Kitobni o'qish: «Целомудрие миролюбия. Книга первая. Творец», sahifa 5

Направив своё зрение с небес на землю, он разглядывал черное пространство, будто схожую с той тьмой космоса, виденной им ранее, за одним исключением, местами в оной темноте виднелись зияющие ямы, разбросанные по округе. То была нагая незащищенная земля предстоящая взору юноши, она, исполосованная градами, была не мертва, но лишь не засеяна.

Созерцая образ земли, юноша со временем поймет, что страдания и болезни даруются человеку ради вразумления, ведущего к покаянию, к прощению грехов, либо они знаменуют начало новой жизни, новой ступени, на которую предстоит взойти страстотерпцу, отказывающегося от страстей и пустого бесплодного времяпровождения. Ибо мудрость постигается постепенно, взрослением духовным. Множество существует путей ведущих к мудрости, одним людям необходимо человеколюбивое отшельничество и уединение, другие предпочитают жить человеколюбиво в обществе себе подобных. Мудрость достигается учением, либо испытаниями, житейскими невзгодами, духовными подвигами, добродетелями. Стяжанием Духа Святого достигается целомудрие.

Таким образом, мудрое вековое древо, чьи прародители деревья эдемские райские, приняло в себя человека, даровав тому свои силы, свое служение, поделилось бессмертием и созерцанием, прозорливостью судеб мира. Дабы тот поборол в себе гордыню и зависть, дабы очистился от грехов, смягчил былую черствость души своей и прозрел, узрев красоту Божьего мира, вещественного и духовного, видимого и невидимого.

Глава четвертая. Миросозерцание

Время для творца перестало существовать, утратив свою всегдашнюю важность. Вернее он утратил счет времени, находясь, дни или годы в таком плененном состоянии, или же лишь часы, было с точностью не определить, впрочем, он особенно не задумывался о том. Он был полностью поглощен процессом созерцания, ведь его взору представали всё новые и новые чудеса мироздания.

Вначале он приметил парящую в воздухе былинку, маленькую, еле заметную, но столь жизненно важную, что и представить было трудно, насколько она значительна. Влекла сей былинка за собою неизвестность, загадочность, посему она неведомо вертелась, вальсируя на ветру, столь неоднозначно, неопределенно. Крошечная, но столь бесценная, она вскоре упала, приземлилась на гладь небольшой лужи, которая уже начинала высыхать, ведь солнце не только светило, но и делилось с окружающим миром своим теплом. Когда вода напитала землю, тогда-то былинка и проникла в тончайшую ямку в почве, ветер её засыпал и юноша понял, наконец, что это было семя, которое вскоре проросло, открылось и пустило коренья. Затем у семени вырос стебелек с двумя листочками, ярко зелеными, такими веселыми, живыми, юными. Вскоре растение начало возрастать, появлялись всё новые и новые ряды листьев. Потом налился бутон, который спустя несколько дней раскрылся, и тогда произросли белые лепестки, желтая сердцевина. Цветы распускались, дивные, маленькие, трудно было понять, в чём именно заключается их красота, то ли в гармонии, то ли в изяществе линий. Не в растительной симметрии юноша находил красоту, напротив, листья и бутоны растения располагались по разные стороны, и оная небрежность придавала всему некую необычность. Цветки благоухали слабо, однако сладковатый аромат всё же распространялся, долетая до обоняния творца, также иногда прилетали бабочки и шмели, находя цветочный нектар. Аромат означал скорое взросление сердцевины цветка, которая скоро должна была превратиться в ягоду. Так и произошло, поначалу они были зелеными, с крошечными семечками по поверхности, затем они желтели, а после краснели, алели, наливаясь ярким цветом, и чем краше становились, тем ароматней. Оказалось, что они не только красивы, но также и съедобны. Прилетевшие птицы склевали первую спелую ягодку и насытились, а растение в ответ дало еще больше ростков для насыщения многих.

Вот небольшая птичка, резво двигаясь, прыгала на двух тоненьких лапках по земле. Она, высматривая семечки, выклевывала их, её головка постоянно поворачивалась из стороны в сторону, выискивая что-нибудь съедобное. Клювик и головка её были черненькими, с белыми пятнами вокруг глазок, оперение местами желтое, местами синеватое, хвостик длинный и тупой на конце. Срывая ягоды, синица зорко оглядывалась, копошилась в траве. Но увидев более крупную птицу, юрко взмахнула крылышками и улетела. На землю приземлилась голубка, бело-синего оперения, с постоянно подвижной головкой, она важно расхаживала, покуда не прилетела белоснежная чайка, в когтях которой была зажата рыба.

Птица оставила рыбу прямо перед душевными очами творца, посему он смог её хорошенько разглядеть. То продольное телосложение, те плавники, хвост, раскрывающиеся жабры и вновь закрывающиеся, глаза, серебристую чешую. Он созерцал и жалел её, ибо ведал, что без воды она вскоре погибнет. Но тут начался очередной дождь, потекли бурные ручьи и смыли рыбину, понесли её в сторону реки, отчего та сразу встрепенулась, зашевелилась, в родной водной стихии она ожила. Тем временем проливной дождь продолжал обильно питать землю, после чего из земли начинали произрастать новые травинки. В мгновение ока вся поляна возле древа преобразилась. Юноша наблюдал со стороны на всё сие пиршество красок и неустанно дивился сему.

Вот перепрыгивая через лужи и кочки, на четырех лапах к древу подбежала кошка, а за нею вдали следовала собака. Кошка прислонилась к дереву, дабы обтереть свою белую шерстку, по всему виду ей явно не нравилась дождливая погода. Следом пришла рыжая собака, остроухая, с длинной мордочкой и закрученным хвостиком в форме баранки. Она лизнула кошку, а та в ответ лишь поморщилась, встряхнулась и залезла на ветку дерева. Собака посмотрела вверх, заскулила и побежала дальше. Под тяжестью мохнатого животного ветвь древа нагнулась, и творец смог её впервые разглядеть. Те прямые либо искривлённые ветки, на коих выросли овальные листочки, темно-зеленные, даже бурые.

Юноша видел, как росли ветви дерева, как прорезались сквозь кору, как росли отростки, тоненькие веточки. Затем чувствовал, как по нему ползали насекомые. А опавшая листва скрывала его от глаз людских.

Вскоре он смог созерцать первого человека, то был юноша двадцати пяти лет, стройный и длинноволосый, тот стал часто приходить к вековому древу, после того как земля с растительностью на ней возвратила свою первоначальную красоту замысла Творца. Сей юноша иногда гулял по полям, но чаще прижимался спиною к стволу древа, доставал листы бумаги, перо, чернила, и начинал писать строчкой за строчкой свои бессмертные поэмы. То был поэт.

Пленник древа словно видел его чистую возвышенную душу, видел любовь в сердце поэта, который непрестанно творил, душою и руками, излагая свои высокие романтические чувства на бумаге. Однако сей поэт вдохновлялся не только внешним миром, но и внутренним, он воспевал свои чувства, слезы, мечты, фантазии. Отчего творец усмотрел в нём Дух Святой даровавший жизнь всему виденному когда-либо им. Именно в человеке целостность всего материального и духовного, человек состоит из тела, души и духа Божия, и он воистину венец творения.

Поэт в очередной раз начинал сочинять, под тенью дуба сокрытый от палящего солнца. Он написал несколько строф и творец из-под его плеча, невидимо и безмолвно смог прочесть написанное поэтом краткое четверостишье.

Умилюсь подобно ангельским чинам,

Покорно поклонюсь, склонив чело.

Позволю трепетать созерцательным очам,

Сей благолепное виденье любовь во мне зачло.

Сколь верно – подумалось творцу, сколь оные слова отражают действительность его собственного мировоззрения. Посему не переставая восхищаться поэзией, созерцатель зачитывался теми писаниями, его удивляли те сравнения и метафоры, используемые поэтом столь живо и прекрасно, их сложение равнялось с чудом, ибо описание красоты само по себе чудесно. В стихах поэта улавливалась истинная любовь, жертвенность, верность, он был высоконравственным и добродетельным юношей, способным на искренние чувства. По тому, как тот обращался с растениями и животными, видно было насколько добр поэт, сколь он миролюбив. Творцу нравились его вечерние посещения полные гармонии творчества.

Однажды поэт явился к древу не один, вместе с ним пришла девушка в белоснежном платье до щиколоток, прекрасная, словно несорванная распустившаяся лилия. То была его возлюбленная муза. Каждое её движение казалось легким, невесомым, её голос нежный и ласковый, отличался тонкостью и напевностью. В ней явственно виделись чистота и невинность. Целомудренная и девственная, она буквально светилась непорочностью. Вместе они одинаково ценившие Божий дар девства, не касались друг друга, не говорили и не думали о пороке. Вместе они дружно проводили вечера в сочинении стихотворений, в чтении книг, в беседах, или же попросту любовались закатом. Творец наблюдал за ними, находясь в заточении древа сокрытый листвой и молчанием. Ему пришлась по душе скромность и кроткое обращение молодых людей друг к другу, они были внимательны, сострадательны, учтивы, весьма обходительны.

Девушка также сочиняла, и тем вдохновляла поэта, ведь женщина творец, она и помощник творцу. Таким образом, они проводили своё свободное от служения время, предаваясь философской мысли и сотворению небесной поэтики. Иногда они любовно взирали друг на друга, бросая стыдливые взгляды полные смущенья. Сей вечерние прогулки возле векового древа они проводили мирно, не заботясь о хлебе насущном. Затворник древа умилялся им, слушая их трепетные разговоры, чувствуя, сколь много в них восторга и любви, он заражался теми необычайно интригующими чувствами, ведь оные люди благословлены Богом, ведь они столь безгрешны. Созерцатель, казалось, мог видеть сами помыслы сих молодых людей, кои оказались чисты, ведь они помышляли только о добром, о вечном, о непорочном. Дух Божий витал средь них и всюду следовал за ними, ибо без Его промыслительной человеколюбивой воли не взойдет ни одно семечко, ни одна капля с неба не упадет. И тело человека живо покуда в нём есть дух. Творец коснулся всего, каждое творение Свое, наделив божественной искрой. Именно тогда пленник древа воистину осознал, сколь сильно он ошибался насчет себя, ибо он представлял себя создателем мироздания, в то горделивое мгновение в нём возвеличивалось творческое чувство, дар создания, но проникнуть духом в бытие мира он не мог, ибо он всегда был только созерцателем, но не творцом.

В его душе роились всевозможные чувства, здесь было и восхищение, и самоуничижение. Он ощущал себя свободным, будучи затворником, не понимая, за что ему даровано созерцание красот Божьего мира. Он не мог назвать себя ни праведником, ни преступником, которого осудили на вековое заточение в древе, или же наоборот благословили тем, отрешив его от суеты и бесполезных мудрствований. Одним словом он был беспокоен сердцем, не зная, каким образом описать, либо рассудить теперешнюю его жизнь. Он не знал, сколько ему осталось вот так жить, что ожидать в дальнейшем, на что надеется. Но когда он узрел действие Духа Святого во всём сущем на земле и на небе, все его сомнения развеялись эфирным прахом, оставив в душе его лишь искреннее благодарение.

Единодушно в нём жили умиление и смирение, отныне он мог спокойно поразмыслить о своей грешной душе. Ведь к древу иногда прилетали два невидимых для других существа, то были ангел и бес. И слыша их разговоры, творец понимал, где в его прошлой жизни были искушения, где он когда-то пал согрешив, или когда и где он совершил добродетель. Будучи в немощи и в заточении, он помышлял о многом значимом, оставив былую суетность размышлений. Он просмотрел всю свою жизнь и осудил её за высокомерность и горделивость, за былое ложное величание и самовозвышение. Оказывается, сколь редко он следил за правильностью своих поступков, деяний, свершений, сколь редко он радел о своих помыслах и словах, порою говоря бездумно и думая бессовестно. Он жил одними плотскими чувствами, которые всечасно разжигались злыми духами. Оказывается, сколь часто он не прибегал к молитве, не звал о помощи, надеясь на свои слабости, ибо силы не было в нём, потому столь часто он грешил, позабыв о Господе. Он ощущал себя больным человеком, прикованным к кровати, и окромя раздумий о покаянии, его ничего более не заботило, здесь никто не отвлекал его от молитвы. Лишенный суетных земных радостей, потерявши к ним интерес и вкус, он предавался богомыслию, помышляя о судьбе души своей.

Мироздание со всеми его красотами перестало воспевать любознательность творца, отныне им завладело молитвенное бдение, непрестанное раскаяние, надежда на милость Божью. Однако он не отчаивался, не унывал, но и подлинно не радовался сердцем, понимая, сколь далек он был от Господа. Его миросозерцание не уменьшалось, а скорее возрастало до диалога с Богом. Обративши всё своё созерцание на душу свою, он пролил немало слез в жажде очищения. Душа его, некогда стенавшая истерзанная грехом, ныне излечивалась, отвергая страсти и беззакония. Дух Божий был рядом с ним, внимая его искреннему молитвенному исповеданию и благодарению за всё. Таким образом, творец чувствовал изменения в своей душе, в нем возрождалась истинная любовь, любовь к Богу, любовь к людям. Ведь все прошлые его воздыхания оказались ложью и иллюзиями навеянными бесами, которые всячески сбивали его с верного пути, подсовывая различные чувственные объекты, то женщину, то тленный труд, то празднословие и суемудрие. Всем тем он охотно обманывался, ложно называя любовью, долгом, традицией. Ибо только Бог дарует жизнь вечную, только Спаситель спасает, всё остальное временно и непостоянно. Царствие Небесное приблизилось, и оно должно воцариться в душе человека прежде исхода, дабы прибывать тому с Господом всегда.

Неизреченное благословение, вызванное величием Бога, настолько всеобъемлюще охватывало творца, отчего он не мог словесным образом выразить свои возгорания душевных чувств умильности, только молитвы могли вместить то цветение его любви к Господу. Он не превозносился над мирозданием, ибо знал, что сотворен Творцом, в то же время он больше всего мироздания, ибо бессмертен душой. Уверовав во Христа, он обрел жизнь вечную, он уподобился Ему, исполняя заповеди и наветы Его. Истина здесь, совсем рядом, нужно лишь обратиться к Богу душою. Ибо на протяжении всей жизни земной Господь управлял судьбой его, из любви преграждал ему путь, из любви вразумлял, из любви одаривал. Порою, творец не ценил те уроки Божьи, не слушал слов Его, забывал о Нем, увлекаясь праздностью, ленился обогащаться духовно. Нынче, прибывая в немощи, он доподлинно осознал, что не Господь виновен в его бедах, а он сам себя наказывал, живя распутно и двулично, даже лицемерно. Жил словно по двум временам, одно малое время уделял делам возвышенным, затем предавался низменности, и той земной суеты в его былой жизни было больше, гораздо больше, нежели здравого рассуждения. Посему его боголюбие подобное одинокому островку было окружено морем праздности и смехотворства. Но ту жизнь заново не переписать, однако прошедшее всё ж изменчиво, покаяние властно над прошлым, если кающийся человек обладает честностью и богобоязностью. Однако ничто не способно наделить смыслом пустое времяпровождение, никто прошлую бесплодность не исправит. Ныне же преображение происходило в душе творца, с вразумлением милостью Божьей происходило чудо. Таким пространным образом, творец претерпевал преображение своего внутреннего мира.

Изменившись душою, он однажды почувствовал, что хватка древесины ослабла, потрескалась, отчего он сумел высвободиться из оков векового древа. Закоченев, казалось, он разучился двигаться, однако он сумел сделать усилие, метнулся назад, пав на свежую траву, в бессилии и анемии. Древо тем временем заросло и излечилось, остался лишь глубокий шрам удара молнии на кроне.

Так творец обрел нежданную свободу, сколь и тогда в былой жизни, он мог пойти странствовать куда угодно, его влекла неизвестность, вернее он доподлинно не понимал для чего ему нужно куда-то идти, когда Господь здесь, рядом с ним.

Соки древа текли в нём, их течение он отчетливо ощущал в себе. Когда физическое движение возвратилось к нему, он ощутил своё бессмертие. Освещенный Духом Божьим, он восстал из праха и пыли былых суетных дел, словно феникс возродился, дабы пламенно воспарить верою и любовью к Богу.

Глава пятая. Жизнетворчество

Восставший юноша возвратился в родные края свои, полагая, будто он отсутствовал всего несколько дней, на самом же деле минули столетия с тех пор, как провидение заточило его в древе, дабы вразумить и даровать тому новую судьбу. Вначале он посетил уединенный дом на холме, в котором некогда жила его муза. Но на том месте он застал лишь почерневший обветшалый остов человеческого жилища, полусгнившие доски коего держались на честном слове, а ржавые гвозди не могли их более скреплять. Половина крыши дома вовсе обвалилась, отчего затопленный пол обвалился, и вместо него зияла яма подпола. Сей дом и прежде обуреваемый всеми ветрами, только почуяв завывание, немедленно сотрясался и робел. Остов нынче вовсе качался из стороны в сторону, желая оторваться от земли и взлететь. Находиться рядом с сей мертвой постройкой, было небезопасно. Однако творец ничего не боялся, казалось, более ничто не могло ему навредить.

Затем он вернулся к людям и те не поверили его фантастическому рассказу о молнии, заточении и освобождении. Слушая его проповеди о целомудрии и миролюбии, они сочли его за помешанного бродягу и нарекли сумасшедшим. Слыша ругательства, он не печалился, но глубоко скорбел потерей музы, которая давным-давно ушла в горний мир. Никто не мог утешить сего странного человека, никто не хотел приютить странника, не ведающего, какой нынче год от Рождества Христова и в какой стране он находится. Тем паче он не мог объяснить, кто он и с какой целью явился к ним, потому что и сам мучился всевозможными вопросами касательно его жизни.

В дальнейшем его лицо не оттеняли тени скорбных дум, ибо он истово молился о музе, и обо всех тех кои ушли в мир иной. Казалось, что в жизни творца благословленной бессмертием не происходило ничего существенного, о чём можно было бы повествовать подробно. Люди по-прежнему сторонились сего незнакомца, гнушаясь его отсталостью в плане приспособления к непрестанному прогрессу цивилизации. Впрочем, он сам был свидетелем того, как целые империи угасали, достигнув величества построенного на костях и лжи. Люди обходили стороной того, кого нельзя было убить, либо ранить, бессмертие творца выражалось не в сверхъестественной регенерации, а в невидимой духовной защите противостоящей и заслоняющей его от любых нападок, называющейся миролюбием. Воинствующие люди пытались умертвить творца, но их мечи ржавели и ломались, стрелы и копья переламывались, затем иного вида изобретенные орудия убийства попросту не выстреливали. Мужланы всех мастей ощущали слабость в руках своих, и не могли ударить его. И раз люди не могли избавиться от него, раз они не могли заставить его не проповедовать им истину, то вскоре они вовсе перестали замечать сего человека, который говорит о добродетелях, не стареет и всё кого-то ждет. Но не смерти он ожидал, но встречи с Богом. Он желал и окружающих людей подготовить к пришествию Спасителя, однако не все прислушивались к его речам о Боге, ибо все жили своими мелочными суетными жизнями из поколения в поколение. Поэтому творец оставил упование и обратился к своей душе, именно её он приготовлял к сретению. Так он стал странником, который странствует по миру, созерцая мир своей души. Он нигде не мог отыскать себе пристанища, всюду его изгоняли, предавая забвению само его имя. Никто не мог запомнить черты его лица, ибо отцы не рассказывали о нём своим сыновьям, отчего цепь знания и памяти со временем разрывалась.

Творец обрел бесстрастие, он мог бы познать всё мирское, но познавал лишь духовное, он мог бы царствовать над всеми, но был последним среди всех, столь ничтожным, незаметным в глазах людских. Он мог бы овладеть всем, что видели недреманные очи его, но нестяжательство избрал он для себя, потому не имел ничего, окромя одежды и посоха. Он не нуждался в еде, в тепле, не нуждался ни в чём материальном. Стремясь к смиренномудрию, он никого не осуждал, безропотно наблюдая за людьми, испытывал радость или жалость к ним. Он радовался добродетелям и сожалел о грехах. Ничто не ускользало от его прозорливого взора. Души, словно жемчужины, все настолько уникальные и различные, волновали разумение творца, потому вскоре он замыслил составить и написать “Книгу судеб”, дабы сохранить память о каждом сотворенном Богом человеке. Столь великий творческий замысел посетил его в странствиях. Однако к исполнению своего замысла он долго не приступал, слишком невозможным сие деяние ему представлялось. Ведь ему довелось повстречать многих нравственных и безнравственных людей. Он видел грешников и праведников, наблюдая за грешниками, он ожидал их вразумления и исправления, как и, созерцая людей святых и благочестивых, невинных, он ожидал не застать их грехов. Казалось, что творец прожил уже на земле многие сотни лет, но судьбы людские мало менялись, становились извилистей, либо намного проще, ибо, сколько людей, столько и судеб. Миллиарды судеб, и общими словами их не описать, однако творец находил в том простоту созерцания. Вот мужчины рождались и взрослели, одни из них стремились быть лидерами, другие пытались оставаться в тени первых, а иные вовсе отказывались быть в обществе, где царит подлый дух соперничества. Одни мужчины жили в грехе, в разврате, сребролюбии, властолюбии, чревоугодии, так и умирали в грязи, другие жили подобно им, но в преклонных летах раскаивались в грехах своих, уча потомков не повторять их ошибок. Иные с отрочества соблюдали приличие, хранили девство своё, не употребляли спиртные напитки, не курили, сторонились женщин, потому и жили благородно и благоразумно, однако в конце жизни падали обольщенные ранее неведомым злом. Еще меньше было тех девственных мужчин, которые охраняли себя невинностью, будучи бесстрастными, они хранили непорочность свою на протяжении всей своей земной жизни, перейдя чистыми в жизнь вечную. Вот миллионы мужчин участвовали в войнах, кровожадно убивая друг друга, и лишь десятки миролюбивых мужчин отказывались убивать, соблюдая заповедь Христову о непротивлении злу силою. Так творец скорбно проходил мимо многочисленных сражений, и люди не могли ранить его, никто не мог навредить ему, отчего ему приходилось вырывать из их рук мечи и копья, он ломал их луки и стрелы, втаптывал в землю ружья и мушкеты, сабли, рапиры, пушки. Но люди, оставшись безоружными, начинали молотить друг друга руками, пытаясь задушить врагов своих, и их безумие, казалось, нельзя было остановить. После сего горестного осознания творец падал на колени посреди побоища, крича, что есть силы истошным воплем отчаяния, омывая прах и пепел слезами своими. Ему было не под силу противостоять дьявольским силам. Ведь бесы всегда там, где кровь. И творец видел те тучи черных хищнических стай. Он уходил прочь, шел дальше, дабы не лицезреть зло чинимое ими.

Десятилетиями творец усматривал многообразие судеб людских, средь них не было ни одной похожей, каждый человек мог бы спастись, каждого человека искушал дьявол, и сие противостояние не утихало. Одни привыкали не замечать распри внутри себя, другие явственно видели, где добро, а где зло.

Если бы однажды творец осмелился написать книгу судеб, то трудно представить, сколь объемиста была бы она, немыслимо сколь велика.

Познав людей и не найдя приюта для своей души в их среде, творец всецело начал жить с Богом, непрестанно размышляя о Нем. Молитва стала его мыслью и речью и он обрел благонравный покой души. Ибо вся радость жизни заключена в общении с Богом посредством молитв и добродетелей. Так творец часто задумывался о смысле жизни, он читал многие многоречивые труды всевозможных философов и писателей, однако все они склонялись к бессмысленности жизни, либо к удовольствиям жизни, кои, по их мнению, необходимо познавать со всею животною жадностью. Но вопреки всему, творец познал истину, ибо смысл жизни он обрел в заповедях Христовых, в исполнении оных, в стяжании тем самым Духа Святого в душе своей, в послушании Богу с надеждою спасения. Познав истину, он вступил на путь спасения, без сомнения наделенный смыслом жизни, влекущий в жизнь вечную.

Творец созерцал божественное свечение, преисполняясь радостью неизреченной. Подобно пророку он странствовал, видя прекраснейшие явления и ужаснейшие преступления. Он побывал в эпицентре ядерного взрыва, он созерцал тот смертный жар, ту всё разрушающую волну, поражаясь тому, сколь преуспело зло в изобретении орудий убийства. Люди с дьяволом создавали сей чудовищные орудия, которые несут лишь смерть и уничтожение не только всему живому, но и камням и земле, и оправдания тому злу нет и быть не может. Оных дьявольских изобретений не должно быть, но они есть, и они будут, покуда люди не образумятся, покуда дьяволу позволено изливать свою ненависть на человечество.

Но также он созерцал радость спасения, благодать молитвы, божественную милость. Видел сколь умиротворенно, радостно отходят праведники к Богу. День за днем он познавал доброту в людях, кои не обременены властью и господством над другими, кои просты жизнью, вера коих велика.

Только в вере творец усматривал наличие подлинной силы. Ибо Христос вочеловечился, дабы искупить грехи мира, значит, в том числе спасти и слабых простолюдинов. Для Господа тот силен, кто верен Ему, верен в малом и в большем. Однако понятие силы привыкли приписывать к властолюбию, к поддельному ложному мужеству, толкающему мужчин на совершение насилия, на порабощение женщин. И известно сколь умело рисуют и восхваляют философы богоборцы то дерзновенное, горделивое, надменное, тщеславное поведение своих псевдогероев. Творец рассматривал облики тех власть имущих, по мнению философов истинно обладающих властью и силой, видя их судьбы. К примеру, если господствующий человек склонен к воинственности, то он скорей всего умрет, будучи убийцей на поле битвы, и в том нет никакой силы, но лишь злое нежелание жить миролюбиво со всеми. Если такой властолюбивый человек возлюбит славу, деньги и почет, то обуреваемый страхами разорения или забвения, будет много мучиться тою страстью. Если он будет наделен властью, то станет недоверчивым, подозрительным, боязливым, отчего боясь заговорщиков и предательства, и сна лишиться и покоя. Такие люди выглядят слабыми, тем паче слабы те, кто обесчещивает женщин, ради услаждения своих страстей, такие мужчины лишаются истинной духовной любви и чистоты, они больше теряют, нежели приобретают. В итоге всякий разумный человек различает то, что грехи ведут к бесчестию, ибо греховность это слабость. Только в миролюбивых праведниках девственниках чувствуется истинная сила духа и сила девственной плоти, они величественны пред всем миром.

Оглядываясь назад в прошлое, творец взирал на свою былую юность, примечая то, насколько глуп он был тогда, сколь неразумен. Когда-то он возлюбил деву музу, готов был всю свою жизнь посвятить ей одной. Прельщенный, одурманенный, обманутый ею, он готов был жить одною любовью к женщине, забывая обо всём прочем. Тогда он практически позабыл о Боге, о своем предназначении. Однако не для суеты он был создан, не для праздности, не для лености, но для души спасенья. Безусловно, любовь к деве дарует особенные творческие плоды, но они тленны, если жить подобно сему, то в прах обратятся все труды творца, все его слова и мысли. В то время как женщина утратит свою красоту, состарится, перестанет быть музой. Так и всё земное есть суета сует, один лишь Господь достоин того, чтобы человек посвятил Ему всю свою жизнь, дабы возлюбить Бога более всего, более кого либо. Лишь вечность достойна разума мудреца. Любовь к женщине угасает, любовь к Богу бесконечно неугасима. Женщина однажды позабудет слова сердечные, она склонна не замечать, отвергать, проходить мимо. Но Господь принимает всех, кто чистосердечно искренно взывает к Нему молитвой, ибо у Спасителя все учтены, всё записано, ничто не забыто, никто не забыт. После сего разумения, далее творец даже не стал продолжать сравнивать любовь свою юношескую с нынешней истинной любовью. Ведь где Христос, там и Истина.