Kitobni o'qish: «Полёт в Эдем»

Shrift:

Серия им. преподобного Сергия Радонежского

Художник Яна Антоновская

По благословению схиархимандрита Илия

Подсолнухи глядят в моё окно.
На тумбочке исписанный блокнот.
В нём годы, что слегли в душевной боли,
И строки глубины неспетых нот.

27.03.2019

Пегая птица

Птица пегая устала, села на окно,
Тучи комьями сгустились, небеса блеснули.
Спрячет темнота упругих глаз её стекло:
«Отдохни… забудь полёты», – и она уснула.

Утро тихое, и месяц серп в нём обреза́л,
Солнце алое вставало, как зимой в морозы.
Птица пела на балконе, что ушла гроза,
И в глазах из снов хрустальных появились слёзы.

На щеках и соль, и влага… Тянут в вышину
Верфи радости большой, что хорошо так вышло,
Лезут страхи дикие за птичью тишину.
Я один, хватает места, трель не будет лишней.

По́сле смерти наши души Бог поселит в птиц,
Прилетим порой вечерней, как она, к вам в гости
С облаков намоленных, что в небе без границ.
Ласки хочется домашней тем, кто на погосте…

Тридцатое, май, 2003 год

Хорей

Воробей

Я сегодня услышал пронзительный стук,
Понял: важный визит, станет солнце красней,
Боль оставил в кровати, поплёлся на звук —
С перебитым крылом воробей на окне.

Отворил дверь балкона в цветущий июнь,
Занавески содвинув с замшелых гардин,
И, когда тот запрыгнул в квартиру мою,
Осознал, что в глухой пустоте не один.

Малость гость испугался, прижался к стене,
Поправляя, опёршись, больное крыло.
Показалось, что он улыбается мне,
В сердце лёд растопился, и стало тепло.

Постепенно освоился в новом гнезде,
В гулкой трели своей оставался красив.
Оба стали добрее и точно родней,
В нас поменьше терялось натуженных сил.

Восседали приятели, щурясь в окно,
И кульгали, смеясь, по нужде в туалет,
Спать ложились с луной, завернувшись в сукно,
А наутро вставали, кричали: «Привет!»

Растворились, как дымка, одиннадцать дней.
Друг мой стал к потолку понемногу летать,
Но домой не спешил, оказался добрей,
Не хотел одного скукоте оставлять.

Он так ждал, что подкрылки я тоже сожму,
Поклюём белых крошек, водицы попьём,
Сбросив с тела прилипших болезней чуму,
К голубым облакам вознесёмся вдвоём.

В серых днях очертанье, как призрак, твоё.
Календарь пожелтевший увяз в цифрах дат.
Не поможет за час побежать мумиё,
Если ты вчера снят с амбразуры, солдат.

Как его ни крути – счастья сомкнутый круг,
Всё имеет конец и обычный предел.
Посмотрел на меня мой нахохленный друг
И к любимой своей в небеса полетел.

Но затем вдруг вернулся, чирикнул: «Прости…
Буду горько скучать, новой встречей радеть!»
А в глазах цвета роз: «Ты, браток, не грусти.
Не бросают друзей в растерзанье беде».

Ранним утром седым окунулся в окно,
От болезни заклятой не смехом устал
И, увидев на кромке большое зерно,
Понял, кто навестить сироту прилетал.

С того времени мы не вида́лись давно.
Я с кровати тихонечко ноги спущу,
Всё пытаюсь ходить, чтоб не стать как бревно,
О ценителе слёз постоянно грущу.

Верю, вскоре что раны мои заживут
И по улице звонкой пойду не спеша.
Воробьи прилетят. А какой из них тут?
«Не пугай их», – с любовью ответит душа.

Двадцать четвёртое, июнь, 2003 год

Анапест

Моему самому настоящему другу

Кричит кукушка грозно в вышине.
Я, прислонясь к осине, затаил дыханье.
Как потайной разведчик на войне,
Боюсь, что не успею выполнить заданье.

Несметных целей срок, увы, прошёл.
Стара шкатулка-память, в краске седовласой.
И я с кошёлкой в чащу, вглубь ушёл,
Охотник без ружья за мнимым львом и барсом.

Зелёный лес – старинный милый друг,
Не раз спасавший от болезней непригодных,
Птиц властелин, звенящий поутру,
Моих детей, как царь, встречаешь ты сегодня.

Прости меня за валку и хлысты,
За то, что резал я с усердьем тело, руки,
Пытаясь убежать от нищеты,
И этим самым обрекал тебя на муки.

Сижу на оболваненном пеньке,
Поглаживаю вольно пегую макушку.
Я в лес пришёл так просто, налегке,
Послушать, посчитать проказницу-кукушку.

Пятое, декабрь, 2003 год

Ямб

Пороги

Посмотри-ка в окно, что, уставший, увидишь?
Капли туч, точно слёзы, лежат на стекле.
Может, в жизни спеша, ты другого обидишь,
До кончины запрячешь душонку в чехле.

Вынуть к свету её покаяньем возможно.
Реки совести ко́ли в тебе и плывут,
От любви берегов отходя осторожно,
Нарушают привычный отважный маршрут.

Вседержитель глядит на грехи и обманы,
За прошедшие годы что на́жил тайком.
Уничтожив порок, ты от счастья как пьяный,
Ублажает кондак благовейным пайком.

Нити про́житых лет, как на грифе гитары,
В напряженье звенят, разорвутся, и вот
Глянешь утром в окно – окончательно старый:
Плешь, как прошлого язва, одышка и пот.

Осознанье ума, что главнее дороги
Той, с рожденья что выдал неистовый Бог,
Остаётся одна, где обиды – пороги,
Что пройти без печали ты всё-таки смог.

Двенадцатое, июль, 2005 год

Анапест

Осколки хрустального счастья

В бауле тоски месса воспоминаний.
Спит город во власти ночных фонарей.
Печальные звёзды и льды между нами.
Замученный ангел навстречу заре.

Дни капают в бездну. Внезапною страстью
Сейчас не поманишь зазнобу к себе.
Осколкам собраться хрустального счастья
Никто не поможет в разбитой судьбе.

Запутались вместе: слова откровений,
Порядочность мыслей, предательства плен.
Любовь превратив в головешки сомнений,
Не ждём от событий больших перемен.

Друг друга ценить не смогли научиться,
Тепло жарких губ остудила беда.
Лишь память не даст нам во снах разлучиться
Да капнутых слёз на ладонях вода.

Двадцать пятое, июль, 2005 год

Амфибрахий

Увертюра забот

Я с поклоном и дружбой к честно́му народу,
С теплотой излученья для чёрствых сердец.
Женщин лавры, как листья, что пали в природе,
Память с лаской сгребает в хрустальный дворец.

Нет ребячливых мыслей и серости к людям.
Я иду улыбаюсь по ярким лугам,
Тех ищу, кто от го́ря пустынно заблудит
И прибьётся совета искать к берегам.

К берегам той реки без конца и начала,
Что как гейзер заботы сквозь душу мою,
Где отшельника ждут, кто не дрогнул, венчают.
Коль не помнишь, я песню сейчас напою…

Увертюру забот каждый встречный полюбит.
Её звуков с рожденья во мне серебро,
Разлетаясь, звенит по магическим трубам,
Дарит чести дорогу, улыбку на гу́бы,
Греет пламенем веры, вкраплённым в добро.

Тринадцатое, апрель, 2006 год

Анапест

Золотые века́ с малахита слюдой

Вечереет… Упёрся в окошко зимы
И пытаюсь проникнуть, как медиум, вдаль.
Ясна видимость та, но дома и холмы
Холод скрыл льдом густым, и мне чуточку жаль.

Остеклённая призма – экран широты,
Сеть иллюзий, стремлений и гордой весны.
Засмотревшись, хмельным стану живо, а ты
Сколько будешь торчать на скамье запасных?

С красной пришлой луной шрифт шагов на листве,
Приоткрытая штора гундосых ветров.
Встреч благому застолью не страшен рассвет,
Ход курантов настенных и скрежет метро.

Как мертвец, оживлённый святою водой,
Мир воспрянет к утру́, сбросит тёмный треух.
Золотые века́ с малахита слюдой…
Что осталось? И сколько ещё проживу?

Двадцать шестое, февраль, 2007 год

Анапест

На коленях

Макушку склонив и колени,
Я в храме, где свет в образах.
Воспрявшее сердце в моленьях,
С улыбкой на пришлых слезах.

Возможно, кого-то обидел?
Простит Бог любви, если смог
Сегодня явленье увидеть,
Как раб преступает порог.

Ненужная боль вытекает
С простреленной грустью души.
Рубцуются раны, лёд тает,
И ангел спустился с вершин.

Как камень, стою на коленях,
Спешить явно некуда мне.
С дорог, что Царь Славы отмерил,
Остался пробор в седине.