Kitobni o'qish: «Первая»

Часть 1. Семнадцать лет и восемнадцать этажей

Жизнь почти всегда несправедлива с людьми. Она каждый день бросает нам вызовы, и далеко не все из них мы способны преодолеть.

Эта история о том, как я впервые почувствовал себя живым, насколько это возможно.

Устраивайтесь удобнее. Возьмите чашку чая и, может, печенье или вафли. Не знаю, что вы любите. Ох уж эти вафли…

Если вы готовы, я начну.

Мне было почти семнадцать, когда мама вдруг решила, что я готов вернуться в школу. Последние шесть лет я провел на домашнем обучении. Все началось, когда мне едва исполнилось одиннадцать. Я был беззаботным ребенком, не имевшим ни малейшего понятия о переходном возрасте, экзаменах и прочих неприятностях. Одной из теплых летних ночей я проснулся и понял, что никогда не ценил способность человека дышать полной грудью. Я едва ли мог сделать вдох и, конечно, не мог произнести ни слова. Я хватал рукой все, что стояло на небольшой тумбочке возле моей кровати, и бросал в стену, за которой спала мама. Когда маленький будильник разбился и с грохотом рухнул на пол, она все-таки проснулась.

Я помню лицо мамы в тот момент, когда она вбежала в мою комнату, как будто это было всего несколько секунд назад. Ее глаза были наполнены страхом, который не увидишь в глазах актеров, играющих в фильмах ужасов. Даже представить не могу, что бы делал я, оказавшись на ее месте, но она действовала решительно. Поколебавшись всего долю секунды, она подбежала к моей постели и начала судорожно шарить ладонями по моему лицу. Она обхватила мою голову руками и слегка встряхнула – я уже начал терять сознание. Последнее, что я видел, прежде чем все-таки канул в бездну непроизвольного сна – мама, судорожно трясущимися пальцами набирающая номер скорой помощи на телефоне.

Следующим утром – а точнее, как я позже узнал, днем – я очнулся в больничной палате. Веки совсем не хотели отлипать друг от друга; слепящий свет то ли лампы на потолке, то ли белоснежной палаты яростно бил по глазам. Я чувствовал, что окутан какими-то странными тонкими трубками. Они были повсюду – в носу, во рту и несколько в венах. Я ощущал, как в мою кровь вмешивается лекарство. Мое зрение еще окончательно не сфокусировалось, а я уже слышал, как мама громко выкрикнула куда-то вдаль: «Он очнулся!». Наверное, она обращалась к врачам, ибо через минуту вокруг меня было людей, пожалуй, больше, чем журналистов вокруг Майкла Джексона на пике его карьеры.

Тот день, четырнадцатое июля, остался в моей памяти навсегда. В тот день я узнал, что в моих легких сформировалась злокачественная опухоль – или, проще говоря, рак.

Нет, это не то, о чем вы подумали. Эта книга не о том, как я боролся за жизнь. Хотя, упомянуть об этом стоит, чтобы вы лучше понимали, из чего я состою.

Прошлой июльской ночью я начал задыхаться от того, что мои легкие заполнялись жидкостью. Виной всему образовавшиеся в них метастазы. Врачи говорили много всего, уйму длинных слов, которые на первый взгляд кажутся случайным набором букв. На самом деле, они говорили, что-то о моих анализах, моих легких и моей опухоли.

С того дня моя жизнь сильно изменилась. Я часто мучился от нехватки воздуха и боли в груди, поэтому мама решила, что продолжать ходить в школу рискованно – меня перевели на домашнее обучение. Со мной занимались репетиторы по английскому, математике и прочим предметам. У меня даже были так называемые дополнительные занятия по выбору.

В свободное время я много читал: Ремарка, Голдинга, Хэммингуэя, Фицджеральда и других. Порой мне кажется, что именно книги не дали мне пасть духом. Я читал «Звездную пыль» и верил в сказку. Я читал «Алхимика» и становился мудрее. Я читал «Острие бритвы» и мечтал о том, как снова буду здоровым и найду свой смысл жизни. Книги были со мной в те минуты, когда казалось, что я остался совсем один в этом большом, полном опасностей мире.

На самом деле, я не был одинок. Моя мама всегда была со мной. Конечно, морально, не физически, ведь она вынуждена много работать. В те непростые времена она благодарила небеса за то, что никогда ни на кого не надеялась и стала весьма самодостаточной, чтобы в одиночку обеспечивать нас обоих. Отец ушел от нас, когда мне было около четырех лет. До сих пор толком не знаю, в чем причина развода родителей, и, наверное, не хочу знать. Так или иначе, он никогда не пытался со мной связаться. Значит, не стоит жалеть, о том, что его не стало в нашей семье. Мама всегда говорила, что после развода почувствовала, как тяжелейший груз рухнул с ее плеч.

Моя мама – хозяйка самого известного ресторана в нашем городе. Каждый вечер, возвращаясь с работы, она тихонько стучала в дверь моей комнаты, осторожно приоткрывала ее, и вместе с ней в комнате появлялся пакет, наполненный коробочками с едой. Так мы ужинали каждый вечер. Больше всего я любил пасту под сливочным соусом – казалось, я бы все отдал, чтобы только бесконечно есть пасту из маминого ресторана.

Кроме книг, мамы и пасты со мной всегда были мои лучшие друзья – Скотт и Лоуренс. Они часто заходили ко мне после школы, приносили с собой кучу интересных историй и разных вкусностей. Иногда мне кажется, что я назову другом каждого, кто принесет мне еду.

Я боролся с опухолью на протяжении пяти лет. В середине сентября, спустя пару недель после моего шестнадцатилетия мы с мамой – полные надежды – поехали в клинику к моему онкологу. Результат лечения или чудо, но я был абсолютно здоров. Опухоль, получив все, что хотела, оставила меня в покое. Мои легкие были сильно измотаны раком и лекарствами, но им больше ничего не угрожало. Врачи порекомендовали мне остаться на домашнем обучении еще пару месяцев, чтобы дать организму восстановиться. То ли мама решила перестраховаться, то ли она не поняла значения словосочетания «пару месяцев», но на домашнем обучении я остался до конца учебного года. Летом мама отправила меня к тете Джинджер в Оттаву, а когда я вернулся в конце августа, она со слезами на глазах, но довольно уверенно заявила: «Складывай учебники в рюкзак. Ты возвращаешься в школу».

Меня зовут Лиам Байатт, и это небольшое предисловие закончу так, словно стою на огромной сцене и получаю «Оскар». Я благодарен своей маме, которая любила меня всем сердцем и сделала все, чтобы я смог победить опухоль и вернуться к обычной жизни. Я благодарен друзьям, которые не дали мне пасть духом, когда моя жизнь висела на волоске. Я благодарен каждой книге, которая наполнила мой внутренний мир чем-то прекрасным. И пасте под сливочным соусом. Да, определенно, я благодарен пасте не меньше, чем остальным.

До начала нового учебного года оставалось несколько дней, но мое терпение было на грани. Я так скучал по школе, по нормальному общению с одноклассниками и учителями, по школьным обедам и шумным переменам. В моих воспоминаниях школа была олицетворением хаоса и веселья, но то была средняя школа. И мне лишь предстояло узнать, что значит быть старшеклассником.

Теплые лучи августовского солнца ласкали мои темные курчавые волосы. Я сидел на подоконнике в своей комнате на втором этаже нашего дома и читал «Колыбель для кошки», когда услышал звонок телефона. Мамин голос звучал очень суматошно, но, в то же время, устало.

– Милый, извини, ты же знаешь, я бы не просила тебя, но это, правда, срочно…

– Мам, хватит извиняться, говори, что нужно сделать.

– У меня совсем из головы вылетело, какое сегодня число… Если бы я вспомнила об этом утром, я бы, конечно, сама…

– Мам, ты говоришь, что это срочно, но сама тянешь время.

– Да, конечно. Спустись в мой кабинет, открой шкаф слева от окна. На второй полке сверху, шестая папка справа.

Сколько бы мне не было лет, никогда не перестану удивляться перфекционизму моей матери.

– Там внутри, на скрепке, небольшой листок с адресом. Эту папку нужно отнести туда. Мистер Кроссман будет ждать тебя, я ему сейчас позвоню. Папка темно-зеленого цвета…

– Я разберусь, мам, не переживай.

– Ты меня так выручаешь, Лиам! Ты хорошо себя чувствуешь? Сможешь добраться сам? Может, вызовешь такси?

– Со мной все в порядке, мам. Ты ведь не будешь звонить каждые полчаса, чтобы спросить о моем самочувствии, когда я вернусь в школу?

– Нет, что ты! Ты ведь будешь на уроках. Я буду писать тебе сообщения.

– Надеюсь, ты шутишь. Ладно, я побегу, увидимся вечером.

На самом деле, я радовался каждой возможности прогуляться по улице – уж слишком долго я находился дома. Я сразу нашел нужную папку – она действительно была шестой справа – и направился по нужному адресу.

Август не мог не радовать. Это одно из моих любимых времен в году – конец августа и начало сентября, когда уже не слишком жарко, но еще не холодно. И лучшее, что есть в этом времени – ветер, такой теплый и ласковый, чуть пахнущий наступающей осенью. Я быстро нашел нужный дом, хотя плохо помнил собственный город. За годы борьбы с раком я бывал на улице, разве что, когда мы с мамой ездили в клинику. Остальное время я почти не выходил из дома. Мама редко имела возможность гулять со мной, а одному, как она утверждала, гулять опасно. И, пожалуй, она была права, ведь я, действительно, с трудом передвигался из-за боли в груди.

Моему взору предстал небольшой двухэтажный домик с ухоженным газоном и креслом-качалкой на веранде. Я подошел к двери, еще раз отрепетировал свои реплики. Многим подросткам свойственно волнение перед общением с незнакомыми людьми, и что уж говорить обо мне. Удивительно, как я вообще не разучился говорить.

Наконец, я набрался решительности и нажал на дверной звонок. Он был таким громким, что было слышно даже снаружи, отчего я невольно вздрогнул. Да, решительности мне еще предстоит поучиться.

Дверь открылась, но на пороге был не мистер Кроссман, это я понял сразу. Моему взору открылось лицо девочки. Точнее, девушки. Всегда сложно понять, как правильно назвать человека женского пола в таком возрасте. Хотя, этой, пожалуй, все-таки больше подходило «девушка». Мне сразу бросилось в глаза серебряное колечко в ее носу, слева. Никогда не понимал, что люди находят в пирсинге, но ей он, определенно, был к лицу.У нее были прямые темные волосы, но не такие темные, как мои. Мои были почти черными, а ее – скорее, шоколадного цвета. Они аккуратно лежали на ее плечах, не позволяя видеть выступающие ключицы. Я удивился тому, как они блестели, в хорошем смысле. Ее волосы выглядели так, словно она – модель для съемки в рекламе шампуня. «Ваши волосы будут гладкими и шелковистыми. И никакой перхоти!».

– Ты что-то хотел? – резко и, пожалуй, чуть грубовато спросила она.

Ах да, я совсем забыл, что, когда разглядываю людей, время не останавливается, и они видят, что я пялюсь на них в упор.

– Да. Меня зовут Лиам Байатт. Мне нужен мистер Кроссман.

Я даже сам удивился, как уверенно ответил. Не хотел, чтобы она подумала, что я мямля.

– Зачем?

Ее лицо выражало что-то, чему сложно подобрать описание. Она выглядела не хамоватой, но очень уверенной в себе.

– Моя мама просила передать мистеру Кроссману эту папку. А ты…

– Его дочь. Ему пришлось отъехать по делам. Но он предупреждал, что некий парень должен принести документы.

– Да, видимо, он говорил обо мне, – в этот момент я окончательно растерялся и состроил такую нелепую улыбку, что мне стало вдвойне неловко.

– Нет, ты не парень. Ты вафля. Так что, ты отдашь мне чертову папку?

– Да, конечно.

Едва я протянул ей папку, как она одной рукой резко перехватила ее и прижала к груди, а другой уже почти закрыла дверь.

– Спасибо, можешь быть свободен.

Дверь шумно захлопнулась перед моим лицом. Я решил не стоять на веранде, как идиот, а обдумать свою нелепость по дороге домой.

Мама вернулась позже, чем обычно, но я еще не спал. Она была очень уставшей, но всеми силами пыталась не показывать этого. Она, как всегда, вошла в мою комнату и наполнила ее запахом моих любимых вкусностей. Я лежал в своей постели, скрестив руки на груди и смотря в потолок, усеянный звездами-наклейками.

– Милый, ты выглядишь так, словно уже написал завещание. Все в порядке?

– Кто такой этот мистер Кроссман?

– Что? Зак? О, это мой менеджер по закупкам. Зак Кроссман. Разве, я никогда не рассказывала тебе о нем?

– Нет. Может, упоминала вскользь, но я не помню.

– Почему ты вообще спрашиваешь?

– Его не было дома, когда я принес папку с документами. Мне открыла его дочь.

– Эби? Ох, чудесная девчушка! Сколько ей уже, лет двенадцать, наверное?

– На вид не меньше шестнадцати.

– Что? С ума сойти, как растут чужие дети! – мама чуть притихла и загадочно заглянула мне в глаза. – Она тебе понравилась?

– Мам.

– Лиам, ты же знаешь, что можешь поделиться со мной.

– Она мне не понравилась. Она меня заинтересовала. Таких девушек я еще не видел. Хотя, я в принципе немногих видел… Но о таких я даже не читал.

– Каких «таких»?

– Она… Я не знаю, мам. Мы почти не говорили, но после этой встречи я весь день чувствую себя идиотом.

– Она сказала что-то плохое?

– Нет. Ничего такого. Она назвала меня вафлей.

– Почему вафлей? – мама выглядела так, словно только что родилась.

– Не знаю. Не важно. Я очень устал и хочу спать.

– А как же паста?

– Я не стерпел и поужинал без тебя, прости. Спокойной ночи.

Быстро поцеловав маму в щеку, я завернулся в одеяло и перевернулся на бок. Я слышал, как мама вышла из комнаты, как она спустилась вниз. Слышал шум воды в ванной, грохочущие ложки и тарелки на кухне. Мама уже видела третий сон, а я все еще не мог сомкнуть глаз. Я все еще чувствовал себя идиотом.

В ту ночь я многое понял. Я не хочу проводить каждый свой вечер в раздумьях, почему же я повел себя именно так, сказал именно то, хотя мог повести себя иначе. Я выиграл в борьбе с опухолью, так неужели я не смогу победить нерешительность и неловкость в общении с людьми? Я слишком много времени провел дома, вдали от общества, и времени на раскачку не было. Той ночью я твердо решил, что больше никогда не буду вести себя как нерешительная мямля. И никогда не откажусь от пасты.

Следующие несколько дней я ставил эксперименты над самим собой. Я пытался убедить самого себя, дать себе установку – разговаривать с людьми не страшно. Поэтому, когда мама предложила мне съездить в супермаркет за продуктами, я быстрее гепарда выбежал из дома и, буквально, запрыгнул в машину.Оказавшись на месте, я чуть было снова не растерялся, но быстро взял себя в руки. Пока мама выбирала йогурт на завтрак, я направился в другой отдел. Там было несколько ящиков с разными видами яблок, и, хотя я давно не ходил за покупками, сразу узнал те, что обычно брала мама. Возле ящиков стояла женщина лет, пожалуй, шестидесяти пяти и задумчиво крутила в руке яблоки, доставая по одному каждого вида и возвращая на место. Я понял, что она в замешательстве, и решил, что это мой шанс.

– Здравствуйте, – громче, чем нужно было, сказал я. – Возьмите эти, они очень вкусные!

Я протянул ей одно яблоко из своего пакета и поднес к самому носу. Она ничуть не испугалась моего неожиданного появления и яблока, которым я ткнул ей в лицо, осторожно принюхалась к нему.

– Пахнет сладко, – с улыбкой произнесла она.

– И на вкус сладки. С небольшой кислинкой. В общем, объедение!

Она снова улыбнулась. За складками морщин блестели маленькие глазки светло-серого цвета. Женщина явно была польщена таким вниманием к своей персоне. Несколько секунд она молчала, затем без лишних слов спросила:

– В каком из ящиков эти яблоки?

Я улыбнулся во все зубы, что у меня были. Не знаю, чему радовался больше: тому, что смог заговорить с незнакомой женщиной, или тому, что убедил ее взять именно этот сорт. Сложив несколько больших налитых соком яблок в пакет, я уже протянул его женщине, но тут же дернул руку обратно к себе.

– Я куплю эти яблоки.

Она, конечно, начала противиться, засмущалась и до самой кассы убеждала меня в том, что это совершенно лишнее с моей стороны. Когда яблоки были оплачены, и пути назад не было, она снова улыбнулась, поблагодарила меня и все тем же размеренным голосом сказала:

– Ты хороший парень. Не позволь никому изменить этого.

Женщина медленно побрела к выходу, а я так и остался смотреть ей вслед. На этот раз мои раздумья были приятными, я чувствовал спокойствие, удовлетворение и радостный трепет в душе. Оказывается, все намного проще, чем я думал. Но мне пришлось прервать свои размышления, ибо я понял, что мама, наверняка, обыскалась меня.

В первый учебный день я почти не волновался. Я ощущал себя новым человеком и был готов подарить себя этому миру. Хотя в старшей школе было много моих знакомых, с которыми я учился раньше, в том числе Скотт и Лоуренс, я был новеньким. День обещал быть полным новых впечатлений, эмоций и знакомств и оправдал себя.

Выглянув в окно и заметив в конце улицы приближающийся Форд, я быстро чмокнул маму, спешно выбирающую между бежевыми и белыми туфлями, схватил рюкзак и вышел из дома. Лоуренс еще не вернулся из Марселя, куда улетел отдыхать с родителями, так что утром Скотт заехал за мной один. За годы нашей дружбы я ясно понял, что Скотт – отличный друг, но ужасный парень. Он всегда был готов помочь, поддерживал меня и был рядом, что называется, «и в горе, и в радости». Но его отношения с девушками – это отдельная история. По большому счету, отношений-то у него никогда и не было, только случайные связи на вечеринках. Так, в свои семнадцать Скотт имел неплохой сексуальный опыт, но не имел абсолютно никакого опыта в отношениях.

Черный новенький Форд не спеша подъехал ко мне, полному нетерпения стоящему уже почти на проезжей части.

– Запрыгивай, друг.

Скотт был, как всегда, чрезвычайно обаятелен даже в общении со мной. Еще большего обаяния ему придавали играющие блестящие глаза темно-карего цвета и длинная челка светло-русых волос, зачесанная назад. Хотя всю свою жизнь я был парнем, – «ты не парень, ты вафля» – я догадывался: именно его челочка так нравится девчонкам.

Только переступив порог школы, я понял – знакомых лиц здесь много, и большинство из них помнят меня. Мне льстило, когда они подходили, жали руку, обнимали и поздравляли с выздоровлением. Конечно, по большей части это было из вежливости, но все равно приятно.

Но самая приятная встреча этого дня была впереди.

Мы поднялись на второй этаж, Скотт указал мне на нужную аудиторию, после чего удалился для беседы с какой-то девушкой. Когда она увидела, как Скотт направляется в ее сторону, от счастья ее глаза, клянусь, надулись, словно два воздушных шарика, заполненные воздухом настолько, что вот-вот готовы лопнуть.

Мне быстро надоело наблюдать за этой девчонкой, которая трясущейся рукой, едва касаясь, поглаживала Скотта по плечу, и я решил пойти в аудиторию. Тогда я увидел ее.

Она стояла с какой-то девушкой, видимо, подругой, и неохотно слушала ее рассказы. Поначалу я не поверил своим глазам, но это действительно была она. Я сразу узнал эти шоколадные волосы и колечко в носу, но теперь смог разглядеть еще и фигуру: небольшая аккуратная грудь, тонкая талия, упругие ягодицы и длинные стройные ноги. Она была удивительно красива. Должен признать, я обманул маму, когда сказал, что она мне не понравилась. Сам не понимая, зачем, я запомнил ее имя. Эби. Мама назвала ее Эби.

– Эби!

Никакой реакции.

– Эби!

Судя по изменившемуся выражению лица, услышала. Но не обернулась.

– Эби!

Я понял, что она видит меня, но настойчиво пытается это скрыть. Тогда мне надоело звать ее через весь холл. Я вспомнил ту женщину из супермаркета, которую видел впервые в жизни и все равно заговорил с ней. А Эби я видел уже второй раз, так что заговорить с ней – не проблема.

Как часто вы сталкивались с тем, что были полны уверенности в себе ровно до тех пор, пока ваши планы не становились реальностью? Я – постоянно.

– Эби, привет! – я подошел к ней и улыбнулся так, словно мы знакомы всю жизнь. – Как дела?

Эби выглядела крайне озадаченной, удивленной и, в некотором смысле, оскорбленной тем, что я посмел ВОТ ТАК к ней обратиться. Но при этом ее лицо сохраняло совершенно невозмутимый вид. Я улыбался так долго, что мышцы лица, кажется, онемели, но она все еще молчала. Ее подруга – как я узнал позже, Моника – тоже замолкла и смотрела на меня, еле сдерживая смех.

– Как дела, Эби? – повторил я, и Моника все-таки рассмеялась.

– Ты кто? – с вызовом спросила Эби, в отличие от подруги сохраняющая абсолютное спокойствие.

Такого я совсем не ожидал, но скоро понял – она просто играет со мной.

– Я Лиам Байатт, – надо признаться, мне нравилась эта игра, и я чувствовал себя все более уверенно.

– Кто? – она хихикнула, и на мгновение я даже поверил, что она не шутит.

– Лиам Байатт. – Она все еще непонимающе смотрела на меня. Тогда я понял – она, действительно, не понимает, кто я. – Ну, Лиам Байатт, я приносил папку с документами твоему отцу на прошлой неделе.

Лицо Эби, наконец, показало хоть что-то – задумчивость. Она нахмурила брови, отвела взгляд в сторону и вдруг произнесла:

– Ах да, вафля! И как я сразу тебя не узнала.

Черт. Снова вафля. В то мгновение я понял, что след от первого впечатления, действительно, сложно стереть.

– Эбс, я пойду, а ты, как закончишь с этим зайкой, догоняй.

С этими словами Моника направилась в аудиторию, сильно виляя бедрами. Я даже не сразу понял, что она пошла в ту же аудиторию, на которую мне указал Скотт.

Эби посмотрела вслед подруге, шумно выдохнула и снова обратила свой взгляд на меня.

– Откуда ты знаешь мое имя?

– Моя мама сказала мне, что тебя зовут Эби.

– Вообще-то, мое имя Эбигейл. Но ты можешь называть меня мисс Кроссман.

– Давай ни тебе, ни мне – Эбигейл.

– Что тебе нужно?

– Ничего, я… Я просто узнал тебя и решил подойти.

– Не стоило.

– Но я уже здесь. И, кстати, я спросил, как у тебя дела. Ну, перед тем, как ты снова назвала меня вафлей.

– Слушай, не знаю, что ты там себе придумал. Но если ты думаешь, что мы с тобой теперь будем друзьями – ты сильно ошибаешься.

– Почему мы не можем стать друзьями?

Она усмехнулась и, наконец, улыбнулась. Пусть эта улыбка и была полна издевки, лицо Эби в ту секунду было еще прекраснее, чем прежде.

– Пойми, такая, как я, никогда даже не посмотрит на тебя.

Независимо от того, что она сказала, голос ее звучал так сладко, что я готов был раствориться в нем с головой, как растворялся в любимых песнях, оставаясь один дома. Глаза играли и блестели – кем бы я ни был, ей льстило внимание.

Она резко отвернулась, встряхнув волосами так, что они пролетели в миллиметре от моего лица, и направилась в ту же аудиторию, что и Моника. В ту же аудиторию, в которую нужно было мне. Теперь она – моя одноклассница, а значит, игра только начинается.

Через несколько дней мы со Скоттом после уроков поехали к Лоуренсу, который прилетел всего несколько часов назад. Он был безмерно рад видеть нас и даже не пытался, как обычно, строить из себя напыщенного индюка. Мы обнялись и, отстраняясь, я почувствовал, что он все еще держит меня.

– Я так рад, что ты вернулся к обычной жизни, – сказал он. – Хотя, наверное, ты сейчас даже не знаешь, как ее жить.

– Я тоже так думал, но, кажется, уже разобрался, – улыбнулся я.

Лоуренс совсем не изменился за те три недели, что мы не виделись: все то же вытянутое лицо, полуопущенные веки, длинный тонкий нос, темные брови такие архитектурные, что любая девушка позавидовала бы. Даже будучи дома, она был одет в идеально выглаженную рубашку и классические брюки, подвернутые снизу так, что выглядывали цветастые носки. Он был высоким, но, в отличие от большинства высоких парней, довольно-таки складным.

– Как тебе Марсель? – Скотт устроился на кровати Лоуренса, бросая теннисный мяч в потолок.

– Как и любой другой город, когда едешь туда с родителями. Экскурсии, прогулки, дегустации вин. Мама, тщательно пытающаяся скрыть от отца роман с экскурсоводом.

– Снова? – мячик звучно упал на живот Скотта.

– Она не изменяет себе, только отцу. Знаете, кто-то коллекционирует магниты или сувениры из разных уголков мира, а моя мать – любовников.

– Ты так и не сказал отцу?

– Зачем? Не думаю, что он скажет мне за это спасибо. При разводе маме достанется половина имущества, а это совсем не в его интересах, ведь тогда будут делиться и права на ювелирку. Да и мне от этого никакой выгоды – только лишняя трата времени и нервов.

– Я уже хочу посмотреть на семью, которую создашь ты, –усмехнувшись, бросил я, уже усевшийся на подоконнике. Мне всегда нравилось сидеть на подоконниках.

– Вы пойдете на вечеринку к Монике? – приподнявшись на локтях, спросил Скотт.

– Что за вечеринка? – почти хором спросили мы с Лоуренсом, хотя он явно был более безучастен, чем я, и медленно раскладывал вещи из чемодана в комод.

– Моника ведь говорила, что устраивает вечеринку послезавтра. Типа в честь начала учебного года. Так что мы просто обязаны пойти.

– Аргументировано. Значит, идем.

– Вот и отлично. Тем более, там будет Линда. Ну, Лиам, помнишь, светленькая, ты видел нас в школе.

– Я думал, ее зовут Лили…

– Боже, Линда, Лили – какая разница? Главное, что она без ума от меня. И, кстати, Эби тоже будет.

– Мы говорим о той самой Эбигейл? – откликнулся Лоуренс. Не знаю, почему, но в ту минуту меня даже разозлило, что он так оживился, услышав ее имя.

– Именно, мисс Эбигейл Кроссман, – важно произнес Скотт. – И мне кажется, что наш юный друг Лиам влюбился в нее.

– Ты прав. Тебе кажется, – сухо ответил я.

– Да ладно, я же видел, как ты на нее смотришь.

– Ты прям как моя мама. Почему вы не думаете о том, что девушка может быть мне интересна просто как человек, как личность? Интерес не обязательно обосновывается влюбленностью.

– В любом случае, держись от нее подальше, друг, – Лоуренс закрыл опустошенный чемодан и ногой задвинул под кровать. – Она не так проста, как кажется.

– То есть, если сейчас она кажется мне… Эмм, сложной… На самом деле, она еще сложнее?

– Я слышал, что она уже около полутора лет встречается с каким-то плохим парнем. Не знаю, почему, но тот, от кого я это узнал, назвал его плохим.

– Он не из нашего класса?

– Насколько я знаю, он даже не из нашей школы.

– Откуда ты так много знаешь, Лоуренс?

– Я просто очень внимательный. Да и знаю я не так много: что его зовут Дилан, ему восемнадцать, он из Северной Старшей школы, не планирует поступать в колледж и он «плохой парень».

– Судя по описанию Лоуренса, он тебе не конкурент, – Скотт выбирал из стопки магнитов, привезенных из Марселя, тот, который заберет себе. – Если он не выглядит, как Бред Питт в молодости, то ты выигрываешь по всем позициям.

– Я не влюблен в нее! – Я приходил в ярость от одной мысли об этом. – Я лишь хочу доказать ей, что она ошиблась, назвав меня вафлей.

– Отстань от него, Скотт, – вступился за меня Лоуренс. – Ты сам не знаешь, каково быть влюбленным, так что не можешь делать выводы о чувствах Лиама.

Учеба в школе оказалась намного проще, чем дома. Информация усваивалась быстрее, домашнее задание я делал за час-полтора, и потому свободного времени было достаточно. Вечер был дождливым, но я все равно решил прогуляться до книжного магазина и взять что-нибудь из Кафки.

Погода была, что называется, неприятная. Дождя почти не было, только мелкая морось, но слишком частая, чтобы сложить зонт. Я никогда не любил ходить под зонтом, потому что чувствовал себя под огромным куполом, из которого нет выхода. Я вспоминал аппарат в клинике, в который меня помещали почти каждый визит, когда я был болен. Прошло больше года, как моим легким ничего не угрожало, но я до сих пор боялся проснуться ночью от сдавливающей боли в груди.

Книжный был почти пуст, лишь кассир и несколько человек, бродивших среди прилавков. Среди них я заметил Эби и поначалу даже не узнал ее. Ее волосы были заплетены в высокий хвост – кажется, девушки называют его конским – а я прежде видел ее лишь с распущенными волосами. Она стояла возле полки с Кингом и задумчиво бродила глазами по книгам. Я, не раздумывая, направился в ее сторону. На самом деле, мне было интересно, узнает ли она меня на этот раз.

– Привет, Эбигейл, – негромко сказал я, и, на удивление, она не стала делать вид, что не услышала.

– Вафля, снова ты. Привет. – Она говорила так же негромко и немного печально.

– Не можешь выбрать?

– Я пришла, чтобы взять «Кэрри», но эти цветные обложки сбили меня с толку, и теперь я уже не уверена, что хочу взять именно ее.

– Я могу помочь тебе с выбором, если позволишь.

– А ты читал Кинга?

– Достаточно, чтобы посоветовать тебе что-то интересное.

– Я очень люблю читать, но у меня обычно нет времени. Тебе с этим, видимо, повезло больше.

– Знаешь, умирать – это не такое уж везение.

– О чем ты? – Эби впервые за все время нашего знакомства заглянула мне прямо в глаза, и я смог разглядеть ее. Эти светло-голубые блестящие глаза запомнились мне на всю жизнь.

– Ты разве не знаешь? Я шесть лет провел на домашнем обучении.

– Правда? – На этот раз я не слышал в ее голосе надменности и издевки. – Я думала, ты учился за границей, а теперь вернулся и поэтому пришел в наш класс, – на мгновение она осеклась. –Хотя, вообще-то, я вовсе не думала об этом… Так почему ты учился дома?

– Пять лет я был болен, потом еще год реабилитации.

Она глубоко вдохнула, но промолчала. Ее глаза наполнились печалью и сочувствием, и я видел, что они не поддельные. Она хотела задать мне главный вопрос, но не решалась, и я это понимал, поэтому сразу дал ей ответ.

– Когда мне было одиннадцать, в моих легких нашли злокачественную опухоль. Рак, иначе говоря.

Эби снова глубоко вдохнула, хотела сказать «ого» или «ничего себе», но посчитала это невежливым. Она поджала пухлые губы.

– Мне очень жаль.

– Сейчас я полностью здоров, и мне больше ничего не угрожает.

– Это здорово, – и это мгновение я тоже запомнил надолго. Она впервые искренне мне улыбнулась. – Ты совсем не выходил из дома?

– Только когда нужно было к врачу.

Эби молчала. Она явно была в замешательстве и не могла подобрать слова. Думаю, этим она понравилась мне еще больше – тем, что не стала разводить долгие речи о том, как ужасно болеть раком, как она мне сочувствует и надеется, что все будет хорошо. В ее взгляде я увидел намного больше, чем просто слова сочувствия.

– Возьми «Бурю столетия», – я решил прервать неловкую паузу, вернувшись к нашей теме. – Это киносценарий, но читается легко и очень захватывает.

Я достал нужную книгу с верхней полки и протянул ей. Своими длинными аккуратными пальцами она коснулась обложки и погладила ее. Когда она снова подняла свой взгляд на меня, я узнал прежнюю Эбигейл.

– Ладно, уговорил. Но учти, вафля, если она мне не понравится…

Она не договорила, лишь погрозила указательным пальцем прямо перед моим лицом и деловито направилась к кассе. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, и меня не покидала мысль: сколько же в ней всего, что мне еще предстоит разгадать.