инструментария, так что этот фактор можно считать взаимно нейтрализующим…»
Инструментарий США:
• все наднациональные бюрократические структуры, ОБСЕ и проч.;
• сотни финансируемых госдепом неправительственных организаций;
• тысячи грантов для антиправительственных изданий, сайтов, объединений, институтов, отдельных деятелей и журналистов;
• более десяти тысяч западных наблюдателей (по сравнению с несколькими сотнями из стран СНГ);
• сверхактивная поддержка оппозиции американским посольством;
• шантаж американским руководством украинского.
Инструментарий России:
• поздравление Путиным Виктора Януковича.
Ни о какой взаимной нейтрализации влияний не может быть и речи. Россия не соревновалась даже на уровне лозунгов. Американцами были предложены простые, вразумительные, действенные идеи: честные выборы, интеграция в Европу, отстранение от власти бандитов, национальное возрождение. Какие лозунги противопоставила этому Россия? Государственный статус русского языка (казалось, что население зверски замучено необходимостью написания «и с точкой»). Вместо Европы предлагалось единое экономическое пространство с Белоруссией и Казахстаном. Киевлянам пытались объяснить, что Московский патриархат лучше Киевского. В отличие от США, Россия не имела в Украине ни инструментов влияния, ни планов того, куда надо влиять.
Оппозиция – лишь один из инструментов цветной революции. Отнюдь не автор. В Украине Руководство оппозиции было скомплектовано из случайных персонажей с чиновничьим или барыжным жизненным опытом. То есть опытом, неподходящим для бунта. Эти люди часто ненавидели друг друга больше, чем Кучму. Каждый час им приходилось совершать нестандартные действия, реагировать на новую ситуацию. Поразительно, но ни одной минуты они не тратили на выработку стратегии, на споры о тактике, на перетягивание каната, на обычные в таких делах сомнения и пораженчество. Они четко, не отступая ни на шаг, придерживались единого алгоритма. Откуда они взяли этот алгоритм? Ющенко его выработал сидя между денежными мешками в Нацбанке? Юля его вывела из своих газовых схем? Борис Немцов подсказал? Прочитали черновики уважаемого Г.Г. Почепцова? После прихода к власти оранжевое руководство не демонстрирует и десятой доли той эффективности. Алгоритм закончился? Алгоритм и политическую страховку дали американцы. И намекнули, что лишат страховки, если увидят отступления от алгоритма.
«Только та революция чего-либо стоит, когда власть ничерта не стоит». Оппозиция смогла сформироваться лишь потому, что власть боялась пальцем тронуть оппозиционера. Боялась противодействовать иностранным гуманитарно-подрывным фондам. Во время оранжевого фестиваля на Майдане, самое главное посольство прямо объяснило всем предводителям контрреволюции: одна капля крови, и вы окажетесь за пределами экономической жизни. Ни одной тонны металла за рубеж вы больше не продадите. Вы можете помахать дубинками только в том случае, если готовы, подобно колумбийским нарко-марксистам, бежать в Карпаты и до конца жизни в лесах бороться с глобализмом. Оказалось невозможным коллекционировать доллары и быть независимым от их эмитента.
Подсознательная уверенность в безопасности была основной причиной массовости Майдана. США были основным спонсором и методистом цветных революций. Без американской страховки они были бы невозможны.
Цветные революции очень ясно доказывают нам, что возможны эффективные технологии управления обществом, построенном на технологиях. Стандартная методика приложима к таким, казалось бы, разным нациям, как грузинская, украинская, киргизская. По собственному опыту знаю, что стимулировать человека расстаться с деньгами часто труднее, чем убедить его расстаться с жизнью. И если общество потребления давно выработало эффективные стимулы к покупке товара, тем более действенны стимулы к выбору президента. Заманить нас на площадь не труднее, чем в супермаркет. В конце концов, транснациональные компании каждый день организовывают нам новые потребности. Десять лет назад мы не подозревали, что не можем существовать без мобильного телефона. Еще год назад мы не догадывались, что нашей жизненной необходимостью являются честные выборы.
Метод становится технологией тогда, когда перестает зависеть от качеств пользователя. Мы наблюдаем революции без революционеров. Более того, революционеры только мешали бы. Менеджер по продажам не должен мнить себя Робеспьером.
И последнее: поп-революции – это революции извне. Я способен эффективно влиять на вас, если сам недоступен для вашего влияния. Лаборант не должен сидеть в одной клетке с лабораторными мышами.
Все остальное вы найдете у Почепиова. Прочитайте. Хорошая, грустная книга.
Лмитрий Корчинский,
лидер политической партии «Братство»
(Украина)
Введение
Есть у революции начало,
Нет у революции конца
(из песен советского периода)
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ДАВНО занимается революциями, но реальное теоретическое осмысление этих процессов началось только в двадцатом веке. Сегодня, в связи с возрастанием в политике роли игроков негосударственного уровня, внимание к возможностям революционной борьбы стало еще большим.
В данной работе нас будут интересовать революционные технологии, то есть форма, а не содержание самих революций: как, кто и какими путями может формировать новое будущее, которое не совпадает с тем, к чему в данный момент шла страна.
Речь идет об особого рода инженерии протеста, поскольку во многих случаях это сознательное изменение, возникающее из-за активных действий оппозиции, а не автоматическое развитие ситуации или случайное развитие событий. Сегодня существует большой штат специалистов, которые готовы бесплатно или за деньги развернуть соответствующий вид кампании, направленной на смену власти в данном регионе.
Бархатные революции, как и другие варианты смены режимов, стали обыденной формой реализации изменений в современном постсоветском мире. Их даже стали уже ждать, напряженно высчитывая, какая страна будет следующей. При этом власти именно ждут бархатных революций в бездействии, что происходит со времен 1 989 года, когда однотипные явления прошли по странам Восточной Европы. Странный феномен нейтрализации власти в подобных ситуациях также подлежит изучению.
В результате цветных революций постсоветское пространство перестало жить по своим законам. Вновь пришло время изменений, к которому это пространство плохо подготовлено. Но новые поколения оказались именно в той среде, которая наиболее адекватна их мироощущению. По этой причине возникает противоречие между пространством революции и пространством послереволюционной жизни, когда власть вновь переходит в руки людей более старшего поколения, которые живут по другим моделям.
Глава первая
Революции, путчи и другие смены режимов: методологические основания
Революция: концептуальные основы
Инженерия протеста
МЕНЯЯ ИНТЕНСИВНО настоящее, мы одновременно интенсивно изменяем и свое будущее, поскольку в результате такой трансформации мы придем к другому варианту будущего, чем ожидалось при естественном развитии событий. Сильные игроки никогда не ждут естественного развития, они сами диктуют направление движения. Это линейное и нелинейное виды движения: линейное как предсказуемое и нелинейное как непредсказуемое. Инженерия протеста опирается на инструментарий, направленный на захват власти и использующий протестные настроения масс, искусственно или естественно создаваемые. Управляемость революционных процессов демонстрируют все бархатные революции последнего времени.
Реальные революции меняли социальные основы общества, приводя к власти новые элиты. Бархатные революции, а также цветные их варианты последнего времени не столько меняют элиты, сколько совершают их круговорот. Частично это связано с меняющейся структурой общества, в рамках которого появляются новые элиты, которым требуется «собственное место под солнцем». Так, например, одной из движущих сил оранжевой революции в Киеве стал «бунт» малого и среднего бизнеса против бизнеса олигархического, который был определенной «тенью» существующей власти.
В целом мы можем разграничить традиционные, бархатные и цветные революции по типу приходящей элиты и по типу смены социального строя, получая в итоге следующий результат (см. табл. 1).
Таблица 1
Классификация революций по типу приходящих элит и по типу смены социального строя
Применение насилия не может служить таким признаком, поскольку даже революция 191 7 года обошлась без кровопролития.
Мятежи, дворцовые перевороты являются определенным «кирпичиком» истории, меняющим спокойное развитие событий, уничтожая их предсказуемость. Корнелий Тацит, например, описывает разнообразные мятежи времен Древнего Рима. Эдвард Луттвак считает путч гораздо более демократичным, чем дворцовый переворот [1]. Разницу он видит в том, кто может совершить тот или иной тип изменений. Дворцовый переворот совершается только «своими», в то же время путч допускает «чужих», то есть тех, кто находится вне правительства, но в то же время в самой стране.
Классики изучения революций – Тед Сколпол и Джек Голдстоун
– подчеркивают трансформирующий характер революций. Т. Сколпол задает революцию как быструю трансформацию государственной и классовой структур, сопровождаемую и частично проводимую с помощью классового восстания снизу. Джек Голдстоун
– как трансформацию политических институций оправдания власти в обществе и сопровождаемую формальной или неформальной массовой мобилизацией и неинституциональными действиями, подрывающими существующую власть.
Характерным для революции является определенный всплеск агрессивности, направленный на внутреннего оппонента, а не внешнего противника. Сергей Переслегин говорит, что революция «тоже война, только направленная на более близкого противника» [2]. Вспомним агрессивность, проявленную даже в физическом пространстве после революции 1917 года, когда громились дворцы и другие культурные ценности. Одновременно эта же агрессивность распространяется в информационном и когнитивном пространствах, проявляя нетерпимость к иному мнению.
Джон Гейтс соглашается с мнением многих исследователей по поводу отсутствия обшей теории революции, начиная с проблемы определения самого понятия революции [3]. Жак Эллюль при этом отмечает, что «мы должны принять в качестве революции то, что люди в определенный период воспринимают как революцию и таким образом называют ее сами». Бессмысленно говорить, что революция 1830 года не была революцией, если те, кто делали ее, верили, что это было именно так.
К будущему можно двигаться эволюционным путем, а можно революционным. Любой интенсивный метод всегда болезнен для общества, но он, несомненно, сокращает путь вперед. «Когда мятеж кончается удачей, зовется он, как правило, иначе», – говорится в одном из переводов Самуила Маршака, иллюстрируя, что попытки интенсива могут быть как удачными, так и неудачными. При этом осуществляется модель переноса одного и того же инструментария в разные страны. Так, новый тип бархатных революций сначала прошел в Восточной Европе, потом в Югославии и Грузии, в 2004 году в Украине. Сегодня существует предупреждение о грядущих революциях лозы в Молдавии, революции маков в Киргизии, революции тюльпанов в Казахстане [4]. Киргизская к настоящему времени уже и завершилась.
Однако другие аналитики подчеркивают будущую направленность подобного инструментария на Россию и Азербайджан. Для России, например, предложен термин «березовой революции» [5]. Марат Гельман, активный участник выборов на Украине, говорит о переносе этой ситуации на российскую почву следующее: «Основная опасность есть на региональном уровне. В ситуации, когда губернаторы назначаются, мы можем получить нечто подобное в отдельно взятом регионе – условно, какой-нибудь «оранжевый Псков». Это будет некий протест против неудачного назначения. А в масштабах страны просто нет игроков, которые могли бы осуществить оранжевую революцию. На Украине двигателем событий были пассионарные люди, защищавшие свои убеждения, и были серьезные игроки, которые могли профинансировать и оформить энергию этих людей. В России сегодня не осталось ни одного игрока, способного играть в такую рискованную игру. Но в масштабе региона нечто подобное – очень опасно» [6]. В любом случае успех имеет склонность к переносу на новую почву. Как отмечает Джон Гейтс, американская, французская, русская революции становились примером для других [3]. Э. Зельбин также активно поддерживает идею влияния старых революций на новые [7].
Имея перед собой модель, ее не так и легко перенести на новую почву. Отличие Украины от России увидел и Глеб Павловский, положив его в основу объяснения неудачной работы российских политтехнологов на выборах. Дмитрий Фурман рассмотрел эти отличия более подробно. Он акцентирует ряд особенностей, которые сформировали базу для возникновения оранжевой революции [8]:
• иные исторические модели: Россия – Петр Первый, Иван Грозный, Украина – гетманы, казацкая вольность;
• разобщенность, плюралистичность украинского общества в отличие от российского: два языка, четыре церкви, существенное различие регионов;
• Украина проголосовала за независимость, поэтому только Леонид Кравчук, в отличие от Бориса Ельцина или Станислава Шушкевича, имел за собой такой мандат;
• Украина в 1994 году произвела ротацию власти;
• большие слои украинского общества хотят в Европу.
Причину оранжевой революции Андрей Дмитриев видит в процессе смены элит, в случае когда в легальном поле ее было невозможно произвести [9]: «Очевидно, что режимы Шеварднадзе, Кучмы (далее – по списку) отжили свое. А бархатные революции выполняют функции санитарной обработки постсоветского пространства, уничтожая то, что должно умереть. Именно поэтому возможен их экспорт в Молдавию, Киргизию, Казахстан и другие страны, ведь правящие в СНГ элиты похожи друг на друга, как близнецы-братья».
Тут следует вспомнить и ситуацию в Литве, когда элита «вытолкнула» Роландаса Паксаса с поста президента путем импичмента, но сделала это все же легальным способом. Первое лицо и элита также попали в конфронтационный цикл, завершившийся отстранением. Перед нами возникает несколько вариантов разрешения межэлитного конфликта, кроме более простого варианта смены в результате выборов (см. табл. 2).
Таблица 2
Межэлитные конфликты на постсоветском пространстве
При этом процессы нового мироустройства, развитие глобализации делают любое внутреннее действие зависимым от внешних координат, сегодня уже невозможно представить себе ситуацию, когда подобные существенные трансформации проходят без активной роли внешнего наблюдателя, берущего на себя часто и роль арбитра. Эта же проблема стоит и перед сегодняшней Россией, которая однотипным образом будет вынуждена опираться на внешний инструментарий в случае обострения своей внутриэлитной борьбы. Сравним следующее наблюдение: «Вряд ли у современной российской власти есть возможности для широкого превентивного насилия, что повышает вероятность обращения к внешнему гаранту. В условиях предельной слабости государственных институтов и распадения пространства власти роль центра установления порядка и справедливости возьмет на себя Запад в лице его международных институтов и организаций» [10].
Борис Межуев акцентирует в последних событиях на Украине попытку вызвать «эффект домино», который по постсоветскому пространству должен дойти до Средней Азии, а там перекинуться на Иран [11]. Он подчеркивает, что консервативная пауза 1990-х привела к политизации ислама, породившего два крыла: антиавторитарный протест и левый антиглобализм, носящие антизападный характер. США заинтересованы «перебить эту новую, уже явно не соответствовавшую их интересам демократическую «волну» ответным движением». Что касается самой России, то в этом случае Борис Межуев отмечает в посторанжевом оживлении демократической оппозиции «не стремление к свободе, а процесс энтропийного разложения, пассивное принятие введенного в действие для совершенно посторонних России и свободе целей (и хорошо проплаченного) процесса государственного распада». Таким образом, связываются и затем разъединяются два направления: движение от авторитаризма к демократии и западный или евразийский цивилизационно-государственные проекты.
Идеология смены режимов (regime change) реализуется в насильственной и ненасильственной сферах, когда бархатные революции, протекающие в условиях нейтрализации власти, что является отдельным подпроектом, производят нужный эффект. Можно представить имеющийся набор смены режимов по шкале наличие / отсутствие сопротивления со стороны власти и шкале малая / большая вовлеченность населения. Путч и революция различаются степенью вовлеченности населения, поскольку путч представляет собой захват власти малой группой людей. Но они оба противопоставлены по параметру наличие / отсутствие сопротивления со стороны власти. Нейтрализация власти была характерна для бархатных революций, когда власть сама уходила под давлением, и перестройки, когда власть трансформировала сама себя.
П. Форд приводит длинный список удачных и неудачных попыток смены режимов, в которых США принимали активное участие [12]: 1953 – Иран, 1954 – Гватемала, 1960 – Конго, 1961 – Куба, 1965 – Доминиканская Республика, 1973 – Чили, 1983 – Гренада, 1986 – Филиппины, 1986 – Ливия, 1989 – Панама, 1992 – Сомали, 1994 – Гаити, 1999 – Югославия, 2001 – Афганистан. Теперь в этом списке есть и Ирак. При этом аналитики подчеркивают, что Ирак является отнюдь не бедным государством, обладая вторыми по уровню запасами нефти. В свою очередь Р. Тентер рассматривает с этой точки зрения Палестину и Иран [1 3].
США называют наиболее активной страной, которая занята строительством других государств [14]. При этом в качестве наиболее важных выделяются три параметра:
• американская интервенция должна быть направлена на смену режима;
• для этого размешается большой объем наземных войск;
• американский гражданский и военный персонал активно включены в политическую администрацию.
Поскольку в большинстве случаев не удалось построить демократические государства, то возникает вопрос о других критериях, ведущих к успеху. Рассмотрение, среди прочего, таких стран, как Германия и Япония, позволило выделить следующие три критерия успешности включения внешней силы:
• совпадение со стратегическими интересами внешней силы: Германия и Япония, например, удовлетворяли необходимости сдерживания СССР;
• стратегические интересы должны совпадать в широком смысле с национальными интересами рассматриваемой страны;
• должен быть консенсус по поводу общих стратегических интересов внутри общества рассматриваемой страны, например, в Германии и Японии население было согласно со своими лидерами в аспекте союза с США против распространения коммунизма.
Если первый вариант критериев можно трактовать как определенную форму, то второй вариант отражает особый тип содержания, вкладываемого в эту форму.
Югославия, Грузия, Украина продемонстрировали вариант смены режимов по формуле непризнания прошедших выборов.
Кампания по непризнанию выборов
Кампания по непризнанию выборов одновременно является кампанией против власти, выборы являются лишь точкой отчета для начала «военных» действий.
Что дает концентрация именно на точке выборов? Во-первых, принципиально облегчена подготовка к смене режима, поскольку организационно и выборы, и смена режима опираются на однотипные виды организационных структур. Во-вторых, имеет место один и тот же вид информационной кампании, которая демонизирует имеющийся на этот момент правящий режим. В-третьих, выборы сами по себе являются критичной точкой, которая может быть использована для разнообразных целей. М. Райсман, например, считает выборы, проведенные под международным контролем, методом по восстановлению внутреннего порядка в дезинтегрирующейся стране [15]. В основе этого подхода лежит идея, что голос народа, отданный одной из сил, сделает ее полу божественной, что заставит подчиниться ей все воюющие стороны.
Аргентинский ученый Э. Заблоцки, анализируя военные путчи в Латинской Америке, акцентирует два положения [16]:
• даже когда есть гражданская составляющая путча, этот вид недемократических изменений правительства остается военной проблемой, поскольку в нем участвует большинство армейских офицеров, а большинство гражданских групп остаются в бездействии;
• военному путчу, сбрасывающему демократический режим, обычно предшествует период экономического и социального хаоса, который характеризует вакуум власти, под которым понимается ситуация, когда правительство не выполняет своих обязанностей по правлению.
В основу своего подхода Э. Заблоцки положил теорию групп давления Артура Бентли, где особую роль играют политические группы давления, а не избиратели, политики и политические партии, как это обычно представляется.
Давление, как нам представляется, должно реализоваться либо как «проталкивание» события, то есть свои активные действия, либо как нейтрализация действий других. Именно нейтрализация действий других стала важной приметой оранжевой революции в Киеве, что привело к пассивному, а не активному сопротивлению власти.
Э. Заблоцки исследовал 32 варианта смены: 14 смен режимов и 18 смен правителей [1 7]. Его гипотеза такова: военный путч, сбрасывающий демократический режим, должен произвести существенные изменения в системе распределения благ, чего не произойдет при замене одного военного правителя другим или при демократическом президентском переходе власти. В результате гипотеза была подтверждена в 79 % смены режимов и в 89 % смены правителей. Э. Заблоики также исследовал другие экономические модели проявления политического давления [18].
Джон Гейтс подчеркивает, что в XVII веке революционные и контрреволюционные силы были относительно равны [3]. Революции были спонтанными, ответное реагирование правительства часто – слабым. В начале XVIII века правительственные силы уже оказывались сильнее. Конец XVIII и начало XIX века создают уже другое соотношение сил, и наступает время революций.
Революционные события 1848 года представляют сложность для анализа, поскольку революции проваливаются не из-за превосходства контрреволюционного оружия, а из-за неадекватного предреволюционного планирования, слабой работы среди людей, плохой организации, то есть все это признаки непрофессионализма среди революционеров.
Джон Гейтс акцентирует, что напуганные 1848 годом правительства стали уделять больше внимания контрреволюции. В городах стали строиться длинные бульвары, которые позволяли войскам быстро развертываться, осуществлять стрельбу из ружей. «Городское планирование было определенно контрреволюционным». Контрреволюционным оружием стали также реформы: политические, социальные и экономические. Появление новых революций в конце XIX – начале XX века осуществилось там, где правительства были слабы и не могли или не хотели пользоваться техникой репрессий и кооптации. Это Мексика 1910 года и Россия 1917-го.
В этой динамике интересно соотношение сил революции и контрреволюции в разные периоды, а также возрастающие адаптационные возможности правительств, когда нужное сочетание репрессий или реформ делает революции уже не столь значимыми.
Вышесказанное позволяет нам построить определенный треугольник революции, состоящий из власти, народа и оппозиции. Каждая составляющая может находиться в активной (обозначим ее как 1) или пассивной (обозначим ее как 0) позиции, образуя в результате тот или иной тип интенсивной смены режима.
• ВНО-011: это революция, когда и массы, и оппозиция забирают власть при минимальном сопротивлении.
• ВНО-001: это бархатная революция, когда власть сама сдается, не предпринимая решительных шагов по свой защите.
• ВНО-101: это путч, когда группа заговорщиков забирает власть.
• ВНО-111: это внутренняя война, которая может завершиться поражением одной из сторон. А может вестись достаточно долго, как это имеет место, например, в странах Латинской Америки.
• ВНО-000: это и демократия, и вариант брежневского застоя, когда все стороны занимаются своими делами.
• ВНО-100: это типичный авторитарный режим, когда все действия возможны только со стороны власти.
Понятно, что сильный репрессивный режим начинает вызывать сопротивление. По поводу диктаторства Сомосы и революционной идеологии генерал Куадра, бывший командующий национальной армией Никарагуа, говорит, что экстремальные условия порождают экстремальные позиции [19].
Давление снизу встречает два вида реагирования сверху:
• репрессии;
• реформы.
И то и другое может нести как успех, так и поражение.
В случае бархатных революций революционный треугольник должен быть преобразован в квадрат, поскольку активную роль начинает играть внешний игрок, который даже в роли наблюдателя уже оказывает существенное воздействие на происходящие события. Внешний игрок участвует как в нейтрализации действий власти, так и в стимуляции действий оппозиции. Уровень вероятности победы в этих случаях становится резко выше.
В качестве примера можно посмотреть на модель изменений на постсоветском пространстве как поочередную смену правящих группировок, каждая из которых становится все более зависимой от Запада [20]. При этом Сергей Переслегин считает обвинение Запада в лицемерии несправедливым: «Надо усвоить, что они свято верят в то, что говорят, иначе Запад с его мессианским пафосом мы не поймем никогда. Проблема не в том, что он пытается продвинуть свой образ жизни, плохо то, что он не умеет это делать, не уничтожая чужого. В отличие от России, которая умела» [21].
Э. Зельбин, относящийся уже к четвертому поколению исследователей революции, предложил свои тезисы, отражающие статус-кво на сегодня этих исследований [22]:
• для большей части революций более значимы отличия, чем их близость;
изучение прошлого должно проводиться с максимальной осторожностью, опираясь на множество голосов, следуя множеству источников;
• признавая локальный характер революций, нельзя отрицать имеющихся глобальных тенденций;
• существует определенный международный революционный бриколаж, сформировавший определенную практическую идеологию;
• задолго до глобализации революционеры сформировали набор мифов, символов и связей, которые поддерживают возникновение революционных процессов по всему миру;
• сегодня настало время глобальных перемен, поскольку расширяется пропасть между богатым и бедным мирами, а люди обладают моделью, зафиксированной нарративами восстаний и революций;
• на сегодня неясно, что означает глобализация, что она подразумевает, какое развитие получит;
• изучение разного рода нарративов позволит ответить на вопросы: почему революции происходят тут и не происходят там? Почему они происходят сейчас, а не тогда? революции отражают эмоциональную включенность, они носят более культурный, чем социальный или экономический характер;
типичная революционная история, рассказываемая и пересказываемая, повествует о храбрых, доблестных, сострадающих людях, часто молодых, которые, поняв большую несправедливость своей ситуации, поднимаются, требуя свободы, равенства и справедливости;
• если есть такая протоистория, то когда и где, почему и как она становится историей борьбы сегодняшнего дня;
• революционеры стремятся разговаривать с мертвыми с помощью чтения их текстов, даже говоря с ними;
• революционеры обладают способностью (ре)конструировать нарративы, чтобы организовывать и канализировать свое видение.
Мы постарались суммировать предложения Э. Зельбина в более краткой форме, поскольку каждый пункт у него носит достаточно развернутый характер. Однако наиболее важным в них, как нам кажется, является серьезное смешение в сторону коммуникативных (культурных, символических) аспектов революции, отодвигая собственно экономические причины, более свойственные марксистским представлениям, на задний план. Новые революции, примером чего может служить оранжевая революция, демонстрируют четкое следование этим новым канонам, в рамках которых нематериальные переменные оказываются важнее материальных.
Однотипно Э. Зельбин видит существенную роль таких составляющих, как коллективная память, символическая политика и вопросы создания коллективной идентичности [23]. И все это направлено на достижение социальной справедливости.
Еще одно важное замечание состоит в роли эмоциональной составляющей.
Революция – это всплеск эмоций, который к тому же опирается на всплески эмоций из прошлых периодов. Например, оранжевая революция обязательно должна была вспомнить смерть журналиста Григория Гонгадзе. Оперирование с эмоциями не совпадает с рациональными подходами. Если революционеры всегда работают с эмоциями, то с ними могут не совпадать в своих подходах либо власть, либо внешний игрок, который сегодня во многом обязателен для революции.
США констатируют понимание такого несовпадения, подчеркивая, что американцы слишком полагаются на рациональность других [24]. Более того, определенная ошибочность исходно закладывается в их проект: «Мы верим, что демократия столь явна для интересов человечества повсюду, что наш тип мультиэтнической демократии, в частности, несет особую привлекательность, что он легко подлежит экспорту в государства, не имеющие никакой демократической традиции. Мы забываем, что наша демократия была построена не за один день» [24. – С. 49].
Революция объединяет в себе несколько проектов: эмоциональную силу населения, рациональную силу оппозиции, идущей со своим проектом, внешний тренд изменений, а также реагирующую на все это власть, поскольку именно ей приходится удерживать свой проект от разрушительной силы других игроков.
