Kitobni o'qish: «Веленью Божьему, о муза, будь послушна! Книга 2. Злодейка-западня»

© Евгений Кузьменков, 2024

© Интернациональный Союз писателей, 2024

* * *

От автора

Для начала рассмотрим неподражаемую басню И. Крылова «Чиж и Голубь». В ней Иван Андреевич эзоповым языком выразил своё отношение к Новому Завету.

 
Чижа захлопнула злодейка-западня:
Бедняжка в ней и рвался, и метался,
А Голубь молодой над ним же издевался.
«Не стыдно ль», – говорит, – «средь бела дня
Попался!
Не провели бы так меня:
За это я ручаюсь смело».
Ан смотришь, тут же сам запутался в силок.
И дело!
Вперёд чужой беде не смейся, Голубок.
 

Очень короткое произведение несёт мощный нравственный заряд. Используя принцип противопоставления, в десяти строках Иван Андреевич излагает великую мудрость Нового Завета.

Чиж – любимейшая человеком певчая птица, издающая характерный свист и писк, сообразительная и доверчивая. Чиж – аллегория Иисуса Христа; птица, зовущая в Царство Божье на Земле и приносящая в дом радость, чего не скажешь о важном высокомерном Голубе, который списан с апостола Павла.

Басня использует выразительные средства:

– риторические восклицания: «Не стыдно ль, попался!» – реплика Голубя имеет издевательский подтекст, нотку превосходства в отличие от «И дело (поделом)!» Эта фраза подчёркивает эмоции автора, его симпатии на стороне Чижа;

– «злодейка-западня» является скрытой метафорой Голгофского креста, так как автор сочувствует своему персонажу, попавшему в затруднительное положение;

– многосоюзие «и рвался, и метался» подчёркивает множественность действий Чижа, каждое из которых значимо, но безрезультатно;

– слово с уменьшительно-ласкательным суффиксом «бедняжка» имеет сочувственный оттенок;

– фразеологизм «средь бела дня» значит «у всех на виду» – намёк на то, что Чиж (Иисус Христос) был оскорблён публично.

В силок потом попался Голубь. Попался в приспособление для ловли птиц в виде петли. «И дело!» – «по заслугам» или «справедливо». Автор испытывает удовлетворение оттого, что Голубь наказан. Мораль басни в том, что люди, обладающие большим самомнением, уверенные в своей непогрешимости, часто сами попадаются в «западни». Произведение в конечном счёте осуждает человеческую гордыню – мать всех пороков. Бахвальство делает человека неосмотрительным, может привести к большой беде. Но ему никто не посочувствует и не протянет руку помощи. Фигурально говоря, до человека, который ставит себя выше других, трудно дотянуться в случае, когда помощь понадобится ему самому.

Но миниатюрное произведение имеет ещё один подтекст. Автор не зря подчёркивает молодость Голубя (апостола Павла): басня также осуждает самонадеянность молодых, их нежелание учитывать опыт старших поколений, пренебрежительное отношение к нему. Между тем такие жизненные установки порой приводят к непоправимым ошибкам, которые могут предопределить жизнь человека, искалечить её, оказать фатальное влияние на судьбы всего человечества.

Нет сомнения в том, что И. Крылов в басне «Чиж и Голубь» показал свою сокровенную боль о неудавшемся воплощении Царства Божьего на Земле из-за безвременной смерти Иисуса Христа на Голгофском кресте.

Центральной фигурой нашего повествования является Иисус Христос. При этом мы скорбим из-за Его крестной смерти в возрасте тридцати трёх с небольшим лет, отвергаем эту казнь, не считаем её за благое дело, якобы освободившее человечество от первородного греха. В настоящее время всё ещё действует Ветхий Завет. «Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небелёной ткани, ибо вновь пришитое отдерёт от старого, и дыра будет ещё хуже. Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие; а иначе прорываются мехи, и вино вытекает, и мехи пропадают; но вино молодое вливают в новые мехи» (Мк. 2:21, 22). Тем не менее до сего дня Новый Завет не обязателен для исполнения.

Нравственное учение Христа построено на фундаментальном утверждении о Царстве Божием как о реальности не только будущего, посмертного существования, но и земной жизни человека. По словам Иисуса, Царство Небесное силою берётся (Мф. 11:12), и употребляющие усилие Его последователи восхищают его, то есть добиваются этой жизни здесь, на Земле. В притчах Иисуса Царство Божие уподобляется семени, брошенному в землю; зерну горчичному; закваске в тесте; сокровищу, скрытому на поле; драгоценной жемчужине; неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода; царю, который захотел сосчитаться с рабами своими; хозяину дома, нанявшему работников в виноградник свой; царю, сделавшему брачный пир для сына своего. Свой путь, истину и жизнь Иисус Христос демонстрировал человечеству на Земле, а не на Небе. Стремление Его последователей скорее соединиться с Иисусом на Небесах изначально ошибочно и принесло множество напрасных жертв среди лучших людей на Земле.

Предисловие

Не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым

(Быт. 6:3)

Наше повествование идёт от «Истока». Исток – Сам Христос. Исток – место, где рождается «Солнце правды». Мы уверены, что приближается день триумфальной победы Его великого учения. Со словами: «Господи, куда идёшь?» – апостол Пётр обращался к Христу дважды. Первый раз во время Тайной Вечери, когда обещал положить за Него душу свою (Ин. 13:36, 37), но вскоре трижды от Него отрёкся. Второй раз – при обстоятельствах, дошедших до нас в предании.

Во времена правления императора Нерона начались одни из самых жестоких гонений на христиан. Апостол Пётр, бывший в то время в Риме, видевший, что их преследуют и предают мучениям и казням, паства рассеяна, а Римская Церковь разрушена, – в очередной раз дрогнул и, поддавшись убеждениям немногих оставшихся христиан, покинул Рим. Несомненно, что тогда власть и авторитет в христианской общине получили Павел и его компания. Иисус это предвидел и предупреждал слабовольного Петра:

«Истинно, истинно говорю тебе: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострёшь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведёт, куда не хочешь» (Ин. 21:18). Таким «другим» оказался Павел.

Смятение Петра происходило оттого, что Иисус будто бы добровольно нёс Свой крест. Он вспоминал, что был несправедлив суд Иисуса. Его вели под конвоем римских легионеров, заставили нести крест, били и издевались. Он знал, что Иисус любил жизнь, приходил строить на Земле Царство Божье. «И шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нём. Иисус же, обратившись к ним, сказал: дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо приходят дни, в которые скажут: блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сосцы непитавшие! тогда начнут говорить горам: падите на нас! и холмам: покройте нас! Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет?» (Лк. 23:2731). Всё это исполнилось вскоре как наказание Божье.

Петру под влиянием Павла причудилось, что он встретил Христа на пути в Рим. В глубоком смятении он спросил Его: «Господи, Куда ты идёшь?» – на что Иисус ему отвечал: «Я иду в Рим, чтобы снова быть распятым». Пётр понял, что опять ошибся, и пожелал избавиться от своего креста. Он молча развернулся и пошёл обратно в Рим, где и был приговорён к распятию. Он свой жизненный путь завершил напрасно. Сегодня из-за малодушия Петра книжники и фарисеи снова захватили духовную и светскую власть. Современное фарисейское христианство стремительно деградирует. Сейчас регресс общественных отношений всем очевиден. Мы среди современных христиан наблюдаем откат к более примитивному, низкому уровню, образу жизни и сегодня ждём Иисуса Христа, когда Он снова скажет: «Я иду в Рим, чтобы победить». С такими же словами Иисус Христос обращается к нам: «Куда идёшь, человек? На правильном ли ты пути?..» И хорошо, если мы Его слышим.

Передовые представители социальной мысли сознавали себя пред некоторой «новой эрой», которая хоронила все старые «предрассудки» и впервые в девятнадцатом веке ставила человечество на настоящую «разумную дорогу». Горделивое чувство радости, подчёркивает А. Ермаков¹, наполняло тогда сердца людей. Почему же началом исторической катастрофы России стало именно девятнадцатое столетие? «Век девятнадцатый, железный, воистину жестокий век», – это слова А. Блока из поэмы «Возмездие». В девятнадцатом веке торжествуют материальные интересы (экономические доктрины, банки, федерации, облигации), это время бездуховное и безнадёжное («человек брошен в беззвёздную и тёмную мглу» – метафора, которая раскрывает ощущения человека в окружающем его мире, его взаимоотношения с миром). Это век, заполненный тёмными делами. Это век, в котором незримые правители разжигают войны. Это век отсутствия осмысленной жизни, гуманистических начал. По какой причине этот поистине золотой век российской культуры оказался началом самого страшного государственного кризиса и культурного упадка за всю историю России? Наверное, слишком непоколебима была вера как в конечное торжество просвещения, так и в то, что суть этого «просвещения» уже найдена, источники и носители его известны, остаётся лишь черновая работа по «цивилизации» народа, который надо вывести из «первобытно-дикого» состояния.

Лейтмотивом всего «золотого века русской культуры», как и сейчас, оказалось гордое самодовольство тех, кто провозгласил себя «просвещёнными». Между тем «просвещение» почему-то распространялось не так быстро, как бы этого они хотели. Народ безмолвствовал. Не очень заметное современникам, это молчание издалека слышится нам очень отчётливо и страшно. Самое наполненное событиями столетие в русской истории, восхищающее своей небывалой активностью не только историков, но и современников, поражает тишиной. Ни одного серьёзного народного движения, ни одного вождя не вышло из среды крестьянства. История России XIX века оказывается в наименьшей степени народной историей. Народ – чужой на этом пиру мыслителей. Земские соборы, мощное самоуправление на местах, наконец, возможность бунта – всё это в своё время заставляло и власть, и высшие слои общества не только считаться с «землёй», но и допускать её к решению будущего страны. «Земля» сама была свято уверена в этом праве. Последним её выступлением была пугачёвщина.

После её подавления в крестьянстве почти на сто тридцать лет воцаряется тишина, перемежаемая мелкими и редкими волнениями. И всё же нельзя сказать, что крестьянство молчало. «Где народ, там и стон», – сокрушался Некрасов. Этот тяжёлый стон слышался по всей России с 1812 года, когда «земля» в последний раз пыталась доказать свою бескорыстную преданность престолу.

Новая концепция исторического развития появилась в контексте социализма. Происходило осознание экономических противоречий общества. Центральной проблемой стал труд и его подчинение капиталу. В первой половине XIX века появились труды А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна и ряда других социалистов-утопистов. В соответствии с их представлениями, в справедливом общественном устройстве важную роль должны играть идеи о труде как наслаждении, расцвете способностей человека, стремлении к обеспечению всех его потребностей, централизованном планировании, распределении пропорционально труду. Роберт Оуэн не только занимался разработкой теоретической модели социалистического общества, но и на практике осуществил ряд социальных экспериментов по внедрению таких идей в жизнь. В России наиболее крупными представителями утопического социализма были А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский. Прекрасно описал Пьер-Жан Беранже особенности девятнадцатого века в стихотворении «Безумцы»:

 
Оловянных солдатиков строем
По шнурочку равняемся мы.
Чуть из строя выходят умы:
«Смерть безумцам!» – мы яростно воем.
Поднимаем бессмысленный рев,
Мы преследуем их, убиваем —
И статуи потом воздвигаем,
Человечества славу прозрев.
 
 
Ждёт Идея, как чистая дева,
Кто возложит невесте венец.
«Прячься», – робко ей шепчет мудрец,
А глупцы уж трепещут от гнева.
Но безумец-жених к ней грядёт
По полуночи, духом свободный,
И союз их – свой плод первородный —
Человечеству счастье даёт.
 
 
Сен-Симон всё своё достоянье
Сокровенной мечте посвятил.
Стариком он поддержки просил,
Чтобы общества дряхлое зданье
На основах иных возвести, —
И угас, одинокий, забытый,
Сознавая, что путь, им открытый,
Человечество мог бы спасти.
 
 
«Подыми свою голову смело! —
Звал к народу Фурье. – Разделись
На фаланги и дружно трудись
В общем круге для общего дела.
Обновлённая вся, брачный пир
Отпирует земля с небесами, —
И та сила, что движет мирами,
Человечеству даст вечный мир».
 
 
Равноправность в общественном строе
Анфантен слабой женщине дал.
Нам смешон и его идеал.
Это были безумцы – все трое!
Господа! Если к правде святой
Мир дороги найти не умеет —
Честь безумцу, который навеет
Человечеству сон золотой!
 
 
По безумным блуждая дорогам,
Нам безумец открыл Новый Свет;
Нам безумец дал Новый завет —
Ибо этот безумец был богом.
Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло —
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь!²
 

В начале 1800-х годов Роберт Оуэн в фабричном посёлке Нью-Ланарке (Шотландия), обслуживающем бумагопрядильную фабрику, на которой он являлся директором³, провёл ряд успешных мероприятий по технической реорганизации производства и обеспечению социальных гарантий рабочим. В 1825 году в штате Индиана (США) Оуэн основал трудовую коммуну «Новая гармония», деятельность которой закончилась неудачей.

Главным зачинщиком конфликта в России было всё-таки не самодержавие. Александр I всю жизнь очень хорошо помнил о судьбе своего отца, который пытался хоть как-то уравнять дворянство в правах с другими высшими сословиями. Павел I поплатился за это не только жизнью, но и посмертной репутацией. Два века без каких-либо сомнений враждующие исторические школы единодушно поливали грязью императора, ставшего на защиту «благородного сословия».

Только сейчас к нам начинает возвращаться трагический образ самодержца, столкнувшегося с тем, что государственное управление, а главное – монополию на «просвещение» медленно забирает в свои руки новоявленная олигархия. В 1825 году «прогрессивное общественное мнение», разработав программу полного переустройства России, вышло на Сенатскую площадь уже с оружием в руках. Николай I с трудом подавил восстание, но уже не смог примириться с дворянством, вставшим в глухую оппозицию. Отныне у империи появился ещё один страшный враг.

Конечно, глупо подозревать всех декабристов в корыстных целях, желании устроить личное благополучие. Однако многие из них, боровшихся «за народное счастье» и даже готовых пойти за него на смерть, понимали это счастье очень своеобразно.

Так, Иван Якушкин по приезде из Франции собирался освободить своих крестьян и был крайне удивлён их сопротивлением⁴.

Дело в том, что освобождение планировалось по английскому образцу, то есть без земли. Крестьяне, несколько по-иному представлявшие свободу и хорошо помнившие, что предки Якушкина получили их от государства вместе с землёй, так и сказали своему господину: «Нет, барин, пусть лучше мы будем ваши, а земля всё же будет наша!» Из случившегося один из главных представителей «прогрессивной общественной мысли России» первой половины XIX столетия делает выводы о рабском характере русского крестьянина, ценящего имущество (землю!) выше свободы; о его нравственной неразвитости, отсталости мышления от других европейских народов. Русский барин не желал, не хотел понимать ничего, кроме любезных его сердцу идеалов Великой французской революции. По этим-то идеалам декабристы, а потом и народовольцы, и кадеты, и эсеры, и социал-демократы пытались заставить жить всю русскую землю. При всём этом на действиях образованных российских сословий XIX века лежит печать странной раздвоенности. С одной стороны, это вечные оппозиционеры, едва ли не главным занятием которых было «воплощённой укоризною стоять перед отчизною⁵». Причём укор бросался не только власти, но и «тёмному, невежественному, забитому», не соответствующему мировым стандартам крестьянству.

Всё лучшее, что мы сейчас имеем в искусстве, вся наша классика, было создано в XIX веке. Многие представители дворянства и разночинной интеллигенции очень остро ощущали всю непрочность и беспочвенность созданной ими культурной среды. Но, к сожалению, это только усиливало их просветительский радикализм. Все мощные общественные движения XIX века, начиная с декабристов и заканчивая марксистами, старались насильно втащить мужика в «светлое завтра», где, как они надеялись, все противоречия исчезнут сами собой. Проявлялась поразительная нечуткость к ходу исторического процесса, главное внимание уделялось реформе или революции. В то же время творцы художественной культуры, – особенно Пушкин, Гоголь, Лесков, Достоевский, – интуитивно передавали в своих произведениях чувство тревоги и опасения за возможное будущее России, предощущая её страшную историческую судьбу. Но современники находили в их книгах либо эстетическое удовлетворение, либо призывы к изменению существующего строя. Русская литература, по сути своей, была пророческой. Высшая управленческая элита империи всех опасалась и никому не доверяла. Глава русского народа милостью Божией всё больше превращался в управляющего бюрократической системой. Дворянство и интеллигенция открыто презирали самодержавие, народ уже очень мало на него надеялся. Но ещё более тяжёлая ноша выпала на долю осмеянной «просвещением» Церкви. Официально поддерживаемая государством, она больше страдала, чем выигрывала от этой поддержки.

Значительная часть революционеров – от Чернышевского до Сталина – получила начальное духовное образование. Знатные прихожане, формально исполняющие обряды и открыто смеющиеся над самыми священными таинствами… Всё это способно вызвать скорее жалость или возмущение, чем почтение.

Если оценивать не число атеистов, а твёрдость убеждений, XIX век был куда более безбожен, чем XX. Разумеется, подлинно церковная жизнь не прерывалась, она только шла сокровенно, готовясь к грядущим тяжёлым испытаниям. Оптина пустынь оказалась не только центром возрождения древнерусского духовенства, но и крупнейшей издательской базой святоотеческой литературы. Совсем не случайно первая половина века стала временем явления в России такого столпа веры, как преподобный Серафим Саровский. И так же не случайно, что вся «просвещённая» Россия от Сперанского до Пушкина его не заметила. Точно так же незамеченной широкой пореформенной общественностью осталась деятельность святителя Игнатия (Брянчанинова), а затем Иоанна Кронштадтского. И всё-таки девятнадцатое столетие значит для России очень много. Люди этого века оставили нам в наследство не силу, богатство или даже мудрость, а самих себя. Во всей российской истории не было времени, настолько богатого личностями.

Каждый из этих людей сам по себе – целая вселенная. В каждом можно увидеть моменты прошлого, настоящего и будущего страны. Перед Россией встал в начале XIX века вопрос, который начал принимать всё большую остроту. Этот вопрос вновь и вновь возвращался – и возвращается. Вопрос жёсткий и неотвратимый: что делать, чтобы всем было хорошо жить, в полном согласии и справедливости, без драк и войн. И Чернышевский был отнюдь не первым, кто поставил этот вопрос. И он даже дал на него свой ответ.

Но история этого вопроса очень длинная. Можно сказать, вечная. Поскольку, как только между людьми появлялось удручающее понимание того, что они не равны и одни из них живут лучше, чем другие, люди тут же начинали спрашивать: а почему так, а не иначе? Мы же все равны перед Богом, или, выходит, мы не равны? Но так не должно быть. Это неверно. И принимались искать ответ. И до сих пор ищут. Этот вопрос всечеловеческий. И он не решён и по сей день.

Рис. 1. Серафим кормит медведя. Фрагмент литографии «Путь в Саров», 1903

Вопрос этот не мог не прийти к нам, поскольку стремление к справедливости и равенству будет присутствовать в человеке всегда. И были попытки найти способ наилучшей самоорганизации людей в общество, отвечающее своей сутью духовным и материальным запросам каждого. Пытались найти ответ, можно сказать, лучшие из умов: философы века Просвещения, социалисты-утописты от Томазо Кампанеллы и Гракха Бабёфа до Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Они пришли со своими предложениями, иногда очень наивными и оригинальными. С тем и вошли в историю, благодаря этому имена их и известны.

Вопрос «Что делать?» появляется тогда, когда безмятежный покой покидает страну. Тогда противоречия во всём обществе – от сапожников до дворян – приобретают особую остроту. Спрашивают: «Куда же нам всем идти и что всем нам делать далее? Как нам всем вместе жить, чтобы не умереть и не исчезнуть?»

Вот девятнадцатый век и был для России этим самым временем. Что делать? Писатели и философы, политики и даже сам царь пытались дать свой ответ.

А художник? Он разве мог оставаться в стороне? Самые смелые брали в руки кисть, чтобы своими средствами живописи ответить на тот же вопрос. Вот как, например, Михаил Васильевич Нестеров.

Это его мысли о России отражены в картине «На Руси (Душа народа)». Закончена картина была в разгар Первой мировой войны и отразила тревогу художника за судьбу Родины. Нестеров пытается ответить на вопросы: «Кто мы? Откуда мы? Куда идём?» Художник показывает Россию во всей её духовной и интеллектуальной мощи. На правом плане обращает на себя внимание «Христова невеста» с горящей свечой в руке. На левом плане картины, в группе женщин в белых холщовых одеждах – «Христа ради юродивый», человек, добровольно принимающий облик умалишённого, чтобы жить по закону правды.

На картине «На Руси. Душа народа» вместе с народом идут христианские писатели и мыслители Достоевский, Толстой, Владимир Соловьёв. Нестеров особенно почитал Достоевского. За фигурой писателя он поместил его героя – «русского инока» Алёшу Карамазова. В Толстом он видел прежде всего мастера слова, но иронически относился к его христианским мудрствованиям. «Христианство» для этого, в сущности, нигилиста, «озорника мысли» есть несравненная тема.

Толстой помещён стоящим вне общей группы и как бы находящимся в сомнении, стоит ли присоединяться. Он уже отлучён от Церкви. Собравшиеся люди движутся вдоль берега Волги. Нестеров избирает эту реку фоном картины, помня о том, какую великую роль Волга играла в истории России. Перед толпой, намного опередив её, идёт мальчик в крестьянском платье, с котомкой за плечами и с расписным туеском в руке. Это смысловой центр картины. Художник хотел сказать словами Евангелия: «Не войдёте в Царство Небесное, пока не будете как дети». «Никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небелёной ткани: иначе вновь пришитое отдерёт от старого, и дыра будет ещё хуже. Никто не вливает вина молодого в мехи ветхие: иначе молодое вино прорвёт мехи, и вино вытечет, и мехи пропадут; но вино молодое надобно вливать в мехи новые» (Мк. 2:21, 22).

Именно ребёнок оказывается самым совершенным выражением души народа. Мальчик (Новый Завет) должен быть душой всего этого многоликого народа, который следует за ним. Нестеров этой картиной показал путь к спасению России, к истокам христианства. «Вот он, путь, – говорит художник, – которым надо нам всем идти ради спасения Руси». Все они идут за мальчиком, и каждый погружён в свои мысли. Они ведь даже и не смотрят на ребёнка, не следуют заветам Иисуса Христа. А вот видит мальчика, как ни странно, только ослепший солдат, вернувшийся с фронта. По мысли художника, искать Бога – значит через искупление страданием искать в себе ребёнка. Он ощущает сердцем идущего впереди. И вспоминается фраза: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5:8).

По мысли художника, истинное учение Иисуса Христа должно спасти не только Россию, но и человечество в целом. Нам в наше время интересно откровение святителя Николая Японского⁶. По личному ходатайству митрополита Санкт-Петербургского Григория (Постникова) ему было предоставлено место в Японии, а также присвоена учёная степень кандидата богословия без представления соответствующего квалификационного сочинения. Его наградили за доблестный проповеднический труд орденами Святого Владимира I степени, Святого Александра Невского с бриллиантами, Святого Александра Невского, Святой Анны I степени, Святого Владимира II степени.

Решением Священного синода Московского патриархата 10 апреля 1970 года Николай Японский причислен к лику святых. Его канонизация, совершенная в рамках международной деятельности Русской православной церкви, прошла тихо и незаметно, таково было условие японских властей. Служба ему была написана митрополитом Ленинградским и Новгородским Никодимом (Ротовым) и опубликована в 1978 году. Вот как из-за границы видел свою Родину Николай Японский: «Бьют нас японцы, ненавидят нас все народы. Господь Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе? За что бы нас любить и жаловать? Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей; простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежественен и груб до последней степени; служивый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех ступенях служения – поголовное, самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть. Верхний класс – коллекция обезьян, подражателей и обожателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного; духовенство, гнетомое бедностью, – до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?.. И при всём том мы – самого высокого мнения о себе: мы только – истинные христиане, у нас только – настоящее просвещение, а там – мрак и гнилость. А сильны мы так, что шапками всех забросаем… Нет, недаром нынешние бедствия обрушиваются на Россию – сама она привлекла их на себя. Только сотвори, Господи, Боже, чтобы это было наказующим жезлом Любви Твоей! Не дай, Господи, вконец расстроиться моему бедному Отечеству! Пощади и сохрани его⁷!» Русское Отечество правящий им класс делает глупым и бесчестным. «Не морская держава Россия. Бог дал ей землю, составляющую шестую часть света и тянущуюся беспрерывно по материку, без всяких островов. И владеть бы мирно ею, разрабатывать её богатства, обращать их во благо своего народа, заботиться о материальном и духовном благе обитателей её. А русскому правительству всё кажется мало, и ширит оно свои владения всё больше и больше – да ещё какими способами! Маньчжурией завладеть, отнять её у Китая – разве доброе дело? «Незамерзающий порт нужен». На что? На похвальбу морякам? Ну, вот и пусть теперь хвалятся своим неслыханным позором поражения. Очевидно, Бог не с нами был, потому что мы нарушили правду. «России нет выхода в океан». Для чего? Разве у нас здесь есть торговля? Никакой. Флот ладился защищать горсть немцев, ведущих здесь свою немецкую торговлю, да выводить мелких торговцев в больших своими расходами, много противозаконными. Нам нужны были всего несколько судов, ловить воров нашей рыбы, да несколько береговых крепостей. В случае войны эти же крепости защитили бы имеющиеся суда и не дали бы неприятелю завладеть берегом. «Зачем вам Корея?» – вопросил я когда-то адмирала Дубасова. «По естественному праву она должна быть наша, – ответил он. – Когда человек протягивает ноги, то сковывает то, что у ног. Мы растём и протягиваем ноги, Корея – у наших ног, мы не можем не протянуться до моря и не сделать Корею нашей». Ну вот и сделали! Ноги отрубают! И Бог не защищает Свой народ, потому что он сотворил неправду. Богочеловек плакал об Иудее, однако ж не защитил её от римлян. Я, бывало, твердил японцам: «Мы с вами всегда будем в дружбе, потому что мы не можем столкнуться; мы – континентальная держава, вы – морская. Мы можем помогать друг другу, дополнять друг друга, но для вражды никогда не будет причины». Так смело это я всегда говорил до занятия нами отбитого у японцев Порт-Артура после китайско-японской войны. «Боже, что это они наделали!» – со стоном вырвавшиеся у меня первые слова боли, когда я услышал об этом нечистом акте русского правительства. Видно теперь, к какому бедствию это привело Россию. Но поймёт ли она хоть отныне этот грозный урок, даваемый ей Провидением? Поймёт ли, что ей совсем не нужен большой флот, потому что она – не морская держава? Царские братья стояли во главе флота доселе (сначала – Константин Николаевич, потом, доселе, – Алексей Александрович), требовали на флот, сколько хотели, и брали, сколько забирала рука.

Беднили Россию, истощали её средства – на что? Чтобы купить позор! Вот теперь владеют японцы миллионными русскими броненосцами. Не нужда во флоте создавала русский флот, а тщеславие; бездарность же не умела порядочно и вооружить его, оттого и пошло всё прахом. Откажется ли ныне Россия от не принадлежащей ей роли большой морской державы? Или всё будет в ослеплении – потянется опять творить флот, истощать свои средства, весьма нужные на более существенное, на истинно существенное – как образование народа, разработки своих внутренних богатств и подобное⁸?»

Русско-японская война велась между двумя империями за контроль над Маньчжурией и Кореей. Это была первая большая война с применением новейшего оружия: дальнобойной артиллерии, броненосцев, миноносцев. Война вспыхнула в результате обострения экономических и политических противоречий.

Экономические противоречия: строительство Китайско-восточной железной дороги, совместно с Китаем, и российская экономическая экспансия в Маньчжурии; аренда Россией Ляодунского полуострова и Порт-Артура.

Политические причины: борьба за сферы влияния в Китае и Корее; война как средство отвлечения от революционного движения в России.

Россия тогда, обладая, как и теперь, огромным военным потенциалом, надеялась на быструю победу. Однако её военные ресурсы на Дальнем Востоке оказались значительно слабее японских. Пополнение армейских частей в ходе войны было недостаточным из-за значительной отдалённости театра военных действий и слабой пропускной способности Транссибирской магистрали. Военно-морской флот России на Дальнем Востоке количественно и качественно уступал японскому. Стратегические ресурсы были истощены казнокрадством военных чиновников⁹. Катастрофически не хватало финансов из-за экономического кризиса и промышленного застоя. Россия оказалась также в международной политической изоляции, так как её союзник, Франция, заняла нейтральную позицию, а Великобритания и CHIA, не желая её закрепления на Дальнем Востоке, активно помогали Японии. В феврале 1905 года японцы заставили отступить русскую армию в генеральном сражении при Мукдене, а 14 (27)-15 (28) мая 1905 года в Цусимском сражении нанесли поражение русской эскадре, переброшенной на Дальний Восток с Балтики. Россия после поражения была вынуждена пойти на мирные переговоры. К ним её подталкивала и разгоравшаяся в стране революция. Патриотический подъём населения, возникший в начале войны, сменился антивоенными выступлениями.