Kitobni o'qish: «Родословная ашкенази»

Shrift:

All rights reserved. No part of this publication may be reproduced or transmitted in any form or by any means electronic or mechanical, including photocopy, recording, or any information storage and retrieval system, without permission in writing from both the copyright owner and the publisher.

Requests for permission to make copies of any part of this work should be e-mailed to: altaspera@gmail.com or info@altaspera.ru.

В тексте сохранены авторские орфография и пунктуация.

Published in Canada

by Altaspera Publishing & Literary Agency Inc.

* * *

Об авторе. Геннадий Разумов – известный в области инженерной гидрогеологии ученый, автор более 110 научных трудов, в том числе 8 монографий и десятков изобретений. Кроме этого, он долгие годы работает в области журналистики и литературы. Более 270 его статей, очерков, эссе опубликовано в центральных журналах и газетах России, США, Израиля, а также в Интернете. Им выпущено 13 научно-художественных, научно-фантастических, мемуарных и детских книг, изданных на нескольких европейских языках.

Что такое память? Муха.
Жужжит назойливо над ухом.
Прислушиться ли к ней,
Или прихлопнуть поскорей?

Не тужи, дружок, что прожил ты свой век не в лучшем виде:
все про всех одно и то же говорят на панихиде.
Звоните поздней ночью мне, друзья, не бойтесь помешать и разбудить;
кошмарно близок час, когда нельзя и некуда нам будет позвонить.

И.Губерман

Предисловие

«Листья желтые над городом кружатся…», – такая старая песня. И такая же старая истина: падать им на землю, совсем не хочется – знают, ничего хорошего их там не ждет, только тлен, забвение.

Такова жизнь, такова природа, так устроен мир. И с этим ничего не поделаешь.

Однако, легко рассуждать этак вообще, смотреть на осенние деревья глазами уличного прохожего. А если ты и есть тот самый старый пожелтевший лист, падающий с облетающего дерева? Ты кружишься, кружишься, ищешь попутного ветра, чтобы хоть еще немножко задержаться в воздухе, не упасть на землю, не исчезнуть под землей.

Где найти этот попутный ветер, как поймать его спасительную струю?

Да вот он здесь этот воздушный поток, который хоть немного может поддержать угасающие силы и чуть-чуть замедлить падение в пропасть небытия. Это она, память о прошлом, греет холодеющее сердце, освещает темноту слабеющей старческой души.

Недаром так словоохотливы пожилые люди, все носятся и носятся со своими воспоминаниями, все говорят и говорят, а некоторые, более навязчивые, еще и пишут. Такие вот, вроде меня.

А, спрашивается, зачем нудить, к чему эта тягомотина, для кого? Молодым она нужна, как балеринам кирзовые сапоги, а зрелым, как дворникам балетные пуанты.

Может, хотя бы, мои сверстники почитают?

Глава 1
Еврейская родословная

От восточной Африки до южной Малороссии

Кто-то живет кабачком (или капустой) – у него все наверху, напоказ. Под землей он держит лишь небольшой корешок, часто довольно крепкий, но обычно тощий, невзрачный. Другой, наоборот, существует морковкой (или картошкой), главное его достоинство внизу, под землей. Оно для него самое важное, коренное, сверху же торчит только зеленушка, может быть, и красивая, но бесполезная, для еды непригодная.

Кому из них лучше живется, кому хуже? Сразу и не скажешь, но, скорее всего, это зависит от индивидуальной потребности, от вкусов – кому-то больше хочется кочерыжкой похрустеть, побрендеть, а кто-то вглубь смотрит, в корень.

Но как часто встречаются и те, кто изо всех сил рвутся поменять свою коренную ориентацию. Особенно этим отличаются арбузы, тыквы с короткими корежками и короткой памятью. Достигнув взрослой зрелости, окрепнув на родительских харчах, отрываются они от земли и катятся по ней безродными кругляками – «перекати-полями».

Больше всего это относится к эмигрантам первого поколения, стремящимся побыстрее избавиться от обрывков своих корней и поплотнее слиться с местным людом.

Но есть один древний народ – евреи, который веками не теряет своей самобытности, хотя и обладает удивительной способностью каждый раз очень плотно приспосабливаться к новой среде обитания. А ведь за две с половиной тысячи лет существования ему вынужденно приходилось ее многократно менять. Евреи безоговорочно, иногда даже с большим энтузиазмом, принимали чужой образ жизни, язык, идеологию, но всегда и всюду оставались евреями.

* * *

Рожденный и выросший на сорной почве воинственного атеизма и агрессивного антисемитизма, я тоже жил дуалистом, был двуликим, двусторонним, как лист бумаги. Наслаждаясь Гоголем и Чеховым, русскими романсами и частушками, я с удовольствием читал Ш.Алейхема и Д.Бергельсона, ходил в театры ГОСЕТ, «Шалом», танцевал «Семь сорок» и «Фрейлекс».

Таким образом, мне всегда нравились оба упомянутых выше типа овощей. Но даже, будучи с детства красным карапузом-арбузом, а потом тем самым синим кабачком с коротким корешком в земле, я все равно не терял интереса к тому, что там находится внизу подо мною.

А корень у меня, еврея-ашкенази, оказаывается, очень длинный. Он уходит аж на 150 или даже 200 тысяч лет назад к одной из юных особ, которая вместе с тысячами других смельчаков покинула родную шалашную деревушку, уютно приткнувшуюся к джунглям северо-восточной Африки (Рис. 1). На утлых лодках они пересекли Бабель-Мандебский пролив Красного моря и поселились на Арабском полуострове.

Рис. 1. Шалашные дома в северо-восточной Африке.

Стрелки геологических часов истории отсчитывают не секунды и минуты, как наши сейки и ролексы, а десятки и тысячи столетий, в потоке которых лицо Земли приобретает новые черты. Ветры, дожди – косметологи и парикмахеры планеты – вместе с колебаниями климата и тектоническими подвижками постоянно обновляют земные ландшафты. Вот и 11500 лет назад они серьезно изменили облик Северного полушария. Очередное глобальное потепление освободило его ото льдов и сделало доступным для заселения поднявшимся на ноги (в буквальном и переносном смысле) человечеством.

Теперь уже другая моя молодая пра-пра-пра-пра-пра-бабушка вместе с мужем, закрепившим кожаными ремнями на колесной арбе свои пожитки, отправилась за лучшей жизнью в дальний путь по Ближнему Востоку в северо-восточное Средиземноморье. Вот где надолго пунктир моей родословной стал сплошной непрерывной линией, протянувшейся чуть ли не до Средних веков эпохи европейской цивилизации.

Следующая по времени моя пра-пра-пра-прабабушка, скорее всего, жила в Каннареджо – еврейском квартале-гетто средневековой Венеции. Ее отец был, по-видимому, преуспевающим ростовщиком, выручал деньгами проигравшихся в карты «черных», как их называли, аристократов и спасал от разорения погоревших на торгах незадачливых итальянских купцов и судовладельцев.

Однако, как всегда и везде, когда надо было найти козлов отпущения, в средневековой Венеции тоже во всех бедах обвиняли евреев. Поэтому они стали жертвами навета и в 1569 году, когда их уличили в поджоге сгоревшего венецианского Арсенала. Пришлось бежать куда подальше, в чужие дальние края, за море.

И вот новые мои пра-пра-пра-предки, бросив свой дом, накопленное добро, спешно покинули Аппенинский полуостров и отправились пересекать на паруснике бурные воды Адриатического моря. Именно вследствие этого на берегах Черногории где-то в предместьях монтенегровой Подгорицы и продолжилась история нашего рода.

На том пятачке Европы она простояла до второй половины XIX века. Во всяком случае до того времени, когда на юге России стал бурно развиваться приморский город Одесса, заложенный еще Екатериной Великой. И туда, следуя за другими искателями счастья, уже не на парусном, а на паровом торговом судне отправился молодой черногорский еврей Самуил Черни.

Вскоре он женился. Это и дало повод достаточно точно впервые обозначить имя и годы жизни одной из моих прародительниц – Эстер (Эсфирь) Черни (1850-1908). В девичестве эта одесситка была Гихман, что говорит о германском происхождении ее предков. Но судьба очень быстро от нее отвернулась, этот первый брак с евреем из Черногории оказался очень недолговечным – через год после свадьбы мужа забрали на очередную войну с османской Турцией, и он из нее, увы, не вернулся.

Эстер снова вышла замуж, ее вторым избранником стал некий Шимон (Исайя) Розимов. Кем он был, и что за странное сплетение еврейского имени с русской фамилией. Откуда она у нашего патриарха?

Судьба кантониста

Прежде, чем ответить на этот вопрос, вспомним одну из наиболее трагических страниц истории русских евреев, которыми они сделались в результате поглощения Россией обширных мест их плотного проживания, происшедшего в результате очередного (3-го) раздела Польши.

После необъяснимой агрессивности по отношению к иудеям «просвещенной» императрицы Екатерины II следующий по очереди период их острого государственного преследования пришелся на реакционное правление Николая I («палкина»). Одним из наиболее подлых его акций, среди многих других, был указ 1827 года, устанавливавший непомерно большие нормы призыва евреев на военную службу. Они были в 3 раза выше, чем для православных – по десять рекрутов с каждой тысячи лиц мужского пола ежегодно, а не по семь и в два года, как для христиан.

Кроме того воинская повинность для евреев вводилась с 12-тилетнего возраста (для всех остальных – с 18). Но эта норма часто нарушалась, и в армию попадали «дети полка» 7-10 лет. Для их поимки формировались специальные команды так называемых «ловчиков» и «хапунов». Они разъезжали на подводах по еврейским местечкам, похищали на улицах и запихивали в мешки без разбора возраста всех попавших им под руку ребятишек.

Нередко кагалы черты оседлости, жалея детей, не поставляли требовавшееся властями число призывников, и тогда в качестве штрафа брались еще трое сверх нормы. Если кто-то из них сбегал, его ловили, секли шомполами, а с общины взимали еще двоих таких же малолеток.

Забирали в армию мальчиков-евреев и в счет денежных налоговых недоимков – по рекруту за каждые 2 тысячи рублей. Но это рассматривалось, как наказание, и если на следующий год налог полностью не уплачивался, то община снова должна была поставлять детей на тех же условиях.

Известно описание А.Герцена («Былое и Думы») его встречи с группой еврейских детей-рекрутов, которых гнали пешим строем в глубь России. Начальник, сопроваождавший команду, ему рассказывал:

«Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста… Я их принял верст за сто. Офицер, что сдавал, говорил: «беда и только, треть осталась на дороге (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, – прибавил он -мрут, как мухи». Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал – бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати еще кое-как держались, но малютки восьми, десяти лет… Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.

Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без ухода, ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу».

Судьба еврейских мальчиков после прибытия в места их поселения была ужасна. Оторванные от родителей, отправленные в кантонистские гарнизоны Поволжья и Сибири, они становились жертвами муштры, истязаний, голода. Их насильно крестили, давали русские имена и фамилии, которые часто брались с потолка. Поэтому среди кантонистов было так много разных Сидоровых, Петровых, Ивановых.

Редко кто из этих так называемых «николаевских солдат» доживал до конца своего обязательного 25-тилетнего срока воинской службы.

Правилом их воспитания был аракчеевский наказ: «Из десятка девять убей, а десятого доставь». Согласно ему детей муштровали, зомбировали, приучали беспрекословно, не думая, подчиняться начальству. При этом плохо не по росту одевали в тяжелые солдатские шинели и кители, кормили впроголодь. Обычной едой были щи из лежалой полугнилой капусты и жидкая каша на воде. За один сворованный в столовке кусок хлеба давал 25 розг. Недаром кантонистские школы и батальоны называли в народе «жидодерами». Немного лучше жилось еврейским мальчикам, которые будучи собственностью военного ведомства, попадали в услужение к офицерам, хотя и становились фактически их крепостными.

* * *

Можно ли было избежать такой страшной участи, могли ли несчастные родители как-то спасти своих детей? Евреи, веками преследовавшиеся то немецкими крестоносцами, то польскими панами, не были бы евреями, если бы опустили руки и не пытались что-то придумать. Конечно, и в данном случае они искали и находили разные многотрудные обходные пути, тайные узкие лазейки.

Одной из них, хотя и мало доступной для многодетных еврейских семей, был пункт российского Государевого указа, освобождавший от воинской повинности мальчиков, бывших у родителей единственными детьми. Оставляя в семье хотя бы одного «кормильца», царская власть тем самым, по-видимому, стремилась показать просвещенной Европе свою «гуманность» и «заботливость» о поданных государства, даже таких презренных, какими считались евреи.

За эту не слишком хитрую зацепку и ухватился некий Пинхас Бельский, прадед которого когда-то перебрался из Правобережной Украины в российскую Малороссию, избежав таким образом гибели от нагаек и пуль зверски юдофобствовавших там украинских гайдамаков. Несмотря на традиционный государственный и бытовой антисемитизм на юге России во второй половине XIX века евреям жилось здесь тогда все же спокойнее.

А потому правнуку Пинхаса, прихожанину одесской ортодоксальной синагоги на Екатерининской, довелось настрогать со временем целую дюжину детей. Однако мужского пола среди них оказалось только двое – старший Шмая и младший Шимон. Для того, чтобы спасти их от военной рекрутчины, он обратился к жившему неподалеку на Марозлиевской улице одинокому бездетному купцу Розуму. За 50 рублей (золотыми) купил он у него фиктивное усыновление младшенького своего Шимона. Тем самым и второй сын Шмая, оставшись в семье единственным мальчиком, получил право на счастливое детство.

Вот так образовалась фамилия Розумов, первообладатель которого в 1891 году стал и хозяином одного из модных шляпных магазинов Одессы, расположенных на центральной улице города Ришельевской (Рис. 2).

Рис. 2. Ришельевская ул., Одесса, начало XX века.

А неподалеку в тот же благоприятный для бизнеса год возник и «Петроградский магазинъ обуви», к владельцу которого Мойше Бейну частенько стала вдруг захаживать его младшая сестрица Дора. Конечно, ее немного интересовали и лежавшие на прилавке образцы кожи, предназначенные для изготовления по выбору заказчиц женские сапожки с высокой шнуровкой. Но куда большее внимание ее привлекал щеголеватый юноша Давид Розумов, тоже посещавший соседский магазин и с неустанным вниманием подолгу разглядывавший рейторские ботфорты прусского фасона. Скромные переглядывания и робкие попытки заговорить друг с другом плавно переходили к прогулкам по одесским бульварам и провожаниям девушки домой в ее Успенский переулок. Вскоре Дора пригласила своего кавалера на свадьбу своего старшего брата Соломона, где их впервые увидели обе многочленные мишпухи.

А первый поцелуй случился на пероне вокзала, где приходилось делать вид прощающихся пассажиров у дверей вагона отходящего поезда. А где еще им можно было целоваться? В те пуританские времена делать это в подъездах домов и на уличных скамейках не считалось приличным.

Однако получить благословение от папаши Розумова Давиду не удавалось. Тот считал мезальянсом брак с дочерью бедного коммивояжера, каковым в отличие от своего брата обувного богача Мойши был дорин отец Лейзер Бейн. За мизерное вознаграждение он ездил по городам юга Российской империи, заключая торговые сделки и рекламируя продукцию текстильных, коже-дубильных и керамико-дельных фирм (о нем будет еще раз упомянуто при разговоре о родственниках, гл. 3).

Их союз состоялся лишь под звон колоколов льежской ратуши, где они зарегистрировали свой законный брак, одев друг другу на безымянные пальцы обручальные кольца. Нет, конечно, далеко не для этого уехали они из Одессы в Бельгию. Их манила учеба в университете, которая для окончившего реальное училище Давида из-за процентной нормы приема евреев была очень проблематичной, а для гимназистки Доры вообще недоступной.

А те первые годы нового XX-го века, начало бурного этапа индустриальной эпохи, знаменовались железнодорожным строительством, производством паровозов, бытовой техники. Повсюду гудели провода телеграфа, телефона, трамвайных линий, входили в обиход электроутюги и электромоторы. Для их конструирования, проектирования, изготовления нужна была техническая интеллигенция. Одной из ее кузней оказался, в частности, и королевский политехнический университет в Льеже, основанный на базе шахтных разработок угольных месторождений бельгийского Крокиля.

Там мои бабушка и дедушка получили дипломы высшего образования, став специалистами «слаботочниками», то-есть, занимавшимися электроприборами телефонной и телеграфной связи. А госпожа Дора Розумова-Бейн по сообщению «Одесских новостей» от 21 октября 1911 года (Рис. 3) была первой женщиной инженером на юге России (позже уточнилось – и во всей Российской империи).

Отгуляв запоздалую еврейскую свадьбу-хупу и получив, как люди с высшим образованием, «Вид на жительство», молодые отправились в столицу, вскоре ставишую Петроградом, а в 1929 году перебрались в Москву. Впрочем, обо всех этих событиях и дальнейшей судьбе моих grandparents мы еще поговорим в следующей главе.

По отцовской линии

Другой мой пра-пра-пра-пра-прадед юным искателем новой жизни проложил свою судьбу по тем же общеевропейским и общееврейским путям. Но в этом случае к раннему Средневековью они протянулись не на юг Средиземноморья, а пройдя времена библейской и эллинистской эпохи, попали с Ближнего Востока на западное побережье германского Рейна. Как это случилось?

На этот счет существуют разные мнения. По одной из них евреи, якобы, пришли в Германию с востока еще в YIII веке, при этом они были чуть ли не теми самыми хазарами-тюркютами, которые на территории северного Прикаспия когда-то приняли иудаизм. По другой более логичной версии, близкой к той, которая касается моей материнской линии (см. выше), евреи на Рейне появились из Южной Европы.

Рис. 3. Диплом об окончании Королевского Политехнического университета (Льеж Бельгия) и портрет госпожи Розумовой Бейнъ первой женщины инженера в России. 22 октября 1911 года

Вместе со второй гипотезой мне по душе предположение, по которому мой предок с папиной стороны был одним из героических евреев, присоединившихся к Шимону Бар-Кохба, предводителю восстания в Иудее против римского владычества. Возможно, что в 132 году он одел шлем, кольчугу и взял в руки короткий двуострый меч. Более 4 лет в составе отряда еврейских повстанцев он самоотверженно сражался за освобождение своей родины. Но силы были не равны – посланный из Рима императором Адрианом большой воинский легион подавил сопротивление иудеев. Многие из них были убиты, другие попали в плен и подверглись изгнанию в отдаленные провинции империи.

Одна из таких окраин располагалась на диких пустынных берегах германской реки Рейн. Туда на съедение лесным волкам и кабанам пригнали закованных в цепи и кандалы пленников, среди которых был и мой предок. Однако они не оправдали зловредную задумку римского тирана и вопреки всему выжили. Со временем страсти улеглись, римская империя ушла на вечную стоянку к причалам архива истории, а потомки бывших воинов Иудеи стали поселенцами небольшого западно-германского городка Шпайер. Вот там и началась многовековая полная взлетов и падений, успехов и поражений, а больше всего преследований и гонений трудная европейская история ашкеназийских евреев («ашкенази – семитское название средневековой Германии, воспринимавшейся, как место расселения», Википедия). С течением времени их численность значительно увеличилась и достигла десятков, позже и сотен тысяч человек, и они расселились по всем германским землям. Короли, герцоги, курфюстры, бургомистры Швабии, Баварии, Саксонии, Пруссии то приглашали их поднимать торговлю, ремесла, денежную систему, то, наоборот, угнетали, изгоняли, отнимали собственность.

Запертые в тесных каменных клетках городских гетто немецкие евреи во все времена пытались вырваться на свободу, слиться с окружающим населением, стать полноправными гражданами страны, но им всегда указывали их место. Задолго до Холокоста пресловутый «еврейский вопрос» решался в Германии путем массовых убийств, погромов, грабежей. Каждый раз их обвиняли во всяческих бедах и катастрофах: в засухах и наводнениях, падеже скота и неурожаях, эпидемиях чумы, оспы и холеры.

Временами отдельные владыки земель, разные графы, бароны, бургомистры давали евреям некие «охранные грамоты», допускали к торговле, денежным операциям, портняжничеству, сапожничеству, а, когда те достигали в этих областях успехов, все у них отбирали.

А брались евреи за самые трудные дела. Так, начав с простого ростовщичества, они создали в Германии, а потом и во всем мире, надежную хорошо организованную банковскую систему. Благодаря их деятельности местный мелкооптовый рыночный товарообмен стал основой развития мощной разветвленной международной торговли.

В результате этого к середине XYI века многие небольшие верхнерейнские немецкие города достигли расцвета, став средоточием богатства и роскоши. Одним из них был Аугсбург, перевалочный пункт товаров, прибывавших из Венеции, занимавшей в то время ведущее место в торговле с Востоком. Оттуда шли в Германию индийские пряности, слоновая кость, китайский чай и прочие экзотические тогда в Европе заморские продукты.

Немалое место среди них занимали шелковые ткани, прибывавшие из Китая с караванами по «Шелковому пути». Одежда из такого легкого и красивого материала начинала приобретать широкое распространение в богатых домах вельмож европейских городов. В Аугсбурге обосновалась и центральная контора торговой фирмы Фуггеров, ведшей в масштабах того времени настоящую мировую торговлю.

В нее поступил на работу предприимчивый и неглупый еврейский юноша Исайя, который быстро достиг успехов в продажах шелковых изделий. Эта его деятельность и послужила поводом называть молодого человека Зайдманом (по немецки Seide – шелк, Mann – человек).

Вот откуда пошла фамилия моего папы.

Прошло почти 3 века, и пра-пра-правнук того Исайи Зайдмана волей судьбы (а, точнее, императорским военно-рекрутским Управлением евреев кантонистов) перебросил отцовскую линию моей родословной в небольшой уездный городок российской тогда Орловской (ныне Брянской) губернии Карачев (Рис. 4). Продолжая династическую традицию, он тоже занялся здесь торговлей ткацкими изделиями, но уже не шелком, который не пользовался большим распространением у небогатого населения империи, а пенькой.

Рис. 4. Карачев, Брянская губерния, конец XIX века.

Дело в том, что наряду с конопляным маслом пеньковые веревки, мешки, картузы во второй половине XIX столетия составляли главные предметы экспорта Карачева, бывшего до этого глубокой бедной провинцией. Именно благодаря пеньковой и маслобойной промышленности уже к 1894 году население города выросло почти до 17 тысяч человек.

Но продлиться торговой династии в России у моих предков по отцовской линии не получилось. Мой дед Давид, тогда еще молодой крепкий парень, вернувшись однажды домой с работы в пеньковой лавке отца, перешагнул порог, остановился на минуту, а потом с сильной болью в спине упал на пол. Приглашенный на дом местный земский врач быстро поставил неутешительный диагноз.

То было обострение жестокой болезни – костного туберкулеза, хронического заболевания, связанного с воспалением и разрушением костей, особенно в позвоночнике. Этот коварный недуг поражает людей в любом, даже молодом, возрасте, и сопровождает их всю жизнь. Вылечить его в то время было практически невозможно, да и теперь весьма проблематично.

Поэтому ни о какой работе, связанной с хождением по заказчикам, тасканием мешков с товаром, даже стоянием за прилавком моему деду и думать не приходилось. Оставалось лишь сесть за швейную машинку Зингер и долгие годы ничем больше не заниматься, как только шить, лотать, перелицовывать лапсердаки, камзолы и сюртуки.

Среди разных предположений о причинах заболевания моего деда костным туберкулезом было одно, очень похожее на истину. Дело в том, что злопамятной судьбе-судье пришло в голову поправить оплошку, допущенную в случае моего предка по материнской линии Шимона, в свое время благополучно увернувшегося от царской рекрутчины. Именно для уравнивания роковых житейских невзгод, сопровождавших историю нашего рода, моему прадеду Зайдману, по-видимому, и пришлось стать кантонистом, 13-тилетним мальчиком отправленным в далекий зауральский воинский гарнизон.

Где-то там в многолюдной тесной казарме с близко друг к другу стоявшими койками он и подцепил от соседа ту паскудную заразу. А, может быть, схватил ее, когда на холодном ветру в тяжелой солдатской шинели с пудовым мешком на спине месил суглинистую грязь на многоверстовых маршевых переходах. Во всяком случае вернулся он домой хотя и не старым, но уже больным человеком. В полученной им по наследству торговой лавке ему только и отавалось сидеть за прилавком у кассы.

Потом он женился, пошли дети и, к сожалению, именно старшему из них Додику, моему деду, вместе с торговым делом передалась и та зловредная хвороба – костный туберкулез.

Вот почему позже, когда тот в свою очередь обзавелся семьей и заимел трех сыновей, его жена, моя бабушка Геня, говорила о своей озабоченности тем, что та страшная болезнь деда могла перейти по наследству не только детям, но и потомкам 3-го поколения, в том числе мне. Но, слава Богу, этот недуг, как моего отца и его братьев, так меня и моих двух двоюродных сестер обошла стороной.

* * *

Кстати, история моей родословной показывает, как с приходом индустриальной эпохи, технологической революции и подъемом всеобщей культуры и образованности стал заметно понижаться пик демографического хребта. На рубеже XIX и XX столетий рождаемость стала быстро падать. Если у моего пра-прадеда было 12 детей, то у прадеда уже только 6, и если мой дедушка, инженер-электрик, ограничился 2-мя отпрысками, то его дочь, имевшая два высших образования, увы, обошлась всего одним ребенком, а конкретно – мною.

Однако позже та демографическая яма, еще и углубленная 1-ой и 2-ой Мировыми войнами, немного пополнилась повышением деторождения в 60-70-е годы прошлого века. Я тоже потрудился на этой ниве, посеив, хотя и с интервалом в 10 лет 2-х дочек. А они в свою очередь увеличили население планеты аж на 4 единицы. Возможно, это начало нового подьема? Кто знает…

Единственное, что можно сказать – Природа (или Творец?) мудро регулирует численность на ее планете, как муравьев так и человеков.