Kitobni o'qish: «Властитель Бембибре. Последний тамплиер Испании», sahifa 4

Глава VIII

Дни, последовавшие за заточением доньи Беатрис, стали для сеньора Бембибре, как мы от него и слышали, действительно тягостными и мучительными. Однако его кипучая и порывистая натура не могла мириться с этим, просто страдая в бездействии, поэтому день и ночь он строил планы, с каждым разом все более отчаянные. То он собирался среди бела дня штурмовать во главе отряда под своими знаменами мирный приют в Вильябуэне с оружием в руках. То собирался отправить вызов на дуэль графу де Лемусу. Он даже представлял, как попросит помощи у одного из рыцарей-тамплиеров, например у командора Салданьи, коменданта крепости Корнатель, который, без сомнения, помог бы из чувства ненависти к общему врагу. И уже под конец, как мгновенная вспышка, потрясшая его до глубины души, ему пришла в голову идея союза с главарем банды преступников по прозвищу Кузнец, который время от времени появлялся в этих местах во главе горстки людей, оставшихся участников междоусобных распрей, еще недавно сотрясавших королевство Кастилии.

Как бы то ни было, всем этим несбыточным планам противостояли то благородный образ доньи Беатрис, возмущенной его дерзостью, то почтенное лицо его дяди магистра, который сохранял выдержку, несмотря на все те опасности, которые угрожали ордену, то, наконец, непреклонный голос его собственной чести, воспрещавший ему подобные планы. Тогда кабальеро возвращался к борьбе со своими терзаниями, оберегая свою единственную надежду и мучаясь от неопределенности. В этом состоянии и произошла сцена, о которой мы рассказали в предыдущей главе, и дон Альваро был вынужден отказаться от своих отчаянных намерений, пожалуй, даже пристыженный тем, что твердость духа одинокой беззащитной девушки подает ему такой пример выдержки и терпения. В любом случае, этот разговор, который лишний раз продемонстрировал добродетель и красоту сердца его возлюбленной, немало успокоил его душу, окруженную страхами и мраком.

Прошло некоторое время, в течение которого дон Алонсо не тревожил свою дочь, следуя совету жены и благочестивой настоятельницы, а донья Беатрис в свою очередь не жаловалась на судьбу, став объектом нежности и сочувствия для всех монахинь, чему немало способствовали ее красота и кроткий характер. Обладая, как мы уже упоминали, достаточной свободой, она прогуливалась по садам и рощам вокруг монастыря, и ее израненному сердцу доставляло несказанное удовольствие созерцать, как невозбранно идёт в рост умиротворяющая природа. Ее дух в одиночестве становился тверже, и эта и так по своей сути чистая страсть в горниле страданий становилась еще чище и безупречнее, пуская свои корни, словно мистическое дерево в пустыне, и поднимая свои засохшие ветви в поисках росы щедрого неба.

Однако это спокойствие продлилось недолго. Граф де Лемус вновь предъявил свои права, и дон Алонсо объявил дочери свое окончательное решение. Поскольку это было ожидаемо, девушка не выказала ни удивления, ни огорчения и удовлетворилась лишь тем, что упросила отца дать ей возможность поговорить с графом самой, на что дон Алонсо был вынужден согласиться.

Поскольку читателю придется ближе познакомиться с этим персонажем в ходе нашей истории, следует немного представить его. Дон Педро Фернандес де Кастро, граф де Лемус, был человеком, который получил свой титул в беспокойное время смут и междоусобиц. По праву наследования он был самым влиятельным сеньором в Галисии, поскольку его предшественники ради процветания своего дома использовали любые выпадавшие им возможности в тот момент, когда трон славного Святого Фердинанда⁷ потемнел от крови внутренних распрей в руках его сыновей и внуков. В свою очередь дон Педро, придя в этот мир в эпоху, наиболее приспособленную к подобного рода замыслам, достиг в смутные времена беспорядков при несовершеннолетнем Фердинанде Призванном⁸ значительного увеличения как своих владений, так и числа вассалов при помощи инфанта дона Хуана⁹, который, не стесняясь в выборе средств, правил в королевстве Леон. Это было в то время, когда де Лемус, угрожая перейти на сторону узурпатора, добился от королевы доньи Марии получения в дар богатых земель Монфорте и тут же покинул ее, пополнив ряды ее врагов. Это предательство было делом столь громким и публичным, что стало известно всем, и потому расширение графом своих владений было несопоставимо с этим подлым поступком. Его бессердечие в сочетании с гигантскими амбициями в стремлении к власти и богатству, с которыми он прокладывал себе дорогу, одних пугали, других заставляли заискивать перед ним, но большинством были ненавидимы. Его имя стало объектом презрения для всех людей, наделенных честью и благородством. Однако, несмотря на свои пороки и поступки, он обладал и блестящими качествами: его чрезмерная гордость превращалась в отвагу всякий раз, когда того требовал случай, его манеры были благородны и непринужденны, и он был вполне щедр и великодушен во многих обстоятельствах, хотя тщеславие и расчет были тайным мотивом его действий.

Таким был человек, с которым должна была соединить свою судьбу донья Беатрис. В день встречи одна из комнат для посетителей в монастыре была тщательно украшена, чтобы принять такого влиятельного сеньора и будущего мужа ближайшей родственницы настоятельницы. Свита графа, состоявшая из дона Алонсо и ещё одного местного небогатого идальго, заняла места в отдалении, в то время как он, сидя в кресле у решетки сада, с некоторым нетерпением и даже беспокойством ожидал появления доньи Беатрис.

Наконец она вошла в сопровождении тети, одетая, как подобает случаю, и, слегка поклонившись графу, села в кресло напротив, предназначенное для нее во внутренней части за решёткой. Настоятельница, выслушав вежливые приветствия и комплименты кабальеро, удалилась, оставив их наедине. Донья Беатрис тем временем внимательно наблюдала за выражением и чертами лица человека, который уже доставил ей столько неприятностей и был способен причинить еще больше. Это был среднего роста молодой человек лет тридцати, его лицу с довольно правильными чертами не хватало привлекательности или, лучше сказать, оно отталкивало выражением иронии, игравшей язвительной усмешкой на его тонких губах. В переменчивом блеске его блуждающего взгляда не было и намека на искренность и честность, а его высокомерный, чуть нахмуренный лоб носил скорее следы интриг и злых страстей, чем печали и раздумий. Он был роскошно одет и носил на шее крест Сантьяго¹⁰, висящий на золотой цепи. Граф стоял и смотрел на это прекрасно видение, которое, без сомнения, превзошло все его ожидания. Донья Беатрис предложила ему сесть жестом, преисполненным достоинства.

– Я не могу этого сделать, прекрасная сеньора, – ответил он учтиво, – поскольку ваш вассал никогда не сравнится с вами, той, которая во всех турнирах мира была бы королевой красоты. Как бы мне хотелось, чтобы вы оказались столь же прекрасны и в любви!

– Вы очень любезны, – ответила донья Беатрис, – иного я и не ожидала от настоящего кабальеро, но вы же знаете, что королевы любят, когда им подчиняются, и потому я жду, что вы все-таки присядете. Я также должна вам сказать кое-что о том, что касается нас обоих, – добавила она с уже большей серьезностью.

Граф сел, немало озабоченный тем, какой оборот принимает разговор, и донья Беатрис продолжила:

– Простите, что я говорю вам о рыцарских обязанностях и что столь откровенно открываю перед вами свою душу. Когда вы просили моей руки, ни разу не увидев меня и не убедившись, что я достойна такой чести, вы оказали мне доверие, за которое я могу отплатить вам только тем же самым. Вы со мной не знакомы и потому не влюблены в меня.

– В таком случае и вы меня должны простить, – ответил граф. – Сожалею, что до сегодняшнего дня я не видел вашей чудесной красоты, которую все так расхваливают, и не знал о ваших прекрасных душевных качествах, которые не остались незамеченными во всей Кастилии, но уверен, что они станут главным гарантом той страсти, которую вы мне внушаете.

Донья Беатрис, с огорчением обнаружив только лишь учтивую галантность там, где она хотела бы проявления полной искренности, сказала с твердостью и достоинством:

– Но я не люблю вас, граф. Надеюсь, что вы весьма благородны, и полагаю, что вы не примете в дар мою руку, не получив моей души.

– Почему нет, донья Беатрис? – спросил он с холодной учтивостью. – Когда вы станете моей женой и поймете, какое место вы занимаете в моем сердце, вы простите мне такую настойчивость в стремлении обрести счастье, назвав вас своей. И тогда, без сомнения, вы полюбите человека, который полностью посвятит свою жизнь тому, чтобы предугадывать все ваши желания и капризы, получая в награду лишь один взгляд этих глаз.

Донья Беатрис в душе сравнила эту напыщенную речь, которая не задела ни единой струны в ее душе, со страстными порывами и простотой слов дона Альваро. Осознав, что ее судьба бесповоротно предрешена, она решительно ответила:

– Я никогда не смогу полюбить вас, потому что мое сердце уже не принадлежит мне.

В те времена строгость домашних устоев и подчинение дочерей воле родителей были таковы, что граф был поражен, увидев глубину такого чувства, превосходившего все пределы допустимого для такой скромной, застенчивой девушки. Он кое-что знал о несчастной любви, которая сейчас стала препятствием на пути его честолюбия, однако привык видеть, как все подчиняются его воле, и был обескуражен, увидев столь могущественного противника в такой мягкой и деликатной на вид девушке. При этом, будучи весьма настойчивым, он никогда не отступал перед какими-либо препятствиями и потому, быстро придя в себя, он ответил не без легкой язвительности, которую, как он ни старался, скрыть не удалось.

– Я что-то слышал о вашей странной симпатии к этому местному идальго, но никогда не поверю, что вы не подчинитесь решению вашего отца и тем обязанностям, которые на вас возлагает ваше происхождение.

– Тот, кого вы так презрительно называете «этот идальго», – невозмутимо ответила донья Беатрис, – не менее знатен, чем вы, а благородство его крови равно благородству его поступков. Даже если мой отец решит, что мое поведение достойно осуждения, я не думаю, что он передал вам ту власть надо мной, которую я признаю только за ним.

Некоторое время граф оставался в задумчивости, словно в душе его боролись противоречивые чувства, пока наконец, как обычно и случалось, не победила сущность его натуры, и он сдержанно ответил с оттенком притворного сожаления:

– Мне очень жаль, сеньора, я не знал, что ваше сердце уже занято. Но вы же видите, что все зашло так далеко, и потому разрыв помолвки не сделает чести ни вашему отцу, ни мне, выставив нас на всеобщее посмешище.

– Вы хотите сказать, – с горечью ответила донья Беатрис, – что вы скорее пожертвуете мной, чем вашей гордостью? И вот таким образом вы защищаете несчастную девушку? Зачем же вы тогда носите на шее этот символ испанского рыцарства? Знайте же, – добавила она, бросая на него взгляд оскорбленной королевы, – что это не тот путь, которым можно завоевать мое сердце. Идите с богом, и да хранит вас небо, поскольку мы никогда больше не увидимся.

Граф хотел было возразить ей, но попрощался, высокомерно сжав губы, и, поднявшись, удалился, сбитый с толку больше голосом собственной совести, нежели вспышкой гнева доньи Беатрис. Тем не менее присутствие дона Алонсо и остальных кабальеро быстро вернуло его в привычное состояние, и он заявил, что нет никаких помех, препятствующих тому счастью, которое он представляет себе в объятиях сеньоры, являющейся образцом красоты и благоразумия. Сеньор де Арганса, услышав это, решил, что, возможно, намерения дочери изменились, и поспешно вошел в комнату для посетителей.

Девушка все еще стояла у решетки, и ее лицо пылало от гнева, однако при виде входящего отца, который, несмотря на всю свою суровость, был очень дорог ее сердцу, ужасное настроение сменилось невероятной нежностью. В порыве она упала перед ним на колени и, протягивая руки сквозь прутья решетки и заливаясь слезами, горько воскликнула:

– Отец, отец мой! Не отдавайте меня этому недостойному человеку! Не низвергайте меня в пучины отчаяния и ада! Помните, что вы будете в ответе перед Богом и за мою жизнь, и за спасение моей души!

Дон Алонсо не чувствовал неискренности графа, поскольку со своим прямодушным нравом сам вовсе не умел лицемерить, а потому пришел к выводу, что тактичность и учтивость де Лемуса помогли уговорить его дочь, и, хотя и не осмеливался этому поверить, подобная мысль укрепила его дух больше, чем он сам мог ожидать. Поэтому он был неприятно удивлен, увидев слезы и отчаяние доньи Беатрис. Тем не менее он мягко сказал:

– Дочка, уже ничего нельзя изменить. Если для тебя это – жертва, мужественно соверши ее и смирись. Через три дня вы обвенчаетесь в часовне нашего дома со всей приличествующей случаю торжественностью.

– О, сеньор! Подумайте хорошо! Дайте мне хотя бы еще немного времени!

– Я уже подумал, – ответил дон Алонсо, – и срок вполне достаточен для того, чтобы вы исполнили отцовскую волю.

Тогда донья Беатрис встала, обеими руками убрала волосы со своего божественного лица и, устремив на своего отца решительный взгляд, глухо произнесла:

– Я не могу вам в этом подчиниться и у алтаря скажу – «нет».

– Только попробуй, неблагодарная! – ответил сеньор де Арганса, выходя из себя от ярости и злости. – Тогда мое проклятье упадет на твою непокорную голову и испепелит тебя, как огонь небесный. Ты покинешь отчий дом, сгибаясь под его бременем, и словно Каин будешь скитаться по земле.

С этими страшными словами он, не оглядываясь назад, покинул комнату для посетителей. Донья Беатрис, заметавшись по комнате словно безумная, упала на пол с громким стоном. Ее тетя вместе с другими монахинями прибежали на шум и помогли ее верной служанке отвести сеньору в келью.

Глава IX

Припадок у несчастной сеньоры был довольно продолжительным и потребовал много забот от усердных монахинь, но в конце концов она пришла в себя, в основном благодаря своему крепкому здоровью. Поначалу она смотрела вокруг испуганными глазами, однако постепенно, ценой больших усилий она обрела необходимое спокойствие, чтобы попросить оставить ее наедине со своей служанкой на тот случай, если что-либо понадобится. Настоятельница, которая хорошо знала, что ее племянница не любит демонстрировать свою слабость на глазах у посторонних, поспешила удовлетворить ее просьбу, напоследок сказав несколько слов утешения и нежно обняв ее.

Как только монахини вышли, донья Беатрис с ловкостью косули поднялась с кровати и, закрыв дверь изнутри, повернулась к своей изумленной горничной и поспешно произнесла:

– Они хотят насильно притащить меня к алтарю, чтобы я солгала перед Богом и людьми! Ты знаешь это, Мартина? А мой отец угрожал мне проклятьем, если я буду сопротивляться! Все, все покинули меня! Послушай, нужно выбраться отсюда! Нужно, чтобы он узнал об этом, хотя, возможно, и он покинул меня, а тогда только Бог спасет меня в своем царствии небесном.

– Успокойтесь, сеньора, ради всего святого! – в замешательстве ответила девушка. – Как вы собираетесь выбираться отсюда, когда здесь такие стены и столько решеток?

– Нет, я – нет, – ответила донья Беатрис, – потому что меня точно будут искать и схватят, зато ты можешь пойти и рассказать ему о той ситуации, в которой я оказалась. Придумай что-нибудь… Даже если это будет ложь, ты же уже видела, как мужчины обманывают и творят несправедливость. Что такое? – добавила она нетерпеливо, заметив, что Мартина продолжает молчать. – Куда подевались твои бойкость и сообразительность? У тебя нет причин, чтобы сходить с ума, как я.

Пока она все это говорила, Мартина беспорядочно меряла комнату шагами и бормотала что-то неразборчивое. Вдруг лицо девушки оживилось, словно ей в голову пришла какая-то мысль, и она радостно воскликнула:

– Есть хорошая идея, сеньора! Этой же ночью я выйду за стены монастыря и помогу вам. Но ради Бога и святой девы Энсины – постарайтесь успокоиться, потому что иначе вы себя убьете, и тогда, ей-богу, все получится ровно наоборот.

– Что ты собираешься сделать? – спросила ее хозяйка, изумленная как этой внезапной переменой, так и уверенностью девушки.

– Сейчас, – ответила та, – когда привратница пойдет готовить лампады для обители, я задержусь ненадолго у ворот, ну а дальше – это уже моя забота. Вы только не пугайтесь, когда я начну кричать и совершать безумства.

Сказав это, она выбежала из кельи, подпрыгивая как козочка, даже не попрощавшись со своей сеньорой. Ее предостережения определенно были небесполезны, поскольку через какое-то время по обители начали разноситься такие громкие крики и рыдания, что все монахини переполошились и вышли посмотреть, кто же является причиной этого шума. Это была ни больше, ни меньше как наша Мартина, которая с выражением лица и манерами заправской актрисы кричала истошным голосом:

– О, мой отец! Бедная я, несчастная, остаюсь без отца! Где же мать-настоятельница, которая позволит мне повидать отца перед смертью?

Бедная привратница следовала за ней, ошеломленная так, будто увидела ураган, налетевший сразу же, как только она отошла от своей двери.

– Но, девочка, – спросила она у горничной, – кто принес тебе эту плохую весть? Ведь когда я вернулась, я не видела и не слышала никого за воротами.

– Кто еще это мог быть, как не Тирсо, пастух моего зятя, – ответила та с неподдельной скорбью в голосе. – Он, бедолага, бежал сломя голову в Карраседо, чтобы попросить у аптекаря какое-нибудь средство для отца. Хорошо еще, что он забежал сюда по дороге! Но где же мать-настоятельница?

– Здесь, – ответила та, выйдя на шум, – но неужели ты собираешься идти прямо сейчас, когда солнце уже почти село?

– Да, сеньора, прямо сейчас, – ответила девушка торопливо, – потому что утром может быть уже поздно.

– И ты оставишь свою сеньору в таком состоянии? – удивилась настоятельница.

Донья Беатрис, которая тоже уже была там, ответила, опустив глаза и наклонив голову, чтобы спрятать лицо, горящее от первого обмана в ее жизни.

– Позвольте ей пойти, тетушка, поскольку бог даст ей еще много хозяев в ее жизни, а отца он дал ей лишь одного.

Тогда настоятельница согласилась, но ввиду позднего времени настояла, чтобы ее сопровождал сборщик монастырской ренты. Мартина хотела было избавиться от нежелательного свидетеля, но здраво рассудила, что отправляться в одиночку – значит дать повод для подозрений, рискуя потерять последний шанс для спасения своей обожаемой сеньоры. Поэтому она поблагодарила игуменью и, пока вызывали сборщика, удалилась со своей сеньорой в келью, чтобы подготовиться к неожиданному путешествию. Донья Беатрис спешно набросала несколько строк: «Дон Альваро, через три дня меня отдадут замуж, если вы или сам Бог не воспрепятствуете этому. Поступайте так, как велит вам ваша честь и моя, поскольку этот день станет для меня днем моей смерти».

Не успела она запечатать письмо, как пришли сказать, что сопровождающий Мартины уже ожидает ее, поскольку служители монастыря жили в домах неподалеку и были всегда под рукой. Донья Беатрис дала несколько золотых и серебряных монет своей служанке и наказала возвращаться поскорее, поскольку даже если она и может примириться с выдуманным поводом, ее благородная душа не способна внести свой вклад в то, чтобы этот обман не раскрылся.

Мартина, в которой было больше хитрости и лукавства, чем стеснительности, поспешила выйти из монастыря, продолжая притворяться убитой горем и выслушивая соболезнования сборщика ренты, как будто действительно нуждалась в них. Место, в которое они направлялись, находилось совсем рядом с монастырем и называлось Валтуиль, сама Мартина была родом оттуда и там жила ее семья, но, тем не менее, когда они туда прибыли, уже начало темнеть. Там Мартина дала сборщику серебряную монету и распрощалась с ним под предлогом, что он уже не нужен и что она сама о себе прекрасно позаботится. Ввиду щедрости подношения признав эти доводы убедительными и дав напоследок несколько благоразумных советов, он повернул назад в Вильябуэну. По дороге сборщик придумывал, что ответить монахиням, если те спросят его о состоянии предполагаемого больного, и при этом иметь возможность отказаться от своих слов и рассказать правду в случае, если обман вдруг откроется. Но, к счастью, он смог уложить свой рассказ в несколько слов, пару многозначительных жестов и некое покачивание головой, победоносно выйдя из положения, тем самым сэкономив массу времени и сил, и в дальнейшем решительно придерживался этой линии.

Тем временем Мартина, опасаясь всего на свете, прокралась огородами и, перепрыгнув через забор, неожиданно появилась в доме своего зятя. Сестра и ее муж приветствовали девушку со всей сердечностью, на которую только можно рассчитывать и которую она, без сомнения, заслужила добротой и веселостью своего нрава. После приветственных объятий она спросила у зятя, есть ли сейчас в конюшне какая-нибудь кобыла.

– Есть, – ответил Бруно, а именно так звали этого деревенского жителя, – конечно, поскольку сейчас сезон выпаса, особого выбора нет, но, по-моему, одну только что привели с водопоя в Карраседо.

– Не густо, – огорчилась девушка, – поскольку этой ночью нужно, чтобы нас двоих доставили в Бембибре.

– В Бембибре? – воскликнул крестьянин, – да ты с ума сошла, девочка!

– Нет, я в здравом уме, – ответила она. И поскольку была уверена в порядочности своих родственников, тут же стала рассказывать о событиях этого дня. Поскольку муж с женой были потомственными арендаторами у семьи де Арганса и, к тому же, их близкая родственница была там в услужении, они считали себя практически членами этой семьи и потому слушали рассказ Мартины с большим интересом. По ходу рассказа не было недостатка в возгласах типа: «бедняжка!», «проклятое тщеславие!», «пренебрегать таким человеком, как дон Альваро!», «подлый граф!» и других в том же духе, которыми они, как люди простые и малоимущие, в естественном порыве выражали свою любовь к донье Беатрис и дону Бембибре, и это говорило о том, что у молодых людей есть немало сторонников. После того как рассказ был окончен, сестра Мартины, подумав некоторое время, обескураженно сказала мужу:

– Ты понимаешь, что этот поступок может нам стоить пастбищ и земель, которые мы арендуем, и более того – мы наживем врага в лице одного из могущественных сеньоров.

– Женщина, – ответил ей бесстрашный Бруно, – как ты можешь рассуждать о землях и пастбищах? Как будто донья Беатрис нам чужая! И самое главное – большинство земель принадлежит сеньору де Арганса, так что нечего рассуждать, когда есть возможность сделать добро. Итак, девочка, – добавил он, ущипнув Мартину, – я иду запрягать кобылу, и ты увидишь, как она мигом домчит нас обоих по этим дорогам туда, куда нужно.

– Пойдем, и не думай, что у доньи Беатрис нет ни капли благодарности, – сказала горничная, тряся кошельком, который дала ей хозяйка. – Здесь больше золотых мараведи, чем ты за год зарабатываешь своим плугом.

– В данном случае, – ответил крестьянин, – пусть твоя хозяйка меня простит, но иногда бедняки делают добрые дела не из корысти, а только из удовольствия. Поэтому, если она станет крестной матерью нашего первенца, когда нам пошлет его Бог, я буду счастлив и буду считать, что мы в расчете.

Сказав это, он отправился, насвистывая народную песенку, на конюшню, где начал седлать кобылу, в то время как его жена, восхищенная решительностью мужа, с гордостью сказала своей сестре:

– Какой мужчина мой Бруно! Ради того, чтобы сделать доброе дело, он готов взлететь выше гор Агианы.

Тем временем Бруно вернулся с оседланной кобылой, войдя через калитку со стороны сада и стараясь шуметь как можно меньше. Сев на нее верхом и посадив Мартину впереди себя, он пообещал жене вернуться до рассвета и поскакал во весь опор. Кобыла оказалась животным выносливым и привычным к тяжелой ноше, и они скоро оказались на плодородных берегах реки Бембибре, купающихся в меланхоличном свете луны, который мерцал в водах Боэсы и других ее многочисленных притоков, по которым, как по венам, разливалась жизнь этой плодородной равнины. Поскольку уже наступила ночь, они, чтобы не разбудить жителей, свернули влево и, пройдя пешком по окраине городка, вышли к замку, который располагался на небольшой возвышенности. И живописный вид его разрушенных стен до сих пор царил над этим прекрасным пейзажем. В такое время все казалось погруженным в мертвую тишину, но шаги караульного по площадке у разводного моста, свет, который освещал комнату в башне и отражался в ее витражах, и тень, время от времени появлявшаяся в окне, давали понять, что не все обитатели замка смогли уснуть в эту ночь. Этот свет пробивался из комнаты дона Альваро, и именно его тень мелькала в окне. Бедному кабальеро не спалось уже несколько дней, по крайней мере, если он не изматывал себя во время охоты.

Наши путешественники подошли ко рву и окликнули караульного, сказав, что должны передать важное письмо дону Альваро. Командир охраны, увидев, что это всего лишь мужчина и женщина, приказал опустить мост и сообщить сеньору о визитерах. Миллан, как оруженосец, сразу же спустился вниз, чтобы встретить посетителей, которых не узнал, пока Мартина не ущипнула его со словами:

– Привет, сеньор бездельник! Каким образом можно познакомиться с их светлостью, который совсем не думает о бедных узниках, погибающих и почти похороненных!

– Это моя душа похоронена в прекрасных глазках этого личика, моя королева, – ответил он полушутливо-полустрастно. – Но какого черта тебя сюда занесло в такой час?

– Давайте, сеньор шутник, – ответила она, – покажите нам дорогу и отдайте своему хозяину избыток вашего любопытства.

Дон Альваро удивился не меньше, чем его оруженосец, хотя его преданное сердце обмерло в предчувствии. Ровно за день до этого он получил вести о войне, угрожающей Кастилии, которую вряд ли можно было избежать. Мысль о его отсутствии в этой ситуации еще больше обостряла его страдания. Мартина молча передала ему записку от своей хозяйки, которую он прочитал, смертельно побледнев при этом. Тем не менее, как мы не раз отмечали, он был не из тех людей, кто в случае, когда нужно действовать, замирает, сраженный горем. Поэтому, быстро написав ответ, он начал расспрашивать Мартину о том, знает ли она какой-нибудь способ проникнуть в монастырь.

– Да, сеньор, – ответила девушка. – Поскольку мне не раз приходило в голову, что с таким упрямцем, как мой хозяин, однажды нам придется действовать вопреки его воле. Я осмотрела все дыры и трещины и обнаружила, что прутья решетки в том месте, где вода выходит из сада, почти сгнили, и, приложив немного усилий, их можно было бы сломать.

– Да, но, если твоя сеньора будет тем временем заперта в монастыре, нам это ничем не поможет.

– А вот и нет! – воскликнула хитрая крестьянка. – Сеньор, поскольку моя хозяйка любит гулять в саду до самого вечера, я каждый раз беру ключ у садовника и потом возвращаю ему, но обычно он просит меня просто повесить его на гвоздь. В любой день я могу оставить ключ себе, а на его место повесить другой, и мы сможем выйти в сад в удобное для нас время.

– Тогда скажи своей хозяйке, чтобы завтра в полночь ожидала меня у этой решетки. Пришло время выбираться из этого ада, в котором мы живем.

– Да поможет вам Бог! – ответила девушка проникновенным тоном, в котором по большей части угадывалось беспокойство за свою хозяйку, хотя и чувствовалась толика отвращения к монастырской жизни.

Они немедленно попрощались, поскольку у девушки уже почти не оставалось времени, чтобы до рассвета вернуться в Вильябуэну, как она планировала, а также из-за срочности сообщения, которое она несла от дона Альваро. Поэтому, как только она не без помощи рук Миллана взобралась в седло впереди доброго Бруно, они снова поскакали через пустынные поля, пока на рассвете не оказались на прохладных берегах Куа. Как раз зазвонили к заутрене, поэтому она вернулась как нельзя более кстати. Монахини немедленно окружили ее, расспрашивая с естественным любопытством, что же в итоге произошло.

– Должно быть, я – грешница, – отвечала она с досадой, – но тупость таких, как Тирсо… Он увидел, как мой отец упал с приступом, которые у него случаются время от времени, и очертя голову побежал сюда, взбудоражив всех, и дальше в Карраседо, куда его даже и не посылали. Нет, если в следующий раз они не выберут более толкового гонца, я не двинусь с места, даже если они все там умрут.

Сказав это, она направилась в келью своей сеньоры, оставив добрых монахинь обсуждать глупость пастуха и ее последствия. Конечно же, вся эта история была, как говорится, шита белыми нитками, и наверняка однажды бы вскрылась, но Мартина рассчитывала на то, что к этому времени и она, и ее сеньора будут уже в безопасности.