Kitobni o'qish: «Мы остались молодыми…», sahifa 4

Глава II. В партизанском отряде

«Мы шли на дело ночкой тёмной –

Громить коварного врага.

Кипела злоба в партизанах,

Нам жизнь была недорога…»

/слова народные/

Урочище Лысая гора

В одной руке у меня автомат, другой подхватываю вещевой ранец и отхожу к деревьям. Со сборкой парашюта возиться не к чему, успеется потом, когда подойдут встречающие. Слышу треск сучьев и приближающийся разговор. На всякий случай захожу за толстое дерево. «Бережёного бог бережёт», как говорится в русской пословице.

– Куда этот прыгун подевался? – гудит глухой бас.

– Василий Иванович, парашют здесь лежит, может он в костёр попал? – отзывается другой голос, потоньше и моложе.

– Не пори чепуху, Василёк, кто же станет сидеть в костре? Разве только леший? Надо ему покричать, должен он отозваться нам.

Тёзки, оба Василия, прикладывают ко рту ладони рупором – автоматы ШШ висят у них за спиной – и вместе кричат:

– Ей, Москва, иди сюда! – бас шутливо добавляет, – не бойся, мы свои!

«Москва» – это пароль. Они кричат громко и весело, как у себя дома. Мне хорошо их видно. Один высокий, постарше, у него широченные плечи с косую сажень, копна русых волос и большие удивительные красно-рыжие усы. В отблесках затухающего огня он похож на богатыря, пришедшего из сказки.

Другой – тонкий с льняными волосами, гладко зачёсанными и опускающимися до самого воротничка, с густыми бровями вразлёт, очень молодой! Оба они в гимнастёрках, перетянутых ремнями, без пилоток, но чувствуется военная выправка. Замечаю у старшего на ремне висит ещё маузер в деревянной кобуре.

Выхожу к ним из-за дерева и сразу попадаю в дружеские объятия сказочного богатыря. Ну и силища – трещат кости! Ответ на пароль они не спрашивают. Они видели моё приземление на парашюте, и этого им оказалось вполне достаточно.

Младший, Василёк, смеясь тянет своего друга за рукав:

– Василий Иванович! Отпусти его, он нам живой нужен, дай и мне поздороваться!

Богатырь оказывается может смущаться и ласково проводит громадной ладонью мне по спине. Снова объятья, дружеское похлопывание по плечу, общие улыбки и смех. Они мне рады. Ещё больше радуюсь им я.

Василёк срывается с места и кричит во тьму:

– Хлопцы, сюда! Мы нашли его, он здесь!

Это нашли меня. Теперь всё в полном порядке.

При случае надо будет рассказать, как немцы сбросили в один местный отряд своего агента под видом радиста. По-русски он изъяснялся правильно, фамилии командиров знал, доложил, что послан для связи отряда с Центром. Тут же связался с абвером и получил ранее согласованный ответ. Прошли недели, пока его разоблачили. А всё потому, что сразу не проверили. Например, попросили бы дать запрос о здоровье несуществующего родственника командира, и абвер погорел бы с радистом.

Отовсюду сходятся партизаны. Снова хлопанье по плечам, крепкие рукопожатия и вопросы, тысячи вопросов… о Москве, об однополчанах, о кинофильмах, о театре, обо всём…

Подходят ещё двое. Перед ними кольцо окружающих меня партизан размыкается. Несколько впереди коренастый военный. На гимнастёрке у него при всполохах гаснущего костра блестит золотом орден Ленина. Прядь густых тёмных волос спадает на высокий лоб. В руке кожаный лётный шлем, сбоку висит маузер.

Василек, стоящий рядом, с теплотой в голосе шепчет:

– Наш командир капитан Карасёв.

Он энергично протягивает руку и смотрит прямо в глаза:

– Здравствуйте, с благополучным приземлением, я Виктор! Как горели сигнальные костры?

– Здравствуйте, прибыл в ваше распоряжение, привет от общих наших друзей!

На вопрос о кострах я не должен отвечать, только передать привет от друзей. Обмен этими парольными фразами тщательно обговорен в Москве с осмотрительным полковником Лебедевым. После этого пароля я могу спокойно передать пакет. И командир знает, что я действительно из Москвы.

– Ну и отлично, «джентльменский этикет» соблюдён, – весело произносит Карасёв, освобождает от крепкого рукопожатия мою руку и пропускает вперёд подошедшего вместе с ним, – знакомьтесь, Михаил Иванович Филоненко, наш комиссар.

Чувствовал, когда здоровались с командиром, что, если бы я не ответил на пароль, он бы моей руки не выпустил.

Комиссар высок ростом, худощав, по-военному подтянут, чёрные усы придают ему сходство с Чапаевым. На нём тёмная тужурка или китель с перекрещенными ремнями, на груди сияет орден боевого Красного Знамени, рукой он придерживает ремень. Такими, нам мальчишкам, с восторгом мерещились комиссары гражданской войны.

– Рады встретить первого посланца из Москвы, соскучились. О живой весточке, расскажешь нам всё о Москве, давно мы ушли оттуда. Вскоре будем принимать целые группы десантников.

Командир и комиссар сразу пришлись мне по душе. Немногословны и боевые ордена запросто не дают. По вниманию к ним окруживших партизан чувствуется, что их уважают и любят. С такими спокойно можно идти в бой.

Возвращается мой первый знакомый. За плечами он несёт огромный узел, завёрнутый в парашют.

– Василий Иванович, груз весь подобрали, четыре места? – спрашивает командир.

– Так точно, Виктор Александрович, даже пять, – он показывает на меня, – его первого нашли, хотел от нас с Васей Божком в костёр прыгнуть, но мы его удержали с трудом.

Партизаны смеются, видно сила Василия Ивановича здесь в почёте, большинство из них одеты в летнюю армейскую форму, почти все имеют автоматы, на ремнях висят запасные диски.

– Василий Иванович, играй отбой, гасите костры. Проследите за маскировкой кострищ, а мы отправляемся домой, догоняйте, – закончил своё указание командир.

Первые же минуты общения с встречающими мне понравились. Много шуток и смеха. Царила атмосфера дружбы и общей доброжелательности. Сразу нашлись желающие нести мой парашют и ранец. Хотели понести даже и мой автомат, но я вовремя прижал его локтем к боку и вежливо поблагодарил за услугу. Партизанам палец в рот не клади, потом автомат не найдёшь: приклад заменят на самодельный и кожух покрасят.

Комиссар это заметил и одобрительно засмеялся:

– Правильно сделал, это они шуткуют, проверяют на бдительность, первая партизанская заповедь – не выпускать из рук личное оружие. Оно всегда, во всех случаях должно быть при себе, под рукой, должно быть всегда готово к бою.

Так тактично мне был преподан первый партизанский урок.

Вася Божок – фамилию его назвал Василий Иванович с огненными усами – спросил:

– Как будем называть-величать нашего нового товарища?

Тут я, не подумав, невольно оглянулся помня конспирацию, хотя посторонних никого не было, тихо выдал фразу:

– Зовите меня просто Марат.

Этот словесный оборот всем чем-то понравился, и они долго ещё, когда кого-нибудь знакомили со мной в других партизанских отрядах, вкрадчиво оглядывались и сверхсерьёзно шептали:

– Зовите его просто Марат.

…Пройдут года, а этим именем по-прежнему будут называть меня друзья-партизаны и однополчане.

Путь на базу показался длинным. Шли по еле заметной в темноте тропинке между густым кустарником и высокими деревьями. Дорожка почти всё время немного поднималась в гору. Впереди меня идущего командира можно было определить только по еле слышным шагам. Глаза скоро привыкли, и стал проглядываться его ши¬рокоплечий силуэт. На ходу никто не курил, разговоры велись тихо, вполголоса.

Карасёв на ходу иногда задавал вопросы о нашей бригаде, интересовался, где мне приходилось воевать, не встречались ли мне его товарищи по боевым походам. Мне показалось по этой отрывочной беседе, что командир много говорить не любит, что он человек действия.

Откуда-то сбоку, из чащи леса, негромко донеслось:

– Четыре.

– Пять. – сразу также тихо прозвучал впереди ответ.

Такие цифровые пароли практиковались у пограничников. Лю¬бая комбинация цифр: три и шесть, два и семь, четыре и пять… должна в сумме дать число пароля. Сегодня в отряде паролем было «девять». Армейские пароли обычно состояли из названия какого-нибудь города и наименования детали винтовки: Загорск- затвор, Минск-мушка, Шахты-штык…

Мне показалось, что сейчас самый удобный момент передать командиру пакет. Темно, никто не видит, идём почти рядом.

– Виктор Александрович, у меня для вас личный пакет.

– Знаю, мы ждём эти документы. Отдашь их на месте, в лагере. Только не вырони по дороге.

Я так торопился передать пакет, а тут ответ командира даже обескуражил меня.

– Он у меня за шею привязан, потеряю только с головой вместе, – отозвался я, наверное, не совсем удачно.

Командир замедлил шаг и оглянулся, может он проверял крепко ли держится моя голова? Впрочем, зачем ему в темноте, на ходу нужен пакет?

Штабная землянка имела шикарный вид. Двухскатный потолок, стены и примыкающие к ним лежанки были обтянуты парашютным полотном. В окно-амбразуру, как и в дверь, завешанную плащ-палаткой, выглядывал в темноту ствол ручного пулемёта. Посередине землянки врытый в землю толстыми брёвнами-опорами стоял длинный стол из расколотых осиновых колод. На нём ярко светила трофейная карбидная лампа. На стенах висели сумки с патронами и ручными гранатами. Обосновались здесь надолго.

Лица командира и комиссара мужественные и добрые при свете лампы казались бледными, но молодыми, только глаза и морщинки возле них выдавали людей много видевших и переживших. Фронтовики отличаются по глазам, по какой-то неземной отрешённости и глубокой печали во взгляде, даже когда улыбаются.

Хозяева были радушны. Появился горячий чай, заваренный прошлогодней сушёной черникой, круглая буханка чёрного хлеба диаметром больше полуметра – наверное пекли в деревне. Куски варёного мяса. Я опрокинул на стол свой вещевой ра¬нец. Радостно был встречен пилёный кубиками сахар, галеты из пшеничной муки, московская копчёная колбаса. Особенный восторг вызвали пачки махорки, которые во все свободные места напихали догадливые ребята из особняка на Гоголевском бульваре.

Скромно предложенную мной фляжку со спиртом командир небрежно передал своему адъютанту Ясону Тодееву, широкоплечему богатырю выше среднего роста, с тёмными прямыми волосами, спадающими на лоб и глазами, как кусочки чёрного антрацита.

– Это отнеси Рогачёвой в санчасть и скажи Нине Николаевне, чтобы опорожненную фляжку завтра, вернее уже сегодня утром, вернула Марату для воды.

Так я заочно познакомился с врачом отряда и сухим законом. На Кавказе нам минёрам тоже не давали ни водки, ни спирту. Говорили, чтобы руки не дрожали, что минёры ошибаются только раз в жизни. После такой поговорки выступал один минёр и убеждал всех, что ошибался в жизни три раза. Никто не верил. Но потом узнали, что ему «ошибочно» неудачные жёны попадались, а он все-таки оставался цел.

Вскоре землянка наполняется народом. Разговор становится общим. Москвичей особенно интересует родной город, много ли на улицах людей, всё ли отоваривают – выдают – по продуктовым карточкам, какие поют новые песни и многое другое.

Поворачивая голову направо и налево, стараюсь ответить на всё, что знаю сам – мне пришлось пробыть под Москвой меньше месяца. Со снабжением стало получше, не то, что весной сорок второго. Почти у всех москвичей – через работу – имеются за городом огородные участки, на которых выращивают картофель, морковь; обычная картина – москвичи с лопатами спешат на пригородный поезд. В кинотеатрах идёт фильм, где Чарли Чаплин играет диктатора-Гитлера, представляете какая умора! Песни поют разные – про разлуку, про любовь, про войну, но тут я вас не порадую, певец из меня плохой, как говорят, бутсой на ухо мне в детстве наступили.

Партизаны постепенно разошлись по своим землянкам спать. Командир Карасёв, комиссар Филоненко и пришедший начальник разведки Пётр Романович Перминов, небольшого роста сухощавый и пожилой на вид, но подвижный, внимательно просматривали документы из переданного мною пакета. Их оживлённые лица и высказывания показывали, что именно эти бумаги они ждали.

Шёл четвёртый час ночи. Где-то в километрах пяти-шести раздалась короткая пулемётная очередь. Для меня она прозвуча¬ла незаметно, на фронте всё время где-то, кто-то стрелял. Я ещё не почувствовал себя во вражьем тылу. Меня удивило, как вскочил Ясон Тодеев, и командир что-то быстро сказал ему. Он бесшумно, как барс, выскользнул мимо плащ-палатки в дверь землянки с автоматом в руке.

Засыпая слышал, как адъютант Тодеев докладывал Карасёву о стрельбе полицаев возле деревни Желонь. Потом чей-то незнакомый голос произнёс:

– Смотрите, наш парашютист снял сапоги и повесил на них портянки! Заночевал как у кумы! Правда, автомат засунул под голову и похоже лимонка в кармане.

Я понял, что допустил оплошность сняв сапоги, но просыпаться уже не хотелось. Надо повнимательней приглядываться к обстановке и жизни в отряде.

Голос комиссара Филоненко ласковым тоном прошептал:

– Пусть эту ночь поспит нормально – устал парень. Вы представьте себе: вечером быть в столице, пролететь тысячу километров, ночью прыгнуть в неизвестность и, сняв сапоги, запросто заснуть. Это ещё не каждый способен сделать.

Я почувствовал, что попал в боевую семью товарищей, с которыми и радости, и огорчения будут общими.

Знакомство с лагерем

Утро выдалось пасмурным. Небо заложило низкими тучами. Моросил мелкий весенний тёплый дождик. Кругом в тумане стоял лес, как на картине Шишкина «В сосновом бору». Пахло болотом, горелым деревом и сосновой хвоей. Стояла тишина. Партизан не было видно – глухой лес. Ночью здесь было полно людей. Очевидно такой порядок. Шёл месяц май сорок третьего года, ещё два года продлится война, но мы об этом не знали.

Местность напоминала гороховецкие военные лагеря под городом Горьким, через которые прошли тысячи солдат после госпиталей, после ранений.

На длинной гряде песчаных холмов, поросших соснами, тянувшихся с юга на север, вырыты добротные землянки по единому образцу со штабной, только чуть побольше и нары в них устроены в два яруса. Каждую землянку в случае боя можно использовать как блиндаж: в низкое широкое оконце-амбразуру высунуть ствол пулемёта или автомата. Разглядеть землянки среди высоких сосен и дополнительно воткнутых в землю молодых елей не только с самолёта, но и вблизи можно было увидеть только, наткнувшись на них.

Вдоль западного подножия невысоких холмов протекала с заболоченными берегами лесная речушка. Вода в ней была чистая и прозрачная, но светло-коричневого цвета и пахучая мхами.

Если смотреть в сторону речки, то слева от штаба находилась медчасть Нины Рогачёвой, куда уплыло содержимое моей фляги. За ней ещё левее землянка группы минёров-подрывников и уже на самом склоне, на отшибе, обитель глубокой оперативной разведки майора Петра Романовича Перминова.

– На полянке за последней землянкой могила нашего однополчанина комсомольца Георгия Боброва, – останавливаясь, с глубокой печалью произнёс комиссар Михаил Иванович, – погиб он в ночном бою, в разведке под деревней Желонь пятого мая.

– Дальше холмы снижаются, – продолжил после минуты молчания командир Виктор Александрович, – там через речку есть скрытая под водой кладка из жердин, по ней можно пройти к партизанскому отряду «Дяди Кости», – командир улыбнулся, – всякие наименования придумывают романтики-партизаны, а этот отряд действует по заданию фронта. На этом берегу километрах в двух наш «аэродром», где получаем посылки на самолётах с Большой земли. Посадочной площадки нет, поблизости нигде не оборудуешь, кругом леса и болота, поэтому всё принимаем на парашютах. Из десантников ты первый проторил дорогу – теперь начнём принимать регулярно. Недалеко от кладки боевой секрет – днём туда мы не ходим, в целях маскировки.

К северу вправо от штабной, если опять обратиться лицом к речке, рядом с кухней, находилась небольшая землянка радистов. Оттуда доносился весёлый смех. Таиться нет необходимости, на десяток километров не было НИ одного немца. Когда мы вошли в неё, стало совсем тесно. Подумалось, что сидят гости, хотя вход к радистам посторонним всегда и всюду строжайше запрещён. Но оказалось, что это только радисты: на одной половине на лежанке сидели, как меня познакомили, Коля Тернюк, Вася Вернигоров и Коля Новаторов. Потом я узнаю, что им не исполнилось ещё и по восемнадцати лет, а они уже полгода находятся в тылу у немцев, прошли на лыжах и пешком с тяжёлыми рюкзаками за плечами – с рацией, с питанием для нее – свыше тысячи километров по оккупированной территории.

По другую сторону расположились: командир радио-группы Семён Будницкий. Он несколько старше других и для солидности и «авторитета», как он говорит, отпустил окладистую курчавую бороду и не выпускает изо рта короткую, изогнутую – штурманскую – трубку, и кругленькая симпатичная девушка с ямочками на щеках – опытная радистка Пана Безух.

– Трое наших радистов, – сказал комиссар, – сейчас находятся на заданиях в разведгруппах, с ними познакомишься позже.

Идём дальше, на северную часть песчаных холмов. Две землянки занимают взвод Ивана Таранченко и взвод конной разведки Ивана Дыбаня, плотного коренастого кавалериста с чёрными густыми усами, и такими же бровями.

Ближе к речке под развесистыми осинами устроены навесы из жердей, замаскированные лапником и ветвями, под которыми стояли верховые кони, висели сёдла.

Из-за нескольких рядов молодых елей вырос бревенчатый сруб настоящей деревенской бани, внутри в печь был вмазан котёл и высилась горка камней для поддания пара, на трёхэтажных нарах-палатях любители могли найти место по вкусу.

Окончательно поразил меня самодельный колодец, рубленный из половинок осиновых кряжей с крышкой и висящим на гвозде ведром с верёвкой. Вода была холодной, прозрачной, как льдинка, и вкусной, как может быть только колодезная вода.

Закончили мы обход лагеря на кухне, где аппетитно пахло жаренным мясом. Дым из трубы не вился, видно готовили на зара¬нее заготовленном древесном угле или сушняке – маскировка соблюдалась во всем от засаженной елями бани до печной трубы на кухне. Главный повар-альпинист Васо Чхаидзе с приятным кавказским говором, и его помощница из местных жительниц Мариула, были на высоте кулинарного искусства. Знакомство с ними я счёл весьма полезным.

…Спустя много лет после войны, Пана Безух – Акимова – расскажет мне, как за моей спиной хохотал весь партизанский лагерь, когда я на другой день бродил по землянкам и спрашивал:

– Братцы, где бы тут найти портного?

Наверное, такая постановка вопроса партизанам действительно тогда показалась забавной. С другой стороны, только что прилетевшему человеку и увидевшему лагерь с кухней и баней, медчастью и радиоузлом, почему бы не спросить о парикмахере или портном? Ведь были же у нас на заданиях любители брадобреи и мастера сапожники. Я же не спросил, где газетный киоск или будет ли в субботу кинофильм? Что я, дурной?

Пройдут месяцы и в дополнившимся людьми отряде появятся портные с швейными машинками и даже часовых дел мастера, и все сочтут это вполне естественным.

Портной мне был нужен по крайне деликатному вопросу, и история та скорее трагическая, чем смешная, но никто о ней не ведал. От резкой перемены климата или от жаренного мяса Мариулы без малейших следов соли мне понадобилось срочно проверить кусты с подветренной стороны косогора. Об отведённом месте «уединения», огороженным плетнём мне ещё никто не успел сказать. И тут чуть не произошёл казус, мой комбинезон оказался цельно-сшитым от шейных позвонков до самых пят, вроде лёгкого водолазного костюма. Не помню как – видно с чужой помощью – я смог влезть в него накануне в Москве. Тот, кто выдумал такой мешок с рукавами и штанинами без прорезей, очевидно, предполагал, что он разового пользования, вместо савана, но я то, оказался живым. Помимо того я поверх комбинезона был опоясан ремнями, на которых висели пистолет, десантный нож, запасные диски, гранаты и прочее, так что из комбинезона вылезти было крайне мудрёно.

Помог в этом деле Ясон Тодеев, он предложил разрезать комбинезон пополам, на две части: верхнюю и нижнюю по поясу. И скрепить обе части пуговицами, срезанными от чьей-то командирской шинели. Жизненная проблема была элементарно решена без вмешательства портного, всегда можно найти выход.

Дня за три я совсем освоился на новом месте. Знал почти всех в лицо и по именам. Звания и фамилии здесь произносились редко, мне казалось, что я тут уже давно. Люди были спокойными и весёлыми, споров или ссор абсолютно не слышно. Каждый выполнял своё дело.

В свободное время играли в самодельные шахматы или шашки – карты были категорично запрещены, если кто из новеньких приносил их, они бросались в костёр. По очереди читали где-то раздобытую разведчиками обтрёпанную книжку или журнал. Но больше занимались сборкой и разборкой оружия, чисткой его, протиркой патронов и запалов, изучали тонкости минно-подрывного дела.

Каждый взвод по очереди нёс караульную службу – охрану лагеря. Расположение постов и секретов гарантировали безопасность отряда, проникновение вражеских лазутчиков. Каввзвод всё время находился в ближней и дальней разведке, налаживал связь с местным населением – важным источником сведений о замыслах фашистов.

Одни группы возвращались с заданий, отдыхали, залечивали раны. Другие готовились к новым походам. Партизанский лагерь был единственным родным домом, местом отдыха и безопасности. Приходивших не спрашивали, где они были и что делали, так было негласно заведено. Иногда они рассказывали сами, что делали, что видели и слышали, иные рассказы были страшными. Они смело и мужественно шли на задание по разведке или на диверсию на захваченной врагами родной земле. Видели много зла и горя. Им попадались спалённые дотла деревни с торчащими на пепелищах чёрными от копоти трубами и распластанные в бурьяне расстрелянные жители. Они встречали изнасилованных и сошедших с ума девушек, молодых женщин с седыми прядями волос, голодных, опухших детей-сирот. В их памяти навсегда остались силуэты повешенных на перекладинах мужчин и женщин с таб¬лицами на груди: «они помогали партизанам», остались в памяти, чтобы донести это до будущих поколений, чтобы никогда это не повторилось.

Новые спецгруппы уходили в неизвестность, тихо и незаметно исчезали в предутреннем тумане, растворялись в дали. Не было случая невыполнения задания, только смерть могла этому помешать.

Иногда уходила большая группа и на длительным срок, тогда их провожали все находящиеся в лагере. Партизаны от штаба, где были произнесены тёплые слова напутствия, шли колонной по одному – гуськом друг за другом – с тяжёлыми солдатскими сидо¬рами за плечами, с автоматами, висящими на груди, смущённо улыбаясь от общего внимания и заботы. В вещмешках на спине лежали толовые шашки и патроны, сухари и самодельная колбаса. Порой на всём пути до места задания им нельзя будет заходить в селения, попросить хлеба или картошки, чтобы не обнаружить себя.

Провожающие партизаны стояли вдоль тропинки, жали друзьям руки и говорили добрые, тёплые слова, желали всего хорошего, удачи в выполнении задания и благополучного возвращения в отряд домой.

Бывало и так, что разведчики приносили печальные вести: спецгруппа выполнила свой долг до конца и никто из них не вернётся. В памяти ярко вспыхивало последнее рукопожатие и улыбка друга-товарища, болью сжимало сердце. Другие воспоминания приходили потом, приходят они вечно.

Жизнь моя входила в свою новую колею. Дополнительное обучение и инструктаж уходивших на задание минёров тонкостям подрывного дела казалось мне слишком обыденным и естественно недостаточным для меня в партизанах делом. Подрывники-омсбоновцы знали своё дело тонко. Им оставалось только набить руку на практике. Был в лагерь притащен и кусок рельса и две шпалы, но «практикой» считали подрывы фашистских эшелонов и взрывы мостов, как в нашей бригадной строевой песне:

«Горят мосты и мчатся эшелоны

под грохот взрывов прямо под откос…»

Командование отряда посылать меня на настоящую работу по минированию или в разведку что-то не торопилось. Ночевал я по-прежнему в штабной землянке, где кроме командира и комиссара, адъютанта Ясона Тодеева жили Вася Куликов – знаменосец отряда, скромный молчаливый парень, фронтовик-разведчик со «Звёздочкой» на груди и весёлый смешливый Паша Калганов с Плющихи в Москве. Арбат и Плющиха совсем рядом. Мы вспоминали, как вероятно вместе участвовали в ребячьих потасовках у билетной кассы в кинотеатр «Кадр», и арбатские всегда побеждали.

Надо было придумывать выход из моего «сидения». Командир Карасёв любил в одиночку ходить по косогору, заглядывать в землянки и поговорить с людьми. Порой он останавливался и о чём- то думал. Может вспоминал свою пограничную заставу и первый бой с фашистами двадцать второго июня сорок первого года…

Решил воспользоваться его уединением.

– Виктор Александрович, можно к вам обратиться? С просьбой?

– Слушаю тебя, друг народа! – отозвался командир.

Начало было обнадёживающим. «Друг народа» – это Жан-Поль Марат – герой французской Революции 1789 года, его называли другом народа. Значит настроение у командира хорошее, раз он возвысил меня до именитого тёзки революционера. Если бы он сказал свою любимую присказку «друг ситцевый», то все зависело бы от интонации – от дружески-иронической до жестоко-суровой, после которой собеседник бледнел и был готов провалиться сквозь землю.

– Можно мне перейти в группу минёров-подрывников?

– А что, в нашей землянке стало тесно? – улыбнулся командир, – хочешь быть поближе к своим дружкам минёрам? Думаешь скорее пойти на задание?

Опытный пограничник-чекист сразу разгадал мою наивную уловку о переходе в другую землянку.

– Не спеши, – продолжал он, – настанет и твой черёд и скоро настанет. Пока познакомься ближе с лесом, ведь ты горожанин, лес здесь дремучий, бескрайний, прямо партизанский. Прислушивайся к ребятам, есть у нас настоящие знатоки леса, таёжники, такие как Саша Матвеев. Больше узнай о повадках немцев и предателей-полицаев, тут своя специфика, несколько иная, чем на фронте.

Оговорился командир или нарочно употребил относящееся к диким зверям слово «повадки», говоря о врагах, скорее всего он так и хотел сказать о фашистах.

– В группу минёров переходи, скажешь командиру, что я разрешил. Вместе с ними пойдёшь на задания, вместе воевать будете, плечо друга надо знать.

Возле землянки минёров, под густой сосной на земле сидели человек восемь ребят, автоматы у них лежали рядом, или были заброшены за спины. Некоторые курили. Перед ними стоял стройный светловолосый Вася Божок и что-то рассказывал.

– Стоило нам выйти из села Гуты, как вскоре нас начинали преследовать полицаи, стреляли вслед, и так повторялось каждый раз. Провели мы тщательную разведку и выследили, что одна ме¬стная тётка наблюдала за нами. Только мы выходили из деревни – она бежала в соседнее сало, где стояла полиция, и докладывала про нас. И вот командование отряда приняло решение расстрелять её, как продавшуюся фашистам, и за гибель связного-проводника выдали одному нашему командиру маузер с «брамиткой» для бесшумного боя, и направили группу для приведения приговора в исполнение. Приезжают они на конях под вечер в Гуту, заходят к тётке в хату – жила она одна – и учиняют ей допрос:

– Ты почему продаёшь нас фашистам?

А она злобно, как ведьма, исподлобья смотрит и рычит:

– Пропадите вы пропадом, москали поганые!

Вот холера, узнала даже откуда мы прибыли! И больше ни слова. Зачитал наш старшой приговор ей, повернул к стенке и почти не целясь выстрелил. Она шлёпнулась на пол и замерла. Теперь самое интересное: проходит какое-то время, возвращается из дальней разведки одна наша группа и, между прочим, повествует, что всем известная стерва из Гуты жива и в полном здравии, и даже улыбается нашим. Доходят эти рассказы до штаба – подымается тарарам! Приказ о казне не выполнен, предательница оказывается здравствует.

– А как же она живой осталась? – не терпится узнать молодому партизану Петру Цалко, смышлёному пареньку, одному из первых пришедших в отряд из местных жителей.

– Случилось вот что, – продолжает Божок, – пуля попала в металлический гребешок и срикошетировала, тётке только кожу на голове ободрало, с переляку – перепугу – она бухнулась на пол. Ночью пришла в себя и думает: «что ж она делает, против своих идёт, а её только попугали…». Пошла к местным партизанам, всё рассказала и на коленях покаялась, и вроде как в штрафной роте побывала – кровью искупила свою вину, говорят, связной у них стала, – смеясь заканчивает Вася Божок.

Партизаны-минёры внимательно слушали Василька, иногда посмеиваясь или хмурясь. Некоторые отрастили неописуемых фасонов бакенбарды или усы – это не возбранялось, запрещалась небритость. Со всеми я уже был знаком. Моё сообщение, что перехожу к ним в группу было встречено доброжелательно, сразу отвели мне место на лежанке.

В этом подразделении были почти одни омсбоновцы. Борис Салеймонов, Пётр Ярославцев, Саша Матвеев – бывалые партизаны, воевали на Смоленщине в начале войны в отряде Шпилевого – «Бати», отражали натиск фашистской дивизии «Жёлтый слон».

Пётр Туринок, Николай Пасько, Вася Божок – кадровые пограничники, отходившие с боями на восток, не отступавшие без приказа ни шагу назад.

Миша Журко – из внутренних войск, в первые дни войны выполнял спецзадание: вывозил из Прибалтики на эшелоне, под непрерывной бомбёжкой немецких самолётов, золотой фонд республики.

Из местных – только двое семнадцатилетних пареньков, проявивших себя смелыми, бесстрашными разведчиками: Коля Гапинко из-под Довлядов, «направленный» в отряд своим дедом-подпольщиком, партизаном гражданской войны, и Петро Цалко из деревни Лубень, откуда все способные носить оружие ушли в партизаны.

Всех их – русских, украинцев, белорусов – объединяла ненависть к фашистам. Все они решили уничтожать врага в самых сложных и тяжёлых условиях военных действий – в тылу противника.