Kitobni o'qish: «Мы остались молодыми…», sahifa 10

Неожиданное задание

Меня вызвали в штаб отряда. Командир и комиссар сидели на топчане и оживленно разговаривали, когда я вошел в землянку. Весь стол – метра три – занимала «простыня» из склеенных топографических карт. «Триста километров в один конец» мелькнуло у меня в голове при взгляде на карту-километровку.

Карасёв повернул голову:

– Садись, друг народа Марат, – израненной в кисти рукой он указал мне на скамью с другой стороны стола.

– Посылаем тебя на край света в район Винницы, – Виктор Александрович посмотрел на самый низ «простыни» – поведешь туда группу разведчиков: Петровича, Стефанию и радистку Клаву, которые прилетели три дня назад. Ты был на «аэродроме» при их приземлении и познакомился с ними.

Филоненко покрутил ус и улыбнулся:

– Я видел, проходя мимо, Марат и вчера на скамеечке у землянки радистов продолжал знакомство.

– Михаил Иванович, это наговор! – не вытерпел я, – мы же земляки, с Арбата: я по Серебряному переулку десять лет ходил в школу, а Клава в этом переулке (в доме два) училась в школе радистов…

– Ну и прекрасно, – прервал командир, – Вам всем трудный путь предстоит. Возьмёшь с собой пять-шесть человек, легче будет мимо немцев проскользнуть, чем с большой командой. Пойдёте скрытно, без шума, большей частью ночами. Запрещаю проводить любые боевые операции. Твоя задача доставить в целости, без потерь, группу Петровича в район Винницы. По некоторым данным, для твоего сведения, там находится ставка Гитлера. Будь особенно осторожен: не нарвись на запретную зону. Петрович потом скажет, в какое место их надо проводить, ясно?

– Ясно, Виктор Александрович, будут доведены до места назначения.

– Коротко о направлении маршрута, – Карасёв нагнулся над картой, – подробно мы рассматривать не можем, так как обстановка меняется ежедневно. Реку Тетерев лучше переходить в районе Кухар, мост там сожжён и охраны нет, пройдете по кладкам. Железную дорогу Коростень-Киев хорошо форсировать у станции Тетерев – лес там вдоль железки пока ещё не вырублен. За линией Житомир-Фастов лесов почти нет, будете двигаться только ночью. В район Фастова прошли отряда националистов – бандеровцев, это подозрительно: с немцами они не воюют, почему двинулись навстречу фронту? Избеги столкновения с ними. Казатин обходите с востока. Пометок на карте не делай, всё запоминай. Карту эту приготовили для тебя. Сам будешь ориентироваться по обстановке и намечать путь следования.

Военная километровая карта была большой радостью для меня: можно будет на многих переходах обходиться без местных жителей – проводников, которые всегда представляют потенциальную опасность: даже ненароком, в случайном разговоре они могут направить фашистов по нашему следу.

Группу Володи Витковского под Киевом три дня преследовали каратели с собаками. Только разведут костер просушить портянки, как слышат: «гав-гав». Натягивают сапоги на босу ногу – не до портянок – и начинается марафон. А всё из-за проводника-предателя. Володю тогда ранили в ногу.

Командир продолжает.

– Возьми с собой Степана из Житомира и Дмитрия из-под Казатина – у него там родня. Могут понадобиться надежные люди. И с местностью они знакомы. Ребята эти проверенные, были на заданиях с Иваном Дыбанем, участвовали в боях. Кого ты хочешь взять с собой? – неожиданно спрашивает Карасев.

В голове проносится: Вася Божок погиб при минировании, Миша Журко и Петро Туринок находятся на задании, Пётр Ярославцев сам завтра под Киев уходит. Называю Павла Киселева – боевого друга по Кавказу, Антона Скавронского – лесника из Мухоедовских дебрей, он, правда, старик, ему уже под сорок и храпит во сне, но зато стреляет классно – в копеечку на лету попадает и лес здорово знает.

– Пусть возьмет десантников из группы Ефима Ободовского: Николая Полищука и Иосифа Савченко – хлопцы боевые, фронтовики, автоматчики, – выручает меня комиссар, – задание необычное, не связанное с диверсией, и Марат видно стесняется брать своих друзей-минёров.

Обрадованный поддержкой Михаила Ивановича, сходу прошу командира:

– Виктор Александрович, прикажите старшине Исаеву выдать нам на обратную дорогу толовых шашек или пару противопехотных мин, а то меня ребята съедят с костями.

Карасев засмеялся и обратился к Филоненко:

– Дадим им толу на пару фугасов, а то минёры на выдумку горазды, натворят ещё что-нибудь на свою голову, – он посуровел, – дадим, только заряды действительно на обратный путь!

Мои заверения, что взрывчатка будет использована только после того, как доведём группу, или в крайнем случае, чтобы пресечь преследователей за собой минированием дороги, окончательно убедили командиров.

– Скажешь Исаеву, чтобы выдал толовые шашки, мины брать не советую, вам ещё батареи для рации тащить: тяжело будет. На обратном пути свернёте к Житомиру, там в районе Левкова, – Карасев показывает на карте, – должна находиться группа капитана Крючкова. С ним ушли Минаев, Журко, радист Вернигоров и другие омсбоновцы. Двадцать дней, как они не выходят на связь с Центром. Найдёшь группу Николая Ивановича и передашь приказ вместе с вами срочно вернуться на Лысую гору. Тебе даётся две недели на путь до Винницы и две – обратно плюс три дня на поиски Крючкова. Сроки весьма сжатые. К середине октября все группы должны вернуться на базу. По распоряжению командования отряд уйдёт в рейд на запад. Капитан Крючков об этом не знает, поэтому найти его группу столь же важное задание, как и Винницу. Отряд уйдёт без задержки. Можешь привести с собой пополнение. В деревнях, особенно степных, где мало партизан, осело множество примаков из окруженцев и бежавших из плена. И местные хлопцы подросли за два года войны и рвутся бить фашистов.

– Правильно, – высказывается комиссар, – надо дать им в руки оружие и обучить воевать. Это резерв для наступающей Красной Армии. Посмотрите на наших Колю Гапиенко, Петра Цалко, Женю Гриба – их в бою за вожжи держать надо, рвутся вперёд, а им всего по шестнадцать-семнадцать лет… Фронт приближается к Днепру, и многие примаки задумались, чем будут объяснять свое двух годичное сидение возле юбки. Пора подаваться к партизанам, чтобы искупить свою вину перед воюющим народом. Бежавших от немцев с оружием в руках полицаев и власовцев, если на их руках нет людской крови, тоже можно брать – здесь разберемся, кого куда.

– Только девчат не приводи, – предупреждает Карасёв, – медсестёр, разведчиц разных, как некоторые наши с операций привели. Говорят: «медсестра», глаза как сливы, и прочие девичьи округлости (у хлопцев сон пропадает), а врач Нина Рогачёва плачет от них: «палец забинтовать не умеют, вместо витаминов кому-то касторки налили, а ему на задание идти». И капитану Крюкову об этом скажи, а то у него всегда связных женского пола много. Нам в рейде бои предстоят. Часовым прикажу, как увидят девичьи косы, без предупреждения открывать огонь, – глаза Карасёва смеются. В разговор вступает комиссар Филоненко.

– В этот треугольник, – комиссар обвёл его тупым концом карандаша, – лучше не заходи. Там издавна живут немецкие колонисты. Они пытались стрелять в ковпаковцев. Тогда генерал С.А. Ковпак объявил, что за каждый выстрел он прикажет сжигать тот дом, откуда стреляли. Немцы сразу стали сверхлояльными, и больше не прозвучал ни один выстрел. Но вас мало, и не нужен лишний риск. А вот здесь старинные чешские деревни, -карандаш Михаила Ивановича перемещается в сторону, – туда даже можно зайти за продуктами, люди накормят.

Мне это напомнило детскую игру: «да и нет – не говори, белого и чёрного – не покупай…» Только у нас цена проигрыша несколько иная: жизнь. Карасёв снял со стены цейсовский бинокль, вынул из заднего кармана маленький маузер с брамиткой для бесшумного боя – мечту разведчика – и протянул мне:

– Считай это нашим с комиссаром подарком тебе, а то, что ты за командир без бинокля? – пошутил он, – в степи за «оптику» полжизни отдашь. Вопросы к нам есть?

– Когда надо выступать? – спросил я.

– Отправляетесь завтра утром. К полудню подойдёте к деревне Гута. Не заходя туда, отдохнете. Дай группе втянуться в ритм, поначалу не спеши. Распределите груз группы Петровича между своими: они пусть идут только со своими узелками. Командирам понравилось, как я «гармошкой» по всем канонам картографии сложил «простыню». Остался у меня один невыясненный вопрос: почему командование, посылая на задания, не давало явок к уже проверенным, надежным связникам, а если и давало явку, так в конце маршрута.

Группы ходили почти одними и теми же направлениями в сторону Киева и Житомира, Овруча и Мозыря, но каждая пользовалась своей «линией» связи или совершенно незнакомыми людьми. Может быть этим в партизанскую борьбу вовлеклись более широкие круги масс? Или лучше соблюдалась конспирация?

Обычно ночью тихо стучали в окно, чтобы не слышали соседи, и просили хозяина выйти. В хату не заходили. Если он соглашался быть проводником – мы не знали случаев отказа – то ждали пока он оденется и уже на ходу называли нужную деревню или место. Иногда предупреждали, что, если с нами что случится, он ответит перед партизанами. Вот и сейчас: до тетеревских лесов у нас знакомые проводники найдутся, а дальше – сплошной туман, но помнится, что, Костя Тбоев ходил дальше, до Фастова. Этого вопроса я не задал. Командир и комиссар сказали всё, что нашли нужным. У нас не было заведено расспрашивать. У нас есть хорошая явка километрах в сорока от Винницы – будем считать, что всё нормально.

Старшина Исаев выдал всё, что мы попросили, и даже не заикнулся про витамины, хотя всегда ворчал, когда к нему приходили из нашего взвода – никак не мог забыть одну смешную историю, а начиналась она так.

Как-то сбросили нам в тюке два одинаковых бидона. Исаев открыл один. Видит – ружейное масло. Обрадовался, вещь нужная, а то мы уже перешли на бычий жир. Вскоре бидон разобрали по масленкам. Тут случилось, что Петро Туринок свою масленку где-то посеял. Раздобывает он пустую консервную банку и идёт к Василию Ивановичу за ружейным маслом. Тот пошумел, что посуда велика, но всё-таки плесканул из вновь открытого бидона, да так, что почти полную банку налил. Ну, у Туринка обратно уже не получишь, не тот характер. Исаев вслед Петру прокричал, что на весь взвод на целый месяц отпустил.

Приходит Петро в нашу землянку и ставит банку на стол. А у стола сидит Пётр Ярославцев, опустил свой светлый кучерявый чуб на лоб и потихоньку пиликает на гармонике что-то грустное. С верхних нар свесились головы ребят, которые слушают его.

Ярославцев морщит нос и говорит Туринку:

– Петро, убери эту гадость от меня подальше.

Туринок горячий, заводится легко. Он вспыхивает:

– Это у тебя сапоги дёгтем воняют, ишь вымазался, как на свадьбу! А масло пахнет хорошо, – и Туринок в доказательство с видимым удовольствием нюхает банку. Потом на его лице возникает удивление, он из голенища достает ложку, черпает из банки густую буроватую жидкость и отправляет себе в рот.

У Ярославцева быстрая реакция, не отпуская одной рукой гармошку, он вторую руку (уже с ложкой) тоже запускает в банку и … оба улыбаются.

Миша Журко смотрит на них сверху и печально изрекает:

– Что ж вы, поросята, делаете? Ружейное масло жрёте? Теперь из вас, как из старинных пушек, стрелять будем?

– Это или повидло, или витамины, – радостно смеётся Туринок, – старшина перепутал бидоны.

Все посыпались вниз, как по тревоге. Через минуту они уже облизывали свои ложки – банка опустела. Осталось тайной Петра Туринка, каким образом он через некоторое время принёс ещё два котелка витаминов. Хлопцы, отвыкшие от сахара, радовались сладкому, как малые дети. Погубила нас жадность. На другой день на пятом или шестом «заходе» к Исаеву кто-то из каввзвода погорел, но, конечно, все шишки посыпались на наш взвод, организовавший операцию под кодовым названием «ружейное масло». Долго по лагерю раздавались раскаты «грома», производимые голосом старшины Исаева. Шутить с ним никто не смел: еще закинет на дерево громадными ручищами. Только из штабной землянки весело доносился смех.

«Пострадал» ещё Иван Таранченко, успевший почистить витаминами свой автомат. Он хмуро выпытывал в санчасти у Нины Рогачёвой не отравится ли он, если вылижет ППШ (пэпэша).

Сборы в дорогу были закончены. Мы ходили между землянками, прощались с Лысой горой. Вот здесь на самой высокой точке песчаной гряды позавчера в ночь на тринадцатое сентября, мы стояли и смотрели на юго-запад. Карасёв и Филоненко пригласили участников «овруческого концерта», находившихся в лагере. Тут были те, кто вёл разведку, нашёл исполнителей диверсии, кто переносил в Малую Черниговку под Овруч взрывчатку, кто изготовил электрочасовой замыкатель взрывателя фугаса. Стояли Алексей Ботян и Ефим Ободовский, Павел Киселёв и Иван Таранченко, Пётр Ярославецв и Евгений Ивлиев и многие другие. Незримо плечом к плечу с нами стояли погибшие в Киеве разведчики Юля Костюченко, Миша Учаев… и др.

В два часа ночи над горизонтом поднялась кровавая зарница. В городе Овруч взлетело на воздух четырехэтажное здание гебитскомиссариата. Свершился акт возмездия над гитлеровскими палачами. Фашисты, съехавшиеся на своё сборище, нашли бесславный конец под обломками кирпича.

Ночные дороги

Сплошные леса закончились. После Гуты идем только ночью. Надежда некоторых наших ребят ехать на крестьянских повозках лопнула на третьем переходе. Шли установившимся порядком: за мной Павел, потом Николай и Степан, за ними группа Петровича и замыкали Дима, Антон и Иосиф. Идём вплотную друг за другом, чтобы не потеряться в темноте. Белые тряпочки-мишени на спине не нашивали.

Вдруг впереди послышался скрип песка. Хрустело как будто бы кто-то пережёвывал песок зубами. Все сразу приняли вправо и залегли в придорожных кустах. Мимо проехала подвода. На фоне тёмного неба проплыли черные силуэты людей. Две винтовки торчали, как мачты корабля. Кроме скрипа колёс о песок, ни звука. Мистика.

Павел потянулся ко мне и зашептал:

– Кто это? Может наши, партизаны?

– Может и наши, а может и полицаи, скоро рассвет…

– Никак нельзя нам на повозках ехать, – еле шевелил он губами, – «этих» можно было голыми руками потихоньку взять.

Третьи сутки в пути. Уже все втянулись, хотя груз на каждого большой: толовые шашки, патроны, запасные диски, питание к рации, оружие – на брата около двадцати килограммов. В сутки проходим 35 – 40 километров, для того чтобы уложиться в отпущенные сроки.

Группа Петровича идёт налегке. По их «легенде» они беженцы с левобережья Днепра, бежали от надвигающегося фронта, боялись преследования «советов» за службу у немцев. Из дому успели только схватить по узелку с одеждой. По этой «легенде», в случае большой опасности, если нарвемся на немцев и придется принимать бой, они могут покинуть нас в любой момент и дальше двигаться самостоятельно. Их с нами связывает только то, что мы несём питание для их рации, и им желательно легализоваться южнее Казатина. Там «легенда» изменится. Наверное, это основное, почему мы их ведем по-партизански.

Очередная дневка наметилась в кустах возле деревни. Расположились всей группой кучно. Среди невысоких, но густых кустов можно было даже сидеть – нас не видно. Дежурство вдвоем – один может нечаянно заснуть. Мы наслушались от бежавших из плена рассказов: «заснули и очутились в плену». Главное было в маскировке, чтобы не заметили мимо проходящие. Местные жители по кустам не лазили, грибов и ягод тут не было, а немцы ездили только по дорогам, и здесь вдали от фронта боковые дозоры у них отсутствовали. Никто не мог предположить, что в невысоких придорожных кустах лежит группа партизан.

К заходу солнца все отоспались, понемногу зашевелились. Часовые за день ничего подозрительного не заметили. Стадо коров пригнали, жизнь в деревне замерла. Так или иначе, нам нужно туда зайти, чтобы собрать сведения, где стоят немцы и полицаи на следующем участке нашего пути, и раздобыть продукты.

Фашисты дали промашку, наложив большой налог на собак, поэтому их поубивали. Теперь собачьего лая не слышно, и партизаны без шума заходили в деревни. Обычно шли через огороды, мимо усадебных построек, потому что фрицы и полицаи ставили свои посты у околицы, на дороге.

В деревню пошли втроём. Степан тихо постучал в окно. Павел стоял в стороне от дверей с автоматом наготове. Неизвестно, кто появится. Дверь приоткрылась и испуганный женский голос воскликнул:

– Господи, кто там?

– Свои, молодка, русские, не бойся. Мы партизаны, – весело отозвался Степан.

– А-а, – облегчённо протянула женщина, – заходьте.

Люди были напуганы войной и с опаской встречали поздних вооруженных пришельцев, потом оттаивали и провожали порой со слезами на глазах, как самых близких.

– В селе чужих нет? – дипломатично спросил Павел.

– Никого нет, немцы здесь не ночуют, – понятливо отвечала молодуха, – а полицаи наши ещё затемно уехали в соседнее село на престольный праздник. Днём они хлещут горилку, а ночью ховаются от партизан.

Мы переглянулись, это наверняка они встретились нам ночью на дороге. Степана оставили с говорливой хозяйкой, он попросит у неё хлеб и какой-нибудь «приварок» для всех и выспросит всё, что она только знает. Я с Павлом пошли в соседний дом. Павел, если хозяева не угостят, так и уйдёт голодным, сам попросить постесняется. Еду мы доставали у нескольких хозяев. Их связывала общая тайна – за помощь партизанам расстреливали – и с другой стороны им легче было оторвать от себя немного еды.

Карасёв выдал нам несколько пачек немецких марок, чтобы мы не скупились и платили за продукты и все услуги, особенно проводникам. Самое смешное то, что мы принесли все марки до единой обратно. Люди обижались, когда мы давали им деньги.

– Вы за нас жизнь отдаёте, а мы с вас плату брать будем? Что мы ироды какие?

Иногда мы предлагали немного соли, её брали; иногда оставляли тайком. Как-то раз паренёк догнал нас за околицей.

– Дяденьки партизаны, вы соль свою забыли в узелочке!

В той хате с маленькими детьми соли не было ни щепотки. Фашисты за соль требовали сдавать яйца.

– Это мы вам, хлопчик, оставили, для вас, – глухо произнёс Павел сразу пересохшим горлом.

Дверь у соседей была приоткрыта, и я сразу попал на кухню. Павел остался караулить у плетня.

– Добрый вечер, хозяева!

– Вечер добрый, дружно отозвались молодые голоса.

В хате заканчивали ужинать. Два парня – старшему лет шестнадцать – восторженно переводили взгляд с моего автомата на красную звездочку на пилотке.

– Сидайте с нами вечерять, – сердечно сказала пожилая женщина, – Паня, – кивнула она смуглой дивчине, – доставай деруны из печки и нарезай хлеб.

Они, видимо, достаточно разглядели нас в окно, когда мы стояли у соседней хаты и признали за своих.

– Спасибо, мамаша, если можно, я с собой возьму. У меня там товарищи за селом.

– А много вас? – спросила она и смутилась, поняв неуместность вопроса, – я к тому что, сколько хлеба вам дать?

Вы буханку дадите, соседи – нам и хватит.

Хозяйка присела на край скамейки, положила натруженные руки на стол. Глаза у неё погрустнели.

– Наши, красные, скоро придут? Житья совсем не стало, обобрали все проклятые, корова через пять дворов, забыли как куры кудахчут, детишки не знают, что такое сахар. Керосину нет, на лучину, как при царе Горохе, перешли. А теперь ещё всех хлопчиков и девчат в неметчину гонят. Когда же Красная Армия придёт? – Боль и горькая тоска звучала в ее словах.

– Красная Армия уже освободила Харьков и Полтаву, к Днепру подходит, а тут и до вас рукой подать. Хлопцев и девчат попрячьте. Да и до больших лесов от вас за день добежать можно. Там в клунях уйма народу живёт, помогут.

Поворачиваюсь к хозяйской дочке:

– Тебе что в Германию хочется ехать? Насмотрелась на фашистские картинки, где свиньи с бантиками ходят? На немцев хочешь работать? Почитай, что пишут оттуда обманутые девушки, как над ними немецкие бауэры измываются, как руки на себя накладывают за надругательство.

Девушка заливается огнём, как маков цвет, и сквозь слёзы шепчет матери:

– Я же тоже самое говорила вам, мамо!

– Если не поедешь, то обещали хату спалить, зима на носу, где с малолетками жить будем?

Во мне накипает злость:

– Что вам хата дороже родной дочери? Люди сами запаливали свои дома и уходили в лес. На нас свалите – были партизаны и забрали дочку! Ждёте Красную Армию, а детей в кабалу в Германию посылаете? На фашистов работать. Муж ваш где?

– Чоловик мой и сын старший ушли в сорок первом, по мобилизации, – тихо отвечает женщина.

– Они вернутся и спросят вас: «где дочь?», «где сестра?» Что им ответите?.. Нечего ответить будет. Прощайте! Дерунов мне ваших не надо и хлеба не надо, раз собираетесь родную дочь на каторгу посылать!

Выхожу к Павлу. Солнце залезает за горизонт.

– На закури, – Павел протягивает кисет, – что там случилось, повздорили?

– Так, поговорили о смысле жизни. Пошли в другую хату.

Вдруг во двор выскакивает хозяйка, за ней дочка с узлом в руке и бегут к нам.

– Товарищи, не обессудьте меня неразумную, возьмите себе и хлопцам вашим. Дочке на дорогу приготовили колбаску и пирожков с бульбочкой напекла, – она, придерживая юбку двумя руками, топает ногой и поднимает голову, – не пущу дочку на чужбину в неметчину!

Киваю Павлу:

– Разберись с ними, – и выхожу на улицу.

За плетнём слышу вкрадчивый голос женщины:

– Серьёзный у Вас командир, горячий, но справедливый, сразу видно, что партийный. Председатель наш такой же был, повесили его злодеи.

Павел не поясняет, что мы только комсомольцы, слышу, как он убеждает её поговорить с соседями, чтобы молодёжь не ехала в Германию. Павел посеял правильную идею.

По обочине улицы рядом с девушкой идёт сияющий Степан, в руке у него объемистая торба.

– Товарищ командир, – у нас принято называть друг друга по имени, он явно выкамаривается перед девицей, – проводника хорошего нашёл, возьмём с собой?

Кивком отзываю его в сторону:

– Где проводник? Кто просил тебя его искать?

– Так вот же: Тоней зовут! Доведёт нас куда надо, до войны агрокурсы здесь кончала и всё в округе знает – где балка, где тропка полевая, где ложбинка…

– Ты больше смотришь на ложбинку у нее на груди, а кто она такая, где ты её взял? Или она сама тебя нашла?

Степан смущается, он знает, что поспешил и не оправдывается. Оказывается, это сестра хозяйки, куда мы постучали вначале. Ночует в картофельной яме, прячется от неметчины. Проводника всё равно надо брать, пусть будет эта девушка.

– Белый платок на свадьбу надела, что ли? Ночью за километр увидят! И ботинки-то есть у тебя?

– Я зараз обуюсь и платок чёрный накину! – бросается она к себе в дом.

– Может возьмём её в отряд? Девчонка боевая, медкурсы кончила, раненых перевязывать будет, – гнёт свою линию Степан.

– А агрокурсы, медкурсы кончила, может и снайперские тоже? – добиваю я его, – забыл, что Карасёв сказал: «девушек приведете – в отряд не пущу!»

– Так это он тебе шутя сказал, – заулыбался Степан.

– Мне может и шутя, а тебе всерьез: знал кого посылает.

После сытного ужина – нам сегодня повезло – приступаю к вечернему инструктажу перед дорогой. Этой ночью мы идём с проводником, но порядок движения остаётся обычный, только не Павел, а проводник пойдёт за мной. Напоминаю всем, что по одиночному звуковому сигналу: свисту птицы, все останавливаются, замирают и слушают, по двойному – немедленно тихо принимают вправо и залегают. Никаких клацаней предохранителями. Тишина – это ночная маскировка. Ночью на марше и на привалах запрещаются разговоры и курение. Огонёк спички или зажигалки виден на пять километров, а кресало слышно за двести метров. После цигарки резко ухудшается зрение. Если кому надо остановиться, должен подать одиночный сигнал остановки – свист птицы.

– Огонь открывать только по моей команде, не будет меня, скомандует Павел. Нас мало, пусть стреляет весь белый свет, а ты лежи и слушай. Ночь и тишина – наши друзья, в темноте можно всюду проползти и пройти незаметно, только без шума. В бой нам ввязываться не к чему, не та задача.

Прошу Павла отойти с проводником в сторону. Подробно рассказываю о месте встречи в случае разрыва группы в пути. Обычно намечаю опушку леса с какой-нибудь стороны деревни, западной или восточной, чтобы легче было сориентироваться. Карта и компас только у меня, так что приходится рассчитывать на солнце. Наступили дни осеннего равноденствия, солнце всходит точно на востоке, а садится на западе. Деревню же укажет любой житель, да и где солнце заходит покажет, если небо задождит. Искать стороны света по пням, одиночно стоящим деревьям, мху, летящим птицам можно только держа компас, а то забредешь туда, где Макар телят не пас.

Проверяю, у всех ли спущены затворы и поставлены на предохранитель автоматы, чтобы не произошло случайного выстрела при падении автомата прикладом вниз. Все подпрыгиваем несколько раз на месте. Подходит Павел с проводником Тоней.

– Что с ними случилось? Что они скачут? Удивляется она.

– Проверяют, не бренчит ли и не звякает что-нибудь в мешке или на поясе, – поясняет Павел.

За ночь отмахали свыше тридцати километров по прямой. Тоня молодец, местность действительно знает. Вела нас по полевым дорожкам, обходила селения, находила брод через речушки.

Днёвку выбрали в заросшем овраге. Впереди была река Тетерев, первая большая река на нашем пути. Речкам и речушкам мы потеряли счет. Двое-трое снимали сапоги и переходили на другой берег, там обувались и осматривались кругом, только после этого переправлялись остальные.

Проводника Тоню оставили дневать с нами. Вначале она обиделась за проявленное недоверие, так оно и было. Незнакомых проводников всегда отпускали вечером, перед своим уходом с места днёвки, когда наши пути расходились в разные стороны.

Отдежурили с Иосифом свою обычную первую смену, но всё равно не спится. Антон похрапывает, тогда толкаю его в бок. На фронте в разведку храпунов не брали.

Клава и Тоня тоже не спят. Шепчутся.

– Что делать, если тебе на улице идёт навстречу немец, просто пройти мимо или улыбнуться, поздороваться? – спрашивает Клава.

Тоня что-то отвечает. Меня это не интересует, у нас только один разговор с фрицами, как сказал поэт:

«сколько раз увидишь его,

столько раз его и убей!»

Клава умница, использовала возможность поговорить с человеком, сталкивающимся с врагами. Она напоминает мне Людмилу, дорогую школьную подружку мою. Такие же каштановые волосы, коротко стриженные, ямочка на щёчке и нежная, милая стеснительная улыбка.

Если бы не эти проклятые фашисты… Пройтись вечерком по тихому Арбату, посидеть во вновь открытом кафе напротив театра Вахтангова, посмотреть «Принцессу Турандот», но у нас другая участь – война и «где-то в лесах и болотах, в руках с боевым автоматом, молодость наша прошла…»

Пора объявлять подъем, солнце подошло к горизонту. Можно отпустить проводника Тоню. Она грустно уходит назад, домой. Степан не уговорил меня взять её в отряд. Ребята смеются, глядя на его вытянувшееся скорбное лицо.

Очередной инструктаж, как переходить грунтовую дорогу задом наперёд, чтобы запутать следу. Человек, идущий спокойно, делает упор на пятки, а носком немного загребает за собой.

– Не загребайте пяткой, делайте шаги покороче и выше подымайте ноги, тогда никто не поймёт, что шли пятками вперед. Когда идём вдоль дороги, идите рядом по тропке – она твёрже, и на ней не остаётся следов.

С переправой задержались до полуночи. В селе по соседству шла какая-то гульба. Реку Тетерев перешли по доскам, положенным на обгоревшие сваи. Перешли удачно: никто не испугался. Антон, на всякий случай, скинул за собой все доски.

Рассвет застал нас на луговой дороге у реки. Лес виднелся совсем рядом, но перед ним торчал болотистый луг, который, как мы ни пытались, перейти не могли. Мы тащились, увязая в раскисшей дороге. Пот лил в три ручья. Мы очень торопились, но ноги с трудом вылезали из грязи. Каждый шаг стоил десяти. Кони давно бы пристали, а мы без остановок шли и шли.

Солнце уже всходило над лесом. Белыми кубиками засияли мазанки на другом высоком берегу реки. Плотной пеленой стелился утренний туман. Над ним плыли наши головы, как кочаны капусты. Мы спешили к лесу пока не рассеялся туман. Ходьба по трясине напоминала игру, в которой участников сажают ногами в мешок, завязывают его на поясе и начинают «скачки». У нас происходило нечто похожее.

Наконец дорога поворачивает в сторону от реки. Мы поднимаемся на пригорок и, не снимая вещмешков, валимся на землю. Какое блаженство лежать на сухой траве и смотреть сквозь ветки деревьев на проплывающие облака.

Возвращается ходивший в разведку Павел:

– Впереди метрах в ста, наезженная автомобилями дорога, надо пересечь её, пока не началось движение. Николай остался там наблюдать.

Дорогу пересекаем след в след. Антон задерживается. Днём мы перебрасываемся короткими фразами, чего не допускаем ночью.

– Ты что там колдуешь? – оглядывается Иосиф.

– Посыпаю следы табаком, чтобы овчарки не порвали твои штаны, – откликается Антон.

Углубляемся подальше от шоссейки в лес и останавливаемся на большой привал. Все очень устали после болота. Раскладываем на траве для просушки портянки. Волка ноги кормят, нам они нужны еще больше.

ежу закрыв глаза, сна нет. Лёгкие шаги Клавы.

– Марат, ты спишь? – тихо спрашивает она.

– Сплю…

– Нет не спишь, почему вы мне не доверяете?

Это что-то новое. Клава иногда ставит нас в тупик своей «железной» логикой.

– Меня ни разу не назначили на пост! Кроме своего маленького узелка я ничего не несу: я вижу, с каким трудом вы поднимаете на плечи свои мешки. Я иду в середине, меня все опекают! А ночью, на болоте, Петрович отобрал даже рацию и несёт сам.

– Стоп, стоп, – прерываю я её вовремя, – рацию взял Петрович, он твой начальник и поступает, как находит нужным. А на посту стоять тебе нельзя – ты несовершеннолетняя! – травлю я напропалую, может поверит.

Клава удивленно смотрит своими красивыми глазами, она обескуражена. Готовые скатиться с её глаз капельки просыхают.

– Марат, можно я лягу к тебе? – она своими неожиданными предложениями может загнать в тупик любого, – мне холодно, у меня только лёгкое пальтишко. Видишь, все спинами жмутся друг к другу – и им теплее. Я, наверное, краснею.

Осторожно оглядываюсь на дремлющих рядом Степана и Иосифа, если они неверно поймут эту просьбу замерзающего человечка, то не дадут мне житья своим острословием.

– Клава дело говорит, – поднимает голову Антон, – сентябрит здорово, по утрам иней, это только ты можешь спать на снегу, а ей холодно.

– Ты не бойся, – ободрённая словами Антона торопится Клава, – я тихонечко сплю, не храплю, как Антон.

Что мне оставалось ответить этой девушке, которая обещала не храпеть?