Kitobni o'qish: «Когда снега накроют Лимпопо»

Глава первая. Разве можно дразнить льва?

Я прищурил глаза, стараясь казаться как можно суровее:

– Ну? И зачем ты дразнил льва? Антон Захарович, зачем? Он все-таки – царь зверей, а ты пока лишь маленький котенок. Если бы не железные прутья…

Упрямый Чеб взгляда не отвел. Смотрел в упор прекрасными глазами Тави. В четыре года этот человечек уже имел характер! Чувствовал, паршивец, как я беспомощен перед ним.

– Или ты, Антон Захарович, относишься к тем презренным самцам, которые воюют только с тем, кто не может ответить? С противником связанным или закрытым в клетке?

Чеб демонстративно дотронулся до левого уха. Уши были знатные: розовые, оттопыренные, трогательно сужающиеся кверху. За них он получил от меня прозвище Чебурашка, сокращенно – Чеб. Сейчас его левое ухо казалось больше и розовее правого. И чуть больше оттопырено. А может, я просто знал, что полчаса назад зоопарковский ветеринар застукал его перед клеткой со львом. Мой наследник бросался в Тора камнями, и Митрич в сердцах не удержался – крутанул за подвернувшееся ухо.

– И правильно Дмитрий Палыч тебя наказал, – наверняка большинство адептов секты «яжматерей» предало бы меня анафеме за то, что позволил чужому человеку обижать моего ребенка.

Но, во-первых, Митрич Чеба знал почти с рождения, так что не был чужим, а во-вторых, ребенок явно заслужил.

Сын показал пальцем на себя и сразу провел ладошкой по горлу.

– Как это ты не хотел? А кто хотел? Или Тор сам попросил покидаться в него камнями? А когда я тащил тебя домой, разве ты не вырывался, не плевался, не пытался побольнее лягнуть?

Чеб замотал головой, потом подошел и обнял меня за ногу. Просил прощения. Ну, все, на сегодня педагогики хватит. Какие нотации, когда этот Чебурашка вцепился своими ручонками в колено и смотрит молча снизу вверх.

Что на него сегодня нашло? До сих пор я никогда не замечал в нем агрессии. Скорее, наоборот, Чебик испытывал ко всем существам невероятную любовь и понимание. А уж к животным – тем более. Почти всю крошечную жизнь Чеба зоопарк был непременным фоном существования. Как только окраины небосвода озарял рассвет, мы просыпались под рев бегемота Фунтика. Следом недовольно трубили разбуженные гиббоны и возмущенно тявкали лисы. После фырканья тройки носорогов, гиббоны разбивались на дуэты. Новый день приходил к нам с этой звериной симфонией.

Квартиру я снимал второпях, когда мы только переехали в Яругу, город совсем не знал. На карте мне показалось, что «Лимпопо» находится от дома на приличном расстоянии. Самое то для подрастающего младенца. Шаговая доступность к прекрасному парку с животными, но довольно далеко, чтобы его наличие не мешало будничной жизни.

Но оказалось, что парк отделяло от дома только центральное шоссе. Днем из-за проезжающих машин голоса его обитателей почти не были слышны, но вот когда город стихал… Мир первобытный, звериный вступал в свои права.

Сначала я боялся, что Чеб будет плохо спать из-за криков животных, и даже начал искать новые варианты аренды, но прошел месяц-другой, а сын проводил ночи, как ему и положено – в крепком младенческом сне.

Я как-то сразу получил работу над сайтом «Лимпопо», и Чеб не мыслил себя без этого зоопарка, который стал неотъемлемой частью нашей жизни. Он словно питался густой атмосферой зверинца – звуками, запахами, своеобразными ритмами. В какой-то момент я понял, что Чебик очень тонко чувствует незримые правила этого мира и умеет под него подстраиваться.

Например, он явно замедлялся рядом с хищниками. Его движения становились иными, более плавными, несмотря на младенческую неуклюжесть. Уже потом я прочитал где-то, что из-за близко посаженных глаз эти звери точно планируют расстояние до цели и начинают нервничать, когда кто-то быстро движется совсем рядом. А Чебик об этом, конечно, нигде не читал, просто знал и все.

Он словно ощущал, какие животные воспринимают окружающий мир через тончайшие вибрации, какие – видят даже в самой темной мгле, а какие – слышат тишайшие шорохи. Зоопарк раскрывал изначально существующий набор древних инструментов в моем сыне. Настроенных способностей, которыми обладают далеко не все люди.

И работники зоопарка Чеба любили. А Митрич – Дмитрий Павлович Литвинов, ветеринар – души в нем не чаял. Чебик всем отвечал взаимностью.

Это было очень странно. То, что случилось сегодня.

– Иди спать, – строго сказал я. – И не забудь почистить зубы. Завтра у меня срочная работа, проведешь день с бабАней.

На светлой мордашке Чеба отразилась целая буря сомнений. Он обожал бабАнины пирожки со смородиновым вареньем, но терпеть не мог ее вздохи и причитания.

– И не вздумай ночью ходить, – еще более сурово я наказал вслед Чебу. – Закрою фрамугу на щеколду.

Временно покорный сын затих в своей комнате. В доме воцарилась блаженная тишина, и оставалось только и в самом деле плотнее затворить окно. И – спать. Спать и видеть сны.

Но что-то беспокоило меня в этой долгожданной тишине. Секунду подумав, я понял: она просто БЫЛА. И в самом деле, дом и улицу вокруг него наполнила непривычная немота. Словно время раскорячилось в параличе, не в силах сдвинуться с места. Ни единого звука не доносилось со стороны зоопарка, и именно это казалось страннее всего. Обычно в фильмах или книгах, когда хотят обозначить приближение чего-то жуткого, показывают переполошившихся животных или взметнувшуюся стаю птиц. Но сейчас я вдруг понял: страшнее, когда они молчат. Почему?

Я отправился к окну. Захотелось посмотреть, что же такого странного происходит в мире, отчего зоопарк словно вымер: ни ухнет, ни угукнет, ни крякнет, ни рыкнет.

Но не тут-то было.

– Захарушка, привет!

Тави. Сидит на подоконнике с другой стороны полуоткрытого стекла, свесив изящную ножку. Эта чертова щиколотка! Ведь знаю же, все прекрасно знаю про Тави, но сердце начинает биться как сумасшедшее, стоит легкому кружевному подолу обнажить узкую босую ступню. Это было первое, что я увидел четыре года назад при судьбоносной встрече с летавицей.

Конечно, я и не подозревал, что прекрасная ножка, свесившаяся с ветки дерева, принадлежала вовсе не обычной девушке. Вообще до этого момента ни ухом, ни рылом про каких-то летавиц. Воздушных, неземных, прекрасных и такие… эгоистичных. Возьмите самую капризную и себялюбивую человеческую девушку, умножьте втрое ее несносную уверенность, что мир вращается вокруг нее, и получите половину сущности летавицы. Сейчас я уже смирился с ее особенностями, но когда пелена первого очарования спала…

Сколько раз проклинал тот момент, когда в мои руки упала легкая туфелька! Она сорвалась с ножки Тави за секунду до моего появления под тем злосчастным деревом, куда я отошел от места пикника по естественной надобности. Услышал шорох над головой, краем глаза уловил кружение чего-то, похожего на большую ольховую сережку, непроизвольно протянул ладонь и… Откуда мне было знать, что тот, кому в руки попала любая часть наряда летавицы, становится ее хозяином? Судьба моя, сделав крутой вираж, изменилась сразу и окончательно.

Как говорил один мой друг из столичной, прежней жизни: «Сначала мы жили счастливо, а потом долго».

– Сколько раз просил тебя заходить в дверь? – вместо приветствия проворчал я, борясь с желанием закрыть окно, сбросив ненавистно любимую летавицу с подоконника вниз. – Ты хочешь, чтобы все в округе узнали, что ко мне шастает нечто с крыльями и без моральных устоев?

Наш дом был старый, и публика в нем обитала приличная. Хотя бы в силу преклонного возраста, не располагающего к излишествам.

– Так никто не видит, темно, – беззаботно махнула рукой Тави.

Это был как раз тот редкий случай, когда я вознес благодарность управляющей компании, которая, несмотря на наши многочисленные жалобы, все никак не меняла перегоревшую лампочку в уличном фонаре. Я бы и сам прикрутил, но фонарь стилизовали «под старину», и в его замороченный плафон без специальных инструментов не доберешься.

– А лестницы я ненавижу, ты же знаешь. И еще у вас тут в подъезде воняет.

– Чем это воняет? – оскорбился я.

– Ой, всем, – Тави сморщила носик. – Кошками, кислой капустой. Старостью. Всем, что я терпеть не могу.

– С каких пор у тебя прорезалось такое острое обоняние? Я вот ничего не чувствую… Давай, уже туда или сюда. Мне нужно закрыть окно.

Тави легко крутанулась на подоконнике и в мгновение ока оказалась в комнате. Прошла по-хозяйски к креслу, забралась на него с ногами.

– У тебя есть натуральный сок?

– Только кофе и чай, – покачал я головой, плотно закрывая фрамугу. – Еще какао Чебика.

– Ладно, давай какао.

Кофе она терпеть не могла. Я протопал на кухню, секунду подумал: может, сварить Тави настоящий? Но тут же решил, что обойдется, сыпанул в кружку порошка, залил молоком и поставил в микроволновку. Через две минуты торжественно внес горячую порцию быстрорастворимого суррогата.

Тави уже стояла перед полкой, забитой мультифорами с презентациями моих проектов, разглядывала портрет Чеба, который я сделал месяца три назад. На нем Чебик держался за руки с гамадрилом Ираклием, большим краснопопым самцом с шикарной седой гривой. Они были почти одного роста, но Ираклий, который родился всего на полгода раньше Чебика, уже вошел в половозрелость и даже имел небольшой гарем.

У меня екнуло сердце: неужели Тави заинтересовалась сыном?

– Какой внушительный самец, – сказала она, услышав шаги, и мое сердце вернулось на место.

Ничего в этом мире не изменилось, Тави рассматривала не Чеба, а Ираклия.

– Он еще очень молод, но в нем чувствуется потенциал.

Я поставил горячую кружку на подставку, связанную из мелких ракушек, которая, завалялась еще со вчерашнего дня на столике у кресла. Чеб играл с ней, так и бросил.

– Уволь меня от твоих мнений по поводу всевозможных самцов, – пробурчал, передергиваясь от возникшей перед глазами картины.

Тави в страстных объятиях с Ираклием. Придумается же такое…

– У него и без летавиц прекрасный гарем. И вообще…С тех пор, как ты разорвала отношения, твоя личная жизнь нас не волнует.

– С тех пор, как ты отпустил меня, – с нажимом уточнила летавица, возвращаясь в кресло.

Она пригубила какао и сморщилась:

– Захар, это такая дрянь…

– Всегда есть возможность найти что-то получше вне этой квартиры, – жестко парировал я. – Итак, чем обязаны? Тебя не было…

Я прикинул в уме.

– Три месяца.

Она не услышала мое саркастическое замечание. Вернее, услышала, но не обратила ровно никакого внимания.

– Я тут подумала…

Бог ты мой! Тави подумала…

– Люди ведь должны платить алименты, так?

Сразу понял, к чему она клонит. И понимание это было… нехорошее.

– О… Дай угадаю. Пришло время распродаж?

– Ближе к делу, – она опять нисколько не смутилась. – Я пришла за алиментами.

Слово «алименты» она выговаривала очень старательно. Видимо недавно, но добросовестно выучила.

– Тави, Тави… – я устало опустился в свое привычное компьютерное кресло.

Оно всегда меня успокаивало и примиряло с действительностью. В данный момент – с лицом бывшей. Как ни крути, матерью моего ребенка.

– Алименты платят детям. Понимаешь? Тот, кто не живет с ребенком, отдает свою долю на его питание, одежду, развлечения… Вовсе не наоборот.

– Мужчины платят женщинам алименты, – упрямо повторила Тави. – Так мне сказали. Ты мужчина, я женщина. Ты должен давать деньги на содержание. Я могу обратиться в суд.

Только судебных разбирательств мне не хватало! Представляю летавицу в нашем областном отделении… Но с нее станется, а расхлебывать последствия этого визита – мне.

– Я и так тебе даю деньги, – сложно было не повысить голос.

Только сопящий в соседней комнате Чеб удерживал меня от того, чтобы не наорать на эту совершенно обезбашенную летавицу.

– Не всегда и мало, – нагло заявила Тави.

– Сколько есть, – парировал я. – Ты в любом случае все спускаешь на шмотки. Питаться тебе желательно, но не обязательно. Высыпаешься ты только на деревьях, так что проблемы с жильем у тебя до снегов не актуальны. Даже на транспорт тратиться не нужно – в пределах города ты прекрасно передвигаешься на своих крыльях. Все, чего тебе не хватает, это шмотки и всякая дребедень в виде сумок. Но, несмотря на это, я из хорошего к тебе расположения, даю столько, сколько у меня есть.

– У тебя всегда есть мало.

– Ладно, не будем брать практическую часть нашей ситуации. Но Чебик с самого рождения живет со мной, так что по идее это ты должна нам платить.

Тави вскинулась:

– И с чего?!

– С того, – я и не заметил, что встал с кресла и уже расхаживаю взад-вперед по комнате. – Я же сказал, оставим это. Как ты собираешься обращаться в суд? Во-первых, и в самых главных, тебе нужны документы. Для начала – паспорт. У тебя есть паспорт?

Риторический вопрос. Конечно, у летавицы отродясь не было никакого паспорта. Это обстоятельство, кстати, доставило мне самые неприятные ощущения в жизни. Роды пришлось принимать самому, в моей столичной квартире.

– При чем тут паспорт? – пожала плечами Тави.

Лямка воздушного сарафана соскользнула к белоснежной тонкой ключице.

Я сглотнул, срочно вызывая фантазию: Тави в обнимку с Ираклием. Полегчало.

– Там появилась сумка, Захар! Это такая сумка… При чем тут паспорт?

– Нет паспорта, нет алиментов, – обрубил я, – и вообще…

Не стоило мне говорить Тави это, но обида и на нее, и на Чеба, который не оправдал сегодня моих ожиданий, затмила разум.

– Чеб весь в тебя, – зло произнес я. – Мне стоит огромных трудов взрастить в нем хоть какие-то моральные принципы. Сегодня он в зоопарке…

– Ой, брось, – махнула рукой Тави. – Он уже сам о себе может позаботиться, не стоит его так гиперопекать. У тебя сколько алиментов сейчас есть? Если мы не можем пойти в суд, обойдемся без него, так ведь?

– В четыре года? – возопил я. – Как Чеб о себе позаботится в четыре года?

– Ну, у него же, кажется, уже есть зубы? – рассеянно спросила Тави.

Она явно думала о новой сумке и ни о чем больше.

– Конечно, есть, – подтвердил я. – Но…

– Ну, так вот! – торжествующе завершила разгорающийся спор Тави. – Раз есть зубы, он может жевать еду, а, значит, у него появился стимул ее добывать. Голод, знаешь ли не тетка, всему научит… Понятно объяснила? Давай быстрей, у меня еще есть дела.

– Торговый центр открывается через несколько часов, – резонно заметил я. – Какие у тебя могут быть дела до его открытия?

– Почему у меня не может быть дел? – поинтересовалась Тави, нисколько не обидевшись.

Она вообще никогда не обижалась. Это безумно нравилось мне в первые месяцы нашего своеобразного знакомства, а потом стало бесить. Как и все, что связано с ней. Я достал из бумажника, который накануне выложил из жилетки на стол, три пятитысячных купюры.

– Потому что такого понятия, как дела, у тебя в принципе нет. Вот, возьми. Это вся наличка, больше не могу. И я, между прочим, начал рассказывать о сыне, если ты не заметила.

– А… – добродушно протянула летавица, шурша купюрами. – И что там?

– Он сегодня кидался камнями во льва, – зачем-то сообщил я.

Знал же, что ей это глубоко фиолетово, но каждый раз словно надеялся: Тави проявит мало-мальское любопытство. Ну не может же у нее начисто отсутствовать материнский инстинкт. Это не то что не по-человечески, это вообще на уровне инфузорий.

– И сильно кидался? – спросила, и в самом деле, кажется, заинтересовавшись.

– Настолько, что ветеринар зоопарка, застукав его на месте преступления, надрал уши. Литвинов…

Тави вдруг подлетела в кресле. Ее прекрасное нежное личико исказилось яростью.

– Как так? Литвинов? Уши? И котенок позволил этому ветеринару прикоснуться к своим ушам?

– Он маленький, Тави. Он еще не может что-то позволить или не позволить. Ребенок зависит от взрослых. И, кроме того, Чеб и в самом деле провинился. Нападать на того, кто не может ответить – это… Недостойно.

Последнее я произнес уже обреченно. Она не поймет.

– Мальчик должен был тут же наказать обидчика! – к моему удивлению ненависть во взгляде обычно бесстрастной Тави не успокоилась. – Даже ценой своей жизни! Это дело крови.

– Ты не мать, – в который раз за годы нашего общения произнес я. – Ты кукушка. Это все, что тебя беспокоит? Что кто-то с твоей кровью позволил чужому дотронуться до ушей?

– Это недопустимо! – Тави резко направилась к окну, закрытому мной на двойной шпингалет. – Еще и ветеринару Литвинову.

Будто она знала, кто такой ветеринар Литвинов…

– Эй, ты куда, – попытался ее остановить. – Я же сказал – через дверь.

– Ну, Захар… – жалобно произнесла Тави, глядя мне в лицо прекрасными глазами, – темно же еще. Никто не увидит.

– Нет, – твердо сказал я, но она уже открывала фрамугу. – Кстати, не хочешь ли ты взглянуть на сына?

Вопрос, конечно, как всегда остался риторическим. Он даже не завис в воздухе. Прошелестел тенью по стене и испарился.

– Пока, Захарушка, – пропела уже с той стороны подоконника. – Пусть день твой будет удачным!

И пропала. Только тонкое крылышко прозрачно блеснуло в занимавшейся заре.

Я подошел к открытому после стремительного ухода Тави окну. Контуры старого города проступали из тумана раннего утра, словно буквы несуществующего алфавита. Первыми проявлялись крыши домов, плоские и треугольные, вытянутые в башенки и распластанные под разноцветной черепицей. Затем они углублялись в улицы, обозначались рядами домов, уходящими к старой площади, вымощенной нарочитыми булыжниками.

В этой проявляющейся тишине оставалось нечто важное накануне появления Тави, но я забыл. Оно тревожило сейчас, но я никак не мог вспомнить, что же случилось перед разговором с летавицей. И еще…

– Черт, – я хлопнул себя по лбу. – Не закрыл окно в комнате Чеба…

До полнолуния еще неделя, но все же…

Глава вторая. Служба управников на месте трагедии

Утром я отвел сына к бабАне в соседний подъезд.

– Ты ж мой котенок, – привычно закурлыкала бабАня вокруг Чеба, – мой же ты славный, мой хороший…

Чеб как-то странно прижался ко мне, не желая проходить дальше.

– Ты чего? – я мягко подтолкнул его. – Сегодня без капризов, и сам знаешь почему.

В моем голосе назревала гроза, и Чеб, вздохнув, как-то искоса и вопросительно посмотрел на няню. Мне показалось, он ждал от нее каких-то слов, а БабАня все говорила «про другое». Словно она стала вдруг совсем чужой, той, которую мой сын не знал. БабАня не замечала напряжения, сквозившего в зажатых движениях Чеба.

– Два дня тебя не видела, ты, кажется, подрос…

Она обняла его, и Чебик словно удостоверился, что бабАня – это та самая бабАня, оттаял. Улыбнулся сначала неуверенно, а затем во весь рот.

– Дай-ка посмотрю, молодец ты мой…

Чеб снисходительно повертелся, демонстрируя удаль молодецкую.

– Этот юноша вовсе не молодец, – остудил я ее пыл. – Вчера он вел себя просто отвратительно, Так что сегодня…

– А я булочки с шоколадом напекла, компот из вишни сварила. Булочки еще горячие, а компот остудила. Возьмешь с собой, Захар? У тебя щеки впали.

Она покачала головой, а я сглотнул слюну. В квартире бабАни пахло горячим шоколадом и прохладной, сочной вишней. Попытался держать лицо, уже сдаваясь:

– Но он наказан…

– В пакет сложила, – сообщила няня. – На случай, если ты торопишься. И не сможешь с нами позавтракать.

Я и оглянуться не успел, как уже тащил большой, одуряюще пахнущий пакет, спускаясь по лестнице. Первую булочку, не утерпев, достал на выходе из подъезда, впился зубами в ароматное невесомое облако. А потом успел умять еще две, пока поднимался.

Вернулся в опустевшую квартиру сытый, размякший, но с твердым намерением погрузиться в работу. Это был новый проект, к которому я только примеривался. Станция скорой помощи решила обновить свой сайт. По моему мнению, это следовало сделать еще лет эдак семь назад – портал выглядел замшелым, как трухлявый пень в дремучем лесу. С одной стороны я понимал, что больница – учреждение бюджетное, на гонорар, который они могут выделить на создание сайта, не разгуляешься. Да и, судя по всему, начальство не горело энтузиазмом, просто исполняя волю, спущенную сверху. А с другой стороны, я сейчас был почти не загружен, да и дело все-таки благородное.

Для экономии времени можно воспользоваться бесплатным конструктором, это во много раз удешевит работу. Была у меня на подхвате одна CMS система, которая предлагала очень даже достойные статьи, ссылки, форум, фотогалерею и прочее. Особых требований в письме с ТЗ не было, но я уже не впервые работал с госучреждениями и предполагал, что как только создам базовый конструкт, тут же прилетит руководство от облздрава, причесывающее все сайты ведомства под одну гребенку.

Единственное, что обнадеживало, это приписка в самом конце письма: Алексей Гордеев, замначмеда станции скорой помощи. И номер мобильного телефона. То есть можно работать не с безликим заказчиком, неким усредненным клиентом (чаще всего коллективное бессознательное на первый план выдвигало какую-нибудь испуганную девочку-секретаршу, ничего не понимающую ни в профессии, ни в рекламе, ни в дизайне), а с вполне реальным лицом. Если клиент, имеющий должность и фамилию, окажется адекватным человеком, то работа может даже принести творческое удовольствие.

Я уже было собрался набрать номер, указанный в письме, когда мобильный разразился прямо в моих ладонях требовательным позывным. Высветилась Лиза, одна из немногих близких мне в Яруге людей, журналистка из местного сплетника, который раз в неделю выходил в бумаге, захламляя почтовые ящики и подоконники первых этажей в подъездах.

Обычно Лизе звонил я сам, в большинстве случаев, когда бабАня не могла остаться с Чебом, а мне нужно было срочно куда-то удалиться. Просто так Лиза никогда меня не беспокоила, и уже просто факт ее звонка несколько напряг.

– Захар, – голос Лизы казался непривычно глухим. – Ты же дружил с Литвиновым? Ну, который ветеринаром в зоопарке работал?

– Работал? Почему – работал? – я сразу ухватил суть. – Митрич?

Сердце поднялось к горлу в предчувствие чего-то очень нехорошего.

– Значит, еще не знаешь, – вздохнула Лиза. – Это просто кошмар! Ужас…

Мне показалось, она всхлипнула.

– Да что же?! Лиза, не тормози!

– Он погиб сегодня ночью. Страшно так погиб. Его загрыз лев…

– Что со львом? – от неожиданности глупо спросил я.

– Лев исчез, – опять вздохнула Лиза. – Рано утром на территории панд нашли Литвинова с разорванным горлом. А их и след простыл.

– Кого – их? – Я продолжал задавать какие-то тупые вопросы, проворачивая в голове все те же тяжелеющие с каждым мгновением мысли.

– Нет льва и одной панды, – почему-то все еще терпеливо объяснила Лиза. – Я зачем звоню… Не ходи пока в «Лимпопо» с Чебом. Я как узнала, сразу о вас подумала. Лучше вообще из дома не выходите.

– Лиз…

– Ой, меня зовут. Пока…

– Держи меня в курсе, – успел крикнуть я, пока она не отключилась.

– Я и сама не много пока знаю, но ОК…

Мир, который с утра был наполнен какими-то важными делами, мгновенно изменился. Ничто так не меняет пространство и время вокруг тебя и в тебе, как горе. Время становится тягучим и липким, а пространство сужается и начинает душить. Почему-то тут же захотелось принять ванную.

«Это неправда», – назойливой мухой толкалось изнутри черепа, с каждым толчком вызывая приступы тошноты.

А другое, тоже внутри, только уже не головы, а в солнечном сплетении поднималось жгучей болью: «Правда, и ты это знаешь».

Я не скажу, что ветеринар Литвинов был очень близкий мне человеком, но важным – вне всякого сомнения. Тогда, три с небольшим года назад, он принял большое участие в нас с Чебом, только приехавших в этот тихий провинциальный город.

Мир праху Митрича…

***

Этот гость явился без звонка. Вернее, предварительный звонок был, но очень странный.

– Захар Игоревич? – поинтересовались, и я ругнулся про себя и на себя.

Зачем ответил на незнакомый номер?

В пылу работы схватил звонящий телефон, даже не глянув на определитель. Думал, Лиза с новыми подробностями о зоопарке. Она же обещала держать меня в курсе.

– А кому я понадобился? – буркнул я вместо приветствия.

Впрочем, звонивший тоже не поздоровался, так что мы были квиты.

– Вас беспокоят из столицы, служба управников. По поводу вчерашнего происшествия. Вы в курсе трагедии в местном зоопарке?

– Да, – недоуменно подтвердил я. – В общих чертах.

– В Яругу вылетела комиссия. Настоятельно рекомендуем оказывать полное содействие нашему представителю. Тем более что ходом следствия заинтересован центральный управник.

– Чего?! Вы вообще кто?

– Секретарь службы управников, – ответил незнакомец и отключился.

Чушь какая-то. Комиссия, служба управников… Единственное, что меня зацепило: упоминание о вчерашней трагедии. Этот секретарь явно имел в виду жуткую смерть Литвинова. Но я-то здесь при чем?

Через несколько часов уже позвонили в мою дверь.

– Юлий Гаевский, – скучным бесцветным голосом протянул новоприбывший. – Центральный управник. Из Москвы.

«Недавний провинциал» – понял я. – «Явно выслужился из какого-нибудь Нижнестранновска, и очень гордится тем, как упорно пер с самых низов. Эка он добавил «Из Москвы»».

– Захар Волковцев, – ответил я. – Веб-дизайнер. Из Яруги.

Руки подать не хотелось. Что-то неладное я чувствовал от этого «представителя» с женским именем Юлий.

– Все называют меня Гай, – он словно прочитал мои мысли.

И вдруг улыбнулся:

– Ненавижу имя Юлий. Но вы пригласите меня войти? Или… поговорим где-нибудь в кафе?

Только в кафе на общее обозрение с управником из Москвы мне не хватало выкатиться. Нет уж.

– Проходите, – я отступил, освобождая вход. – Поговорим на кухне. Извините, у меня срочная работа и маленький сын. В комнате – бардак, а кофе только растворимый.

– Ничего, – сказал он. – Я на теплый прием не рассчитывал.

Центральный управник оказался моим ровесником, высоким (очень длинным, если бы не сутулился), светлоглазым, русоволосым, только лицо отдавало чем-то землистым, нездоровым. Такое бывает у геймеров, сутками не встающих из-за компьютера.

Я сыпанул в подвернувшуюся под руку чистую чашку кофейного порошка, залил кипятком и с перекошенным любезностью видом поставил ее перед незваным гостем. Он к, честно говоря, бурде не притронулся, подождал, пока я закончу ужимки вежливости и сяду.

– У нас есть основания полагать, что к убийству человека причастна знакомая вам летавица. Возможно, она намеренно открыла клетку со львом, когда жертва оказалась рядом.

Я, кажется, охнул. Или простонал. Не уверен точно, так как был ошарашен настолько, насколько вообще можно себе представить. Уже одно только упоминание о летавице выдавало в нем совсем непростого человека. И… Человека ли?

– Дышите! – скомандовал… как его?.. Гаевский. – И не удивляйтесь. Наша служба как раз и занимается… гм… сущностями. Мы их называем пристальцами. И летавицы относятся к сфере нашего внимания. Так же как звонцы, наруги, потворы и многие другие.

В моей голове развернулось четырехполосное шоссе, по которому параллельно и навстречу друг другу помчались совершенно разные мысли. Одновременно.

С одной стороны, я пытался переварить информацию, что, кроме Тави, в природе есть еще какие-то необычные существа. Она несколько раз вскользь упоминала о родственницах, с которыми у нее складывались очень запутанные отношения, но я не вникал в женские мелочные разборки. Никогда не видел каких-то еще летавиц, Тави для меня была единственной и неповторимой. А навстречу этим мыслям неслись…

– Впрочем, – продолжил незваный гость, – забивать голову вам не буду, ситуация очень серьезная. Когда вы ее последний раз видели? Вашу летавицу.

В моей голове выстраивалась проклятая логическая цепочка: лев, которого дразнил Чеб, загрыз Митрича, который надрал Чебу уши. Перед глазами так и стоял злой огонек, блеснувший во взгляде Тави, когда я рассказал ей об этом. Летавицу не очень заботило самочувствие ее сына, но унижение, нанесенное роду через дерганье за уши, она восприняла очень…гм… болезненно.

С запозданием вспомнил, что уши летавицы всегда прячут под волосами и никогда и никому не позволяют к ним прикасаться.

– Вчера… – растерянно произнес я. – Я видел Тави вчера ночью. И… Какие у вас основания…

– Она была во время убийства в районе зоопарка, – сказал управник. – Ее видели.

– Черт, – сказал я. – Но это не доказательства вины. Совсем не доказательство. Вы же видите, мы живём совсем рядом. Она могла просто возвращаться от…

Меня озарило.

– В ту самую ночь, когда погиб Ми… Дмитрий Литвинов, тот самый ветеринар из «Лимпопо», Тави была здесь.

– Всю ночь?

– Час, наверное, – признался я. – Может, полтора. Но поверьте, если бы она совершила что-то такое ужасное, я бы знал. Разве она способна…

Кого пытаюсь обмануть? Этот Гай Юлий прекрасно разбирался в психологии существ, которых он назвал… Скитальцами? Нет, кажется что-то другое, хоть и похожее.

– С точки зрения летавицы, открыть клетку со львом может казаться очень хорошим поступком. Или мелочью, недостойной внимания. Вы прекрасно знаете: в голове у летавицы может твориться все, что угодно, и ни одна из ее мыслей не будет понятна вам до конца.

– Да, – я улыбнулся, помимо своей воли. – Это точно. Но каким образом вы собираетесь выяснить у нее то, что вам нужно?

– Вы не понимаете… Не выяснить, а допросить.

Я уставился на управника с немым вопросом.

– И нам придется до выяснения обстоятельств забрать летавицу с собой.

Чёрт, он, что – серьёзно?

– Серьезнее некуда, – Гаевский прочитал все в моих беспомощных глазах.

– Если выяснится, что виновна она, то…

– Что?

– Вы больше никогда ее не увидите. И ваш сын – тоже.

Тави, конечно, была отвратительной, да что там – просто никакой матерью, но я не желал бывшей такой участи. Всё-таки, благодаря ей, у меня был Чеб.

– Подождите, – сказал я. – С какой стати ваша… организация так уверена в ее виновности? Всё-таки вы – издалека, со стороны, а мы, так сказать, в самой гуще варимся.

– Ага, – парень посмотрел на меня с таким ехидным прищуром, что на секунду я усомнился в его статусе. – Варитесь. Так тесно, что…

Он знал. Все знал. Я собирался официально поручиться за адекватность Тави, но тут слова застряли у меня в горле. Близкое родство. Примут ли они мое поручительство, исходя из наших отношений?

В памяти, как назло, так не вовремя, всплыло: озорные глаза за невероятно пушистыми ресницами – такие же, как сейчас у Чеба. Руки и рот, перемазанные спелой сладкой земляникой. «Эй, это моя…», и она падает с той ветки вслед за туфелькой, бесконечно падает в мои протянутые ладони, и я держу в руках весь мир – такой лёгкий, невесомый и в то же время, включающий в себя всё, что только есть в нём.

Тави пахла земляникой, душисто и липко, и губы были такие же – сочные, сладкие, полные ароматного наслаждения.

– Это не запрещено, – зло ответил я этому сутулому Гаевскому. – Разве есть законы на небесах или на земле, запрещающие любить половозрелым и свободным мужчине и женщине друг друга?