Kitobni o'qish: «Азарт»

«Он был бы беднее, но, пожалуй, не менее счастлив, если бы посвятил науке ту неукротимую энергию и острую наблюдательность, которые направил на торговлю. Однако в приливах и отливах коммерческой удачи, независимо даже от надежды на прибыль, есть что-то захватывающее для искателя приключений. Кто пустился в плавание по этим неверным водам, должен обладать искусством кормчего и выносливостью мореплавателя – и всё-таки может потерпеть крушение и погибнуть, если ветер счастья под конец не станет ему служить. Напряжённое внимание в соединении с неизбежным риском – постоянная и страшная неуверенность, победит ли осторожность игру случайностей, не опрокинет ли злая случайность расчёты осторожности, – занимает все силы и ума, и чувства, и торговля, таким образом, заключает в себе все прелести азартной игры, не нанося ущерба нравственности».

Вальтер Скотт, «Роб Рой»

1

В морозный январский вечер 1873 года в общем зале трактира Егорова ужинали двое молодых людей. Один из них, Александр Лансдорф, в форме гвардейского прапорщика, – светловолосый, худощавый, c тонкими чертами породистого лица, с меланхоличным взглядом синих глаз; второй, Алексей Бельский, в чёрных сюртуке и брюках, – «брюнет, лицом не дурен», смуглый, плотного телосложения, ироничный, весёлый, обаятельный, из тех, кто всегда душа любой компании и имеет успех у женщин.

Сидели на бархатных диванчиках за широким столом, лакомились чёрной икрой и горячими закусками, выпив каждый перед тем, одну за другой, по две рюмки водки, радовались новой встрече, шутили, смеялись, вспоминали былое и делились планами на будущее.

Знакомые ещё по кадетскому корпусу, они хранили давнюю дружбу детских лет, хотя виделись впоследствии редко: Лансдорф продолжил своё образование в военном училище в Петербурге, а Бельский – на историко-филологическом факультете Московского университета. Прапорщик в Москве оказался по пути в Оренбург, остановился в гостинице на Тверской на два дня, пригласив вручённой кухарке запиской доцента кафедры греческой словесности и древности встретиться в популярном городском заведении. Разговор коснулся сначала нового назначения Лансдорфа. Бельский поинтересовался, что привело того к решению сменить лейб-гвардии сапёрный батальон в столице на службу в пограничном регионе, полную невзгод и опасностей.

Лансдорф улыбнулся, ответил загадочно:

– Признаюсь честно, не только выполнение моего офицерского долга, требующего не отсиживаться в столице, заступая в караулы, маршируя по плацу и танцуя на балах, а понюхать пороху с оружием в руках, хотя это явилось главным.

– Так неужто ещё и несчастная любовь? – рассмеялся Бельский.

– Не угадал, мой друг, я хотя и потомок старинного саксонского дворянского рода, но чужд сентиментальности и скорее похож на фаталиста Германа из гениального пушкинского рассказа, чем на страдающего юного Вертера из повести Гёте.

Такое сравнение позабавило Бельского, он пошутил:

– Берегись, Александр, ведь Герман плохо кончил!

Лансдорф помрачнел на миг, но потом снова улыбнулся и заметил серьёзно:

– Пусть так, но я не могу не верить в Фатум, который заранее предопределил нам все наши поступки от рождения до смерти. Что до второй причины…Ты ведь знаешь, надеюсь, что достойная жизнь гвардейского офицера в Петербурге требует немалых средств.

– Однако твой отец…

Прапорщик перебил друга:

– Очень скуп на деньги, держит меня и сестру, говоря образно, на хлебе и воде. Но Анна ещё гимназистка, а вот я…

Лансдорф вздохнул тяжело, замолчал, задумался, потом продолжил:

– Моя покойная матушка очень уж любила своего мужа, моего отца, завещала ему и три крупных имения, и солидный банковский капитал, бывшие её личной собственностью. А он, стыдно сказать, тратит много лет деньги на молоденьких балерин Михайловского театра и актрисок Александринки, кутит в ресторациях, каждый год путешествует по Европе, экономя на собственных детях. Я получил достоверные сведения, что Генеральный штаб заканчивает сейчас подготовку похода на Хивинское ханство под общим управлением командующего Туркестанским военным округом генерал-адъютанта Кауфмана. В Оренбургском округе совсем нет сапёров, сейчас там созданы при двух линейных батальонах инженерные команды и по просьбе наказного атамана Уральского войска направлены из столицы несколько сапёрных офицеров, в том числе и твой покорный слуга. Итак, жребий брошен и Рубикон перейдён. Со временем я унаследую отцовское состояние, которое позволит вернуться в гвардию. Если останусь жив, конечно. Но хватит о грустном, расскажи-ка мне, как и чему ты учишь своих студентов.

– Чему-нибудь и как-нибудь, как сказал поэт, – снова пошутил Бельский, – а если серьёзно, то читаю лекции по истории Древней Греции и продвижению эллинов на восток, к Тавриде, Меотийскому озеру и Танаису. Летом участвую в археологических экспедициях в Северном Причерноморье, так что круглый год занимаюсь любимым делом.

– А значит чувствуешь себя счастливым человеком?

– Пожалуй.

– И по-прежнему не намерен пока начинать семейную жизнь?

– Вот стану профессором – тогда и женюсь! – беззаботно ответил Бельский.

Прапорщик слушал друга, в глубине души представлял себя на его месте – спокойная размеренная жизнь в Первопрестольной, университет, лекции, летние поездки на юг. Но не слишком ли аккуратно и строго всё регламентировано, не скучно ли заниматься рутиной день за днём, месяц за месяцем, год за годом?

Побеседовав ещё с час и затем расплатившись щедро, решили пройтись пешком по центральным улицам города. Морозная пыль торопящихся куда-то троек и пароконных экипажей, луна, круглая и бледная, в полнолуние взамен фонарей с дорогим керосином освещённые её лучами тротуары, нарядные витрины магазинов на Кузнецком и на Тверской историку настроение подняли, а офицеру навеяли печаль. Прощаясь с Бельским у входа в гостиницу, Лансдорф сказал:

– Как знать, Алёша, может быть встречались мы в последний раз, так не поминай меня лихом, если что…

Бельский ответил взволнованно:

– И думать об этом не смей, жду нашей новой встречи и надеюсь увидеть тебя живым и здоровым, в новом звании и с орденом на груди.

Прапорщик тихо проговорил:

– Я тоже на это надеюсь, но всё в руках Всевышнего. Прощай, Алёша, Бог даст – свидимся.

Обнялись крепко и Лансдорф скрылся за гостиничной дверью. Алексей Васильевич, медленно двигаясь по Тверской улице в сторону Страстного монастыря, размышлял о превратностях военных действий, когда жизнь или смерть генералов, офицеров и солдат зависели от множества случайностей. Порой Бельский жалел, что в юности слабое здоровье не позволило ему после выпуска из кадетского корпуса выбрать военное учебное заведение для продолжения образования с последующей службой в гвардейских или армейских частях, которой посвятили себя его рано умерший отец и погибший в Крымской войне дед. Поездки на раскопки, физический труд, жаркое южное солнце и целебный степной воздух лёгкие излечили быстро, но офицерский мундир остался недоступным, поздно было начинать всё с начала.

Через сорок минут, добравшись на извозчике до доходного дома на Ордынке, Бельский поднялся по грязноватой лестнице на третий этаж, отпер входную дверь и вошёл в прихожую небольшой квартиры, которую снимал уже несколько лет. Пожилая кухарка Лукерья оставила ему ужин на столе в кухне, но есть после трактира совсем не хотелось. Он зажёг свечу, сел у окна, задумался, глядя на светлый диск в ночном небе. В отличие от Лансдорфа, Бельский в дальнейшем мог рассчитывать только на себя. Родители скончались давно, подмосковное поместье продали для уплаты долгов. Во время учёбы в университете Алексея поддерживал финансово холостяк-дядя, надворный советник по почтовому ведомству, но после получения высшего образования племянник от этой помощи вежливо отказался. Потребности у него были скромные, одному зарплаты хватало, но вот семью содержать выглядело проблематично. Другое дело – получить кафедру, стать профессором…

С недавних пор подобные планы грозили превратиться для Бельского в idee fixe. Три месяца назад в доме дяди познакомился Алексей с его давним приятелем Иваном Петровичем Давыдовым, учителем истории и директором мужской гимназии. Нашлось немало общих тем для разговора, рассказы Алексея о находках в древних курганах в донских и кубанских степях добродушного, эмоционального, словоохотливого Ивана Петровича очень заинтересовали. Приглашённый Давыдовым в гости, Бельский был представлен жене и дочери хозяина уютного дома в одном из арбатских переулков. Ирина Ивановна, миловидная стройная блондинка, произвела на доцента сильное впечатление. Он продолжил бывать у Давыдовых, дважды посетил с девушкой премьеры в Малом театре, с каждой новой встречей всё более убеждаясь в её уме, образованности, чувстве юмора. Влюбившийся всерьёз Бельский готов был хоть завтра просить руки Ирины у её родителей, но порыв этот сдерживал денежный вопрос. Положим, месячный доход доцента в сто двадцать рублей превышал учительский оклад, не достигающий и ста, но экстраординарный профессор получал двести рублей в месяц, а ординарный – триста. Только такая перспектива могла обеспечить его будущей жене и их детям достойную жизнь в Москве.

После защиты магистерской диссертации Бельскому оставался всего один шаг до докторской, открывающей дорогу к профессорскому званию, однако стать доктором наук было очень непросто и часть профессоров так до конца своих дней и оставались магистрами. Однако Алексей, честолюбивый и уверенный в себе, накопив немало материалов по результатам археологических экспедиций, уже мечтал о заказе отдельного зала в трактире «Саратов» у Дубровина, где частенько проводились многолюдные диссертационные обеды счастливыми неофитами университетской науки. Впрочем, не всё шло гладко. Присуждение докторской степени в очень большой степени зависело от его учителя и наставника Викентия Антоновича Каменского, а в последнее время отношения их складывались непросто. Старая профессура внимательно и часто чересчур придирчиво смотрела на молодую поросль кандидатов и магистров, видя в них конкурентов за немногочисленные вакансии высших преподавательских должностей. Каменский, историк бесспорно талантливый, но при этом человек самолюбивый, обидчивый, язвительный, острый на язык, ревниво наблюдал за тем, как лекции Бельского пользуются всё большей популярностью студентов, его же собственные, подготовленные много лет назад, тускнеют на их фоне. Прекрасно понимая это, Алексей решил завтра же поговорить с Викентием Антоновичем и расставить все точки над «i». Он очень надеялся, что сумеет убедить Каменского в своём уважении и лояльности.

Перед сном Бельский снова вспомнил недавнее прощание с прапорщиком Лансдорфом. Пессимизм друга огорчал, но хотелось верить, что ничего плохого с ним не случится. Александр был единственным близким другом, очень не хотелось бы его потерять.

2

На следующий день Бельский читал лекцию, посвящённую греко-персидским войнам. В зале на сто человек не было видно свободных мест, студенты с большим вниманием слушали любимого преподавателя, многие успевали ещё и конспектировать. В числе прочего, реформы Александра II коснулись высшего образования, уже десять лет как действовал новый университетский устав, согласно которому поступить в университет в России мог любой юноша, окончивший гимназию и достигший семнадцати лет. Кроме того, большие права по самоуправлению получали Университетские Советы, избирающие ректора, выборными стали также должности проректоров, инспекторов, деканов факультетов и профессоров, больше средств выделялось на научную и учебную деятельность. Среди студентов появилось немало выходцев из семей разночинцев, для которых диплом служил основой для дальнейшей карьеры в государственных органах и коммерческих компаниях.

Блестящая эрудиция, глубокое знание предмета, склонность к импровизации и всеми признанное ораторское искусство позволяли Бельскому не просто пересказывать скучные факты с привязкой к участникам и датам, но умело, подобно автору исторического романа, представлять аудитории выдающиеся события и героических личностей. Он и сам получал удовольствие от своих ярких, насыщенных метафорами и парадоксами выступлений, в которых Дарий и Фемистокл, Ксеркс и Леонид выглядели так, словно жили, сражались и умирали совсем недавно, а не две с половиной тысячи лет назад.

Закончив говорить и заслужив продолжительные аплодисменты, Бельский быстро покинул зал и направился в кабинет Каменского. Викентий Антонович в свои шестьдесят два года выглядел ещё старше – невысокий, седобородый, с умным некрасивым лицом, он постоянно сутулился и шаркал левой ногой, но при этом на кафедре преображался, редко пользовался конспектом и без запинки излагал его содержимое, давно уже выученное наизусть. При появлении доцента Каменский встал из-за стола, сделал несколько шагов навстречу Бельскому, энергично пожал ему руку, сказал, чуть улыбнувшись:

– Рад видеть у себя, уважаемый коллега. Надеюсь, ваше выступление, как всегда, имело успех.

А подумал совсем другое – мальчишка преуспевает, купается в лучах дешёвой популярности, фамильярничает со студентами. И старается всеми силами затмить собою учителя.

Бельский только пожал плечами, ответил примиряюще:

– Мне трудно судить об этом, Викентий Антонович.

– Не стоит лицемерить, мой дорогой, – усмехнулся Каменский. – Аудитория, конечно же, была набита до отказа, овации долго не прекращались…Разумеется, такая оценка приятна, но не забывайте, прошу вас, что университет наш – это не Большой театр, а вы не модный тенор. Необходимо соответствовать своему статусу учёного, а не шута горохового.

Это уже близко было к оскорблению, вызванному очевидной завистью, Бельский побледнел от гнева. Будучи по матери потомком присягнувшего Борису Годунову татарского мурзы, Алексей обладал взрывным темпераментом, и лишь воспитанная в кадетском корпусе сила воли удержала его сейчас от хлёсткого ответа. Между тем профессор, понимая, что сказал лишнего, перевёл разговор на другую тему.

– У вас ко мне дело? – поинтересовался он притворно-вежливо.

Бельский ответил:

– Да, Викентий Антонович, я подготовил материалы для защиты докторской диссертации и хочу попросить вас ознакомиться с ними и высказать свои замечания.

– Что же это за материалы, позвольте спросить?

– Это результаты, полученные мною в период летних археологических экспедиций за последние три года, проанализированные и обобщённые.

– Но я как раз хотел предложить вам использовать их в качестве основы для монографии, которая сделает нас соавторами. Предисловие и выводы за мной, основная часть – ваша, на титульном листе будут две фамилии – Каменский и Бельский. Что скажете, коллега?

Профессор с насмешкой поглядел на ученика, не сомневаясь в его согласии. Ещё бы, вчерашнему студенту встать в один ряд с маститым учёным! Но он ошибся.

– Простите, но материалы нужны мне для диссертации, – негромко произнёс Бельский.

– Торопитесь отправить старика на покой и занять моё место? – с нескрываемой злостью скорее не спросил, а констатировал Каменский, – да уж, пригрел я змею на груди!

– Скорее вы хотите воспользоваться чужим! – забывая о последствиях воскликнул его оппонент.

Профессор побагровел и начал говорить всё громче, срываясь на крик, брызжа слюной:

– Да как вы смеете, недоучка, сопляк, обвинять в воровстве своего благодетеля! Я уважаем и ректором, и попечителем, и Советом, а вы всего лишь наглый выскочка с потугами на оригинальность! Вот отсюда немедленно, забудьте навсегда обо мне как о своём научном руководителе!

Бельский резко повернулся и вышел, осознав мгновенно необратимость случившегося. Потом медленно шагал по длинному коридору, пытаясь найти достойный выход из сложившегося положения. Зря ведь пошёл на конфликт, принялся выяснять отношения, критиковать надменного старика, словно это могло что-то изменить. И вот все планы разом рухнули. И что же теперь делать, позвольте спросить?

И тут к нему приблизился невысокий черноволосый студент второго курса, попросивший почтительно уделить ему пару минут.

– Я слушаю вас, Неклюдов, – сухо произнёс Алексей Васильевич, – но прошу быть кратким – у меня сегодня полно дел.

– Я, собственно, выполняю просьбу Дмитрия Девятина, – робко проговорил юноша.

Девятин отличался большой любовью к античной истории, отлично учился и был у Бельского на хорошем счету.

– А что с Митей, я что-то давно не видел его? – поинтересовался он.

– Девятин тяжело болен, Алексей Васильевич и просил вас посетить его как можно скорее.

Бельскому стало стыдно своего официального тона.

– Хорошо, но где он проживает?

– В одном старом барском доме на Большой Бронной улице, я могу проводить вас.

– Тогда едем сейчас же, – без колебаний согласился Бельский.

На извозчике от Моховой до «Латинского квартала» Москвы между двумя Бронными и Палашевским переулком добрались быстро. Ветер стих, небо заволокло серыми мрачными тучами и повалил густой снег. Неказистые деревянные жилые здания, немощёные дороги и тротуары в самом центре города выглядели жалко и убого, обитающие здесь студенты одевались кто во что горазд – потёртые пальто на «рыбьем меху», стоптанные сапоги и валенки, не греющие в мороз фуражки и романтичные шляпы с широкими полями.

В маленькой комнатке стояли впритык четыре кровати, расшатанный стол и один единственный табурет, на стене висела полка с учебниками. На одной из кроватей лежал измождённый Девятин, длинноволосый и очень худой юноша, с бледным лицом, на котором выделялись сверкающие болезненным блеском тёмные глаза.