Kitobni o'qish: «Господин Кокаларис»

Мамы – они такие мамы! Вот уж кто редко ошибается и остро чувствует момент, когда с любимым чадом непорядок. И ничем их не обманешь: в отличие от других людей, мамы видят тебя насквозь. И моя Муля – она же мама и Уля, получившая милое имя с подачи папы, – яркий тому пример. Она у меня ещё тот рентген! Не успела я вернуться с универа, как на меня направили осторожные лучи пристального внимания. Конечно, смешно звучит, но Муля так умела: вроде, присматривалась, но взглядом не ела, а как будто осторожно щупала. И ничего не спрашивала. А ведь мне, действительно, было плохо. На душе. И, конечно же, из-за любви.

Этот Димка… этот олух и ревнивый свин, он… он меня достал! Была б возможность, он бы слился с моей тенью и неотступно следовал везде. А ещё б давал советы – куда и на кого мне лучше не смотреть. В общем, затронув эту тему, мы поссорились. И, еле отсидев все "пары", я рванула домой – дуться и жалеть себя любимую. Мол, надо же было влюбиться в такого ревнивца! Но самое ужасное, что даже лёжа на кровати в обнимку с полным блюдом маминых пирожков, я заедала обиду и… пялилась на молчаливый телефон.

Муля раза три проплыла мимо, отвлекая меня рассказами о соседях и прочей милой ерунде, на которую я отвечала коротким "угу" – кстати и не очень. А потом речь зашла о бабушке Маше и… я невольно прислушалась, забыв о чёртовой мобиле.

– Болеет? Да ты что?! – очередной пирожок ловко встал поперёк горла.

Муля тут же поспешила ко мне и, постучав по спине, присела рядом. Взгляд грустный, а улыбка тёплая. Посмотрела на меня и ласково так предложила проведать бабушку: мол, и развеюсь, и свежим воздухом подышу – места в Больших Дубцах красивые…

– Да ты и сама помнишь, – просияла она. – Маленькой весь посёлок обегала. А теперь там городок – школа есть, больница и связь. Но леса наши, слава богу, не тронули. Вот и погуляешь. Ну, что, Верунь?

Бросив косой взгляд на телефон, я дала ему последний шанс зазвенеть до того, как будет съеден ещё один пирожок. Не случилось. Ну и ладно. Муля сказала, что в Дубцах связь есть, вот и… короче, кому надо – найдёт.

– Поежу жаправлюсь и вешером в пушь, – кивнула я, закусив ещё один пирожок.

И вот, собравшись, что та Красная Шапочка, я рванула к захворавшей бабушке. Правда, было далеко не лето, как в милой сказке, а месяц март, но белоснежное царство за городской чертой и чудесные богатые леса безумно радовали глаз. Настроение повышалось с каждой оставленной позади верстой, и Димкин звонок его ничуть не снизил.

"Ар-мур-мур-мур! Вероника, солнышко! – соловьём залился он. – Я пришёл, тебя нема!", – и дальше в том же духе.

Ну, я слегка оттаяла, отложила разгромную речь "на потом" и сообщила ревнивцу, что еду к бабушке. Предложение приехать следом уже грело душу, но не успела я даже намекнуть, как Димка снова разозлился. Он вдруг вспомнил, что в Дубцах полным-полно моих приятелей, с которыми я провела всё детство. И вот теперь, когда мы в ссоре, я еду к ним, чтобы забыть обиду. Мол, "лечу я утешение искать в объятьях добрых другов"! Ну,а бабуля – удачный предлог для встречи.

Нет, ну надо же такое выдать?! И как тут промолчать?! И вот, вместо того, чтоб бросить трубку, я снова начала ругаться, и… доругалась!

На дорогу жутким лесным призраком вышел громадный лось. Увидев его, я резко свернула, заюзила по льду и скатилась с трассы. А дальше начался кошмар: не слушаясь тормозов, машина, как угорелая, понеслась по склону прямо к лесу, и когда в свете фар "нарисовались" первые широкие стволы, мне едва не стало дурно. Вцепившись в руль, я пробудила всю свою сноровку и с виртуозной ловкостью вильнула между парой-тройкой могучих лесных "старожил". А вот потом удача меня покинула: в очередном объезде машину резко занесло и с маху приложило к дереву. Приехали! Подушка безопасности добавила "приятных" ощущений и, последнее, что я запомнила, теряя сознание, был грохот чего-то тяжелого и жуткий скрежет.

Как здорово очнуться после аварии в тёплой светлой комнате, лежа под мягким одеялом! Туман перед глазами медленно рассеялся, но прежде чем оглядеться, я вспомнила своё имя, место учёбы и домашний адрес. Потом проверила послушность пальцев рук и ног, и успокоилась. Бинты на голове и гипс на руке – это не страшно: с месяц полечусь, и буду жить дальше. Ну и, слава богу!

Навестившая медсестра рассказала, что меня нашёл местный егерь – "не молодой, но очень загадочный мужчина". Сказал, что обходил леса дозором, и вдруг услышал протяжный гудок машины,а там уж и вышел к свету фар, подмогу вызвал.

"Ну, спасибо, дядя егерь! – вздохнула я. – Теперь-то мне в Дубцах придётся задержаться"

И так оно и вышло: врачи сказали, что не отпустят меня в город – мол, любая тряска для моей головушки сейчас опасна. Я согласилась и осталась в больнице Больших Дубцов, ну а машину, согласно документам, отвезли на двор моей бабули Марьи Семёновны. Вскоре она и сама пришла вместе с добрым дедом Алексеем – старинным другом семьи. Зная с детства, он по-отцовски сердито пожурил меня за лихачество, а потом ласково добавил:

– Но всё обошлось. Наша голуба с нами, а остальное – поправится. Дух родимой земли тебе и сил прибавит и душу исцелит, а это… – дед улыбнулся и коснулся моей щеки, – исправят парни из ларца.

– Какие парни? – усмехнулась я.

– Волшебные. Ну, и девицы тоже. Как там – масочки да кремы, да? Я, видишь ли, толком не знаю, что вы храните в своих косметичках, но помню времена, когда Марья Семёновна по лесу-то гуляла за травками да цветочками, а потом что-то из них толкла-варила. Хитрое дело, волшебство настоящее. И всё-то у неё в ларчике хранилось. И твой хорош – ну, то бишь косметичка – ну прям ларец чудной. Полюбовался, не сдержался я – славная работа, под старину. Хотел нос туда сунуть, да не тут-то было – не открывается. Только тебя, видать, слушается. Вот ты кликнешь-то парней из ларца, и того… А пока что, не переживай, голуба!

Я взглянула в зеркало и приуныла: такая опухшая, синяки, царапины, а слева за пластырем скрывались швы глубокого пореза. Точно шрам останется, и никакие "парни из ларца" не помогут. И потом… у меня никогда не было такой внушительной косметички, так что, какой там ларец?! Откуда?

Однако бабМаша одёрнула деда, быстро сменила тему и полила на меня "ручьи" бодрости и любви. Вопросы уплыли вместе с унынием, и я заметно взбодрилась. Тем более, любимая бабуля, в отличие от меня, выглядела вполне здоровой, а это уже плюс.

Потом из города сорвалась и Муля, подхватив эстафету бабушки на всю неделю. Да и Димка отчаянно желал приехать, но я запретила: не хотелось, чтоб он увидел меня такой "красавицей". С тех пор ревнивец звонил чуть ли не каждое утро и всё прощения просил. Ну, я, конечно же, опять оттаяла, а когда разрешили прогулки, с удовольствием облюбовала больничный сад для наших телефонных воркований.

За стенами больницы как раз вступала в силу славная весна, озаряя всё светом солнца и первой капелью. Над гордыми кронами деревьев вместе со стайкой голубей важно кружили серо-чёрные вороны, и самые смелые из них подходили ближе к лавке и косили на меня чёрные бусины глаз. Одну из них я даже научилась узнавать. Впрочем, она меня тоже. Как только я садилась на лавку и звонила Димке или папе, ворона тут же мостилась на ближайшей ветке и словно слушала. А потом у неё появился приятель. То, что это именно ворон, я как-то сразу догадалась: огромный, чёрный от клюва до кончика хвоста, молчаливый и важный. Он прилетал в тот момент, когда я выходила в сад, садился рядом с серо-чёрной подругой и… вот уж, воистину, пялился – на меня.

Ну, это птицы. Люди в здешней больнице удивляли ничуть не меньше. С первых же дней они вдруг прониклись ко мне таким вниманием и заботой, словно знали всю жизнь, и при каждой встрече называли "нашей ласточкой". А ещё мне желали скорее поправиться и вернуться домой. И не в город, а к бабушке Маше. Сама же бабуля на мой вопрос пожала плечиком: мол, люди в Больших Дубцах сердечные, дедушку Ивана любят и помнят – отсюда и мне почёт.

Ну, я постаралась отвечать им тем же, но сдержаться, порой, было очень трудно.

А вот потом в больнице появился странный тип – любитель чёрного цвета. В первый раз мы столкнулись с ним на лестнице, когда он торопливо сбегал по ступенькам и, не глядя, толкнул мой жутко неудобный гипс. Вскрикнув, я отшатнулась к перилам и зажмурилась от боли.

– Ой, – выдохнул растерянный голос, – простите! Я не хотел.

Открыв глаза, я тут же забыла обо всём: передо мной стоял высокий черноволосый парень лет двадцати пяти, черноглазый, благородно бледный и… красивый. До умо-помра-чения! Шаблон так и просился сам собой, поскольку густые волосы цвета воронова крыла лёгкими волнами падали ему на плечи, а чёлка игриво вилась над изогнутой левой бровью. Уф, я таких только в кино и на картинах видела. Он снова пробормотал извинение, и тонкие пальцы невольно скользнули вдоль гипса, остановившись в районе моей ключицы. Так близко к шее, что мне вдруг так захотелось коснуться щекой его изящных пальцев – ах! Не знаю, что меня остановило: наверно, трезвый разум сумел пробиться сквозь пелену его чарующего взгляда.

А через миг в мои уши снова влился бархатистый голос:

– Вы в порядке?

– Почти, – пробормотала я.

– Позвольте вам помочь?

С помощью его рук моё тело приняло вертикальное положение. Тонкие пальцы ещё раз скользнули по гипсу – на сей раз сверху вниз. Он спросил о моей руке, и я – теперь уже с насмешкой – рассказала, как отчаянно избегала столкновения с лосем и врезалась в дерево.

– А-а, так это ваш "немец" сплющил свой зад о старый дуб?

– Да, мой "Мерседес". А вы… уже знаете? Надо же. Боюсь увидеть свою бедную машину.

– Да уж, вряд ли она уже поедет.

"Выходит, он осмотрел мою машину? Ловко!", – подумала я, но спросить ничего не успела: парень вдруг отступил на шаг и чуть склонил голову.

– Афанасий Кокаларис, – представился он, тут же одарив меня горящим взглядом.

Блин, я бессовестно не сдержалась и хрюкнула от смеха.

– А что такого? – вздёрнул бровь красавец. – В переводе с греческого "Бессмертный Тощий".

Нет, он явно издевался. Тощий да ещё бессмертный! А сколько гордости во взгляде!

– Очень мило, – улыбнулась я. – Как видно, перевод вас не смущает.

– Нисколько.

– А я – Вероника Царевич.